"Жизнь мародера" - читать интересную книгу автора (Зеев Бар-Селла)Страшная местьИстория третьего шолоховского романа темна и невразумительна. Более того, в последние годы высказано мнение, что известные нам печатные фрагменты вообще не относятся к роману "Они сражались за Родину"... С таким заявлением выступил бывший литературный секретарь Шолохова Федор Шахмагонов. Опирается он на слова самого писателя, сказанные, как можно понять из контекста воспоминаний, еще при жизни Сталина: "— lt;...gt; "Они сражались за Родину" вовсе не роман, а фронтовая повесть... И Михаил Александрович рассказал, каким образом фронтовая повесть превратилась молвой в роман"...[13] Сразу же прервем мемуариста: не надо пенять на молву — сноской "Главы из романа" сопровождалась публикация уже самого первого отрывка из произведения "Они сражались за Родину"...[14] Но продолжим слушание показаний Шахмагонова: "lt;...gt; Некоторое время спустя после окончания войны в журнале "Знамя" была опубликована статья американского литературного критика. В ней он рассуждал о возможности появления всеохватывающей эпопеи в жанре романа о Второй мировой войне. В своих рассуждениях, сравнивая характер дарования Хемингуэя, Драйзера, Ремарка и Шолохова, он пришел к выводу, что создание такого масштаба произведений можно ожидать только от автора "Тихого Дона". Сталин пригласил к себе Шолохова. Принимал его в присутствии Г.М. Маленкова. Они дали прочитать Михаилу Александровичу статью, и Сталин сказал, что ждет от него именно такого всеохватывающего романа о войне. Сталин даже добавил, что если в романе прозвучат мотивы пацифизма, это простится. Михаил Александрович сослался на то, то он еще не окончил повесть "Они сражались за Родину". — Пусть эта повесть войдет главами в большой роман. lt;...gt; Так родилось обещание Шолохова создать роман-эпопею "Они сражались за Родину" в трех книгах. Правда, он нигде не разъяснял, что главы повести войдут в этот роман, хотя и пытался как-то их привязать к этой грандиозной задаче"[15]. Утверждение в последней фразе снова вызывает возражения, поскольку "разъяснял" — в частности И. Араличеву в 1947 году: "Опубликованные главы романа — из середины"[16]. Кроме того, рассказ Шахмагонова входит в некоторое противоречие с версией ростовчанина Владлена Котовскова, также опирающегося на слова Шолохова: "Мне не раз приходилось слышать рассказ Михаила Александровича о том, с чего начинался его военный роман. В июне 1967 года во время вешенской беседы Шолохова с молодыми писателями стран социализма я записал этот рассказ и теперь, дополняя ранее или позднее слышанными деталями, воспроизведу его: "Когда и как я начал писать роман 'Они сражались за Родину'? На фронте, в сорок втором году. Однажды я задержался в Москве после контузии, и меня пригласил к себе на квартиру в Кремль Сталин. Были там члены Политбюро. Состоялся разговор. Сталин похвалил 'Науку ненависти' lt;...gt; Сталин начал раскуривать трубку и спросил: — Когда вышел роман Ремарка 'На Западном фронте без перемен'? — В русском переводе в 1929 году. — Поздно. Через десять лет после войны. Роман о нынешней войне надо писать сейчас. Ремарк — это буржуазный писатель, а вы — советский писатель, коммунист. К тому же нынешняя война является для нас освободительной, народной, священной — Отечественной войной. Я заикнулся было, что Лев Толстой взялся за роман 'Война и мир' через пятьдесят лет после разгрома Наполеона в Отечественной войне, но Сталин прореагировал на это так: — Ремарк, конечно, далеко не Толстой, но откликнулся на события войны быстрее,- пыхнув трубкой, Сталин продолжал: — Положение на фронтах, несмотря на разгром немцев под Москвой, остается тяжелым. В какой-то момент, когда Гитлер бросит ва-банк все свои силы, положение может стать даже критическим. Но мы выдюжим. Я верю в наш народ. Будет и на нашей улице праздник. Так что пишите роман. — Трудно во фронтовых условиях. — А вы попробуйте. Вот я и пробую с сорок второго года... ""[17]. Последний рассказ Шолохова, конечно, более всего напоминает помесь шестидесятнических анекдотов о Сталине ("А вы попытайтесь... Как говорит Лаврентий Павлович, попытка — не пытка...") с приказом народного комиссара обороны № 345 от 7 ноября 1942 года ("Товарищи! Враг уже испытал силу ударов под Ростовом, под Москвой, под Тихвином. Недалек тот день, когда враг узнает силу новых ударов Красной Армии. Будет и на нашей улице праздник!")