"Журнал «Если» 2010 № 3" - читать интересную книгу автора

2

— Это и есть Заречье? — с сомнением спросил доктор. Щурясь, он пытался разглядеть заросли на противоположном берегу. Без особого успеха.

— А черт его разберет. Никто не знает, где кончается обычный лес и начинается само Заречье.

— Я ожидал чего-то более впечатляющего.

Капитан, в отличие от доктора, не был взволнован. И даже не зол. Конечно, он считал, что посылать с так называемой экспедицией роту солдат при двух офицерах — несусветная глупость. Но приказы не обсуждаются, а годы постепенно приучают к глупости начальства. Прибыли на место — и ладно.

Иное дело — лейтенант. Он здесь впервые, ему любопытно, и опасности мерещатся повсюду… не там ищешь, парень… Да что объяснять — сам со временем поймет. А не поймет — ему же хуже.

Но лейтенант ждать не желал.

— Капитан, почему над рекой туман? Солнце же…

— А в этих краях над водой всегда туман. Солнце, не солнце — без разницы.

— Да, это один из феноменов, связанных с Заречьем, — подтвердил доктор. — Я читал. Стало быть, мы прибыли туда, куда нужно.

— Да уж, тут не собьешься, — капитан усмехнулся.

— Нет, кроме шуток. Где вы собираетесь встретить этого посланца?

— Да найдет он нас, не трепыхайтесь. Тут других людей нет.

— А если не найдет? Ведь вы сами говорили: в последние годы никто из представителей власти сюда ради подтверждения договора не прибывал.

— Да хоть бы и так. Вернетесь сюда еще раз. На будущий год. Или через год. — Он рассмеялся, увидев, как вытянулось лицо доктора. — Да ладно вам, кто-нибудь из зареченских все равно явится. У них это вроде как обряд.

— Обряд? Интересно, — доктор достал записную книжку. — Что вы имеете в виду, капитан? Объясните.

— А что там объяснять. Говорил же я: они там совсем одичали. А у дикарей обычай такой: кто реку переплыть не побоится да еще с нами встретится — тот и крут. Почет ему и уважение. Я их видел. Говорил с ними.

— Я почему спрашиваю… есть версия, что обитатели Заречья вообще не люди. Потому, собственно, Королевская академия и решила послать эту экспедицию.

— Кто их разберет. Может, и не люди. На вид похожи. Говорить умеют. И всем известно, что люди на той стороне жить не могут.

— А я слышал, — сказал лейтенант, — что жители Заречья — это беглые с нашей территории. Разбойники и прочие. Кто от закона спасался.

— И это тоже, — кивнул капитан.

— А как же с утверждением, будто люди там жить не могут? — доктор как человек науки не любил противоречащих высказываний.

— Я ж вам сказал — хрен их разберет. Пошли в лагерь, там подождем. — Капитана эти бесконечные разговоры утомляли.

Раньше, во времена его молодости, все было просто. Приехать на берег. Встретить посланца, который подтвердит договор о том, что зареченские не собираются идти в набег. Заверить, что на них тоже не будут нападать. Так происходило десятилетиями. Если не больше. Договор давно превратился в пустое сотрясение воздуха. Может, раньше при том подписывались какие-то документы, но, сколько помнил капитан, все ограничивалось словами. Да и не похоже было, что посланцы от зареченских вообще грамоте обучены. Дикари дикарями. Наверное, поэтому представители власти появлялись тут не каждый год. Но капитан слышал, что посланцы из Заречья все равно являлись в назначенный день. Они сами говорили. Не из преданности договору — откуда у них преданности взяться? Просто обычай у них такой. В последнее время про договор вообще забыли и конвой для встречи не посылали. Зачем? Никаких набегов нет, а значит, не стоит суетиться.

Есть, к сожалению, такие деятели, у которых шило в заднице. Вроде нашего доктора. Письма там пишут, прошения по инстанциям, ну и добились своего. Послали, мать ее, экспедицию. Ладно хоть на границу, не в само Заречье. Даже до этих психов в Академии наук дошло: ну, не могут люди жить в Заречье, не могут и все.

Согласно договору, они обязаны были ждать на берегу два дня. Сегодня — первый, и с той стороны, похоже, никто не явится. Ладно, осталось только сутки продержаться. А потом он уведет ребят отсюда, хоть ты тресни. Доктор, конечно, остался бы и на месяц, но капитан не полный идиот — задержать отряд свыше положенного он здесь не сможет, а один не продержится.

Они покинули песчаную косу, откуда сквозь полосу тумана можно было увидеть противоположный берег. Увидеть можно, но глаза б не глядели. И лагерь разбили так, чтоб реки оттуда не видно. Оно, наверное, не слишком правильно с точки зрения осторожности, зато, когда Заречье в поле зрения, у людей настрой не тот. И разговоры начинаются всяческие. Упаднические. Лучше это пресечь. Конечно, часовых поставить нужно, и за рекой пусть наблюдают, а у прочих и без того дела найдутся.

