"Зимой змеи спят" - читать интересную книгу автора (Ильин Владимир)Глава 25От волос исходил слабый, такой пьянящий и загадочный аромат. Кожа была такой бархатисто-нежной, что свои руки казались грубыми и шершавыми, и надо было действовать ими так, чтобы не сделать больно, а, наоборот, приласкать… «Надо будет завтра передать Букатину ответ Резидента… А вечером — доложить Резиденту о том, как Четверик отреагировал на это сообщение». Губы оказались упругими и жадными, и в груди сразу перехватило дыхание. Время медленно останавливалось, как ходики с неисправным механизмом, маятник которых качается чисто по инерции, готовясь вот-вот застыть неподвижно. «И, кстати, не забыть бы приложить к рапорту информацию, которая успела накопиться после предыдущего сеанса связи с Резидентом… Будем надеяться, что никакой идиот не вздумал заняться расшифровкой упакованного и заархивированного файла на сервере под логотипом amp;@#$». Рука скользнула под тонкую, гладкую ткань, опускаясь все ниже и ниже. Кровь пульсировала в висках и в еле различимой голубой жилке на шее. Переставали иметь значение имена, место и время и еще много-много других факторов. Весь мир сосредоточен был в нетерпеливых, тесных объятиях… «Интересно, каковы были бы твои ощущения, если бы пришлось быть в постели с кем-нибудь из местных? Неужели тебе было бы так же хорошо с ним, как сейчас? Неужели этот кто-то вообще смог бы возбудить тебя до такой степени, что сама мысль о том, чтобы переспать с ним, не показалась бы тебе кощунством?!..Боже, какая же ерунда лезет в голову!» — Сколько времени? — спросила она, когда Рувинский вернулся из ванной. — Около десяти. — Он присел на край кровати, вытирая шею большим махровым полотенцем. — А что, ты куда-то торопишься? — Куда мне торопиться? — возразила она. — По-моему, спешишь куда-то ты, а не я… Мне-то куда спешить? Работа у меня на дому, любовь — тоже… И задание можно выполнять лишь с помощью компьютера… лазь себе по Сети да отправляй потом свой улов на указанный сервер… Так что мне вообще можно было бы не выходить никуда, Валерочка. Сиди себе в четырех стенах, как принцесса-затворница! — Она задумалась, машинально накручивая на палец длинный локон. — А вообще-то, если честно, я бы и не против такой жизни… Видеть не могу эти сытые, здоровые, самодовольные физиономии!.. И это их снисходительное отношение к прошлому — к нашему прошлому: мол, вот чудаки-то жили пятьдесят лет назад, таких простых вещей порой не понимали!.. Рувинский отложил полотенце в сторону и ласково погладил лежащую в постели по плечу. — Ну что ты, лапонька? — успокаивающим тоном сказал он. — Не поднимай себе нервы… Ты лучше расскажи, над чем сейчас трудишься? Ружина махнула рукой. — А, ничего особенного, — заявила она. — Академическое собрание сочинений классиков загоняем в Сеть. Я только одного не пойму: на кой черт Информарий этим занимается? Можно подумать, что кого-то из местных когда-нибудь заинтересует Шекспир, Кафка или Достоевский!.. Им бы вон турбозвучок в каждое ухо, да музычку — желательно погромче, а на лоб — «вички», да клип — желательно попроще… Скоты они, хуже питекантропов — те хоть еще как-то развивались и в конечном итоге превратились в кроманьонцев, а эти… кроме как деградировать и выродиться в дебильных кретинов, ни на что уже не способны!.. Рувинский машинально взял со стола, заваленного старинными книгами и уставленного сканерами, принтерами, плоттерами и прочей электронной техникой, какой-то распадающийся на листочки томик и рассеянно полистал его. — Солнышко, — сказал он. — Ты слишком ненавидишь их… И потом, ты, как все женщины, а особенно — женщины, рожденные под знаком Льва, слишком категорична в своих оценках. Ты сама подумай: разве в наше время не было таких придурков, о которых ты говоришь? Да полным-полно!.. Разве в наше время все читали Диккенса и Чехова? Нет, конечно!.. В любые времена есть негодяи, и есть праведники. Есть ленивые — и есть трудоголики. Есть добрые альтруисты — и есть отвратительные эгоисты… Зря, пожалуй, он затеял этот спор. Ружина тут же вскинулась, будто ужаленная невидимой змеей. — Ты еще скажи, что я завидую им! — тяжело дыша, выпалила она. — Что это самая лучшая из всех эпох!.. Что они достигли равенства, демократии и справедливости, какая нам и не снилась!.. Что они помнят наших отцов и наших современников, которые отдавали силы и жизнь ради того, чтобы им здесь, в благополучном, сытом будущем, жилось хорошо!.. И попробуй скажи, что их вообще не за что ненавидеть!.. Рувинский бросил книгу обратно на стол и взглянул на Ружину. В пылу обвиняющей речи она была прекрасна. Нефертити, да и только… Вовсе не скажешь, что лет пятидесят назад она дослужилась до капитана милиции. И уж тем более невозможно представить ее в милицейской форме. — Ну, всё, всё!.. — умиротворяющим тоном сказал он. — Давай не будем затевать никому не нужный диспут… сейчас не время для этого. Накинь на себя халатик, и будем пить кофе. Он ушел на кухню, а когда вернулся с подносом, на котором было всё необходимое для кофепития, Ружина сидела перед трюмо и сосредоточенно разглядывала свое лицо в зеркало. На ней был шелковый кремовый пеньюар, который очень шел ей. Судя по всему, она уже успокоилась. Рувинский небрежно смахнул со стола на кровать пачку книг и водрузил на освободившееся место поднос. — Кстати, Руж, ты когда в последний раз общалась с Резидентом? — осведомился он. — Вчера? Или позавчера? Она