[18]. Тем не менее — и несмотря на анахронизмы (в начале 1942 года Сталин цитирует свой приказ, отданный только в ноябре) — версия Котовскова представляется вполне логичной: в 1942 году Сталин поручает Шолохову написать роман, и в 1943 — публикуются первые главы... Но наше внимание привлекают задействованные литературные имена: Ремарк и Лев Толстой. Если верить Шолохову, беседующему с молодыми писателями из соцстран, имена эти были у Сталина на слуху... Относительно Льва Толстого это звучит правдоподобно, но вот — Ремарк... Потому гораздо убедительней в этой части рассказ Шахмагонова: сопряжение Шолохова с Ремарком и Толстым было подсказано Сталину статьей, опубликованной в "Знамени". Автором её был американский критик Стенли Эдгар Хаймен, а называлась она вполне в духе сталинских амбиций: "Новая "Война и мир""[19]. Конечно, выполнять повеление владыки полумира намного почетнее, чем действовать по указке заокеанского щелкопера... Поэтому антураж пришлось подправить: война, Кремль, Политбюро столпилось у стола... Великий полководец, зорко глядя в грядущее, прикидывает, что народу и армии нужнее в данный решающий момент: обеспечить успех летней кампании 1942 года или Шолохову — условия для написания романа?.. Вот так, легко и безмятежно творил Шолохов легенду своей жизни, ту легенду, в которой Вождь разговаривал с ним на равных! Впрочем, бывало, что Шолохов от Сталина и открещивался. Вот Виктору Петелину запомнилось: "Записки так и сыпались. lt;...gt; На каждый вопрос Шолохов отвечал коротко и ясно. Вопросы, вопросы, вопросы... — lt;...gt; Вот в этой записке утверждается, что я пишу роман "Они сражались за Родину" по указу Сталина. Это не соответствует действительности. Ничего мне Сталин не говорил и не советовал. Сталин говорил, что надо писать о войне. Говорил он это многим. Сталин действительно вызвал меня в 1951 году и спросил, когда был опубликован роман Ремарка "На Западном фронте без перемен". Я по памяти сказал. Сталин сказал, что писать надо о войне сейчас, а не ждать, как Ремарк, восемь лет"[20]. Записки бросали Шолохову слушатели Академии бронетанковых войск. С чего это вдруг задушевные беседы со Сталиным оказались не ко двору? А с того, что танкистов-академиков Шолохов посетил 21 февраля 1956 года — на следующий день после произнесения речи на ХХ съезде КПСС... И вот одно вранье сменяется другим так же непринужденно, как и даты — 1945... 1942... 1951... Но перейдем от слов сказанных к словам запечатленным. Всего был опубликован 21 фрагмент "глав из романа": 8 — в 1943 году ("Правда" и "Красная звезда"), 4 — в 1944 (там же), 4 — в 1949 ("Правда" и "Сталинградская правда"), 1 — в 1954 ("Ленинградский альманах" и "Литературная газета") и 4 — в 1969 ("Правда"). А еще в 1992 году дочь Шолохова С.М. Туркова обнародовала доцензурную машинопись публикации 1969 года[21]. Это все. От рукописей осталось одно воспоминание — Владлена Котовскова: "Это было летом 1950 года. Однажды, когда Михаил Александрович уехал в отдаленные колхозы района посмотреть, как идет уборка хлебов, его дочь Маша провела меня в кабинет писателя на втором этаже. lt;...gt; С огромным волнением рассматривая стол, за которым работал великий писатель, я заметил у машинки странички и небольшую книжечку "Библиотека красноармейца. Из фронтовой жизни. Михаил Шолохов. Они сражались за Родину. Военное Издательство Народного Комиссариата Обороны. 