Глава 6

«Вы слушаете «Голос Америки» из Вашингтона. После трехдневного пребывания в Зимбабве сегодня в столицу Демократической Республики Мадагаскар город Антананариву прибыл с государственным визитом Президент Горбачев. Гостя встречали: Президент республики, Председатель Национального фронта защиты Малагасийской социалистической революции адмирал Дидье Рацираки, Премьер-министр подполковник Виктор Рамахатра и другие члены Верховного революционного совета. После короткого парада, в котором участвовали оба батальона Мадагаскарской революционной армии и все 12 Мигов ВВС, Президент Горбачев обратился к собравшимся с большой речью, неоднократно прерывавшейся аплодисментами. Присутствовавшие с огромным энтузиазмом выслушали рассказ Советского гостя об успехах перестройки. Официальная часть встречи закончилась поздно ночью традиционным танцем воинов-бецимисараков и торжественным обедом под открытым небом».

Последнее время Хардинг уже никак не мог различить передачи Московского радио и «Голоса Америки» — и общий тон, и содержание были удивительно похожи. Пожалуй, «Голос» давал чуть больше деталей, а Москва — музыки. И хоть по долгу службы полагалось ему слушать обе станции, чаще всего он ограничивался какой-нибудь одной. Жаль было тратить время — слишком уж манили иные голоса.

Появились у него уже и свои любимые станции. Например, в Калининграде, то бишь в бывшем Кенигсберге, окопались съехавшиеся со всей страны «интернационалисты-ленинцы». Эти именовали московское руководство не иначе, как «преступной кликой ревизионистов и ренегатов, продавших мировой буржуазии страну победившего социализма». Передачи их начинались, разумеется, с пения «Интернационала», видимо, группой отставных полковников и персональных пенсионеров, а кончались песнями Великой Отечественной. В промежутках же политбеседы, политинформация и сообщались новости о хозяйственных успехах в Калининградской области.

С другой стороны, город Владимир был явно в руках православных и почти непрерывно транслировал церковную службу, молитвы и жития святых. Трудно было, однако, понять, к какой именно ветви православной церкви они принадлежали, поскольку ни власти Патриарха Всея Руси, ни власти Синода не признавали.

Занятнее же всех была, конечно, радиостанция 6-й Ударной армии, сражавшейся уже который месяц с «басмачами» и «душманами» на бескрайних просторах Средней Азии. Буквально каждый день сообщала она о новых и совершенно сокрушительных победах над противником, но как-то получалось, что на следующий же день оказывались ее части отступившими «на заранее подготовленные позиции». Поначалу Хардинг пытался даже следить за ее передвижениями и отмечать па карте позиции, но вскоре совершенно запутался. Не имея специальной подготовки, трудно было Хардингу разобраться в премудростях военного дела. Ведь вот целых две недели продолжалось «успешное наступление по всему фронту на подступах к городам Алма-Ата и Фрунзе», в ходе которого «крупные группировки басмачей были окружены и полностью уничтожены, а основные силы противника продолжали отступать, понеся тяжелые потери в боевой силе и технике». Но тут вдруг пришло сообщение, что «победоносная 6-я Ударная армия благополучно отошла для переформирования к городу Семипалатинску», а это получалось аж тысячу верст на север. Вздыхал Хардинг, чесал в затылке. То ли расслышал он плохо, то ли карта его устарела? Проще всего было писать отчеты, не пытаясь разобраться в этой путанице. Вилли отнюдь не собирался посвящать все свои дни и ночи выяснению обстоятельств, которые все равно назавтра изменятся.

Подполковник КГБ Новиков чувствовал себя нехорошо. Уже близилось, он это чуял нюхом, но не напишешь же в рапорте о предчувствиях! А если бы такому рапорту и поверили — кого б он этим удивил? Что — ему прислали бы дивизию на подмогу? Да еще с азербайджанской войны все начальство лагерей только об одном и молилось — чтоб хоть прежние силы им оставили! Новиков застонал и замычал, вспомнив, как из Саранского изолятора КГБ отмели половину надзирателей, якобы за ненадобностью. А какие были ребята! Конечно, натасканы они были не для того, чтоб за политзэками приглядывать: политические и калеку не зарежут, особенно женщины. Нервы, правда, все вымотают. Но не ради них же ребята все как один ходили в школу каратэ и скучные надзирательские часы в коридорах скрашивали тренировками с нунчаками!