В лагере все было в порядке и радовало взор правильностью: палатки для офицеров разбиты, полевая кухня работает, и дым от нее способен отогнать любые дурные мысли. И верно — пора ужинать, темнеет уже.

Ели на вольном воздухе, хотя к вечеру стало заметно прохладнее, но не настолько, чтобы забиваться в палатки, к тому же мошки всяческой, что донимала их по пути, здесь не было. Какая-то польза от близости реки. Жаркое с овощами, горячий кофе, бренди — что еще надо для отдыха? Ясное дело, набить трубку и затянуться в свое удовольствие.

Но доктор умудрился и тут подпортить. Даже за столом листал свою записную книжку, словно бы и не сам ее заполнял, а потом спросил:

— Давайте вернемся к противоречию в наших данных. Итак, люди жить за рекой не могут, и в то же время там находят приют беглые преступники. Зачем же им бежать в такое гиблое место?

Вопрос был совершенно дурацкий, но хороший табак и приятная тяжесть в желудке помогли сдержать раздражение.

— Ну так что же. Бывает такая публика отпетая: ни чумы, ни холеры не боится. Вот и бегут за реку, верят, что тамошняя отрава их не возьмет. А покуда они передохнут, новые набегут.

— Однако вы же сами называли их дикарями.

— Дикари и есть. Без власти, без начальства народ быстро дичает и облик теряет человеческий. Одна видимость, что люди. У них и оружия-то нет настоящего, ножи только. Раньше власти опасались, что они у солдат, которые при конвое, ружья будут захватывать. Но нет, будто и позабыли, зачем ружья нужны. А может, и не знали никогда. Правда, сильные они, крепкие, шкуры в шрамах — видно, машутся этими ножами всласть, а окажись у них ружья, поубивали бы друг друга вовсе.

— Но какое-то подобие государственного устройства у них должно быть…

— Доктор, мы ж тут с вами табак курим, а не дурную траву. Откуда там какому-то устройству взяться? Дикари и есть дикари. Говорят, будто правит ими какой-то Хозяин Железа, и будто правит он с тех самых пор, как Заречье образовалось, а тому уж сотни лет. Кто такому в здравом уме поверит? Они, однако ж, верят, будто этот Хозяин сам человечьему глазу не видим, но всех замечает. Он-то, мол, когда-то и заключил договор с королями и по сию пору посылает слуг своих этот договор подтверждать. Я по молодости любопытен был, спрашивал у них: хоть кто-нибудь этого Хозяина видел? Никто не видел, но жертвы приносят и поклоняются. Да что там, завтра сами спросите, а сейчас, пожалуй, спать пора.

— Да, пожалуй. — За столом писать невозможно, темно, а в палатке можно зажечь светильник. — Надеюсь, что завтра спрошу.

«Итак, суммируем. Свыше трехсот лет назад часть территории королевства, ныне именуемая Заречьем, отложилась. Достоверных сведений об этих событиях не сохранилось, так как они совпали со временем Великой смуты. Однако хронисты сообщают, будто сему предшествовали мор, землетрясение, войны и, разумеется, падение кометы — словом, все приметы, что суеверные умы считают неотъемлемыми спутниками бедствий. Поверить во все это, разумеется, невозможно, но какое-то зерно истины в этих сообщениях имеется. Можно придумать комету, но эпидемия как следствие войны и каких-то природных катаклизмов — явление вполне вероятное.

Откуда же устойчивое представление о том, что люди за рекой жить не могут и, следовательно, обитатели Заречья — не люди?

Наиболее вероятным представляется следующее. Тогда, триста лет назад, за рекой произошла эпидемия — условно говоря, чумы, за неимением лучших аналогов, — повлекшая за собой большую смертность. Но какая-то часть населения там осталась, ибо ни одно известное заболевание не дает смертности стопроцентной. Без власти, без запретов и моральных норм выжившие быстро одичали, то есть, с точки зрения обывателя, «превратились в нелюдей». Это же безвластие и отсутствие запретов и поныне влечет за реку преступников всех мастей, несмотря на давнее представление о том, что люди выжить там не могут. Оставим в стороне версию о «ядовитом тумане», который якобы висит над Заречьем, отравляя все и вся (хотя какие-то испарения почвы там, несомненно, есть — туман виден даже отсюда). Но известно, что очаги заражения сохраняют активность долгие годы. В архивах медицинского факультета есть упоминания о случаях, когда по неведению или злому умыслу разрывались давние захоронения людей или животных, погибших от мора, и это вызывало новую вспышку болезни. Нам известно также, что люди, переболевшие, к примеру, оспой или тифом, не заражаются этими хворями вновь. Поэтому болезнь, губительная для новоприбывших, может быть безопасна для тех, кто уже давно живет за рекой или родился там. Это объясняет видимые противоречия. С другой стороны, жители Заречья могут сами распространять слухи о том, что условия существования там не пригодны для людей, дабы уберечь территорию от войск и сохранить свою автономию. Так выглядит истина, очищенная от наслоения суеверий.