продолжала обмахивать лицо кисточкой, то и дело опуская ее в пудреницу. — Не-ет, — протянула она. — Вчера и позавчера он почему-то не отвечал. Только сегодня, перед самым твоим приходом, откликнулся… Представляешь, я так растерялась, что совсем забыла передать ему очередное донесение! Только про этого Букатина, будь он неладен, успела спросить — и все!.. — И что он сказал? — рассеянно поинтересовался Рувинский, разливая кофе из медной старинной турки в маленькие чашечки. — Да брось ты наводить красоту и садись давай к столу!.. Ружина защелкнула пудреницу и развернулась на пуфике на сто восемьдесят градусов. Комнатка была такой маленькой, что от трюмо до стола можно было свободно достать, не вставая. Все было под рукой в этой пятнадцатиметровке, расположенной на двадцать пятом этаже экспериментального небоскреба в Выхино, построенного в период строгой экономии жизненного пространства. — Сказал — не то слово, Валерочка, — поправила Ружина Рувинского. — Это при разговоре люди говорят, а если общение происходит по радиомодему, то ты видишь слова собеседника на экране, и тогда, значит, надо говорить не «сказал», а «написал»… — Какая разница? — отмахнулся Рувинский, и тут же напоролся на употребляемое в таких случаях его любимой возражение: «Кто-то дает, а кто-то дразнится!». — Слушай, ты такая грубая, Ружка-Стружка!.. Наверное, подследственные от тебя стонали и плакали и добровольно выкладывали правду-матку о своих гнусных преступлениях, лишь бы только не попасть к тебе вторично на допрос!.. — Да, я такая! — шутливо подхватила Ружина. — Таких интеллигентов, как ты, я пытала, вгоняя им кнопки в жопу! А всяких там убийц-маньяков и мафиозников четвертовала с помощью ножа для разрезания бумаг!.. — Она притянула его к себе за шею и звонко чмокнула в душистую щеку. — А Резидент, между прочим, сообщил, что Букатину полагается ба-ольшой такой вантуз… — Что-что? — не понял Рувинский. — Какой еще вантуз? — Ах, да, я и забыла, что ты не силен в жаргоне, — засмеялась Ружина, отхлебнув из чашки («Зато силен в другом», кокетливо парировал Рувинский, красноречиво скашивая взгляд на смятую постель). — Вантуз у уголовников означает «отсос»… то есть, решительный отказ. — Слушай, а кто такой этот Букатин? И как он нашел тебя здесь? — Ну ты что, Валерик? Ну, я же тебе в прошлый раз рассказывала!.. В наше время этот ханурик обчищал квартиры зажиточных граждан, даже асом своего рода слыл, потому что, якобы, не было замка, который он не сумел бы открыть за десять секунд… И когда однажды он все-таки попался, то допрашивать его поручили мне. Вот тогда мы с ним и познакомились… даже ближе, чем брат с сестрой. Нет-нет, на допросах он держался нормально, не наглел, как некоторые… Бывает, попадаются личности, которые, видя, что следователь — женщина, начинают голую задницу демонстрировать в ответ на официальные предупреждения о том, что, мол, чистосердечное признание облегчает вину, и всё такое прочее… Но когда я поговорила с Букатиным по душам о том, о сем, то ужаснулась. У этого субъекта на уме были одни только деньги, представляешь?!.. Он с детства вбил себе в голову, что деньги решают всё, и даже мне, помнится, предлагал солидную сумму за то, чтобы я подправила кое-какие протоколы и тем самым скостила бы ему срок до минимума… Ружина задумчиво захрустела печеньем. — В общем, посадили его тогда на полную катушку, и я забыла о нем. А тут вдруг понесло меня что-то в центр Агломерации — и вдруг: ба, знакомая морда лица!.. Нос к носу столкнулись мы с ним в том супермаркете, который раньше назывался ЦУМом, а теперь Бог его знает… все время забываю его название… Да, сначала мне не по себе стало: думаю, выдаст он меня полиции в отместку за прошлое знакомство. Но он и не собирался этого делать. Разговорились мы с ним, и тут он меня ошарашил: оказывается, он тоже работает на Ассоциацию!.. Что ж, думаю, наши там — совсем спятили, раз всякое отребье в качестве «референтов» в двадцать первый век засылают?!.. Или перевоспитался он коренным образом? А он поведал мне, как его завербовали… Просто в один прекрасный день его, Четверика — это у него такая кличка была в уголовном мире — за одно место взяла Ассоциация… прямо в квартире его поджидали, куда он залез, а квартира принадлежала известному депутату, и депутат тут же присутствовал… валялся, дохлый в стельку, весь в кровище… а на ноже — его, Четверика, пальчики… И люди из Ассоциации сказали тогда Букатину: выбирай — или мы тебя в милицию сдаем, а тебе за мокруху при отягчающих «вышка» светит, или поработаешь на нас… в далеком будущем, где ты будешь полностью свободен и обеспечен, но три года тебе не будет доступа в свое родное время, так что считай это как бы тюрьмой для себя… Четверик согласился. Но, видно, «реф» из него никудышный получился. Он же постоянно о деньгах думал, как бы побольше заработать, а здесь с его талантами особо не развернешься… И во время нашей беседы он мне говорит: ты там у своих, наверное, большим доверием пользуешься, раз на самого Резидента выход имеешь. Передай им мои требования… И тут он выложил… Знаешь, Валер, я всяких подонков и мерзавцев на своем следовательском веку повидала, но с таким первый раз сталкиваюсь. Он потребовал, чтобы ему за информацию платили бешеные деньги, можешь себе такое представить? А иначе, мол, я пойду и вас всех заложу в полицию!.. Рувинский допил свой кофе и аккуратно поставил чашечку на поднос. — А ты не боишься, Руж? — спросил