1943". В начале каждой из страничек надпись: "М. Шолохов. Они сражались за Родину. Глава I". Одна страничка написана чернилами, четким шолоховским почерком, две другие отпечатаны на машинке, но все три были густо испещрены поправками автора. Первая фраза рукописи выглядела так: "Между холмов по широкому суходолу перед рассветом хлынул густой южный ветер". На первой машинописной странице она читается уже так: "Перед рассветом с юга по широкому суходолу хлынул густой и теплый весенний ветер". Опять правка, и вот фраза становится такой, какой мы её знаем теперь: "Перед рассветом по широкому суходолу хлынул с юга густой и теплый весенний ветер""[22]. Такой мы знаем первую фразу из куска, опубликованного в 1954 году. Вот это работа над словом! Семь страниц 4 года писал! Одну первую фразу и ту дважды переделывал взыскательный художник!.. А что за книжка лежала на столе? Котовсков и тут дает исчерпывающую информацию: Шолохов Михаил. "Они сражались за Родину". Военное Издательство Народного комиссариата Обороны. 1943. "Библиотека красноармейца. Из фронтовой жизни". Подробнее, кажется, некуда... Поэтому обратим внимание на то, о чем не сказано. А не сказано только одно — где издана книжка?.. Так вот, Котовсков не виноват. Просто книжка, лежавшая на столе, была Но это то, что показывали гостям. На самом же деле писавший текст 1950 — 54 годов держал перед глазами совсем другую книгу... "Перед рассветом по широкому суходолу хлынул с юга густой и теплый весенний ветер"[23]. Ср.: "lt;...gt; с юга со степного гребня, набегом шел теплый и мокрый ветер". Это — "Поднятая целина". Книга 1-я, глава 26[24]. А вот снова "Они сражались за Родину", 1954: "С хрустом стал оседать в оврагах подмерзший за ночь последний ноздреватый снег"[25]. Сравниваем: "lt;...gt; с шорохом и гулом стал оседать крупнозернистый снег"... Откуда? Правильно! — "Поднятая целина", книга 1-я, глава 26[26]. А вот еще из "Они сражались..." 1954 года: "Острое бледно-зеленое жальце её пронизало сопревшую ткань кленового листа. lt;...gt; Поднялась, выпрямилась травинка lt;...gt;, упорно и жадно тянущаяся к вечному источнику жизни, к солнцу"[27]. Переворачиваем страницу все той же 26 главы 1-й книги "Поднятой целины": "lt;...gt; острое зеленое жало травяного листика, отталкивая прошлогодний отживший стебелек, стремится к солнцу"[28]. Вот эдак, попросту, без затей — берется 26-я глава "Поднятой целины", и из нее тачается начало очередного романа... Эти текстуальные совпадения в двух главах из двух разных романов обнаружил уже Герман Ермолаев[29]. Правда, он предпочитает именовать их не совпадениями, а аналогиями. А само бесстыдное передирание — угасанием таланта. Мол, писательская манера не изменилась, а способности уж не те... Ну, это понятно — Ермолаев считает, что Шолохов и "Тихий Дон" написал... Так что не будем множить аналогичные примеры, а рассмотрим совсем иной аспект поэтики. И начнем мы с самого начала: с куска романа, дошедшего до читателя самым первым — 5 мая 1943 года. Рассказывает персонаж по имени Иван Звягинцев: "Видишь рубец у меня на верхней губе? lt;...gt; На первое мая я и другие мои товарищи комбайнеры затеялись выпить. Собрались семейно, с женами, гуляем, гармошка нашлась, подпили несколько. lt;...gt; Была на этой вечеринке одна барышня, очень хорошо "цыганочку" танцовала. Смотрю я на нее, любуюсь, и никакой у меня насчет её ни задней мысли, ни передней нет, а жена подходит, щипает за руку и шипит на ухо: "Не смотри!" Вот, думаю, новое дело, что же мне на вечере зажмурки сидеть, что ли? Опять смотрю. Она опять подходит и щипает за ногу, с вывертом, до глубокой боли: "Не смотри!" Отвернулся, думаю, чорт с тобой, не буду смотреть, лишусь такого удовольствия. После танцев садимся за стол. Жена против меня садится, и глаза у нее, как у кошки, круглые и искру мечут. А у меня синяки на руке и на ноге ноют. Забывшись, гляжу я на эту несчастную барышню с неудовольствием и думаю: "Через тебя, чертовка, приходится