В чем же состоит научный интерес нашей, точнее моей, экспедиции (ибо для прочих она лишь простая формальность)? Безусловно, не только в том, чтобы положить конец нелепым слухам, а также удовлетворить свойственное ученым любопытство. Итоги способны принести практическую пользу. Прежде всего, следует установить, что за болезнь поразила Заречье и не угрожает ли так называемое «подтверждение договора» всему королевству. Что еще важнее: можно ли создать лекарство от этой болезни — а как утверждают наиболее продвинутые деятели науки нашего времени, таковое лекарство создается на основе крови или каких-то иных животворных соков существа, данной хворью переболевшего.

Но для этого необходимо исследовать так называемого «посланца», чего никогда не производилось. Конечно, я готов к возможным разочарованиям, в том числе к тому, что посланец не явится. И тем не менее завтрашнее утро может стать поворотным в моей научной карьере…»

Ночь, вопреки опасениям лейтенанта, прошла спокойно, и с рассветом доктор и офицеры с десятком солдат вернулись на берег. Туман теперь был гуще, чем накануне, он затянул все пространство реки, а противоположного берега не было видно вовсе. В общем-то для столь раннего часа это естественно, в такое время суток туман висит даже над городскими улицами, но объяснить это солдатам было невозможно. Доктор не без раздражения услышал, как они перешептываются насчет «ядовитого духа Заречья». Хорошо хоть офицеры свободны от подобных представлений… однако могли бы и заставить замолчать своих подчиненных.

Все-таки, когда вода совсем рядом, а ее не видно, это как-то неправильно. Мерещатся всякие звуки…

— За триста лет могли бы и мост построить, — сказал доктор.

— Какой мост! — сердито произнес капитан. — Дикари же!

Доктор имел в виду вовсе не жителей Заречья, однако уточнять не стал. Снова прислушался. И не только он. Всплеск… еще всплеск, ближе…

— Кто-то плывет, — сказал лейтенант.

— А может, рыба играет… поутру, — предположил кто-то из солдат. В голосе его доктор опытным ухом уловил надежду. Служилому хотелось, чтоб это была рыба.

— Похоже, дождались, — капитан сплюнул. — Ну ладно, раньше отстреляемся…

Солнце поднялось выше, пронизая лучами мутную пелену, и та стала как будто прозрачнее. И чего, в самом деле, переживать? Обычное марево над водой. И отчетливо слышно, как в воде что-то движется. Кто-то. Не видно еще, но равномерные всплески все ближе.

А кстати, почему не видно? Туман-то развеивается. Лодку на таком расстоянии можно бы заметить.

У доктора почему-то не возникло сомнения, что посланец Заречья приплывет в лодке. Как же еще добраться, если моста нет? Лейтенант, вероятно, думал так же. У капитана имелись свои соображения, но он не спешил ими делиться. Говорил же им, что жители Заречья — не люди. А они не верили. Ну так пусть некоторые чересчур умные или шибко молодые сами убедятся.

Человек-то и впрямь бы лодкой правил. Но в Заречье, господа мои, дикость такая, что там, поди, и лодки разучились делать.

Еще всплеск — и в мареве проступили очертания. Достаточно смутные, но ясно было: кто-то идет по воде.

Теперь доктор понял причину красноречивого молчания капитана. Река здесь достаточно глубока и, в принципе, служит естественной преградой между Заречьем и цивилизованными территориями. Пересечь ее вплавь решится либо очень сильный человек, либо совершенно дикий.

Или вообще не человек.

Пришельца ждали, но поневоле вздрогнули, когда фигура из тумана выступила на прибрежное мелководье — в грубой рубахе до колен, перехваченной поясом с ножнами, босая, с непокрытой головой.

Невозмутимость оставила капитана. Он был так же поражен, как остальные.

— Это еще что за дела!

Хотя существо с того берега ростом не уступало большинству мужчин, мокрая рубаха, облепившая тело, не оставляла сомнений: это женщина.

— Да, действительно… — пробормотал доктор, затем, справившись с растерянностью, выдвинул гипотезу: — Может, здесь какая-то ошибка?

Конечно, народ в Заречье одичал, но не до такой же степени, чтоб прислать женщину на важную встречу. Ведь, если верить капитану, посланец для дикарей — личность статусная. А женщина, наверное, ловила рыбу и на этот берег выбралась случайно…

Высказать предположение доктор не успел. Женщина заговорила, и речь ее вовсе не была похожа на дикарское лопотание или мычание.

— Я пришла из Заречья от Хозяина Железа. Вы ли посланцы короля?

У нее был хороший, четкий выговор, хотя и несколько старомодный. Возможно, так говорили в королевстве триста лет назад. А вот голос лишен и намека на модуляции.

Капитан едва не выкрикнул: «Не твое дело, дура!», но сдержался. Кто ее знает, может, не врет. Нам же легче. И все же он медлил с ответом.