он. — Чего? — Ну, хотя бы того, что вот завтра ты сообщишь этому Четверику о… о вантузе, а он действительно возьмет и заявит куда следует? — Резидент сказал, что Ассоциация приняла кое-какие меры и ничего из затеи этого придурка не выйдет… И мне кажется, я знаю, чту он имел в виду. Ружина скорчила таинственную мину и закинула нога на ногу. Ноги были у нее просто прелесть… Рувинский представил, как она во время допроса какого-нибудь головореза, будучи в миниюбке, сидит в такой же позе, как сейчас, и тем самым доводит допрашиваемого до полного затмения сознания, когда он может сознаться в чем угодно… Интересно, почему она и здесь не пошла работать в полицию? Противно было работать на благо местных, спасая их от разгула преступности? Или у всех нас действительно в сознание внедрена мощная программа, которая побуждает нас держаться подальше от любых правоохранительных органов?.. — И что же? — спросил вслух Рувинский. Потянувшись через стол так, что полы пеньюара у нее соблазнительно приподнялись, Ружина пощелкала клавишами компьютера, который был у нее включен двадцать четыре часа в сутки. На экране появилось лицо молодого мужчины. Видно было, что портрет представляет собой увеличенное во много раз изображение, как это бывает, когда человека снимают издали. — Кто это? — шутливо-грозным тоном спросил Рувинский. — Соперник? Не потерплю!.. — Этого парня вовсю ищут местные, — пояснила Ружина. — И знаешь, за что? За серию убийств!.. — Ну и что? — недоумевал Валерий. — При чем здесь?.. — А при том, — перебила его Ружина, — что он убивает не всех подряд, а только тех, кто, так или иначе, связан с Ассоциацией. — Откуда ты знаешь, кто связан с Ассоциацией, а кто — нет? — удивился Рувинский. — Ты что, обладаешь способностью видеть людей насквозь? — Мне сказал об этом Резидент. Все те, кого этот киллер уже прикончил, — предатели, потому что они пытались вести с Ассоциацией двойную игру. И тогда их решили убрать… правильно, между прочим, решили… Лично я думаю, что Букатин тоже числится в этом списке. Рувинский поежился, будто по его спине пробежал холодок. — И со многими он уже расправился, этот терминатор-ликвидатор? — спросил странным голосом он. Ружина хохотнула. — Ну ты даешь, Валерик! — воскликнула она. — Ты что, совсем инфо не смотришь?.. О каждом случае исправно сообщали по местным средствам массовой информации. И, если им верить, на сегодняшний день список жертв составляет человек пять… или шесть… Рувинский поднялся. — Тебе еще кофе принести? — спросил он глухо. — Нет, спасибо, Валерочка, на ночь много кофе вредно. Вдруг я заснуть не смогу? — И Ружина хитро прищурилась, склонив русоволосую головку к плечу. — Ну, положим, заснуть я тебе и так не дам, — пообещал Рувинский. — А я, пожалуй, еще хватану. Что-то в сон клонит… — Стареешь, значит, — обвиняющим тоном сказала Ружина. — Ага, старею… Вот будет тебе столько лет, сколько мне, посмотрим тогда, как ты себя ощущать будешь. — Тоже мне, сравнил… жопу с пальцем, — грубовато возразила Ружина. — У вас, мужиков, всё совсем по-другому. Вы вон и в сорок пять трахаетесь, как жеребцы, а мы, женщины, — существа хрупкие и недолговечные. Не успеешь оглянуться — бац, и климакс на пороге!.. Не удержавшись, Рувинский подошел и, присев на корточки, уткнулся лицом в ее мягкий, душистый пеньюар. Нежная рука обвила его шею, и он почувствовал, как в макушку его клюнул легкий поцелуй… Когда ему было хорошо с этой болтливой, взбалмошной, слегка занудной и фанатично преданной делу Ассоциации женщиной, то в голову не лезли всякие дурацкие мысли и сомнения. Но порой он невольно спрашивал себя, что же связывает их вместе, если у нее в том далеком времени остался любимый муж, а у него — любимая жена и почти взрослый сын, и если он и она так по-разному относятся к этому миру, который приютил их и которому они платили тем, что предавали его с каждым донесением, содержащим информацию о важных открытиях и исторических событиях, и разница в возрасте между ними составляет почти пятнадцать лет… Наверное, если это и была любовь, то какая-то особая ее форма, когда люди тянутся друг к другу не в силу того, что их объединяет, а в силу того, что их отличает друг от друга… Он сходил на кухню и заварил еще кофе, а когда вернулся в комнату, то Ружина что-то набирала на клавиатуре компьютера. — Ты пей, пей, — сказала она через плечо, — а я тут чуть-чуть поработаю… Один материал для Резидента надо подготовить. Это «чуть-чуть» длилось почти полтора часа. Рувинский успел выпить уже третью чашку кофе и посмотреть какой-то фильм по голо, как вдруг выяснилось, что его Ружка-Стружка проголодалась, как волк, и тогда он нацепил на себя передник и отправился на кухню. Можно было, конечно, поручить приготовление ужина кухонному автомату, но он знал, что Ружина терпеть не может пищи, не приготовленной человеческими руками. В этом, как и во многом другом, она была страшной консерваторшей… консерватором… или как там правильно?.. Вообще-то ему действительно было уже пора ехать, но он сегодня почему-то тянул время. Было у него какое-то скверное предчувствие, что ли, хотя беды ни с какой стороны ждать вроде бы не следовало… Они уже заканчивали ужинать, болтая о том, о сем и уже не вспоминая ни о каком резиденте и ни о каком Четверике-Букатине, и ни о какой Ассоциации и ни о каких заданиях, как вдруг будто сам черт потянул Рувинского за язык. — Слушай, Руж, — неожиданно для себя сказал