"Терпи, поэт!" - читать интересную книгу автора (Васильев Владимир Германович)I . ЧИРИКОМ О ВЕЛИКОМСкукотища, скукота – Хоть умри – меня не купишь! Вышла кошка за кота, За кукушку вышел кукиш. Сука, сидя на суку, От тоски жевала Кука. Ку-ку! Сука! Хватит в зеркало плевать! Приготовьте полотенца. Полный рот слюны набрать, Рожа – в рожу! Сердце – в сердце! На весь мир нагнать тоску, Чтоб в слезах кусали ухо. Ку-ку! Глухо… Скучно мне стихи писать! Каково тебе, читатель? Будем на троих скучать: Ты да я, да мой издатель. Хорошо! Теперь пора бы нам Оттянуться по параболе! Кто не жмот – по трояку! Ку-ку? "Врач случайная, не ждавши "скорой помощи", С силой в лёгкие вдувает кислород - Рот в рот!… Одновременно массируя предсердие. Оживаешь, оживаешь, оживаешь, Рот в рот, рот в рот, рот в рот… А.Вознесенский Запомни, поэтошушера, медбрата Андрея слушая, он вам лекцию полезную прочтёт - рот в рот! Если ты идёшь по улице и пялишься, и увидишь бездыханного товарища, рот в рот, не боясь его дыхания смердящего (говорят, что лишь верблюд раз в месяц пьёт) рот в рот воспитай в нём человека настоящего - воспитаешь, воспитаешь, воспитаешь, рот в рот, рот в рот, рот в рот. Бывший труп – теперь он вам товарищ: не валяется, не курит и не пьёт. Вы не брезгуйте искусственным дыханием, заверяю вас – занятье эпохальное: рот в рот! рот найти не трудно – выше талии, ниже будет всё наоборот, рот в рот. (уничтожим все подробности детальные). Всем похвально медицинское усердие. 0, поэты, проявляйте милосердие, помните: читает вас народ рот в рот. Одновременно массируйте предсердие, чтобы в сердце хлынул кислород. Бог выдал бездарный проектик: В душе непролазная вонь, К дверям не пройти, не проехать - Убогий санузел, но свой! Поэзии унитаз Поэтому и священен, В нём близится к завершенью Неудержимое в нас. Томясь недержанием слова, Врываюсь в санузел, рыча. Сажусь… Напрягаюсь… Готово! Спускаю.. Ликуйте! В печать! Где стояла Москва, теперь Нью-Вознесенск, А Москва теперь там, где стоял Воскресенск. Я стою сам с собой над могилой своей, Ключ в кармане ищу от могильных дверей. Сашка Пушкин давно этот ключ отыскал И с Анюткой в машине моей деру дал. Мне о том говорили не раз хипари: Зажиганья ключи никому не дари. Мимолётным виденьем мелькнуло ГАИ, Видно, правила Пушкин нарушил вдали.. Полудевчонка, полуплоскодонка Полушагает и полугребёт. За ней, рыдая, полумужичонка То ль полутонет, то ль полуплывёт Она его, как видно, завлекает. Зол полудревополудево ум. То полуплачет, то полуикает. Ох, полутесно в водоёме двум. Сейчас она стремглав перевернётся, И полумужичонка захлебнётся. Сквозь полуслезы чти полуитог: Надёжней полудевы – бережок. Мне что-то в голову ударит, такое нечто, кое-что, что достаётся нам не даром, а за часы или пальто… Мы что-то смели и творили мы пели, били и т.д. На древнем, грубом говорили перед сержантом УВД. Но нас он, видимо, не понял, он, видимо, не любит шум. Я ничего теперь не помню и друга лучше расспрошу. Но что-то синее темнеет и закрывает чей-то глаз. Мой друг меня не разумеет, а третий вовсе – мордой в грязь… Мы в храме трезвости сидели, в нём было пусто и светло… «Но если что-то мы посмели, то, значит, что-то нас вело…» Милёнок мой, давай разделим роли: Ты – книжный шкаф, а я – журнальный столик, Ты – пылесос, а я – напильник твой… И заживём мы весело с тобой. Когда приедем вместе на природу, Изобразим: ты – пень, а я – колоду. Затем, чтоб наш досуг разнообразить, С тобой пойдём на скотный двор полазить, Где я, как тёлка, травку пощиплю, Ветеринару томный взгляд пошлю, А ты, как самый настоящий бык, Ему покажешь длинный свой… язык. Чтоб осветить твоих желаний тьму, Тебе скажу я философски: «му-у-у» Не Римма я, а деревенский Рим - ко мне ведут со всех сторон дороги. Я презираю частные дворы - бесплодные пустые недотроги. Через меня проедет двадцать раз Разбитая телега дяди Феди. Раз в день эаезжий многотонный КРАЗ Весь в копоти по мне, рыча, проедет. Из всех дворов я – самый нужный двор, Из мира в мир проезжая дыра. Блажен поэт, что откровенно горд открытостью проезжего двора. И за его святое постоянство ему пора пожаловать дворянство. Потом забрался в огород И там вкушал его щедрот. Сполна подвластный этой теме, Я размечтался о гареме. Но ни к чему мне аморалка - Я разогнал гарем, а жалко… Хоть мудр пророк их Магомед: Есть се ля ви, а бога нет… И я стою под Спасской башней И восхищаюсь жизнью нашей. Мы приедем в запущенный сад, А в приличный с тобой нас не пустят. Увезу я тебя в захолустье, Где обрывки газет шелестят. Рыщет в городе зверем жена И друзья по работе – опасно! Пусть укроет сарая стена Нас от всяческой этой напасти. Отодвину ногою ботву, Брошу новый пиджак на огрызки, И в объятья тебя призову - Пусть нам будут периной очистки… Поскорее меня обними У сарая, где щебень да банки, И перо, хоть на час, отними! Беззаботной рукой куртизанки. Земля показалась Механики, как у вас 0 тракторным парком? Не вам ли вороны кричат Беспорядочным карком? В.Боков Воробей сказал чириком: Боков, знать, поэт великий, В председатели колхоза Он ворону посадил, И она вороньим карком Всех доводит до инфаркта. А механики, заразы, Из пивнушек не вылазят, Все районные вороны Им покоя не дают. Виктор Боков тоже стонет: Как бы сев не проворонить! Вторит пламенному карку Певчий тракторного парка. Он ужо увидел землю И с тех пор не спит, не дремлет, Ненавидит гастрономы, Став поэтоагрономом. Не руби берёзы белой, Только чёрную руби, Из неё приятней делать И серванты и гробы. Если всё же мочи нету, Очень хочется срубить - Подожди, товарищ, лета, А весною не губи. Приструни свою жестокость. Полежи в тени берёз. Чтобы сокозаготовку Смог закончить наш совхоз. Осточертела мне Столичная квартира. Прекрасно ложе пней, Где жёстко, грязно, сыро. Я ночевал на пнях, На сельских сеновалах, Где мой любимый пёс С похмелья спать не стал бы Нежданная любовь Меня из дома гнала, Случайная жена Меня усыновляла. Не жалуйся на жизнь! И с пнями побратайся Поэзию забудь - К природе возвращайся! Поймите, я – не Боков! Тем более, не Виктор! Я был всё время богом, Жаль, что никто не видел. А я не признавался - Последствий опасался! Я – гений! Что мне Пушкин! Ему б кропать частушки. А я, хотя и в латах, Но всё не конь крылатый! Довольствоваться малым Гиганту не пристало! Прочь мелкие жужжанья - Пришла пора признанья. Мне памятник по праву Должна создать держава. Но знайте – как великий, Я очень многоликий. Отец мой сеет, пашет, А от меня лишь пахнет Полями и колхозом, А по утрам навозом. И в Риме и в Париже На метра три, не ближе, Ко мне буржуй подходит И странно носом водит. Отлично! Так и надо, Пусть пострадают, гады! А также я спросонок Весь рыжий, как подсолнух. Но лишь щетину сбрею - То сразу зеленею. Стихи свои творящий, Я – как телок мычащий, Или петух поющий, От времена не отстающий. К обеду ж – не зевай - Я ситный каравай! Вот я! Вот мой масштаб! Конепетух – не раб! Подсолнухотелок Не прыгнет в котелок! А каравае-гений Творит, не зная лени! Ваяй, товарищ скульптор, Да ничего не спутай! Не замечая ножек логарифмы, Идёт по улице суровый экспонент. А в облаках летающие рифмы Хотят поймать летающий процент. Стоят дома, как треугол Паскаля: Одним уж год, другим, быть может, два. Меж них поэт, в восторге зубы скаля, Нам говорит "бессмертные" слова: Он выдаёт, не изменяя тона, За стих обыкновенный ширпотреб, Не замечая, что среди бетона И крепких истин стих его нелеп. Видать, забыл поэт о том, что песню, Как дом хороший, нелегко сложить… Его слова не просто бесполезны - В них семена большой и жирной лжи. От имени советских инженеров Прошу: Товарищ! Ты к нам не ходи! Тон измени – не та здесь атмосфера: Идя по улице, ты чушь не городи. Я додумал в деревне Ручьи, Где старуха варила культуру, Что когда-то пошёл в рифмачи Не подумав как следует, сдуру. Вижу я: возле фермы навоз Жизни нашей растёт монументом. Я взволнован, растроган до слез Историческим этим моментом. 