"Ручей на Япете (сборник)" - читать интересную книгу автора (Михайлов Владимир)

3

Постепенного перехода не было. Просто какой-то очередной квант времени, реализуясь, продолжил мир уже без них. Для оставшихся хронокара вдруг не стало, лишь воздух колыхнулся, заполняя возникшую пустоту; для Колина и Юры не существовало больше ни поляны, ни людей. Время исчезло. Часы шли, но они ничего не отсчитывали.

Колин усмехнулся про себя: «Исторического времени нет, и никто не может сказать, в каком году мы сейчас находимся. Но физическое время — наше собственное — не обмануть, оно есть, и пройдет еще немало часов, пока мы вынырнем в эоцене.

Там почти наверняка лежат ресты — драгоценные, оставленные Сизовым. Вот он ругался, когда вдруг увидел их в своем багажнике! Но это ничего.

А пока будем внимательнее следить за тем единственным, который только что унес нас из исторического времени».

Колин медленно, по раз навсегда установленному порядку, читал показания приборов. Иногда, когда стрелки устремлялись враздрай, слегка поворачивал лимбы на пульте. Этим внешне и ограничивалось искусство управления хронокаром, сущность же его заключалась в умении предвидеть все и совершать необходимые действия хотя бы на полсекунды раньше, чем произойдет еще один скачок плотности времени.

Колин покосился на барохрон, потом на Юру, не отрывавшего взгляда от прибора. Нет, можно еще жить. И усилить темп, а?

Ну нет. Усилим темп — возрастет сопротивление субвремени, странной среды, где господствуют неопределенность и вероятность. Так что потерпим. Пока лучше отдохнуть: чем ближе к современности, тем больше возни. А пока за приборами может последить Юра. Только следить, самому же не прикасаться из боязни немедленной, беспощадной и ужасной расправы.

Колин так и сказал. Юра вздохнул.

Проснулся Колин сам; Юра уже занес руку, чтобы подергать его за плечо. Курсовой хронатор только что получил сигнал маяка группы эоцена. Этот этап прорыва кончался. «Мои ресты, — весело подумал Колин. — Подать их сюда!»

Розовый туман исчез так же мгновенно, как и наступил — никому еще не удавалось уловить тот момент, в котором происходило это преобразование и хронокар вновь возникал в историческом времени. Колин выключил ретаймер и сладко потянулся.

Затем он влез в отделение ретаймера и потрогал ладонью рест. Горяч, но еще не настолько, чтобы следовало бояться всерьез. Все-таки у них колоссальный запас прочности. Затем Колин открыл дверцу и выбрался на землю третичного периода.

Было раннее утро. Овальное солнце, потягиваясь, разминало лучи. Петька спал в палатке, голые пятки торчали из-под синтетика. Юра стоял рядом и глядел на пятки, во взгляде его было вдохновение. Он оглянулся в поисках прутика, но прутика не было, и Юра присел и с наслаждением пощекотал пятки мизинцем. Пятки втянулись, из дверцы в противоположном конце палатки показалась голова.

— Где у тебя ресты?

— Какие?

— Такие, — сказал Юра. — Те самые ресты. Мои. Которые тебе оставил Сизов.

— А он не оставлял, — сладко простонал Петька и закрыл глаза. — Он торопился. Я погрузил контейнеры, и он отбыл. Будет через два дня с лишним. А зачем вам ресты?

Колин посмотрел на Юру взглядом, хлестким, как плеть. Мальчишка стоял с опущенной головой. Колин хотел кое-что сказать, но промолчал и только сплюнул.

— Ладно, — сказал он затем, приведя мысли в порядок. — Проверьте все батареи, как здесь с запасом энергии.

Он присел около Петькиной палатки, пока оба парня, кряхтя, лазили вокруг оставшегося контейнера. Хорошее настроение исчезло, словно его никогда и не было. Вообще, конечно, глупо — поверить так нелепо, на скорую руку сконструированной фантазии относительно того, что Сизов найдет пакет и оставит его Петьке. Наивно, конечно. С другой стороны, пробиваться к Сизову надо было так или иначе. Так что горевать пока нечего. Вот если не удастся пробиться…

— Ну долго там? — спросил он.

— У нас готово, — чуть испуганно, как показалось Колину, проговорил Петька. Он подошел и остановился в нескольких шагах. — Слушай, парень мне все объяснил. В общем, невесело, а?

— Да, — сказал Колин.

— Но, может быть, вы его еще поймаете…

— Ветра в поле.

— Да нет… Сизов будет брать два контейнера в миоценовой группе. Так вот, там он наверняка наткнется на ресты.

— Понятно, — сказал Колин. Он оживился: ну, еще один этап они, может быть, проскочат без приключений. А там, если Сизов и в самом деле полезет в багажник… — Ты правда так думаешь? — строго спросил он. — Или только утешаешь?

— Вот ей-богу, — ответил Петька.

— Тогда мы поехали. Позавтракаем в дороге.

— Давайте. Поезжайте поскорее. Буду ждать вас.