он, — а ты не боишься, что ты тоже в списке у этого ликвидатора и что в один прекрасный день он нагрянет к тебе и предъявит счет? Она даже жевать перестала. Потом медленно-медленно отодвинула тарелку. — Да ты что, Валера? — сказала она, становясь вдруг бледной-бледной. — Как у тебя язык-то поворачивается задавать мне такой вопрос?!.. Да я… Я же этих сволочей ненавижу больше всего на свете и всё делаю для того, чтобы им тут хуже стало, а раз так, то зачем Ассоциации меня убирать, зачем?!.. Он отвел в сторону свой взгляд. Действительно, это называется: ляпнул, будто в лужу… Уж кто-кто, а Ружинка может быть на этот счет спокойна. Ей вообще за ее бешеную преданность делу Ассоциации какую-нибудь медальку полагается дать… — Да не волнуйся ты, Ружка, — стараясь говорить как ни в чем не бывало, сказал он вслух. — Ну нет, так нет… Я просто так… Думаю: а зачем тебе портрет этого парня в своем компе хранить? Боишься, значит, его, раз хочешь наизусть выучить физиономию этого супермена… — Дурак же ты, Валерочка! — в сердцах сказала Ружина. — Ну, почему я должна его бояться, почему? Я же никого из наших не предавала, работала на совесть… Да просто так я его портрет храню, просто так, на всякий пожарный случай. Вдруг нас с ним судьба сведет, и тогда… — И тогда ты ему отдашься как своему любимому герою, — с ехидцей предположил Рувинский. Это уже было слишком, но он понял, что сегодня переборщил с иронией, лишь тогда, когда Ружину понесло. Да, крикнула она ему в лицо. Да, такому мужчине не грех и отдаться, потому что, в отличие от некоторых интеллигентных нытиков, он единственный, кто делает свое дело, и делает это хорошо, несмотря на тот каждодневный риск, которому подвергается. Если бы каждый из нас выполнял свои обязанности как положено, то и не нужно было бы посылать сюда таких настоящих мужиков!.. Просто не надо забывать, что мы сюда не загорать и не прохлаждаться прибыли, а работать в тылу врага и что от того, как мы здесь будем работать, будет зависеть судьба всего мира — в первую очередь, нашего… Если мы будем работать честно, то наши родные и близкие смогут избежать несчастий и бед, болезней и… и смерти!.. Голос Ружины предательски задрожал, и Рувинский знал, почему… Больше пятидесяти лет назад Ружина Яхина, один из лучших офицеров-аналитиков Министерства внутренних дел, вышла замуж за человека, которого очень любила. Они прожили вместе всего три года — три счастливых года. К сожалению, а, может, и к счастью, дети у них не получались, и врачи, когда они обратились к ним, только бессильно развели руками… Потом муж Ружины стал жаловаться на какое-то странное недомогание. С каждым днем ему становилось все хуже и хуже, хотя от капитального обследования он неизменно отказывался с нарочитой бодростью. Видимо, внутренне он уже понимал, что безнадежен… Когда ему стало совсем невмоготу, и его положили в больницу, то лечащий врач пригласил Ружину в свой кабинет и, не особенно подбирая слова, с жестокой честностью сказал: «Рак четвертой стадии… Мужайтесь, ничего уже сделать нельзя. Только наблюдать и колоть наркотики… до тех пор, пока он не привыкнет к дозе, и тогда придется делать его наркоманом до последних дней жизни». Ружине показалось, что пол уплывает из-под нее, и она упала бы в обморок, если бы ей не стыдно было показать свою слабость этому капитулянту в белом халате. «И что вы предлагаете?», спросила она, не слыша своего голоса, и врач пожал плечами: «А что тут можно предложить? Вы же не согласитесь, чтобы я ввел ему в вену яд»… Она не помнила, как вышла из этого страшного кабинета, в голове ее билось только одно: «Не может быть, не может быть, чтобы ничего нельзя было сделать!».. Тут ее и перехватил человек — тоже в белом халате, но, как вскоре выяснилось, к больнице никакого отношения не имеющий. Представившись уполномоченным некоей Ассоциации, неизвестный предложил Ружине… спасти своего мужа. Как? Очень просто!.. Никто не знает, как можно лечить раковые заболевания. Но это — сейчас, в нашем мире… А, как по-вашему, лет этак через пятьдесят, ученые отыщут надежный способ? Возможно?.. Что ж, вот и отправляйтесь туда, чтобы переправить нам оттуда рецепт борьбы с неизлечимым недугом, и тогда ваш муж будет спасен. Только — услуга за услугу!.. Вы же понимаете, что мы не можем тратить безумное количество энергии только ради того, чтобы вы могли добыть в будущем нужные вам сведения и вернуться обратно. Придется поработать некоторое время, отправляя нам еще кое-какую информацию… ведь вы же привыкли работать с информацией, не так ли?.. а потом мы благополучно вернем вас обратно — так, чтобы вы своими глазами могли видеть выздоровление вашего супруга… Ружина вдруг замолчала и уставилась на Валерия так, будто видела его впервые. — Что? — испуганно спросил он. — Что ты так смотришь на меня? Бывшая милиционер, а теперь — сотрудница Информария взирала на Рувинского, как живое воплощение больной совести. — Валера, — вдруг тихо сказала она, и по позвоночнику Рувинского вновь пробежал странный холодок, — скажи, а почему ты так подумал про меня? Ты что, тоже боишься?.. Значит, и ты?.. Слов у нее явно не хватало, но Рувинский понял смысл ее вопроса. Он опустил взгляд в свою тарелку и принялся преувеличенно спокойно резать мясо. Тишина сгущалась в маленькой кухоньке почти зримо, и надо было не дать ей сделаться совсем густой, иначе она могла превратиться в стену между ними. — А если и так, то что? — спросил, с