"Океан Бурь. Книга вторая" - читать интересную книгу автора (Правдин Лев Николаевич)

ИЗОЛИРОВАННЫЕ ПЕШКИ

Но ответить он не успел — на крыльцо вышла Елена Карповна и, обернувшись, протрубила в коридор:

— Чего мы там сидим в духоте? Да и тут, как в парилке. Быть дождю. Володимир, погляди-ка на своего капитана.

Над крышей застыл в неподвижности черный кораблик. Нет, капитан не вышел из своей каюты. Он только немного приподнялся над палубой, подозрительно поглядывая на горячее небо. Он не любит штиля, не доверяет обманчивой тишине.

— Будет дождь, но только завтра! — выкрикнул Володя. Увидев удивленные и заинтересованные глаза Хорошуна, он объяснил: — Капитан еще не встал на вахту…

— А тебе и в самом деле весело, — проговорил Хорошун так удивленно, словно он впервые увидел человека, который не знает скуки.

— А, Хорошун! — воскликнула мама. — Ты ко мне?

Все еще с интересом разглядывая Володю, Хорошун проворчал:

— Нет. Тебя мне и в типографии хватает, вот докуда… — Он поднял ладонь над своей головой и пошевелил пальцами. — К Вовке я.

— И то хорошо. — Мама засмеялась и села на резную скамейку у крыльца.

Елена Карповна закурила и, как всегда, начала расхаживать по двору мимо крыльца. А там, прислонясь плечом к косяку, застыла Александра Яновна.

— Ну, я, пожалуй, пойду, — сказал нерешительно Хорошун.

Но не успел он попрощаться, как распахнулась калитка и вошел Ваоныч. Он даже не просто вошел, как все, а влетел, словно его кто-то втолкнул в калитку. Володя даже шею вытянул, заглядывая: кто бы это мог быть? Но никого там за Ваонычевой спиной не оказалось.

Увидев такое большое общество, он остановился.

— Добрый день… — проговорил Ваоныч неуверенно.

— Хватился. Да уж теперь почти вечер, — ответила Елена Карповна, разглядывая сына. — С чем пожаловал?

— Мне, собственно, надо с тобой поговорить и с Валентиной Владимировной…

— Нет, — резко ответила мама, — говорить мне с вами не хочется.

Ваоныча почему-то даже обрадовал такой ответ. Шагнув вперед, он прижал к сердцу ладонь.

— Я очень понимаю ваше состояние, поэтому и пришел, чтобы объяснить…

— Пришел, так и объясняй, — разрешила Елена Карповна. — Ничего, говори при всех. Напакостил на весь белый свет, ну и объясняй всем. — Она стояла против сына, большая, грозная, и ждала.

Ваоныч отнял руку от груди и плавно отвел ее в сторону, словно удивляясь, как это так получилось, что у него требуют объяснения. Большие его губы скривились, и Володя испуганно подумал, что Ваоныч сейчас громко, на весь двор, заплачет, и очень удивился, услыхав его спокойный и даже чуть насмешливый голос:

— Я и сам в недоумении оказался, прочитав статью, подписанную научным сотрудником…

— Твоей женой, — подсказала Елена Карповна.

— Какое это имеет значение? У нее свое мнение, с которым надо считаться и уважать… Или хотя бы узнать его…

— Ты хочешь сказать, что ничего не знал?

И снова, прижав ладонь к сердцу, Ваоныч объяснил:

— Знал, конечно. Но не мог же я грубо вмешиваться…

— Вот как? — раздался ясный мамин голос. — Деликатно отошел в сторонку? Знаете, как называется такая деликатность? Предательство!

Володя увидел, как вспыхнуло ее лицо, и понял, что мама рассердилась и сейчас Ваонычу будет очень плохо. И еще он увидел, что большой и сильный Хорошун, услыхав возмущенный мамин голос, с шумом втянул воздух для могучего вздоха.