незаслуженно терпеть! Ты ногами вертела, а мне расплачиваться". И только я это думаю, а жена хватает со стола оловянную тарелку и со всего размаху — в меня. Мишень, конечно, подходящая, морда у меня всегда была толстая. Не поверишь, тарелка согнулась пополам, а у меня из носа и из губы — кровь, как при серьезном ранении. Барышня, конечно, охает и ужасается, а гармонист упал на диван, ноги задрал выше головы, смеется и орет дурным голосом: "Бей его самоваром, у него вывеска выдержит!" Света я не взвидел! Встаю и пускаю ее, жену то-есть, по матушке. "Что же ты, говорю, зверская женщина, делаешь, так твою и разэтак?!" А она мне спокойным голосом отвечает: "Не пяль глаза на нее, рыжий чорт! Я тебя предупреждала""[30]. Текст как текст — похоже на плохого Зощенко. Ничего излишне замечательного... Но сделаем усилие — продолжим чтение: "Тут я успокоился несколько, сел и обращаюсь к ней вежливо, на "вы": "Так-то, говорю, вы, Настасья Филипповна, показываете свою культурность? lt;...gt;""[31]. Что-о?!! Может, это фигурально?.. "Настасья Филипповна" равняется скандалу!? Да нет, никакой фигуральности! Вот — через страницу: "lt;...gt; "Что ж, Настасья Филипповна, вешайся, веревка за сундуком лежит""[32]. И на следующей — опять она: "Скажу тебе откровенно и по секрету, никак переписку со своей Настасьей Филипповной не налажу"[33]. А в быту муж кличет её просто "Настасьей": ""Ополоумела ты, Настасья! lt;...gt;""[34]; ""Возьми, Настасья, прочитай про трактор. lt;...gt;""...[35] Так что ж это — случайность? Вроде нет, потому как сказано про несчастную эту женщину еще и такое: "lt;...gt; последние два года испортилась она у меня. А испортилась она, прямо скажу, через художественную литературу. Восемь лет lt;...gt; работала она прицепщиком на тракторе, ни в обмороки не падала, никаких фокусов не устраивала, а потом повадилась читать разные художественные книжки, с этого и началось"[36]. Так может, это намек? На художественную литературу? Только как его понимать? А как хочешь, так и понимай!.. На данном этапе. Потому что, едва простившись 5 мая с Настасьей Филипповной, мы уже на следующий день — в номере от 6 мая — встретим очередную загадку: "В саду пахло вянущей травой, дымом и пригоревшей кашей. Около полевой кухни, широко расставив кривые ноги, стоял lt;...gt; бронебойщик Петр Лопахин"[37]. Лопахин — это "Вишневый сад", пьеса А.П. Чехова. Так что Настасья Филипповна не в одиночку ходит — их тут, литературных героев, целый табун. Правда, зовут нашего Лопахина не Ермолай Алексеевич, а Петр (15 ноября 1943 года нам даже отчество сообщат: "Федотович"[38]), да и сад на заднем плане не вишневый, а яблоневый ("Легкий ветер шевелил листья яблони"[39])... Но не стоит торопиться, потому что 14 ноября 1943 года, за день до знакомства с отчеством, мы обнаружим Лопахина в том единственном месте, где ему положено быть: "Лопахин lt;...gt; шмыгнул в сад. Но едва лишь вишневые деревья скрыли его от посторонних взоров, как он выпрямился, lt;...gt; и, вразвалку ступая кривыми ногами, направился к гостеприимно распахнутой двери здания"[40]. Может хоть это сыграет какую-то роль в повествовании? Нет, неузнанным и непонятым проходит Лопахин сквозь вишневый сад!.. Кончился 1943 год, наступил новый год войны... А 13 февраля оставшиеся в живых читатели познакомились с новым персонажем неистребимой эпопеи: "Остатки роты вел старшина Поприщенко"[41]. Хорошо хоть не Фердыщенко!.. Да не намного лучше — ведь у любого грамотного русского человека возникает тут одна-единственная ассоциация: гоголевский Поприщин! И кто-то ведь даже ощутил некое неудобство, поскольку безотказная память Котовскова сохранила такой эпизод: "Однажды в ходе веселой беседы Михаил Александрович сказал: "А знаете, почему у старшины фамилия Поприщенко? Да потому, что он и в дни отступления был твердо уверен, что мы попрем еще врага назад, на заход солнца!..""