трудом двигая губами, он. — По-твоему, я тоже предатель? — Но почему? Ради чего ты это делаешь? Глаза у Ружины сделались огромными и пустыми. А губы еле-еле шевелились на бескровном лице. Валерий отложил вилку и нож и откинулся на спинку стула. — Почему? — переспросил он. — Тебе этого не понять, Ружа… — По-твоему, я такая тупая? — Нет-нет, дело не в тебе… Я и сам-то не до конца разбираюсь в своих мотивах… — Ну-ну, — ледяным тоном процедила она, не отводя от него взгляда. — Какие мы сложные и загадочные!.. А ты все-таки попытайся объяснить, Валерик… Он крякнул от досады. Ну почему, почему она вот такая упертая?!.. Ну, разве нельзя спокойно выслушать его и постараться понять? Обязательно надо сразу ненавидеть? Ему же и так трудно было признаться, но он все-таки сделал это, потому что считает, что они близки по-настоящему… он как бы тем самым выписал ей аванс своего доверия, а она!.. Что ж, пусть тогда пеняет на себя!.. — Хорошо, — решительно сказал он. — Вот ты сказала: пусть каждый честно выполняет свое дело. Тем более, такое благородное, как предупреждение своих современников о многочисленных опасностях, подстерегающих их на тернистом пути исторической эволюции… Что ж, я тоже сначала исправно отправлял в Ассоциацию донесения… так называемые «рефераты»… и участок у меня, как тебе известно, не из пустяковых: градостроение и архитектура. А в этой области — открытия, новые материалы, изменение исторического облика городов, жилищ, разные катастрофы, вызванные недальновидностью проектировщиков либо халатностью строителей… Я, как самый последний идиот, думал, что моя информация будет использована в конце двадцатого века на благо сотен тысяч, миллионов людей. Ради этого можно было закрыть глаза и на неэтичность того способа, каким мы доставали эту информацию — ведь это самое настоящее воровство, Ружина!.. Нет уж, выслушай меня до конца, — сказал он, видя, что она собирается что-то возразить ему. — Вы называете это разведкой, но ведь любая разведка — это прежде всего воровство, только мы, в отличие от обычных шпионов, воровали не у враждебных держав и даже не у конкурирующей фирмы, а у своих же потомков! У наших детей и внуков! А, если копнуть еще глубже — у самих себя!.. Мы старательно обворовывали этот мир, стремясь нахапать информацию поважнее да побыстрее и уговаривая себя тем, что якобы она призвана спасать людей и обеспечить счастье всенародного масштаба!.. А на самом деле за пределы сейфов Ассоциации эта информация не выходила. Главари Ассоциации, столь пекущиеся на словах о народном благе, использовали и используют таких, как мы с тобой, исключительно в своих собственных целях. Ты вот поставляешь им рецепт лечения рака в запущенной стадии — а они, вместо того, чтобы применить его в массовом порядке, наверняка используют в закрытых лечебницах и госпиталях для того, чтобы ставить на ноги членов нашей политической элиты… Я сообщаю им данные о новых способах скоростного и надежного возведения высотных зданий, но в городах по-прежнему лепятся, как попало, однообразные коробки, порой держащиеся на одной только точечной сварке!.. Зато моя информация применяется, должно быть, для строительства личных дач и загородных особняков, которые будут проданы бесящимся с жиру «деловым людям»!.. И ничего с этим нельзя поделать, ничего!.. Остается только в один прекрасный день разорвать этот порочный круг самым доступным тебе способом: перестать снабжать их какой бы то ни было информацией. На это трудно решиться, пойми, Ружечка, и даже не потому, что ты и такие, как ты, не имеющие представления о порочности той системы, куда нас с тобой втянули обманом и сладкими посулами, назовут такой поступок предательством… Просто потому, что ты знаешь: перестав работать на Ассоциацию, ты не только навсегда отрезаешь себя от дома, но и приносишь горе и страдания своей семье, своей жене и своим детям, которые останутся сиротами без тебя!.. Рувинский умолк и дрожащими руками налил себе в стакан воды. Только выпив его до дна, он решился взглянуть на Ружину. Она сидела, машинально катая по столу комочек хлебного мякиша. «Господи, — взмолился Валерий, — ну сделай так, чтобы она поняла меня!»… Но, видимо, Господь сегодня не был расположен выполнять просьбы, обращенные к нему. По-прежнему не поднимая взгляда, Ружина тихо сказала: — Слюнтяй — вот ты кто, Валерочка… Слюнтяй, трус и лжец. Ты просто-напросто решил дезертировать, сбежать с опасной линии фронта в благополучный тепленький тыл, а чтобы тебя не мучили жалкие огрызки совести, ты придумал красивую и весьма убедительную версию о зажравшемся командовании, которое якобы присваивает захваченные в кровопролитных боях трофеи в свое личное пользование… — Ружина, — попытался сказать Рувинский, но она не слушала его. — Что ж, — продолжала она, не поднимая глаз от стола, — беги, дезертируй, спасайся… Только знай: отныне я тебя презираю и ненавижу так же, как этих, местных!.. — Ружина!.. — Уходи, — попросила она. — Уходи немедленно! — Ружа!.. — Прошу тебя: уходи. И никогда больше не приходи ко мне!.. — Что ж, — вставая и зачем-то озираясь, сказал Рувинский, — вот и поговорили по душам!.. Уже в дверях он обернулся: — Передавай от меня привет Резиденту! — И, не удержавшись, добавил: — Надеюсь, вы с ним вскоре сможете общаться не только по модему, ведь у вас с ним так много общих точек для соприкосновения… Он едва успел пригнуться. Тяжелая хрустальная сахарница ударилась в стену