3десь коровы поют на заре Лучше хора Большого Театра! А цыплята на птичьем дворе Декламируют ямбы на завтрак. И поют, и вам пищу дают, И не просят ни денег, ни славы. Только воду студёную пьют И едят лишь цветочки да травы. Бескорыстие их не для вас, Разноликие дети эстрады. Вам бы лишь гонорар да аванс, Вам бы титулы, дачи, награды. Вам бы только романы писать, Только песни орать неустанно. А с романов – ни ржи, ни овса, Не возьмёшь с ваших песен сметаны… Попросил я в деревне Ручьи У старухи стаканчик культуры. Налила… Выпиваю… Горчит. Но насколько крепка в ней натура! Круглосуточно в Сибири Снег валит, как в кинозал. Если б не жил я в квартире, Я бы тоже снегом стал. Я летел бы, белый-белый, Над родимою страной, Из меня снежок бы сделал Постовой на мостовой, Мужичок слепил бы бабу, Что не пилит и не бьёт… Я б весною с крыши капал Обормотам прямо в рот. А пока лечу стихами: Жизнь не жизнь, а стихопад. Хорошо, что я не камень - Людям вреден камнепад. Выйду в поле – и там голоса: Евтихея, Маланья, Параша, Галя, Люда, Варвара, Наташа… Обо всех нужно что-то писать. Может быть, это мозг воспалён, То есть я, извиняюсь, с приветом,- Вдруг всплывает средь наших имён Имя чуждое нам – Генриетта. Но о ней я писать не хочу, Не велит мне гражданская совесть: Если я о Прасковье молчу, То о Генре не побеспокоюсь. Имена, имена, имена… Бабы совесть мою будоражат. Ты прости мне молчание, Глаша, Как простил коллектив и жена… Не хочу пробавляться стишком, А поэмы – елей и скучища. Лучше в кухне картошку почищу И в пюре разобью молотком. Е. Евтушенко Между городом "Да" и городом "Нет" Ходит поезд… Хочу взять на поезд билет. Ведь на поезде том сквозь миры и века Едут мэтры, бессмертные наверняка. Лезу к кассе. Дымит перегаром толпа - Стало быть, рукотворною будет тропа. Сладу голос истошный, похоже, что женский: "Как же я? Мы с тобою дружили ведь, Женька!" Дружба дружбой… Пора понимать это, крошка, Утешайся моею ольховой серёжкой. И в аду, и в раю, наяву и во сне Думай, помни, страдай и пиши обо мне. А пока не мешай. Чью-то песню угробив, Возле кассы уже ошавается Роберт, Слышу – ямбом картавым отчаянно шпарит, Будто здесь он стоит за какого-то парня. Чую – этот пробьётся, чудес не бывает, Ведь не зря он везде и всегда успевает. Да и этот – грузин обрусевший, Андрей - Обучает какую-то женщину: "Бей! Бей их, милая, бей! По мордасам! – кричит, - Это всё не поэты, а сплошь рифмачи! Мне Борис Леонидыч место занял в купе! А я должен торчать в этой гнусной толпе?! Бей их, женщина, бей! Под церквей благовест - На Руси есть поэты, пока женщины есть!" Да… И этот пролезет, пробьётся, взойдёт, Он с Ахматовой вместе встречая Новый год… Слышен цокот копыт – на коне по толпе Гордо едет Расул, как по горной тропе. "Два билета, – кричит, – Для коня и меня, У меня в этом поезде едет родня! Да не скажет никто, что я горец плохой: Переводчиков всех забираю с собой. Но, поскольку я чту аксакалов закон - Им билеты, пожалуйста, в общий вагон." Гей, славяне! – подумал я, – Чёрт побери!. Ведь от кассы меня оттесняют к двери. Да неужто я буду топтаться у стенки, Как какой-то Самойлов, Горбовский, Ваншенкин? Зря я что ли корпел да из коей вон лез, Чтоб создать на века свою Братскую ГЭС?! Да неужто моё вдохновенное слово Вдохновило на подвиг лишь А.Иванова?