— А ты не спи, — сказал в ответ Колин. — Работай. Из глубокого минуса данные есть, остановка за вами. Срок экспедиции истекает. Ну, удачной работы!

— Счастливо! — откликнулся Петька.

Снова настала розовая тьма. Теперь Колин больше не думал о сне — за рестом надо было следить, ни на миг не спуская глаз с барохронов. Указатели давления времени, которые раньше казались неподвижными, теперь плясали, отмечая флуктуации плотности. От этих явлений можно было ожидать всяческих неприятностей.

Хронометр неторопливо отсчитывал физические секунды, минуты, часы. Колин сидел; и ему казалось, что с каждым движением стрелки он все больше тяжелеет, каменеет, превращается в инертное тело, которое даже посторонняя сила не сразу сможет сдвинуть с места, пусть и при самой крайней надобности. Сказывалось расхождение между напряжением нервов (его можно было сравнить с состоянием средневекового узника, голова которого лежит на плахе, и топор занесен, но все не опускается, хотя и может обрушиться в любую минуту) и вынужденной неподвижностью мускулов всего тела, для которого сейчас не было никакой работы — никакого способа снизить нервный потенциал. Колин подумал, что руки у него, по сути дела, так же связаны, как и у только что придуманного им узника. Да, невеселое положение…

— Сходи посмотри, как там рест, не очень нагрелся? — сказал Колин, хотя термометр находился у него перед глазами. Ничего, пусть парень сделает хоть несколько шагов, все-таки разомнется. Сам, и то устаешь, а новичку, наверное, и вовсе невыносимо: ведь ощущения движения нет совсем, все тот же розовый туман за бортом, и можно верить, глядя на приборы, что ты перемещаешься, — ощущать этого нельзя, к этому долго не привыкают. — Посмотри, равномерно ли греется, — сказал Колин вдогонку.

Юра вернулся через несколько минут; он был озабочен.

— Так я и думал, — сказал Колин. — У него одна сторона была сильнее подношена.

— Надо охлаждать, — сказал Юра.

— Система охлаждения действует.

— Еще надо. Вручную. Возьму баллончик с азотом, буду обдувать по мере надобности.

— Не лишено целесообразности, — пробормотал Колин. — Только там же не то что сесть — стоять негде. В три погибели… Долго так не простоишь.

— Простою, — сказал Юра.

— Иди. Только не злоупотребляй.

— Понятно.

Парень торопливо ушел в корму. Смотри — пригодился и в самом деле. А мысль неплоха. Свидетельствует о том, что начатки технического мышления у него есть.

Снова потекло время. «В три погибели в этой жаре, — подумал Колин. — Там каждая минута покажется часом… Если так, то, может быть, все-таки чуть ускорить темп? Сэкономить эту минуту?

Он покачал головой: хорошо бы, конечно, но нарушать ритм, в котором сейчас работает рест, нельзя. Именно это нарушение ритма может оказаться роковым. Нет, до следующей группы придется дойти в этом же ритме.

«Инстинкт самосохранения, — недовольно подумал он. — Не главное ли теперь добраться побыстрее, чтобы спасти тех, кто сейчас ожидает помощи, кто бессилен предпринять хоть что-нибудь? Не стоит ли ради такой цели и рискнуть собой?»

Нет, перебил он сам себя. Дело обстоит вовсе не так. Рискуя собой, он рискует и теми людьми. И еще одним: результатами экспедиции. Тем, что получил Арвэ с товарищами.

Может быть, никто из нас и не уцелеет. Но если при этом результаты дойдут до современников, то погибнем мы не зря. А если не дойдут…

А результаты здесь. В этой машине. У него в кармане.

Риск был бы совершенно неоправданным.

«Терпи, парень! — подумал Колин, словно именно парень уговаривал его увеличить темп. — Терпи. Дойдем и так».

Они дошли. Когда время вдруг окружило их, историческое время со всеми своими камнями, жизнями и проблемами, Колин, чувствуя изнеможение, еще несколько секунд не поднимал глаз от приборов, указатели которых медленно возвращались на нулевые позиции. Дошли. Все-таки дошли… Он покосился на парня; тот, согнувшись, пробирался к двери. Да, несладко ему пришлось, очень несладко… И дышал он там всякой ерундой, тяжелый воздух в машине, надо провентилировать…

Колин неуклюже вылез из машины, чувствуя, как затекло все тело. Столько времени без движения! Юра и Тер-Акопян подошли, лица их были серьезны.

— Он не оставил, — сказал Юра едва слышно.

— Это очень скверно, знаешь ли, что не изобретена связь, — сказал Тер. — Очень неудобно, знаешь ли. Вы бы мне сообщили, я забрал бы у него ресты, и вам не пришлось бы ни о чем беспокоиться.

— Ничего себе беспокоиться, — сказал Колин. — Речь идет о жизни людей…

Тер кивнул.