[42]. Видать, теплилась у кого-то надежда, что Поприщенко не от Поприщина произошел. Вот этот некто и задал вопрос, на который пришлось Шолохову отвечать... Ответ, я думаю, не удовлетворил — во-первых, в куске, опубликованном 14 февраля 1944 года, старшина выражается не так ("lt;...gt; вскорости опять пойдем мы хоженой дорогой, назад, на заход солнца"[43]), а во-вторых, фамилия (что Поприщенко, что Поприщин) образована не от глагола "попереть" (тогда б не было в ней буквы "щ"), а от существительного "поприще"... Так что же это? Еще раз повторим имена: Настасья Филипповна — героиня романа "Идиот". Поприщин — главный персонаж (и автор) "Записок сумасшедшего"... Лопахин — что про него можно сказать? Произносит он одну знаменитую фразу: "Я купил!"... А теперь расположим все это в порядке появления героев: "Идиот" "Я купил!" "Записки сумасшедшего" Это что за акростих? А это — суть романа, его метасюжет: — Я, идиот, купил полный бред!! Кто вложил это в роман? Шолохов? Но не до такой же степени он... Нет, это — не Шолохов. Это над Шолоховым издевается автор — писатель-невольник, бесправный литературный негр. Издевается и разоблачает. Ведь все эти литературные игры в пределах элементарного курса. Рассчитаны на моментальное узнавание. Моментальное и безошибочное. Никто не вспомнит фамилию Настасьи Филипповны — Барашкова. А имя и отчество известно всякому. Другое дело — Лопахин, тут как раз никто не помнит отчества: Лопахин — он Лопахин и есть. Равно, как и Поприщин — хоть пытай, не дождешься ответа: "Авксентий Иванович"... И автор играл: В мае 1943 года наградил персонажей именами "Настасья Филипповна" и "Лопахин". Шолохов не понял... В ноябре 43-го автор осмелел и запустил Лопахина в вишневый сад. Шолохов не понял! И тогда, в феврале 1944 года, автор совсем распоясался и ввел Поприщенко... А Шолохов все равно ничего не понял!! Но это, хоть и опасные, но — мелкие пакости. А такой отчаянный автор где-то, но должен был сказать правду. И он её сказал! С самого начала (5 мая 1943 года) Иван Звягинцев жалуется, что никак у него переписка с женой не наладится. А почему? А потому: "Беру письмо, руки дрожат, распечатал — и так меня жаром и охватило! Пишет: "Здравствуй, мой любимый котик!", а дальше lt;...gt; на четырех тетрадочных страницах про любовь lt;...gt;, а в одном месте зовет меня не Иваном, а каким-то Эдуардом. Видно, из книжек списывает про эту проклятую любовь, иначе откуда же она выкопала какого-то Эдуарда, и почему в письмах столько разных запятых? Сроду об этих запятых она и понятия не имела lt;...gt;"[44]. Ох, не об одной гражданке Звягинцевой тут речь... Впрочем, и о ней тоже. Что за книжки такие она читает? Мало что про любовь, так еще Эдуард какой-то приблудился... Никаких Эдуардов в национальном литнаследстве, вроде бы, не имелось... Поэтому обратим внимание на сопутствующий момент: Настасья Филипповна Звягинцева по ошибке называет Эдуардом своего законного мужа Ивана. А такая операция с именами выводит на совершенно конкретный литературный факт: пьесу Максима Горького "На дне" и её героиню, "девицу 24 лет" с именем самым что ни на есть подходящим — Настя! Вот она впервые появляется в первом акте: "Барон (выхватив у Насти книжку, читает название). "Роковая любовь"... (Хохочет.) lt;...gt; Эй, ты, роковая любовь! Очнись!"[45] А во втором акте мы знакомимся и с содержанием Настасьиного чтения: "Настя (закрыв глаза и качая головой в такт словам, певуче рассказывает). Вот приходит он ночью в сад, в беседку, как мы уговорились... а уж я его давно жду и дрожу от страха и горя. Он тоже дрожит весь и — белый как мел, а в руках у него леворверт... lt;...gt; И говорит он мне страшным голосом: "Драгоценная моя любовь... lt;...gt; Ненаглядная, говорит, моя любовь! Родители, говорит, согласия своего не дают, чтобы я венчался с тобой... и грозят меня навеки проклясть за любовь к тебе. Ну и должен, говорит, я от этого лишить себя жизни..." А леворверт у него — агромадный и заряжен десятью