Женщина не торопила его. Ждала, не выказывая неудовольствия. Такое вот терпение — или безразличие — действительно свойственно дикарям или животным.

Определенно, к дикарям она и принадлежала. Это даже и по одежде видно. Нормальная баба всегда понадевает-понацепит на себя столько всяческого тряпья, что капуста таким слоям позавидует. Даже скотница не будет расхаживать в одной рубахе на голое тело. А уж тело… мышцы — мужику впору, и плечи, как у мужика, — широкие. И вся в шрамах. Некоторые едва затянулись. Совсем у них, в Заречье, дела стали плохи, раз уж бабы в поножовщине участвуют. А ведь участвуют — нож у нее не для красоты прицеплен. Тяжелый нож, длинный, им явно не овощи к обеду крошат. Волосы короткие, обкромсаны грубо, словно тем самым ножом. Из-за того что мокрые, кажутся темными. А лицо… словно бы никакое. То есть все на нем есть, чему быть положено — глаза, брови, нос, рот, а вот не скажешь, хорошо или уродливо. При том, что молодая…

Наконец капитан произнес:

— Да, это мы.

Женщина, как ему показалось, склонила голову. С паршивой овцы хоть шерсти клок, ясно же, порядочного выражения покорности от дикарей не дождешься.

— Жители Заречья и Хозяин Железа, что правит ими, подтверждают договор, который был заключен нашими предками, и клянутся в том, что не будут пересекать границу и нападать на земли королевства.

Это была традиционная формула, капитан слышал ее не раз и теперь ответил немедля.

— Наш славный король подтверждает договор, заключенный его предками, и милостиво обещает, что его войска не будут вторгаться в Заречье.

Доктор слушал этот формальный обмен репликами с редкостным вниманием. Пусть это ничего не значащий ритуал, но дипломатические термины в устах мокрой и полуголой дикарки звучали столь диковинно, что поневоле заслушаешься. Она вообще понимает, что говорит? В светских салонах развлекаются тем, что учат птиц произносить мудреные речи. Возможно, это создание просто заставили заучить слова, как заклинание. Потому речь ее столь невыразительна, ибо смысл произносимого ей неведом. Помнится, и капитан что-то подобное утверждал. Как это проверить? Спросить: «Кто ты?» или «Назови свое имя»? Нет, вопросы не слишком удачные. Стандартные. Звучание этих слов может быть ей известно.

— Почему прислали именно тебя?

Капитан хмыкнул, услышав этот вопрос, но прерывать доктора не стал.

Дикарка помедлила с ответом, но все же произнесла:

— Хозяин Железа дает поручения. Я исполняю.

Выходит, смысл слов до нее доходил. Но в какой-то странной форме.

— Вот это правильно, — одобрил капитан, — нам бы такую дисциплину.

Доктор не унимался.

— И что ты должна делать, после того как получишь подтверждение договора?

— Вернуться за реку. Пройти лес. Войти во дворец. — Она умолкла, вероятно, считая ответ исчерпывающим.

— Да что вы, доктор, привязались к девке, не видите что ли: тупая, слов мало знает…

— Не скажите. Хотя это, конечно, характерно для дикарского сознания — на конкретный вопрос давать столь же конкретный ответ. И обратите внимание, мы узнали, что у них там есть какой-то дворец.

— Да у них там наверняка все, что больше травяного шалаша, дворцом называется. Глинобитная хижина какая-нибудь, разве что побольше других.

— Не стану спорить. — Он снова обратился к дикарке. — И что с тобой будет, после того как ты войдешь во дворец?

— Я не выйду оттуда.

— Ну вот все и ясно, — сказал капитан. — Не зря она сюда поперлась. В служанки дворцовые пробивается или в наложницы к Хозяину ихнему. Тупая-тупая, а соображает.

— А по-моему, — сказал лейтенант, доселе молчавший, — она что-то другое имеет в виду. — И прежде чем капитан или доктор успели оспорить его слова, спросил: — Что с тобой будет во дворце?

Она ответила без промедления.

— Меня больше не будет.

— В каком смысле «не будет»? — уточнил доктор. Ему было неприятно, что щенок без приличного образования угадал смысл высказывания раньше него. — Это какой-то ритуал… э… обряд?

Дикарка опять промедлила с ответом, видимо, не сразу поняла. Потом подтвердила:

— Да. Обряд.

— Очень интересно… впервые слышу, что этот Хозяин Железа требует человеческих жертвоприношений.

— А чего вы от дикарей хотели? Радуйтесь, что они с нашего берега никого не таскают.

— Погодите! Это значит, что после того, как она донесет обратно подтверждение договора, ее принесут в жертву? — лейтенант повернулся к дикарке. — А если ты не вернешься?

Так же невыразительно она произнесла:

— Я умру.

— Ну вот и славно, — заключил капитан. — Не уйдет девка — помрет, и уйдет — помрет. Но тут хоть мы будем ни при чем. Так что пусть валит отсюда, да и нам хватит здесь торчать.

