"Благородный топор. Петербургская мистерия" - читать интересную книгу автора (Моррис Р. Н.)Глава 10 И ВНОВЬ ПОД САЛОНОМ МОДИСТКИПорфирий Петрович прикурил, заодно оглядев в мерцающем огоньке спички подвальные стены. Выхваченная из темноты дверь с окошком-заслонкой смотрелась неожиданно внушительно. Спичка догорела до пальцев; пришлось бросить. Вместе с тем исчезла и дверь. Порфирий Петрович сморгнул, словно пробуя темноту ресницами на ощупь. Безуспешно подождав, пока кто-нибудь ответит на неслышный уху звонок, осмотрительно кашлянул — скорее машинально, чем по необходимости. Честно признаться, ощущение такое, будто за ним, несмотря на темень, кто-то следил. В подобные минуты Порфирий Петрович непроизвольно ловил себя на некоей нарочитости своих действий. Наконец в двери приоткрылось окошко, вытеснив наружу столбик света. — Слушаю, мой господин? — Мадам Келлер? — А что, мы с вами знакомы? — Нет, но очень бы хотелось. Ее смех — звучное сипловатое контральто — словно подчеркивал разом и неприличие и абсурдность подобной затеи. — Что ж, мне очень даже по душе новые знакомства, особенно с солидными господами вроде вас. Открывшая дверь особа оглядела гостя с улыбкой скорее ироничной, нежели кокетливой. Но, даже несмотря на это, а также на возраст (судя по всему, хозяйка разменяла уже пятый десяток), сердце у вошедшего при виде этой женщины гулко стукнуло. Причем дело здесь было не в привлекательности ее, а, скорее, во взгляде, исполненном эдакой хищной искушенности. Лицо, изнуренное привычками, о которых можно лишь догадываться. И едва ли не самая изнурительная из тех привычек — открывать двери незнакомцам и, угадывая при этом их потаенные склонности, стремиться насытить их порочные аппетиты. Ее улыбка раздевала донага, скрывая при этом готовые цапнуть зубы. В ней не было ничего от сводни или от куртизанки. Модное, подобранное со вкусом, даже с некой целомудренностью, платье, подчеркивающее ее до сих неплохо сохранившуюся фигуру. Держалась она с некоторой надменностью, но видно было, что это напускное — иного ждать и не приходилось. (Такое, кстати, с легкостью лечится увесистой пощечиной, но, право, какой же воспитанный мужчина поднимет руку на женщину.) Порфирия Петровича провели в коридор — кстати, вопреки ожиданиям, интерьер вполне благопристойный, даже сдержанный. Не какой-нибудь вульгарный бордовый плюш, а зеленоватые, чуть чопорные пастельные тона; на стенах — офорты с лошадьми. На суть заведения намекала лишь узость коридора, вынуждающая проходящих по нему интимно льнуть друг к другу. Мадам Келлер протянула руки снять с гостя шубу — жест, Порфирия Петровича слегка настороживший. Отрешиться от одежды, пусть и верхней, в подобном заведении — это уже не безделица, а некое На его неуверенность она мгновенно отреагировала язвительной улыбкой. — Мадам Келлер, — не стал терять времени Порфирий Петрович, — я из следственного управления. — Да неужто. А потому снять шубу — свыше ваших полномочий? Не беспокойтесь, учтем. — Нет-нет. Дело в том, что я здесь, так сказать, по официальному делу. — Что ж, птицу видно по полету, а начальство по чину. Так, что ли? — Мадам Келлер рассмеялась было, но, видя серьезность гостя, сменила тон с шутливого на нарочито серьезный. — Но у нас все легально. И искать тут нечего. — Словно в подтверждение, она открыла дверь одного из приватных номеров, вроде наугад. Взгляду открылся будуар с вычурной ореховой мебелью и чрезмерным обилием зеркал в изысканных рамах. Здесь еще и горел камин, трепетными языками огня будто намекая на чье-то совсем недавнее в этих стенах присутствие. — Вы в ваших мехах здесь совсем разморитесь. — Я ищу одну девушку… — Разумеется, кого ж еще у нас искать. — В связи с расследованием. — О ja, ja, — издевательски протянула хозяйка на иноземный манер, — я понимайт. — Звать ее Лилия Ивановна Семенова, — не обращая внимания на ерничество, продолжал Порфирий Петрович. — По моим сведениям, она значится у вас. — Больше, кстати, не значится. Ушла из дела. — Ах вон оно что. — Бывает. Девушки иной раз обзаводятся богатыми покровителями. Становятся при них содержанками, все из себя счастливые. Но, как правило, ненадолго. А