Глава 9

Стоп машина! Рельса поперек пути. Только тормознул Золотой эшелон, как в чистом поле перед ним парламентер с белым флагом возник.

— Парламентера ко мне.

Входит в командирскую рубку поручик, точно как из фильма о Первой мировой войне, только настоящий. Лихо козырнул и представился:

— Господин полковник, поручик Смоленский, честь имею.

— Что угодно, поручик? — спрашивает Зубров, а сам сообразить пытается, не во сне ли это. Уж лет семьдесят, как нет у нас поручиков. Нет таких вот щеголей, весельем разрываемых. Нет того офицерства. Всех извели. А ведь были времена, когда каждый офицер гордился своим полком, а полк гордое имя имел и вековую историю. Нет уж тех полков и не принято спрашивать офицера, какого полка: тайна. Да и сами полки, кроме номеров, ничем друг от друга не отличаются.

— Господин полковник, я пропущу ваш эшелон по своим территориям с условием: вы оставите мне всех коммунистов.

— Нет у меня в поезде коммунистов. Можете проверить.

— Зачем проверять? — удивился поручик. — В России, господин полковник, офицер офицеру всегда на слово верил.

В словах поручика прозвучало такое превосходство, что Зуброву стало неуютно в своей собственной рубке.

— Господин поручик, я еще раз сам проверю свой эшелон и сам разберусь с коммунистами, если они обнаружатся.

— Великолепное решение, господин полковник. Проезжайте. Желаю вам счастливой дороги, особенно в самом ее конце.

На том и раскланялись. Щелкнул поручик каблуками так, как щелкали в те давние времена, и уже в спину ему Зубров, вспомнив фильм о старине, в шутку спросил:

— Вы какого полка, поручик?

Развернулся поручик лицом к полковнику Зуброву и ответил, не шутя:

— Лейб-гвардии Преображенского, господин полковник.

— Поручик, не окажете ли честь выпить со мной водки?

— Благодарю, господин полковник, не откажусь.

— Садитесь. Что изволите?

— «Адмиралтейскую», если окажется.

— Окажется. Ваше здравие.

— Благодарю, господин полковник.

— Поручик, лейб-гвардии Преображенский полк может существовать только при условии, что найдено полковое знамя.

— Оно никогда не терялось. Русские офицеры вывезли его в свое время и передали на хранение старейшему из полков британской армии.

— И британцы его сохранили?

— Конечно. Более семидесяти лет они хранили полковое знамя вместе со своими знаменами.

— И теперь оно… У вас?

— Теперь оно у полка.

— Со всеми четырьмя датами?

— 1683—1700—1850—1883, — без запинки отрубил красавец.

— Поручик, а не согласитесь ли вы принять от меня в подарок партию оружия?

— Нет, господин полковник, благодарю. Лейб-гвардии Преображенский полк или добывает оружие в боях с врагом, или получает его из рук того, кому полк присягнул.

— Но полк присягает только коронованным особам…

— Это правда, но не вся. Действительно, особы коронованные всегда были полковниками в нашем полку. Впервые полк присягал своему создателю, одиннадцатилетнему мальчику, и мальчик был коронованным, а потом бывало всякое. Полк много раз менял судьбу России, меняя правителя.

Вместо коронованного ставим некоронованного, а уж потом ему присягаем. Но не каждому: вот Николаю Палкину полк присягать отказался. Полк присягал последний раз Временному правительству, о чем до сих пор сожалеет, а с тех пор нет никого, нет нам достойного полковника, которому мы могли бы присягнуть.

— А жаль, поручик.

— Жаль, господин полковник.

— Ничем в этой ситуации не поможешь. До свидания.

— До свидания, господин полковник. Вам никто не помешает до самого Днепра. Пересечете Днепр у Запорожья, а дальше уж не наша территория.

— А кто там за Днепром?

— Там Савела.

— Любка, а Любка!

В дверь купе просунулась рожица Зинки.

— Не пропустите цирк! Побежали скорей!

— Это еще куда? Скоро трогаться будем, сумасшедшая!

— Не, теперь задержимся — точно! Вожди к Зуброву направились. Чтоб меня покрасили — будут права качать! Я только из туалета вылезла — вижу, идут. Загривок, Ушастик и еще один, я рожу не разглядела. Пока поезд стоит — пошли посмотрим сеанс. А вырядились как, видела бы ты! При галстуках, в пиджаках, Загривок с портфелем даже.