Ведь тогда готовились к худшему! Ведь во всю эту идиотскую перестройку бомбили Москву рапортами о растущем мордовском национализме! Для убедительности пришлось через своих же стукачей организовать демонстрацию студентов Саранского университета с требованием того — не знаю чего. Казалось бы, ясно: Мордовия — в восьмистах километрах от Москвы, а Азербайджан с Арменией — хрен знает где. Ну, отпустили бы их с миром: все равно у них мира бы не было.

Резали бы себе друг друга, а уж с остатками можно было бы поэкспериментировать. Так нет же: игнорируя мордовские страсти — умыкнули самых лучших! На что? На муслемов этих чокнутых?! А лагеря — побоку? Четыре с половиной миллиона озверелых рабов, которых ни на какую перестройку не купишь!

Началось это с полгода тому назад. Первые сообщения сопровождались бодрыми дополнениями: «На подавление бунта направлена …дивизия МВД. Подробности операции будут сообщены в следующей сводке новостей». Однако подробности, притом весьма короткие, поступили лишь дважды. Сводки становились все лаконичнее и вскоре приобрели вид: «Бунт АЯ-195». И дата. И все. Понимай как знаешь. Ни призывов к бдительности, ни инструкций.

Такими сводками Новикова кормили раз в неделю: состояние лагерей по стране. Новиков стал отмечать бунтовавшие лагеря на большой карте СССР, висевшей у него над столом. Черными крестиками. Северо-восток страны изрядно почернел, а «крестный ход» перевалил за Уральские горы и подкатывал к Мордовии.

Последние три дня стукачи всех девятнадцати лагерей узла ЖХ-385 сообщали, что все зоны одновременно называют их в глаза стукачами. Вчера они замолкли, как по волшебству: кто не явился к оперу, кто не бросил в почтовый ящик очередную информацию, кто, под конвоем приведенный, просил перевести в другую зону, но о своей ничего не знал.

И все это ослы из Главного управления не считают достаточными признаками бунта! А когда из Новикова выпустят кишки, об этом будет очередная сводка, и кто-нибудь такой же молодой и перспективный нарисует на карте новый жирный крест — от Саранска до Потьмы!

Новиков только что отпустил расконвоированного зэка Сеню Рога. Уже месяц он брал у Сени уроки зэковских замашек и блатного жаргона. Оказалось, что он не знает элементарных вещей. Например, какая газета — «Известия» или «Правда» — лучше для самокруток. И что фразой «конь с яйцами» обзывают женщину, а не мужчину, как он думал. Новиков был в отчаянии, а Рог брал за каждый урок по пять пачек американских сигарет.

Новиков включил магнитофон с записью урока и невольно вздрогнул, услышав хриплый баритон Сени Рога:

— Ты, кусок интеллекта! Нахватался верхушек, падла! Я те глаза выниму и соломой заткну! Мент вонючий.

Он открыл шкаф, снял с вешалки потертый зэковский бушлат и драные хлопчатобумажные штаны. Переоделся, глянул в зеркало и повторил:

— Мент вонючий!

Получилось неубедительно, без чувства. И тут зазвенел телефон. Сквозь треск и вой он различил обезумевший голос начальника четырнадцатой зоны с Молочницы:

— У меня бунт, шлите…

Дальше был только грохот отдаленного взрыва.

Новиков подскочил к сейфу и стал выгребать из него в большую дорожную сумку пачки денег, пакеты с наркотиками и коробки с патронами. Сунул наверх набор иголок для татуировок и задернул молнию. Дежуривший у выхода прапорщик дрожащими руками примыкал к автомату штык. Он не сразу узнал Новикова в зэковском бушлате, а узнав, озарился и затараторил:

— Я с вами, товарищ подполковник, я с вами!

— Конечно же со мной, Ванечка. Помоги сумку поднести.

Прапорщик закинул автомат за плечо и наклонился за опущенной на пол сумкой.

Выпрямиться он не успел. Выстрел в упор снес ему половину черепа. Новиков быстро сунул пистолет в карман и выдернул сумку из-под отяжелевшего Ванечки.