пулями... "Прощай, говорит, любезная подруга моего сердца! — решился я бесповоротно... жить без тебя — никак не могу". И отвечала я ему: "Незабвенный друг мой... Рауль" lt;...gt; Барон (хохочет). Настька! Да ведь... ведь прошлый раз — Гастон был! Настя (вскакивая). Молчите... несчастные! Ах... бродячие собаки! Разве... разве вы можете понимать... любовь? Настоящую любовь? А у меня — была она... настоящая! lt;...gt;"[46]. Наложить этот монолог на Настасью Филипповну Звягинцеву — и пробела не останется: от имени и круга чтения до перепутанных имен... А если кому-то вдруг взбредет в голову прочесть её письма мужу — пожалуйста: "Настя. lt;…gt; И вот — отвечаю я ему: "Радость жизни моей! Месяц мой ясный! И мне без тебя невозможно жить на свете... потому как люблю я тебя безумно и буду любить тебя, пока сердце бьется в груди моей!" lt;...gt; Барон (lt;...gt; смеется). lt;...gt; Это ведь все из книжки "Роковая любовь"... Все это — ерунда!"[47]. А поскольку пьеса называется "На дне", не представляет труда обогатить уже выстроенный метасюжет еще на один оскорбительный параметр — "подонок"...[48] Интертекстуальные средства задействованы и в отношении другого персонажа. Знаменитая фраза "Я купил!" помещена Чеховым в примечательнейший контекст: "Любовь Андреевна. Продан вишневый сад? Лопахин. Продан. Любовь Андреевна. Кто купил? Лопахин. Я купил. Я купил! Погодите, господа, сделайте милость, у меня в голове помутилось, говорить не могу... lt;...gt; Вишневый сад теперь мой! Мой! (Хохочет.) Боже мой, господи, вишневый сад теперь мой! lt;...gt; Я купил имение, где дед и отец были рабами, где их не пускали даже в кухню. Я сплю, это только мерещится мне, это только кажется ... Это плод вашего воображения, покрытый мраком неизвестности..."[49]. Это о нем сказано, о Шолохове,— плод чужого воображения, покрытый мраком неизвестности... А слова Лопахина: "...у меня в голове помутилось lt;...gt; это только мерещится мне" заставляют вспомнить "Записки сумасшедшего"... Круг подтекстов-подсказок замкнулся. Но если накоротко замкнулся метасюжет, то контакт обязательно должен произойти и на "поверхностном" уровне текста... Он и случился, стоило лишь появиться старшине Поприщенко. "Остатки роты вел старшина Поприщенко. Тяжело раненого лейтенанта Голощекова несли на плащ-палатке бойцы, сменяясь по очереди. Позади всех шел мрачный, злой, как чорт, Лопахин lt;...gt; Когда проходили по месту, где утром сиял зеленой листвою lt;...gt; сад, а теперь чернели одни обугленные пни,- Лопахин остановился lt;...gt; Даже будучи мертвым, сад все еще источал в свою последнюю ночь пленительное и сладостное дыхание жизни..."[50] Сад все тот же — вишневый. Что же случилось? Ничего особенного — смена караула. Заступил на пост Поприщенко, Лопахин пост сдал. Вместе с садом... И, чтобы расчистить литературное поле, автор сад вырубил. А потому и структура эпизода — рамочная: вступив в эпизод в противостоянии — по оба конца походной колонны, взаимосвязанные персонажи обязаны сойтись в самом конце: "- Ты Лопахин? — окликнул lt;...gt; из темноты старшина Поприщенко. — Я,- нехотя отозвался Лопахин. Старшина отделился от стоявшей возле плота группы, пошел навстречу lt;...gt;. Он подошел к Лопахину в упор, сказал дрогнувшим голосом: — Не донесли... умер лейтенант. Лопахин положил на землю ружье, медленным движением снял каску. Они стояли молча"[51]. Ситуация нестерпимо искусственная: старшина, а уж тем более старшина, ставший командиром роты, ни при какой погоде не будет давать отчет рядовому бронебойщику. И никакими предыдущими приятельскими отношениями этого разговора не объяснить — до 13 февраля 1944 года старшину Поприщенко никто не встречал... Так заданный метасюжет корежит незамысловатое повествование. ...А "главы" продолжали появляться и после 1944 года. Вначале с пятилетним промежутком (1949, 1954), потом — с 15-летним (1969). Но подобных игр уже не было. Значит, поменяли исполнителя. |
|
|