— Нет, капитан. Я вам не мешал в том, что касалось подтверждения договора. И вы извольте не мешать в том, что касается науки. — Он повернулся к дикарке: — Когда ты умрешь, если не вернешься?

Снова пауза. И краткий ответ:

— Ночью.

— Этой ночью? — уточнил доктор. И, не дождавшись ответа, жизнеутверждающе заявил: — Вот видите, у нас еще полно времени.

«Перед началом опроса, когда мы вернулись в лагерь, произошел довольно неприятный разговор с капитаном. Он протестовал, чтоб опрос и обследование производились в отдельной палатке. Он заявил, что это будет истолковано солдатами совершенно превратно, и они тоже захотят получить свою долю. Пришлось объяснить ему, что если беседа будет проводиться у всех на виду, это также повлияет на дисциплину не лучшим образом. Он согласился, что, впрочем, не избавило меня от некоторой дозы пошлых шуток.

От предложенной еды дикая женщина отказалась (табу?), села на землю, хотя в палатке имелся еще один складной стул. Не обнаружила никаких признаков страха или смущения при виде незнакомых людей или предметов.

Я: Назови свое имя.

Дикая женщина: Хозяин Железа забрал мое имя.

Я: Хорошо. Расскажи о Хозяине Железа.

(Нет ответа.)

Я: Как он выглядит? Ты его видела?

ДЖ: Никто не видит Хозяина Железа.

Я: А его слуги?

ДЖ: У Хозяина Железа нет слуг.

Я: Но он правит вами?

ДЖ: Потому что он — Хозяин Железа.

Я: Это человек? Бог? (Вопрос принципиальный — следует проверить, сохранились ли у дикарей представления о высшем существе.)

ДЖ: Хозяин Железа был и будет.

Я: То есть это бог? Он бессмертен?

(Нет ответа.)

Капитан: Да прекращайте вы эту волынку, доктор. Ясно же — какие-то ловкие прохиндеи, наверняка из беглых преступников, забрали власть над дикарями и отдают им приказы от имени их идола. (Его замечание не лишено смысла, но не имеет никакого отношения к научной ценности исследования.)

Я: Ты сказала, что Хозяин приказал тебе пойти на этот берег. И что ты его не видела. Откуда ты знаешь, что это был он? Что Хозяин вообще существует?

ДЖ: Все получают приказы. Никто не видит Хозяина. Он во дворце. Кто заходит во дворец, никогда не выходит обратно.

Я: И ты утверждаешь, что должна войти во дворец. За это твои близкие получат какие-то блага?

(Нет ответа.)

Я: Или ты спасешь свою душу? (Неверная формулировка, пытаюсь исправить.) Попадешь в блаженный край? Страну вечного лета?

(Не отвечает; неясно, связано это с каким-то запретом открывать чужим религиозные верования или просто не поняла вопроса.)

Лейтенант: Ты обязана вернуться?

ДЖ: Я не могу не вернуться.

Я: Ах, да. Угроза смерти. Хозяин Железа убьет тебя?

ДЖ: Хозяин не может убить меня здесь. Он на той стороне.

Л: Тогда зачем тебе возвращаться, если здесь он до тебя не дотянется?

ДЖ: Я умру, если останусь.

Я: Это какое-то заклятие? Или колдовство?

ДЖ: Я просто умру.

Я: Почему?

ДЖ: Мы не можем жить по эту сторону реки.

(Любопытно, как это соотносится с утверждением, что люди не могут жить в Заречье. Требую, чтоб она объяснила.)

ДЖ: Ваш воздух — яд для нас. А наш — отравляет вас.

Я: Но ты же дышишь здесь и не умираешь.

ДЖ: Во мне еще остался воздух Заречья. Когда он закончится, я умру. Это как под водой.

Я: Под водой можно продержаться без воздуха совсем немного. А ты говоришь, что способна пробыть здесь до ночи.

ДЖ: Мы не такие, как вы. Мы сильнее.

(Капитан выражает возмущение этим высказыванием и угрожает показать, «кто здесь сильнее»; игнорирую.)

Я: И все-таки ты умрешь, проведя день на этой стороне?

ДЖ: Так будет.

Я: А я умру, если переберусь за реку?

ДЖ: Или умрешь, или нет. Большинство умирает.

К: То есть наши-то крепче. А болтала: «сильнее, сильнее»…

ДЖ: Кто не умрет — сможет жить там. Но не здесь. Он станет другим.

Я: Хозяин переделает его?

ДЖ: Его переделает Заречье. Оно полно яда. Яд во всем — в воде, воздухе, траве и деревьях. Звери и птицы тоже изменены ядом.

К: Что ж вы живете в эдаком ужасе?

ДЖ: Мы такие же. Мы изменены. Обратной перемены не бывает.