Возле командирского вагона стояли Зубров и Драч. Кухня уже свернулась и загружена была обратно, эшелонный люд стягивался к вагонам. Подбежал Росс — в одних джинсах, с полотенцем вокруг пояса. Ему очень нравилась процедура обливания у колонки, и он всегда уходил от нее последним.

— Иван, Виктор, а вы имели обливание? Или вы не успели?

— Успели, Поль, успели. Закаляйся, друг. Погоди, я тебя еще снегом обтираться научу, чудо ты мое инопланетное! — заулыбался Драч.

И тут к ним подошли трое. Зубров глянул вопросительно.

— Я первый секретарь Одесского обкома партии Званцев, — произнес тот, которого Зинка так непочтительно назвала Загривком.

— Так вот, мы с товарищами Петренко и Корковым пришли с вами, полковник, побеседовать. По поручению товарищей. Разговор серьезный, без посторонних. Пройдемте к вам в купе.

Зубров приподнял бровь.

— Докладывайте здесь. Потом я буду занят.

Званцев вскинул оба подбородка:

— Вам, очевидно, полковник, по молодости лет не доводилось обслуживать ответственных работников.

Порядков не знаете. А такая халатность, между прочим, на вашу карьеру может очень и очень повлиять. Вчера я выяснил, что номенклатура ЦК у вас находится на том же пищевом довольствии, что и ваши солдаты с офицерами.

— А вам бы чего хотелось?

Зубров произнес это тихим голосом, очень мягко, что Званцев воспринял как неуверенность. А напрасно.

— Ладно уж, полковник, так и быть, я не злопамятный. Ошибиться всякий может. На то мы и есть, чтоб молодежь воспитывать. Я вам растолкую. Паек для ответственных работников должен быть особый. Уравниловку разводить никто вам не позволит. Я понимаю, что условия походные и черной икры может и не быть. Но как бы с продуктами плохо ни было, а номенклатура должна быть выделена. Это фундамент. Социализма без этого быть не может. Или вы думаете, что наша партия больше семидесяти лет ошибалась? Так что извольте изыскать резервы.

Далее. Наш обслуживающий персонал в Одессе остался. Временно. Вы из ваших людей выберете наиболее достойных, офицеров разумеется. Кофе там по утрам разносить и прочее. Солдатам вашим запретите к нам в вагоны заходить. Сапогами грохочут, будят. Если там туалет надо почистить или что — пускай в тапочки переобуваются.

И последнее. Теснота в вагонах непереносимая. Некоторым купе на двоих делить приходится, представляете? И тут же в поезде женщины, неизвестно как проникшие. Тоже место занимают. Вы думаете, Москва вас за это по головке погладит? Я, впрочем, пока прямую связь не требую. Но уж как хотите — жилплощадь нам расширьте.

Ноздри Зуброва начали раздуваться. Драч, хорошо знавший полковника, такое уже видел и предвкушал, что будет дальше. А Званцев продолжал:

— Солдаты у вас, очевидно, не проинструктированы, кого везут. Так вы им растолкуйте. Я вот вчера вечером велел одному у нас в вагоне пол подмести, а он меня матом. Солдата тут, пожалуй, винить нельзя, он без погон не разбирается, кто есть кто. А вот командир куда смотрит?

— Это какой же солдат вас так? — поинтересовался Зубров.

— Огромный такой, больше двух метров ростом.

— Младшего сержанта Салымона ко мне! — распорядился Зубров в пространство.

— Правильно, полковник. Учитесь.

Тут в разговор неожиданно вступил Драч:

— Товарищ полковник, а ведь правы ответственные работники! Недостаточно мы к ним внимания проявили!

Зубров от удивления даже моргнул. Уж не свихнулся ли капитан? Но по лукавым глазам его понял, что нет, вменяем. А Драч вел свое:

— Комиссию надо создать, товарищ полковник. По изысканию резервов питания и площади. Уверен, что отыщутся, прикажите только!

Тут перед ними возник Салымон навытяжку, и Зубров переключился:

— Это ты, сержант, ответственного работника матом обложил?

— Так точно, товарищ полковник!

— Благодарю за службу!

— Служу Советскому Союзу! — рявкнул Салымон готовно и весело.