рядом с его виском. Зря он уклонялся — лучше бы прямо в висок… Прямо на поросшем травой пустыре, пересеченном железной дорогой, которая, если судить по ржавчине на рельсах, не использовалась уже многие годы, покосившись на один бок, торчала ветхая будка Кабины Уединения. На ее выцветшем боку еще сохранились остатки какой-то рекламы. Непонятно было, кто ее водрузил на этот пустырь, и уж тем более было удивительно, кто мог ею теперь пользоваться — вокруг были дома с окнами, заколоченными досками, а ближайшим обитаемым островком являлся закопченный ангар столетнего гаража, возле которого в кучах металлического лома с утра до вечера с непонятной целью ковырялись несколько людей в промасленных комбинезонах. Наверное, кабина их заинтересовала бы только в том случае, если она была бы сделана из металла… Зато обзор отсюда подъезда той кирпичной махины, в которой проживал Букатин, был превосходным. Грех было не воспользоваться таким наблюдательным пунктом. Не зря полицейские полагали, что Кабины Уединения, эти расставленные в общественных местах сооружения из анизотропного стекла, похожие на увеличенные во много раз капли и именуемые в народе «изоляторами», были изначально предназначены исключительно для засад да скрытой слежки… Оглядевшись, чтобы убедиться в отсутствии других наблюдателей — за ним, а не за зданием — капитан Сверр подкрался к Кабине и дернул ручку. Но она не поддалась. Судя по всему, «изолятор» уже был кем-то занят. Словно подтверждая это предположение, из Кабины донеслась грязная и очень угрожающая брань. Сверр знал, что замок в двери Кабины — чисто символический, а посему извлек свой пистолет и Жетон и предоставил обитателю Кабины десять секунд для выбора: или добровольно очистить помещение — или получить пулю в лоб за сопротивление полицейскому, находящемуся при исполнении… Как и следовало ожидать, тот выбрал первый вариант и, что-то бурча себе под нос, вывалился из Кабины задолго до истечения установленного Сверром срока и кинулся за угол ближайшего барака. Сверр занял освободившееся место и вынужден был некоторое время адаптироваться к некоему подобию газовой атаки. Судя по стойкости ароматов внутри Кабины, бродягу, использовавшего ее как жилище, вовсе не смущало то обстоятельство, что туалетный блок в кабине давно не функционировал. Сверр поудобнее устроился в продавленном кресле из полихлорэтана и принялся ждать. Чтобы скрасить ожидание, он включил радио с хрипящим от сырости и повреждений, но все еще достаточно разборчивым динамиком. Было раннее утро. Ожидание могло затянуться на несколько дней, но Сверр готов был сидеть столько, сколько потребуется. Он предусмотрительно запасся пищевыми суперконцентратами и «Виталайзером», позволявшим поддерживать себя в тонусе без сна и пищи в течение недели. Однако, столько ждать Сверру не пришлось. Капитан не знал, что тот, за кем он охотится, уже находится возле двери мансарды Букатина. Вообще-то Ружина Яхина не должна была лично ехать к Букатину. По указанию Резидента ей следовало сообщить незадачливому шантажисту об отказе Ассоциации повысить оплату за его референтскую деятельность по видеосвязи. Но когда на ее десятый и сотый вызов Букатин не откликнулся, Ружина решила сама отправиться в его квартиру, местонахождение которой она установила с помощью закрытой адресно-справочной системы Информария, предназначенной для пользования полиции и специальных служб. Еще в самом начале своей скромной карьеры в качестве оператора сканера Всемирной информационно-библиотечной сети под кратким названием «Информарий» Яхина позаботилась раздобыть коды доступа к тем разделам, которые могли бы пригодиться для ее тайной деятельности. Теперь это пригодилось. Судя по адресу, Букатин жил в традиционно промышленно-складском районе, который еще во времена Москвы был пересечен товарной железной дорогой. Трущобы Марьиной Рощи… Значит, надо запастись каким-нибудь средством самозащиты. Яхина полезла в свой домашний тайничок, где среди всяких безделушек и фотографий, на которых она и ее муж стояли на фоне еще целой Останкинской телебашни, хранился старый пневматический пистолет «кроссман» (в памяти всплывал рекламный ролик, под влиянием которого она в свое время и приобрела пистолет: «Крошка-сын к отцу пришел, и спросила кроха: Папа, „кроссман“ — хорошо?… Отец сказал: Неплохо!»). Пистолет уместился в сумочку так, будто последняя была специально приобретена для хранения и переноски оружия, и довольная Ружина отправилась в путь. Нет-нет, она, конечно, не собиралась использовать «кроссман» для того, чтобы выбить из него предателю глаз или прострелить ногу. Хотя, если быть честной до конца перед самой собой, то эта мысль все-таки приходила ей в голову… Ставров в это время сидел на ступеньках лестницы возле букатинской каморки, прислушиваясь к каждому шороху в подъезде. Лифт здесь был безнадежен, как раковый больной, при нажатии кнопки он только тяжко вздыхал всем своим железным нутром, пытаясь расцепить застрявшие намертво створки дверей, но ничего из этого не выходило, только где-то в глубине лифтовой шахты начинал бешено гудеть и скрежетать трос, удерживающий кабину лифта на весу и не дающий ей рухнуть с огромной высоты… Если Букатин появится, то только пешком по лестнице, и будет очень удобно подпустить его на расстояние одного марша ступенек и всадить в голову и грудь парочку горячих свинцовых пуль… Голова у Ставрова гудела от усталости, глаза то и дело