Резюме. Все услышанное в целом подтверждает мою гипотезу. Пресловутый «яд» — не что иное, как заразная болезнь, так и не искорененная в Заречье полностью. Мы знаем, что некоторые болезни могут передаваться от животных к человеку, если тот поест зараженного мяса. При разливах рек могут размываться могильники погибших от болезни — еще один источник заражения. Вот как следует понимать, что «земля, вода, птицы и звери Заречья напоены ядом». Трава и деревья добавлены в этот перечень, несомненно, для красоты слога. Как я и предполагал, каждый новый человек в Заречье заболевает, но болезнь не обязательно является смертельной. Выжившие приобретают невосприимчивость к болезни, так же как уроженцы самого Заречья.

Что касается утверждения, будто наша среда обитания является столь же убийственной для жителей Заречья, как их среда — для нас, то здесь ситуация представляется ясной. Разумеется, в этом нет ни грана истины. Человек, переболевший тяжелой болезнью, может без всякой для себя опасности находиться среди здоровых людей. Верить в противоположное способны лишь те, кто верит в существование бессмертного и вечного Хозяина Железа.

Однако я вовсе не сомневаюсь, что женщина действительно может умереть. Но причина вовсе не в том, что ее отравит наш воздух.

В сообщениях путешественников, наблюдавших жизнь дикарей в их естественной среде, мы читаем: шаманы умеют использовать суеверия своих соплеменников, убеждая их, что, если те нарушат законы племени, каким-либо образом оскорбят идола или не исполнят желаний самого шамана, то их постигнет немедленная кара. Описаны эпизоды, когда дикари, преступившие запрет, порой даже не намеренно, а случайно, впадали в такой ужас, что немедля падали замертво, как будто были поражены громом или отравлены ядом. Такова была их вера в силу проклятия. Думается, здесь мы столкнулись с аналогичным случаем. Служители местного правителя или верховного шамана, для пущей влиятельности окружившего себя ореолом таинственности и не показывающегося на глаза простонародью, внушают этому же простонародью, что те умрут, если покинут владения своего хозяина или не выполнят его приказы. Как видим, все объясняется очень просто.

Тем не менее, хотя сегодняшний день дал возможность получить новые знания, я не могу счесть его полностью удачным.

Во-первых, так и не удалось выяснить, что за болезнь угнездилась в Заречье, представляет ли она потенциальную опасность для королевства и как создать против нее лекарство. А именно это я считаю своими первоочередными задачами, как следует из предыдущей записи.

Кроме того, описанные выше случаи смерти от нарушения запрета относились к изначально диким племенам, примитивным и по физическому и умственному уровню находящимся ближе к животным, чем к людям. Здесь же речь идет о наших бывших соотечественниках, пусть выродившихся и опустившихся.

Любопытно было бы узнать, до какой степени это вырождение дошло. Хотя в наших руках всего лишь женский экземпляр (лучше было бы заполучить мужской), наблюдение может представлять определенный интерес.

В свете этого считаю, что необходимо продолжить исследования. Увы, для этого надо заручиться согласием начальника конвоя, который намерен как можно быстрее свернуть лагерь. Надеюсь, мне удастся его убедить».

— Ну, доктор, вы даете. А еще нас, армейских, в жестокости обвиняют. Куда нам до вас, ученых мужей! Задержаться здесь только для того, чтобы посмотреть, сдохнет баба или нет…

— Не ожидал от вас, капитан, подобного чистоплюйства. Чтоб успокоить вас, скажу, что она, скорее всего, не сдохнет, если прибегнуть к вашей терминологии. А потом, кто мне все время твердил, что в Заречье живут не люди? — Доктор несколько преувеличивал, капитан этого вовсе не утверждал, хотя и не спорил. — С какой стати вы жалеете нелюдь?

— Какая жалость, мать вашу? Тварь безмозглая, ежели что, прибил бы спокойно. Но вот так… смотреть… наблюдать… Как-то не по-людски. Это как собаку телегой бы переехало, а вместо того, чтоб прикончить ее, стали бы смотреть, помрет или выживет.

— У вас же высылают вперед во время боевых действий этих… как их… шпионов, разведчиков… Так вот, считайте это разведкой. Только в области научных знаний. Вы же слышали, о чем был разговор. Мы можем извлечь в перспективе чрезвычайно важные сведения.

— А что, — капитан задумался, — если так на дело взглянуть, там и по нашей части есть полезные сведения. Командование не должно допускать набегов с того берега, власти этого опасаются… а их не может быть, набегов этих. Зареченские просто не способны свой берег покинуть, боятся. Баба, конечно, соврет — недорого возьмет. Но если это подтвердится… Тогда получается, что весь этот договор ни к черту не нужен. И людей сюда понапрасну гонять не надо.

— Вот видите, вы способны рассуждать логически. Добытые нами данные могут иметь не только научное, но и военное, даже стратегическое значение. — Доктор умолчал о своих надеждах добиться при таком раскладе финансирования полноценной научной экспедиции, а не посылки одного специалиста, прикрепленного к военному конвою. — Для вас здесь прямая выгода.