— А что-то сдержанный ты у меня стал, Салымон. Оно, конечно, хорошо, да ведь не всегда удается. Если все же не сдержишься — с кем не бывает! — мне докладывай.

— Есть, товарищ полковник.

— Что же касается комиссии, — обратился Зубров к Драчу, — то инициатива наказуема. Вы, капитан, ее и возглавьте. Салымона к себе в помощники возьмите, у него уже есть опыт общения с номенклатурой. И чтоб на следующей остановке вопрос был исчерпан!

— Есть!

Что затеял Драч — Зубров, конечно, не знал. Но понимал, что солдатам будет потеха, а разрядка была к месту.

Команда «По вагонам!» не сразу дошла до опешившей тройки. Им повторили ее еще раз, погромче.

Весть о том, что пославший секретаря обкома матом Салымон получил от Зуброва благодарность, а Драч на следующей остановке будет «решать вопрос», облетела эшелон в мгновение ока. Поль немедленно потребовал объяснения, какая разница между равенством и уравниловкой.

— Уравниловка — это такое равенство, которое коммунистам не нравится.

— А какое им нравится?

— Слушай, друг любезный, спроси ты их сам! Назначаю тебя членом комиссии. Будешь моим замом по теоретическому равенству. Дождись вот остановки — и задавай все вопросы по ходу пьесы.

Поезд остановился у небольшого вокзала, уже давно используемого местными жителями как придорожная толкучка. Тут орали петухи, кто-то блеял, раздавались призывы насчет семечек каленых и яичек свеженьких. Слепец в обмотках играл на гитаре, перемежая песни Высоцкого с народным творчеством насчет сиротинушки и маминой могилки. Ему подавали.

Вагоны партийных боссов обступила толпа гогочущих солдат. Сюда, в ожидании представления, собралось все население эшелона. Вынужденные оставаться на своих постах дежурные были огорчены до крайности. Драч вылез на ступеньки вагона и толкнул речь:

— Солдаты, офицеры и дамы! Нашей комиссии поручено помочь нашим ответственным работникам изыскать резервы жилплощади и питания. Их на два пассажирских вагона аж двадцать три человека, плюс один товарный вагон с их барахлом. Они, бедняги, солдатской выучки не зная, разместиться не умеют. И кушать желают дополнительно. Приказываю: во время проведения операции ответственным товарищам не хамить и руками их по возможности не трогать. Салымон!

— Я!

— Назначаю тебя своим заместителем по практическому равенству! Обеспечь явку ответственных товарищей на наше собрание.

— Есть!

И Салымон полез в вагон.

Партийные боссы, вылезая по одному, сбились в кучку. Тут из вагона послышались шум и крики:

— Я генерал КГБ! Я тебя, дылду здоровую, в Сибири сгною! С твоим Зубровым заодно!

Крик неожиданно прервался. Затем окно вагона со стуком открылось. Из него, в позе новичка в невесомости, выплыл гражданин в сером костюме. Салымонова лапа держала его за пояс брюк. Лапа разжалась, и гражданин оказался на платформе, стоя на четвереньках. Больше Салымону никто не перечил. Не прошло и минуты, как все партийные товарищи готовы были выслушать Драча.

— Товарищи ответственные работники! Мы вам сейчас поможем. Нашему командиру поручили взять вас с самым необходимым, что нужно в дороге. Семьи ваши эвакуированы раньше, стало быть, нужно вам не больше, чем поднять можете. Так вот, сейчас вам солдаты помогут вынести все, что в купе ваших находится, сюда на перрон. И из товарного вагона тоже. Потом вы самое необходимое отберете и несите к себе — все, что угодно. Только за один заход. А уж если останутся излишки — мы их тут на базаре на продукты обменяем — вот и дополнительный паек будет. Да и места побольше станет: в товарном вагоне хоть плясать сможете.

— Товарищ капитан, да как же это?! — взмолился Званцев. — Да это же подрыв основ!

— А на разговоры у нас имеется мой заместитель по теоретическому равенству мистер Росс. Он ваши политинформации посещал и основы коммунизма от вас же усвоил. Мистер Росс, каковы основы коммунизма?

— Равенство и братство, капитан!

— А когда у одних есть больше, а у других — меньше?

— Тогда надо все у богатых отнять и поровну разделить. Богатых же ликвидировать как класс.

— Товарищ Росс! Вы неправильно тогда меня поняли! — закричал Званцев.