слипались, и больше всего он боялся сейчас заснуть и пропустить момент приближения человека, которого он должен был пристрелить прямо здесь, в темном и грязном подъезде, ничем не напоминающем интерьер жилого модуля образца середины двадцать первого века. Все эти дни Георгий мотался по городу из конца в конец, как гончая, пытаясь отыскать следы жертв из своего списка. На его счету уже было шесть человек, Букатин должен был стать седьмым. После убийства Рольщикова что-то окончательно лопнуло в душе Ставрова, и теперь ему было все равно, кого и за что он должен был ликвидировать. Так было с ним в Чечне, когда его взводу пришлось несколько нескончаемых дней отбивать атаки озверевших боевиков, теряя одного за другим молодых ребят, которые были от копоти и грязи похожи друг на друга, как близнецы, и восприятие смертей притуплялось настолько, что наступал момент, когда можно было запросто убить вместо врага своего, случайно, не успев вовремя снять палец с изгиба спускового крючка… В подъезде было тихо, словно тут и не жил никто. Лишь время от времени где-то внизу грохали двери, слышались шаги, иногда раздавались обрывки мелодий и неразборчивые голоса. Но это всякий раз оказывалось ложной тревогой. Собственно, Ставров приходил сюда уже не в первый раз, но Букатин неизменно отсутствовал. Опрос соседей показал, что уезжать он вроде бы не собирался, однако одному Богу было известно, где его носит с утра до ночи. Наконец, Ставрову надоело таскаться сюда, как просителю на прием к большому начальнику, и он заявился прошлой ночью. К его удивлению, Букатина и посреди ночи не оказалось дома, а соседи, жившие этажом ниже, чуть ли не в один голос заявили, что накануне поздно вечером он куда-то отправился в очень странном, облегающем тело наряде. Остаток ночи прошел, вопреки ожиданиям Ставрова, незаметно, но сейчас он решил во что бы то ни стало выждать еще пару часов, прежде чем взломать дверь, ведущую в мансарду, в надежде найти внутри нечто, способное пролить свет на загадочное отсутствие бывшего «домушника»… От нечего делать Ставров в который раз стал представлять себе, как он заявится домой, как его встретят Капка и Ольга, и как Ольга ворчливо скажет, пряча облегчение: «О, явился — не запылился!.. Тебя только за смертью посылать!» — и при этом будет не подозревать, как она близка к истине, а он подхватит на руки хрупкое тельце дочурки и, уткнувшись лицом в ее легкие волосы, скажет, тоже стараясь избегать патетических фраз: «Ну-ну, это называется: редька да говно не видалися давно!», а Капка торопливо скажет, как всегда: «Чур, я буду редькой!»… Видение было настолько четким и живым, что он не сразу понял, что это начинается сон. Лишь какое-то шестое чувство, звериное ощущение предстоящей опасности заставило Ставрова вернуться в явь. На лестнице слышались чьи-то шаги, и идущий поднимался явно к мансарде. Георгий вскочил и проверил, насколько быстро он сумеет извлечь пистолет из-под полы своей курточки. Однако стрелять ему не пришлось. На лестнице вместо Букатина показалась высокая русоволосая женщина с дамской сумочкой под мышкой и в зеленом брючном костюме. У нее было красивое сосредоточенное лицо. Увидев Ставрова, который тут же расслабился, а потом снова напрягся, незнакомка остановилась, держась одной рукой за хлипкие перила, и на ее лице запечатлелось такое изумление, словно перед ней был, по меньшей мере, белый медведь. Может быть, это жена, сестра, племянница или, на худой конец, любовница Букатина? — Простите, вы сюда? — спросил Георгий, показывая на дверь квартиры Четверика. Вопрос был из разряда гениальных острот великого французского комика Луи де Фюнеса, который, озираясь в пустом зале, с искренним интересом осведомлялся: «Здесь есть кто-нибудь?», потому что никаких других дверей на этой лестничной площадке не было… Однако незнакомке, похоже, и в голову не пришло насмехаться. Она лишь машинально кивнула, не отводя своих потрясающих глаз от лица Ставрова, но продолжая загадочно молчать. Смотрела она на него, как на свой трофей. — Может быть, вы знаете, когда придет хозяин мансарды? — спросил Георгий. — А что, разве его нет? — удивилась она. — Вы давно его ждете? Ставров вздохнул и сосчитал мысленно до пяти. — Приходит к одной женщине слесарь-сантехник, — сказал он доверительным тоном, — а она ему и говорит: «Я должна вас предупредить, молодой человек, что мой муж вернется домой через час!». «Но я же не в постели с вами лежу», удивляется сантехник. «Вот именно, а ведь времени у вас остается все меньше и меньше!»… Но и теперь она не улыбнулась. Просто Принцесса Несмеяна какая-то!.. — Мне он очень нужен, — сообщил Ставров. — Я понимаю, — со странной интонацией сказала незнакомка. — Но я тоже не знаю, где он сейчас… А все-таки… вы давно его ждете? — Со вчерашнего утра, — соврал Ставров. Женщина вдруг так близко подошла к Георгию, что ему показалось, будто она собирается поцеловать его, и он даже попятился, влипнув спиной в стену. — Вы только обязательно дождитесь его, — все с той же непонятной интонацией попросила она. — Он сегодня придет домой, никуда не денется!.. С такой сволочью ничего не случится, это только хорошие, порядочные люди попадают в катастрофы и становятся случайными жертвами терактов, а такие, как Четверик, живут и процветают!.. — Вообще-то, по моим сведениям, фамилия человека, который здесь живет, — Букатин, — сказал Ставров. — Леонид Букатин… — Я знаю, — небрежно