— Да, но только если сведения подтвердятся! А как добыть доказательства? Пытать, что ли, дуру-бабу?

— Мне думается, в этом пока нет необходимости. Прежде всего, мы должны дождаться ночи. Все равно сегодня мы уже не выступим, не захотят же ваши люди двигаться в темноте. Если дикарка умрет, мы получим подтверждение, что жители Заречья боятся пребывания на этом берегу в буквальном смысле до смерти.

— Хм… пожалуй, оно и боевой дух укрепит. Солдаты поймут, что им ничто не угрожает. Только вот настучит кто-нибудь непременно по возвращении, что мы бабу, которая с договором приходила, задержали, а то и умертвили.

— Позвольте спросить: в ваших инструкциях что-нибудь сказано относительно того, что делать с посланником Заречья после того, как договор подтвержден?

— Сказано, что мы должны дождаться в пределах обозначенных сроков, встретить посланца, подтвердить договор, а затем сворачиваться… Неплохо соображаете, доктор! Подтверждение мы получили, а дальше хоть трава не расти. Однако ж это все сработает, только если она и вправду сдохнет…

— Останется в живых — не стоит переживать. Тогда ее можно будет доставить в столицу и подвергнуть тщательному обследованию.

— Ну, насмешили. Чего там обследовать? У баб все одинаково устроено, что у диких, что у домашних, в ваши годы пора бы знать. Вот допросить как следует — это не помешает. Худо, что она и не почувствует ничего: видали, какие у нее на шкуре шрамы? Наверняка на той стороне по этой части свои умельцы есть.

— Кстати, да… у нее, похоже, понижен порог чувствительности, примитивным созданиям это вообще свойственно.

— Вот не увлекайтесь, доктор. Кто знает, может, нынче ночью вам придется досконально обследовать труп.

— Не вижу ничего смешного. Вскрытие также может принести полезный результат. Впрочем, оно будет в любом случае.

Женщину оставили в палатке, а палатка стояла на отшибе, в стороне от лагеря, между песчаными дюнами. У входа бдил часовой. Его тут поставили не столь из опасения, что дикарка сбежит, сколь для порядка. Солдаты на марше, баб давно не видели, могут и на такую польститься — так сказал капитан. А что ножик у нее прицеплен, так огреют по голове прикладом — и всех делов.

Но, видно, страх перед жителями Заречья оказался сильнее, никто сюда не сунулся, даже из любопытства. Между тем близился вечер, с реки наползал проклятый сырой туман, а со стороны лагеря — дивный запах полевой кухни. Дикарке поесть никто не приносил, отказалась — и шут с ней. Может, ей было запрещено вкушать пищу чужаков, может, на той стороне считали ее ядом, а может, она просто не чувствовала голода. А вот о часовом никак нельзя было этого сказать. А сменить его не спешили, и жратвой снабдить не озаботились. Поэтому по прошествии нескольких часов, обоняя кашу с похлебкой и чувствуя, как брюхо прилипает к спине, часовой решил, что беды не будет, если он бегом домчит до кашевара.

Определенно, пребывание дикой женщины в лагере разлагающе действовало на дисциплину, хотя и не в том смысле, в каком предполагал капитан.

Тогда лейтенант и вошел в палатку. Он предполагал проникнуть туда, разрезав заднюю стенку, но часовой отлучился как нельзя более вовремя.

Дикарка сидела на земле, подобрав под себя ноги и уперев руки в колени. Одежда ее давно высохла, высохли и волосы, и было видно, даже в полумраке, что они не темные, а русые. Головы не подняла, при том, что не могла не слышать: в палатку кто-то вошел.

— Уходи, — сказал он. И не дождался ответа. Она что, спит так? Повторил: — Уходи. Они не собираются тебя отпускать.

Теперь она подняла голову. Лицо было неподвижно, как прежде неподвижен был взгляд из-под тяжелых век. Он бы ничуть не удивился, если бы глаза оказались нечеловеческими, с вертикальными зрачками, например. Но нет, глаза были вполне людские, только цвет непривычный. Хотя, говорят, желтые глаза пусть и редко, но встречаются.

— Ты что, не понимаешь? Они собираются проверить, умрешь ты или нет. А потом препарировать тебя… как жабу… или допрашивать. В общем, уходи.

Слово «препарировать» она всяко не могла понимать, но объяснять не было времени. До темноты вряд ли кто сюда сунется, нужно успеть ее выпустить. По правде говоря, он сам не очень верил, что она умрет, если ее задержать. Но ей было обещано, что ее отпустят. Обещание есть обещание. Ничего не значащий договор соблюдался веками. Почему же не соблюдают обещание, данное той, что подтвердила договор?

Она внезапно поднялась на ноги — странно, что они у нее не затекли. Но не слова лейтенанта оказали решительное действие. Кто-то приближался, тяжело топая, потом плюхнулся рядом с палаткой и заскреб ложкой по миске. Это вернулся часовой.