— Вот вы теорию и поскребите, пока солдаты в порядке братской помощи вам разгрузят вагоны. Первый взвод! Слушай мою команду! Вынести на перрон из этих трех вагонов всю движимость! Выполняй!

Поль озабоченно спросил:

— А ты, капитан, станешь их ликвидировать как класс?

— Не волнуйся, не стану. Сейчас они у нас не будут богатыми. Ты лучше пока свои вопросы товарищу Званцеву задавай.

— Иван, это нехорошо, что ты делаешь. Частная собственность должна быть неприкосновенна.

— Вот чудак! Они же против частной собственности! Они же за равенство! Почему не сделать им приятно?

Поль обернулся, чтобы спросить Званцева, какое именно равенство приятно коммунистам, но того уже не было на перроне. Из вагона долетал его голос:

— Пожалуйста, товарищ солдат, поаккуратнее! Дайте я сам понесу!

Пока дрожащие боссы с солдатской бесцеремонной помощью вытаскивали пожитки на перрон, Драч пошел по базарным рядам.

— Эй, бабка, почем семечки?

— А что у тебя на обмен есть, служивый?

— Много чего. Три вагона барахла. Большие люди из Одессы привезли. Приходи через полчасика на перрон да знакомых зови. На всех хватит.

Весть пронеслась по базару как пламя. Тем временем Салымон с трудом вынес из вагона небольшую железную коробочку. Толпа захохотала.

— Эй, Тарасыч, ты пошто Салымона кашей не кормил?

— Гля, его уже ветром шатает!

— Коробочку поднять не может!

— Ставлю, хлопцы, бутылку тому, кто эту железяку к себе на плечо вскинет! — пропыхтел Салымон.

Из десятка охотников только двое смогли оторвать маленький сейф объемом не более ведра от земли. С шеи Званцева, в купе которого нашли сейф, стащили ключ.

— Виноват, товарищ капитан. Пришлось за ответственного работника руками подержаться: трепыхался. Ну мы его вместе с движимостью и вынесли, — сокрушенно доложил Драчу темноглазый солдат по кличке Аспид, и Драч Аспида простил.

— Видать, секретарь обкома рыбак заядлый! — потешались девицы.

— Вишь, грузики с собой свинцовые везет! Без них в дороге как же?

Сейф оказался полон золотых монет царской чеканки.

— Ишь какой деньгой в обкоме зарплату платят! — раздумчиво сказал Драч.

— Пожалеем, ребята, ответственных работников. Каждому получку домой таскать — подорваться можно. Тебя, Салымон, в обком работать нипочем не возьмут, и не проси: силенок не хватит.

Партийные боссы уже молчали и только заводили глаза. Один лишь начальник одесской таможни с пеной у рта отстаивал свой контейнер:

— У меня там секретная документация, ее показывать никому нельзя! — кричал он, отталкивая солдат.

— Товарищ капитан, вот этот — не знаем, как звать…

— Ушастик! — хором закричали Сонька и Зинка.

— …Этот с ушами пихается. Не повредить бы ненароком. Вы ж приказали больно не делать…

— Нейтрализовать, не делая больно! — распорядился Драч. Тут Чирва-Козырь догадался выпросить у какой-то бабки в счет будущего обмена большой мешок. Таможенника в него посадили и перевязали мешок так, что из него торчала только возражающая голова.

Контейнер вскрыли. Он оказался полон порнографических журналов и всевозможных пластиковых и резиновых приспособлений. Под восторженный вой Салымон надул макет голой красотки и торжественно вручил ее Драчу:

— Товарищ капитан, передаю вам на хранение документ особой государственной важности!

— К Зуброву на подпись ее отнести надо! — посоветовал кто-то из толпы.

Золото и валюту, обнаруженную в большом количестве, отнесли в командирский вагон на хранение.

— Их мы, товарищи, вместе с вами в Москве сдадим, тогда и разбирайтесь, где чье! — обнадежил Драч партийных боссов.

Туда же пошли две картины Айвазовского и одна Репина, неведомо каким образом попавшие в контейнер секретаря обкома.

— Это мне враги подкинули! — тут же заявил он. — Прошу занести в протокол.

— Значит, вернем в Третьяковскую галерею, — мирно согласился на это Драч.

— А теперь, товарищи ответственные работники… да отойдите, хлопцы, дайте людям дорогу… слушай мою команду: барахло в вагоны за-но-си!