— Вот как это называется, — продолжала мама. — Значит, если вы увидите, что над произведением искусства занесли топор, вы не станете вмешиваться? Ведь у этого, который с топором, тоже есть какое-то свое мнение. Иначе бы он не взялся за топор. И это мнение вы тоже призываете уважать? Так вас надо понимать? И вы пришли сказать нам об этом? — Тут она услыхала тяжкий Хорошунов вздох и, обернувшись, недобро усмехнулась: — Ох уж эти мне равнодушные любители тихой жизни!

— Давай, давай, — отозвался Хорошун. — Я уж привык… Только ты ко мне этого волосатого не прилепляй. Не надо мне. Я — сам по себе…

— А мне всегда казалось, — сказал Снежков, тоже вышедший на крыльцо, — что должность ваша обязывает именно вмешиваться во все, что касается искусства. И даже, если надо, грубо вмешиваться. Сюсюкать тут просто преступно.

И Ваоныч тоже поклонился Снежкову.

— Должность моя обязывает воздерживаться от крайних мер.

— Нет! — воскликнул Снежков. — Я не о той должности говорю, где вы два раза в месяц в ведомости расписываетесь. Я как о художнике о вас говорю. Равнодушных художников не бывает. Не должно быть. Или он равнодушный, или он художник.

— Значит, считаешь, что ты такой большой начальник? — спросила Елена Карповна.

Ваоныч неохотно ответил:

— Не такой уж большой. Но все же секретарь Союза художников. — Подумал и добавил: — Творческого союза.

Еления долго не отвечала. Бросив папиросу в траву, она спросила:

— И ты считаешь, что этот творческий, ответственный пост дает тебе право не иметь собственного мнения?

— Нет, не совсем так. Я считаю, что должен поддерживать мнение всей организации.

— Но свое-то мнение у тебя есть? — настаивала Елена Карповна.

У Ваоныча был такой вид, словно ему велят доесть какой-то вчерашний осточертевший суп. Приходится давиться, но глотать.

Посмотрев, как он «глотает», Еления невесело усмехнулась:

— На безответственность похожа твоя ответственность.

Ваоныч поморщился, но проглотил и это.

После этого наступила тишина, только и слышно, как Тая, сидя на травке у корыта, плещет водой и что-то тихонько напевает. А солнце уже повисло над самыми крышами, и все кругом тревожно порозовело, и окна в домах вспыхнули, как факелы. В душной тишине тяжело прозвучал голос Снежкова:

— Это вы верно! — одобрительно заметила Елена Карповна. — Хорошо сказали.

— Я не помню, чьи это стихи, — признался Снежков.

— Да это и не имеет значения, — сказала мама, — Написал поэт, настоящий художник.

Володе стихи тоже очень понравились, и он повторил их — звонко, на весь двор.

— Ну, это уж, знаете, — прошипел Ваоныч и для чего-то пробежал по двору к забору и обратно. Темные его волосы дымно метались над головой. Глаза блестели. Вернувшись к крыльцу, он выкрикнул тонким голосом: — И это говорите вы?!

— И другие скажут. Дождешься, — прогудела Елена Карповна.

— Я думал, вы — веселые люди, — сказал Хорошун, поднимаясь. — А веселье-то у вас выходит с подковыркой. — Он очень обиделся на линию «же», тем более, в шахматы он не играл и не знал, что это за линия. Но что такое пешки, он знал. — Это, значит, по-вашему, я — пешка? Это у вас про меня такое мнение…

— Нельзя отгораживаться от жизни, — по-прежнему строго сказала мама. — Когда, наконец, ты это поймешь?

Но Хорошун, не слушая, направился к калитке и, проходя мимо Ваоныча, проговорил:

— Пошли, друг.

Не получив ответа, он скрылся за калиткой.

— Нехорошо, обидел человека. — И Снежков бросился догонять Хорошуна. — Я сейчас вернусь! — крикнул он, взмахнув рукой.