потом приходят обратно, стучат в эту самую дверь: «Мадам Келлер, мадам Келлер! Этот негодяй меня бросил, завел себе какую-то актриску! Мадам Келлер, на коленях прошу, пустите обратно!» От жизни-то никуда не денешься. Это у них в крови: урожденные шлюхи. — А когда вы в последний раз видели Лилю? — Когда? Собственно, сегодня. Вернулась, дурочка, за галошами. Будто не понимает: новый покровитель ее первое время не галошами — жемчугами засыпать будет. — Она не рассказывала вам, что это за… — А зачем? Какая разница. Кабы не он, куда б ей отсюда деваться? — А может, она просто сменила род занятий? Мадам Келлер взглянула на него с циничной жалостью. — И как вы только преступников ловите, при такой-то наивности? — Девушки, что работают на вас, — они живут здесь же, при борделе? — Боже, слово-то какое ругательное. А еще благовоспитанный человек. — Где сейчас Лиля, вы не знаете? — Не мое дело. — У нее еще, кажется, был ребенок? Кто за ним присматривал, когда она работала, вы не знаете? — У меня, видите ли, помимо этого забот хватает. Может, для вас больше будет толку поговорить с кем-нибудь из наших девушек. А что, я вас представлю. Причем с удовольствием. Можете даже с кем-нибудь из них уединиться, побеседовать, так сказать, в приватной обстановке. А это уже будет Она опять протянула руки за шубой. — А что, если я побеседую с ними со всеми? — А вы, я вижу, жадный. Ай-ай-ай, так зариться на наших барышень: хотеть всех разом! Словно обретя от таких слов уверенность, Порфирий Петрович стал, наконец, высвобождаться из шубы. Несмотря на иссушающий жар камина, от шампанского Порфирий Петрович отказался. — Что, «Мадам Клико» вам разве не по вкусу? — спросила хозяйка заведения с издевкой. Отверг он и деликатно предложенный стул в стиле рококо, с парчовой обивкой. — Ничего, я постою. Перед ним, продефилировав через вторые двери, выстроились четверо «барышень». Порфирий Петрович, стойко держа себя в руках перед их декольтированными, соблазнительно приоткрытыми прелестями, мысленно пожалел и о предложенном бокале, и о стуле. Да и вообще, работать в такой обстановке ох как непросто: вон как сердце ухает, в висках стучит, а уж иные места… да, не ожидал он такого от себя. Машинально закурив, Порфирий Петрович по очереди вгляделся в каждую из девиц. И тем самым, по-видимому, нарушил некое здешнее табу. Дело в том, что в их глазах он не заметил распущенности — так, лишь некая отстраненность. Причем это было свойственно каждой из них. Иными словами, их подведенные глаза выдавали совсем другие чувства: быть может, скуку, тихое отчаяние, боязнь, или же просто равнодушие. Распущенность, похотливость — все это было лишь напускное. Сразу стало ясно, что Лиля Семенова из всех была, пожалуй, самая молодая, да и наиболее обаятельная. — Это — Те, что сейчас не заняты. Неужто ни одной не приглядели? — Вы знаете, я здесь не за этим. — Ну, как скажете. Так кого ж выберете? Вот Ольга. Надюша. Сонечка. Рая. Девушки поочередно, в такт словам, жеманно приседали в книксене. Комичность происходящего особенно подчеркнула последняя, как бы невзначай выкатив перед Порфирием Петровичем одну сдобную грудь. — Прошу вас, только без эксгибиционизма. — О-о, Рая у нас сама любвеобильность. Гляньте-ка, все при ней! Рая была как раз той, в чьих глазах Порфирий Петрович углядел боязнь. — Что ж, ладно, — вздохнул он. — Рая так Рая. Методичным движением он отвел ее руки от своего лица. Альков был величиной без малого с комнату, так что входящие вынуждены были невольно валиться на кровать. Возле кроватной спинки стояла ширма с узором в виде летящих зимородков. На нее было наброшено шелковое кимоно. — Тебе что, не нравится? — удивилась Рая. Он задумчиво провел пальцем по ее коже. Ишь какая холеная. Блондинка, причем натуральная. — Ты не русская? — Прошу прощения, финка. — За что прощения-то. Ты Лилю знаешь? — Само собой. Только она у нас больше не работает. Мадам Келлер говорит… — Сколько тебе лет? — А сколько бы ты дал? — Я из следственного. Отвечай все как есть. — Двадцать семь. — И как долго уже проституируешь? — Уж и не помню. Да и лет не считаю. — Ты знаешь Константина Кирилловича? — А что? — Имя такое слышала: Константин Кириллович? — Что-то не припомню. — А ты подумай. — Ну, может, и слыхала. — Кто он такой? — Фотограф. Иногда фотографирует наших девушек. А потом снимки распечатывает. — А тебя он не фотографировал? — Меня-то? Да нет. — Почему же? — Он моложеньких любит. — А с Лили делал фотоснимки? — Кажется, да, разок-другой. — А что. Наверно, не так уж плохо: фотограф, делающий твои снимки. А не что-нибудь там еще, похуже. Представляю. — Рая пожала плечами, не выказывая никаких эмоций, несмотря на свое неглиже. — Константин Кириллович, Константин Кириллович… А как его фамилия? Что-то подзабыл. — Все его только так и зовут: Константин Кириллович. — Потому я, видно, и вспомнить не могу. — Порфирий Петрович улыбчиво подмигнул. — А вот ты сейчас к моему лицу притронулась. Зачем? — Не знаю. — Может, потому, что хочешь, чтоб я сам тебя приласкал? — Ну да, наверно. Он провел ладонью ей по щеке — горячей, с мелкими катышками пудры. Она вкрадчиво провела ему рукой по бедру. — Ну, ну. — Отведя ее руку, Порфирий Петрович встал, не давая барышне расшалиться. — Зачем же ты тогда пришел? — Рая недоуменно подняла васильковые глаза. — Как ты думаешь, где я могу найти Лилю? — Так тебе Лиля нужна? — Хотелось ее кое о чем расспросить. Ты не знаешь такого студента Виргинского? Рая мотнула гривой шелковистых волос. — А Горянщикова, карлика? — Карлика-то? Карлика знаю. Он частенько к нам захаживает. И все Лилю спрашивает. Он что, и есть ее новый ухажер? — спросила она удивленно. — Какой же ухажер, если он мертвый. — В глазах девицы ожил страх. — Судя по всему, смерть насильственная. — Ты думаешь, это Лиля? — Как мне ее найти? — У Зои, наверно. — Что еще за Зоя? — Да есть тут одна шалава — старая, из бывших, — за Лилиным дитем присматривает. Вот они вместе и ютятся, на Лилины-то деньги. — А Лиля разве не здесь, не у вас проживала? — Только на ночь, бывало, оставалась. Мадам Келлер ее с дитем бы не пустила. Одетая в нижнее белье Рая вздрогнула как от озноба, даром, что в комнате было жарко натоплено. — Прикройся, — велел Порфирий Петрович. Рая, потянувшись, сняла с ширмы кимоно и накинула себе на плечи с несколько растерянным видом. — Я скажу мадам Келлер, что ты меня ублажила, — успокоил ее Порфирий Петрович. — Не пойму. Так тебе что, вообще ничего от меня не надо? — Ну почему. Адрес Лили. — Я-то откуда его знаю? — Ну как. Может, и знаешь. — Компаньонка ее, Зойка, вроде как возле Сенного обитает. — Что ж, и на том спасибо. — Так ты и впрямь-таки ничего от меня и не хочешь? Мадам Келлер велела: дескать, сделаешь все, что ему заблагорассудится. — Так тебе ж работы меньше. — Меньше, не меньше. Я для того здесь и живу-бедую. — Тебе в самом деле все настолько безразлично? Рая опять потянулась было к его лицу, а когда он не дался, искренне растерялась. — Нет, право, ничего не надо. Из боязливого ее взгляд сделался лукавым. — Так — Лилю ищу. — Значит, тебе только с ней в удовольствие. — Не в том смысле, что ты думаешь. Я просто хотел с ней поговорить. — Знаю я вас, адово племя. Небось потому не хочешь меня отделать, чтоб я потом за то век благодарна тебе была. Мол, «вот какой мужчина порядочный»! — Думай что хочешь, — ответил он тоном, пришедшимся странно в унисон ее собственному. — По мне, так лучше б ты благодарности не испытывала. Благодарить-то, в сущности, не за что. — Ну так иди, чего встал! — воскликнула она так, будто его присутствие ее смущало. Порфирий Петрович чуть было не сказал, что она не имеет права вот так выставлять клиента за дверь. Вместе этого он откровенно спросил: — Рая, скажи: а чего ты так боишься? Вопрос застал ее врасплох. — Да того же, что и все, — произнесла она, помедлив. — Старости боюсь, немощи. Что внешность потеряю. И нужна никому не буду. — Боишься, что когда-нибудь обретешь свободу от этой кабалы? — Голод — не свобода. — А ты умная. И возможно, заслуживаешь лучшего поприща в этой жизни. Она лишь ухмыльнулась такой расхожей банальности. А потом попросту махнула рукой — дескать, будет тебе, барин. Нашелся моралист. Порфирий Петрович опять закурил и не уходил, пока не дотлела папироса. Молчал; а уходя, глубоко заглянул в васильковые Раины глаза. |
||
|