ответствовала женщина. — Четверик — это его бывшая кличка, он ведь уголовник со стажем… Кстати, меня зовут Ружина. Вот черт, подумал Ставров. Либо придется врать, либо выдавать свое имя первой встречной, не зная, что у нее на уме и не слишком ли хорошая у нее память на лица?.. Наконец, он решился. — А меня — Георгий… — Очень приятно, Георгий. — Она рассеянно оглянулась, словно в поисках скамейки, куда можно было бы присесть, но ничего подобного в коридоре не было. — Знаете, а ведь мы с вами — коллеги… — В каком смысле? — с невольным ужасом осведомился Ставров, с холодком по спине ожидая, что после столь многообещающего вступления его новая знакомая достанет из сумочки или из бюстгальтера какой-нибудь миниатюрный «браунинг» и выпустит в него в упор всю обойму. Только теперь Ружина улыбнулась. — Я, как и вы, работаю на Ассоциацию, — пояснила она, понизив голос до минимума. — Только, в отличие от этого негодяя, — она кивнула на дверь так, будто Букатин, затаившись за ней, подслушивал их разговор, — работаю честно и добросовестно… А вы… — Да-да, — перебил ее Георгий, приходя в себя, — я тот самый контролер, который проверяет у пассажиров билеты и который наказывает «зайцев»… оч-чень строго… Скажите, Ружина, а зачем вам понадобился Букатин? — Это долгая история, — предупредила она. — Я не уверена, что вы захотите выслушать ее… — А почему бы и нет? Времени у меня хоть отбавляй, все равно надо дождаться этого… «безбилетника»… Вот что. Никуда он от нас не уйдет. Давайте-ка мы с вами вместе позавтракаем в ближайшем кафе, и вы мне все расскажете, а потом, если хотите, мы вернемся сюда вместе, и продолжим наше бдение… Согласны? — Согласна, — снова улыбнулась Ружина. Улыбка у нее была чудесной. Они стали спускаться по лестнице, но Георгий вдруг резко остановился. — Э-э, — протянул он со смущением, — боюсь, Ружина, что наш с вами поход для подкрепления сил не состоится. — Почему? — Как ни стыдно мне в этом признаться, но у меня при себе нет достаточной суммы, — скромно признался Георгий. О том, что у него денег нет не только при себе, но и вообще, он решил умолчать. — Идемте, идемте! — решительно сказала Ружина, хватая его под руку. — За завтрак буду платить я!.. И знаете что? Не сочтите это за оскорбление, — она при этом почему-то густо покраснела, — но я вам могу дать еще денег, я как раз вчера сняла со счета Ассоциации… Возьмите, возьмите! — настойчиво сказала она, протягивая своему спутнику несколько крупных купюр, и, видя, что Ставров не намерен брать деньги, изловчившись, сунула их в нагрудный карман куртки Георгия. — Они вам наверняка еще пригодятся!.. И потом, это же не мои личные деньги, а от Конторы!.. Она была права, и Георгий не стал протестовать. На площадке между третьим и вторым этажами Ружина вдруг остановилась. — Знаете, Георгий, — колеблясь, сказала она, — я хотела бы кое о чем попросить вас… Мне, конечно, не очень удобно, но… понимаете, в интересах нашего общего дела это необходимо… Для вас это будет не так трудно, как для меня… — Я вас слушаю, только постарайтесь быть более внятной, — попросил, в свою очередь, Ставров. — Я же не тот «рентгенолог» из анекдота, который заявляет, что он всех женщин насквозь видит… Да и дело у вас, насколько я понимаю, серьезное. — Вы правы. — Она поглядела ему прямо в глаза, и в груди Ставрова что-то сжалось. Таким женщинам не на Ассоциацию работать, подумал он, а в рекламе сниматься. Или манекенщицами выступать… — Я, конечно, понимаю, что у вас есть свое задание и свой список объектов…. Но, может быть, вас не затруднит — разумеется, после выполнения основного задания — убрать еще одного человека? Нет-нет, вы не подумайте, что вашими руками я свожу счеты со своими любовниками или пытаюсь избавиться от нелюбимого мужа… Этот человек — тоже предатель, только наши об этом еще не знают. А, между тем, информация, которую он поставляет нашим… должен был поставлять… имеет очень важное значение… Я вам дам его адрес и номер для видеосвязи. Мне кажется, что убить его для вас не составит особого труда… он никогда ничего тяжелее ручки в руках не держал… Она говорила «убрать» и «убить» так же просто и естественно, как другие женщины произносят «любить» и «рожать». Ставров отвел свой взгляд в сторону. — А вы уверены, что он заслуживает смерти? — пробурчал он. Ружина смешалась, и ее заминка не ускользнула от внимания Ставрова. — Я… я знаю, — немного невпопад ответила она. — Он мне сам… сам признался!.. Теперь понятно, почему она сама не могла бы выстрелить в того типа. В таких вещах, как работа на Ассоциацию, первой попавшей не признаются — значит, было между ними нечто такое, что заставляет даже эту фанатку-референтшу смущаться, когда она вспоминает злодея-предателя… — Ну, хорошо, хорошо, — сказал Ставров. — Как его зовут, этого вашего трусливого злодея? — Валерий, — сказала Ружина, комкая своими длинными изящными пальцами край сумочки. — Валерий Рувинский… Они вышли из подъезда и направились к углу здания, чтобы выйти на параллельную улицу, где имелось небольшое и почти приличное кафе. Внезапно дверца Кабины Уединения, стоявшей метрах в двадцати пяти от подъезда, распахнулась, и оттуда вывалился коренастый человек с прической ежиком, в кожаной, порванной в нескольких местах куртке и с большим, устрашающего вида пистолетом в руке. — Стоять! — хрипло крикнул он вслед Ставрову и Ружине. — Не двигаться!.. Женщина, отойдите от этого человека подальше в сторону!.. |
|
|