Дикарка потянулась за ножом. Все она слышала и все понимала… просто не сразу поверила. А когда осознала, что не освобождать ее идут, а снова сторожить…

Лейтенант перехватил ее руку, не думая, что первым она может ударить его. Солдат — дурак, но не должен отвечать за ошибки командиров. Указал на заднюю стенку палатки, которую собирался разрезать с самого начала. Дикарка догадалась и легко вспорола ножом плотную ткань.

Нож ее был примечателен не только тяжестью. Широкое лезвие отливало темным, лейтенант впервые видел такое, хотя слышал про вороненое железо. Подобные умения среди диких племен? Но размышлять об этом тоже было некогда.

Когда она резала стенку, он поневоле отпустил ее, но, едва они выбрались наружу, снова схватил за руку. Надо было вывести женщину из лагеря, а если б он начал говорить, куда идти, часовой бы услышал. Она угадала его намерения и не стала поднимать шума, а последовала

за ним.

Еще не успело стемнеть, но охрана вокруг лагеря теперь, когда договор был подтвержден, не сильно напрягала свое внимание, и им удалось выбраться незамеченными. Правда, пришлось сделать крюк. Чтоб не оказаться на открытом месте, перебежали под тень деревьев, окружавших лагерь. Деревья подступали близко к реке, но все же между кромкой леса и водой тянулась прерывистая цепь дюн. Утром туман над водой был гуще, но берег выглядел не таким мрачным — оттого, наверное, что его вскоре должно было осветить солнце. Теперь солнце, хотя еще не покинуло небесный свод, скрылось за лесом, и отсюда его не было видно.

Они скатились по склону и оказались в узком распадке между двумя песчаными холмами, отрезанные этой ненадежной преградой леса позади и реки — впереди. Надо было двигаться дальше, но они так и сидели, держась за руки.

Со стороны лагеря не слышалось ни звука. Наверное, побег еще не был замечен. Начальство, прежде чем прийти наблюдать агонию — или ее отсутствие, — решило подкрепить себя горячим ужином и кофе.

Внезапно он услышал ее голос. То есть он уже слышал его утром. Но впервые она обращалась к нему. Впервые заговорила сама, а не отвечая на вопрос.

— Скоро меня не будет…

Он обернулся к ней. Этот рост, мускулы, шрамы, неподвижное лицо служили неплохой маскировкой, да и трудно определять возраст у людей чужого племени, но сейчас ему показалось, что она очень молода.

И еще он подумал, что отпускает ее лишь для того, чтоб ее убили на том берегу.

— Я не хочу, — сказал он. — Не хочу, чтобы ты уходила.

Она тоже повернулась к нему.

— Ничего уже нельзя изменить. После того как сделан вызов.

— Кто этот Хозяин, — с горечью спросил он, — что ты жертвуешь собой по одному его вызову?

— Хозяин в Заречье — это все. — Без сомнения, она верила в сказанное, но все же не находила в себе сил, чтобы встать и уйти.

Она держала его за руку, и глаза ее оказались не желтыми — золотыми, и блеск их был ярче, чем блеск вороненого клинка, теперь убранного в ножны… и под грубым коротким платьем ничего нет, только тело, женское тело, сильное, молодое и неважно, что в шрамах…

Он слепо потянулся к ней, она пробормотала что-то похожее на «отрава», но не оттолкнула его.

Не расцепляя объятий, они упали на песок. Все отступило в неимоверную даль и потеряло значение — и неизбежная погоня на этом берегу, и смерть на противоположном… капитан был прав — у женщин все устроено одинаково, и на том берегу, и на этом… пока он не осознал, что тело под ним бьется не в судорогах страсти, а просто в судорогах, и дыхание ее прерывается не от необоримого желания.

Он откатился в сторону, с ужасом глядя на нее. Окажись здесь доктор, он непременно зафиксировал бы все признаки агонии, Пальцы конвульсивно скребли песок, золото на дне глаз потускнело, на губах пузырилась кровь. Женщина силилась что-то сказать.

— Что? Что я должен сделать?

— …к реке …в воду… может, еще… — она прикусила губу, кровь потекла на подбородок.

Он без размышлений подхватил ее на руки. Что еще оставалось? Он один здесь хотел спасти ее — и сам же убил… почти убил. Но, может, еще не поздно…

И даже если поздно, по крайней мере, ее не будут потрошить на потребу науке.

Уже почти стемнело, туман колыхался над водой сизым покрывалом. Он зашел по пояс в воду и выпустил женщину из рук. Она тут же пошла ко дну. На какой-то миг ему показалось, что желтые глаза смотрят на него из-под толщи темной воды. Потом тело уволокло течением.

Он остался на месте. Через какое-то время ему послышалось… нет, определенно раздался всплеск. Затем другой. И дальше, равномерно удаляясь. Кто-то плыл в сторону Заречья. Но кто — в тумане невозможно разглядеть.