— Вот сука, все мозгами забрызгал!

И направился к выходу.

Почему-то никто не замечал многие годы, что возле Явасской спецчасти КГБ примостился этакий деревенский погреб: полукруг над дверью, а все остальное уходит в землю. Новиков, аккуратно притворив дверь, добрался до дальнего угла и, засунув руку в щель между бревнами, нащупал кнопочку.

Бункер был небольшой, построенный по типовому проекту. Еще в брежневские времена закрытый отдел Научно-исследовательского института Гражданской обороны разработал четырнадцать вариантов бункеров для ответственных работников на случай ядерной войны. В бункерах для членов Политбюро имелись бассейны и парные бани. Бункер, спасший Новикова, был низшего разряда: двухъярусные койки, холодильник с запасом продуктов, примитивный сортир и каморка с аппаратом секретной связи.

По инструкции Новиков должен был первым делом звонить в Москву, в центр. Однако для начала он инструкцию нарушил. Русые его волосы опадали на пол. Зеркало было одно, и на затылке он орудовал ножницами на ощупь. Потом подровнял все бритвой. За пару недель щетина отрастет, щеки втянутся — и кто его отличит от зэка?

Он набрал код такого же бункера, как его: в Пермском лагере. Там взбунтовались десять дней назад. На четвертом звонке аппарат ожил, и он узнал голос своего однокашника полковника Петина.

— Алло!

— Алло!

— Здравия желаю, товарищ полковник. Говорит подполковник Новиков.

— Ага. Значит, и тебя уже в бункер загнали.

— Загнали. Я хотел посоветоваться, как в Москву докладывать.

— Подмогу просить собрался. Дурак. Звони-звони. Тебе велят явиться с докладом в Москву, а заодно напомнят об ответственности за архивы. Добираться при этом пердячим паром, а отбиваться своими средствами. Затем начнут звонить по три раза в день, угрожать трибуналом и требовать доложить обстановку. Сходи, мол, на разведку, языка прихвати и жди распоряжений. У тебя началось?

— Только что. Похоже, всюду одновременно.

— Точно как у меня.

— Что же теперь делать?

— Головой думать. Пора. Побереги аккумуляторы.

Этот последний совет Новиков оценил позже. Лампочка горела еле-еле. Было душно. Сколько прошло дней — он не знал: часы с датами он с юности считал пижонством. Щетина, однако, уже колола ладонь.

Новиков решился. Он выложил на стол набор для татуировок. Эх, предлагал ему Рог привести специалиста! Уже бы все зажило. Но тянул до последнего: шкуру берег. Вот и коли теперь сам!

Он пошарил в сумке и похолодел: альбома не было! Того самого, что подарил ему Павел Поликарпович, — как знал, что пригодится! С коллекцией наколок и расшифровкой: которая что значит.

Отчаянье нахлынуло и перекрыло глотку. Появиться среди блатных о татуировками, не соответствующими твоей легенде, — было еще хуже, чем в милицейской фуражке. Что делать, мамочка моя, что?

Тут он вдруг вспомнил блатного, который на десятом году отсидки ударился в политику. Марков была его фамилия. Взял и ни с того ни с сего наколол себе на рожу антисоветские татуировки — и это в зоне с отличной политико-воспитательной работой.

Трижды по приказу Павла Поликарповича ему срезали кожу со щек без наркоза. И каждый раз упрямый Марков дожидался, пока затянутся раны, и накалывал снова. А потом пришел указ из Москвы: за антисоветские татуировки — суд и расстрел. Маркова, правда, не расстреляли. Дали ему пятнадцать лет и сунули в политзону. Там он и прижился, а когда подоспела гласность и прочие лютики-цветочки, его освободили в числе менее опасных.

Рожу Маркова он помнил, тут ему никакого альбома не нужно было. Политзэки по всем лагерям были в почете. И жаргон ворья им был ни к чему: им прощали интеллигентность.

Значит, так: собиратель мордовского фольклора, разбросавший в Саранске листовки с призывом к свержению советской власти. Три года по новой «горбачевской» статье.

Он нашарил переднюю бутылку водки, отхлебнул и протер себе остатками лицо. На левую скулу — Ленин ЛЮДОЕД, на правую — РАБ КПСС. Он встал перед зеркалом и навел контур.