… Кстати, вот он и сам, не один – полтора, Всех кусает подряд, нетерпеньем горя. Александром Вторым рвётся он на престол, На Матюшкина-Герке особенно зол: Мало, что Александр и фамилией вышел, Он ещё и пародии здорово пишет. И добавлю ещё, справедливости ради: Как и все Александры, живёт в Ленинграде. Но в сторону шутки, н снежесть, и свежность, Я нежен, когда не мешает те нежность. Сегодня сегодняшность – главный закон, И выбор один: или я, и ли он - Какой-нибудь щустрый пострел-рифмоплёт, Который в толкучке меня обойдёт… Я жму на педали, ногами творю, И с классиком всяким на ты говорю. И вот я у цели! Кассиру кричу: "Скорее билет мне! Шедевром плачу!" Кассир мне ответил, величье храня: "Шедевры не деньги – их стыдно менять. Народом Высоцкому выдан билет, А ты пока жив, так живи, как поэт." Потом, усмехнувшись, сказал: "Не спеши! А лучшую строчку душой напиши." Смотрю свысока на его словеса: Билеты налево – и песенка вся. Я вижу насквозь этот гнусный народ: Ух если не сразу – помногу берёт… Я достаю из кармана "Самтрест" - Он место находит всегда, где нет мест. Кассир улыбнулся, билет оторвал И вслед поцелуй мне воздушный послал. То-то же!.. Эй, голытьба, р-разойдися! Гляжу на билет, а билет на Тбилиси… О, как меня встречали на вокзале! За руки брали и за ноги брали, "Да здравствует?" по-своему кричали И памятник поставить обещали. (Ведь за последних два десятка лет В России я – единственный Поэт.) О, генацвале, где ж вы раньше были? От ваших криков вырастают крылья! Пошлите, боги, мудрому кассиру Бутылку водки и кусочек сыру… В Тбилиси есть особенная прелесть: Работу здесь всегда находит челюсть, Здесь для талантов все пути открыты, Здесь овцы сладки и поэты сыты. Здесь захожу я, как в библиотеку, В Самтрестовскую винотеку, Где мудро человеческие мысли Хранят в бутылках, чтобы не прокисли: В стекле, под плесенью, залиты сургучом… Когда-нибудь узнают – кто почём… Мне каждая из тысячи бутылок Напоминает чей-нибудь затылок: Как ни верти вместилище винца - Без этикетки нет на нём лица. В Тбилиси есть особенная прелесть, Московская пред ней бледнеет прежнесть. Вот, например, скажу я: "Трынди-брынди…" * И в вечность погружаюсь на Мтацминде. Мтацминда вырастает над Парнасом, И Феб идёт послушно в свинопасы. А я, как демон, возношусь над миром Его надеждой, радостью, кумиром. Сияет солнце лысиною божьей, И с высоты я вижу – мне всё можно! (Уж если я за что себе и нравлюсь, Так ни за что другое, а за наглость,) Галактиона подзываю знаком: А ну скачи за Борей Пастернаком, И по дороге Пушкина Сашулю Ко мне зови, и мы распишем пулю… Сидим, играем, козырями бубны, Вдруг слышим – кто-то бьёт усердно в бубен, И голос очень жалостно срывает, Кричит, сердешный, даже подвывает: «Я подкидыш твой, я подкидыш! Что ты, Грузия, мне подкинешь? Все мя бросили, все отринули, Ты пожалуй мя шкурой тигриною!» «Ах ты, господи Иисусе! Не зван – не суйся!» О, как мне эта песенка знакома: Её в Москве я слышал возле дома, Но только помню – там с не меньшей силой Её же пели громко о России. И сам я пел, пацан, средь бела дня: "Граждане! Послушайте меня!" Граждане послушали немного И пошли опять своей дорогой. В отечестве любом до чёрта нищих, И каждый своего кусочка ищет, А самый умный ищет кровной связи Хоть с кем-нибудь в Крыму иль на Кавказе. Поэтому я здесь… И не один: Кто посмелей сегодня – тот грузин. Как говорит Андро Вознесешвили, Оне средь генов царских прежде были. Но с октября семнадцатого года Боялись гнева чёрного народа И очень гордо в тряпочку молчали - От чьих опасных генов их зачали. Теперь пора, теперь, пожалуй, можно - В России быть поэтом невозможно. А Грузия, нам сопли вытирая, Даст соску и пелёнки постирает. (И Грузии нужны, конечно, дети Со связями в Москве и Моссовете.) Нам в жизни, как в любом серьёзном деле, Полезны запасные колыбели… ____________________ * "Трынди-брынди" – непереводимый крик души |
|
|