Под смех и заковыристые советы владельцы заклубились вокруг тюков, чемоданов и контейнеров.

— Меня! Меня из мешка выпустите! — кричал несчастный Ушастик — Товарищ начальник комиссии, я больше не буду! Смотрите, товарищ Кравцов мой чемодан поволок!

Пока начальник таможни вылезал из мешка, Званцев молча маялся возле беккеровского рояля. Он докатил его на роликах до вагонной двери, приподнял более легкий конец до уровня вагонной площадки и теперь толкал со стороны клавиатуры.

— Ишь, хозяйственный мужик! И крепкий, даром что начальство, — заговорил местный люд, с интересом наблюдавший за событиями. Но тут Званцев вдруг покачнулся, охнул и тяжело осел на перрон.

— Надорвался, касатик! — жалостливо охнула какая-то женщина.

Драч посерьезнел.

— Граждане местные! У нас на эшелоне врача нет. Куда нам этого с грыжей, или что у него там, везти? Вы бы взяли кто его к себе. Выходите — глядишь, и в хозяйстве пригодится, а? А мы бы за ним приданое дали — чемоданчик его…

— Пожалуй, я возьму, — вызвался один дядька с возом соломы — Щиблеты у него больно хороши, как раз мой размер.

Сплавив жертву пристрастия к музыке, Драч начал торговлю. Поль предложил было устроить аукцион, но против этого Драч решительно возразил:

— А торговаться ж как? Видал я фильмы с аукционом — скукота! Продавец молоточком стучит и цену орет, а покупатели только пальцы поднимают… Ни тебе поговорить по-человечески, ни товар обсудить… Какая радость от такой торговли? Смотри, марсианин, как надо!

Как гроссмейстер на сеансе одновременной игры, Драч шел вдоль куч наваленного барахла, говорил сразу со всеми и с каждым в отдельности, мгновенно находил обменные эквиваленты, шутил с молодухами. Рояль у крестьян особого энтузиазма не вызвал. Только одна бабка, внучка которой окончила три класса музыкальной школы, предложила за него мешок картошки.

— Ой, бабка, креста на тебе нет! Инструмент импортный, надежный. Ты сама посуди, какого качества он должен быть, чтоб из-за него секретарь обкома себе пупок надрывал! Три мешка картошки, не меньше! А если уж один — тогда сушеным горохом возьму.

— Побойся Бога, служивый! За три мешка картошки сейчас автомат дают. А уж на горох мой Петя противотанковую дуру какую-то выменял, здоровущую.

— Автомат, бабка, по нынешним временам в хозяйстве вещь полезная. Однако ты на рояль глянь. На одни клавиши небось с целого слона бивни пошли. Не сойти мне с этого места, если твоя внучка, его увидев, от счастья заикаться не начнет!

— Штоб тебе, холера, за такие пожелания похмелиться завтра не дали — так сам заикаешь! Так и быть, прибавлю еще бочонок огурчиков соленых, и то хлопцев твоих жалеючи!

Остальные контейнеры были забиты дубленками, норковыми шубками и радиоаппаратурой. Все это Драч быстренько обменял на картошку, брынзу и сало. Бурный спор вызвал только мотоцикл «Honda», за который удалось сторговать пять поросят и бочку квашеной капусты. Французское нижнее белье местные модницы покупать отказались:

— Куда его? Все сквозит. Каждая ниточка отдельно! Раз-другой его с золой постираешь — и выбрасывай. И тепла от него никакого. А мыла у вас, служивые, нет на обмен?

Поль, вошедший во вкус торговли, заявил, что есть, целый контейнер. Однако Драч дипломатично объяснил крестьянам, что иностранец запутался в словах, иначе они бы выменяли весь их районный центр с потрохами на пару ящиков.

Потом отвел Поля в сторону за локоток и сказал:

— Ты же, друг, говорил, что на это мыло контракт подписан с кем-то в Москве? Так и придержи его до Москвы, не транжирь. А то получится — слово нарушаешь… Нехорошо!

Драч все больше убеждался, что симпатяга американец знать не знает ни про какую секретность, так и верит в мыльную версию. Ну и пускай себе верит. Приятно было думать, что он не шпион какой-нибудь прожженный, а просто одураченный Пентагоном славный парень, коммивояжер.