— Я знаю. Но что тут поделаешь? Если бы мои вздохи могли помочь, то и в современности было бы слышно, как я вздыхаю. А так, я думаю, не стоит. Я вот что сделаю: заберу свои батареи сколько смогу и отвезу туда, вниз.

— У тебя же хроноланг для средних уровней.

— Как будто я не понимаю, — сказал Тер. — Подумаешь, мезозой — тоже средний уровень.

— Только в случае, если мы Сизова нигде не догоним, — сказал Колин. — Ты сам увидишь, расчет времени тебе ясен.

Да, может статься, что нигде не догоним. Очень вероятно. Хотя это уже размышления по части некрологов. Но раз такое предчувствие, что добром эта история не кончится… На этот раз гнилой рест не выдержит. Обидно — ведь больше двух третей пути пройдено.

Зато последняя стоит обеих первых. До сих пор было шоссе, а теперь пойдет уж такой булыжник…

— Ладно, — сказал Колин и хлопнул Юру по спине. — Поехали, что ли? Надо полагать, прорвемся. Все будет в порядке.

Юра кивнул, но на губах его уже не было улыбки, которая обязательно появилась бы, будь это прежний Юра, Колин включил ретаймер осторожно, опасаясь, как бы с рестом не случилось чего-нибудь уже в самый момент старта. Медленно нарастил темп до обычного, а затем постарался вообще забыть, что на свете существует регулятор темпа. Больше никакой смены ритмов не будет до самого конца. Каким бы этот конец ни оказался.

Глаза привычно обегали приборные шкалы. Стрелка часов ползла медленно-медленно… Указатели барохронов порывисто качались из стороны в сторону: снаружи была уже история, и все больше в ней становилось событий… Но рест держался. И Юра тоже держался там, в ретаймерном отделении. Хоть бы оба выдержали!

Рест начал сдавать первым. Это произошло примерно еще через три часа. Раздался легкий треск, и сразу же повторился. Колин лихорадочно завертел рукоятки. Юра из ретаймерного прокричал:

— Сгорели две ячейки!

В его голосе слышался страх. Колин по-прежнему скользил взглядом по приборам, одновременно прислушиваясь к обычно еле слышному гудению ретаймера. Сейчас гудение сделалось громче, хотя только тренированное ухо могло почувствовать разницу. Две ячейки — не так много. Но обольщаться мыслью о благополучном завершении путешествия было уже трудно. Конечно, осталось еще сто восемнадцать. Но недаром говорится: трудно лишь начало. Оставшиеся ячейки напрягаются сильнее, им приходится принимать на себя нагрузку выбывших. А это значит…

Раздался еще щелчок, стрелки приборов шатнулись в разные стороны. Третья ячейка. Зажужжал компенсатор, по-новому распределяя нагрузку между оставшимися. Колин услышал за спиной дыхание, потом Юра опустился в соседнее кресло. Значит, не выдержал в одиночестве.

— Газ весь, — сказал Юра. — Охлаждать больше нечем.

Они обменялись взглядами, ни один не произнес больше ни слова. Говорить было не о чем: не каяться же в грехах перед смертью…

Еще щелчок. Четвертая.

Колин взглянул на часы. Еще много времени… Исторического, в котором надо подняться, и физического — тех секунд или часов, что должен выдержать рест. Каждый щелчок может оказаться громким — и последним, потому что оставшиеся ячейки способны сдать все разом. Нет, все-таки нельзя перегружать их до такой степени.

Он протянул руку к регулятору темпа, который был им недавно забыт, казалось, навсегда. Чуть убавил. Гудение стало тише. Но это, конечно, не панацея. Сбавлять темп до бесконечности нельзя: тогда они если и дойдут, то слишком поздно. И вообще, это палка о двух концах: ниже темп — больше времени в пути, дольше будет под нагрузкой рест. Нет, теперь убавлять он не станет.

Щелчок, щелчок, щелчок. Три щелчка. Нет, и это не помогает. Очевидно, ячейки уже вырождаются. Что ж, ясно, по крайней мере, где граница их выносливости при разумной эксплуатации. И то неплохо. Но до современности им не добраться…

Он покосился на Юру. Парень сидел в кресле, уронив руки, закинув голову, глаза были закрыты, он тяжело дышал. Ну вот, этого еще не хватало.

— Что с тобой?

Юра после паузы ответил:

— Нехорошо…

Голос был едва слышен. Ну понятно — столько времени проторчать там, у ретаймера, дышать азотом, да еще такое нервное напряжение. Парень молодой, неопытный… Только что с ним делать?

— Дать что нибудь? Погоди, я сейчас.

«Что же ему дать? Я даже не знаю, что с ним».

— Нет… Колин, мне не выдержать…

— Ерунда.

— Не выдержу… Хоть несколько минут полежать на траве…

Трава. Где ее взять?

— Дотерпи. Не дотерпишь?

— Нет. Дышать нечем…

Воздух и в самом деле был никуда не годным. Да и жара… Скоро плейстоцен, последняя разрешенная станция. Там сейчас никого нет, но станция, как всегда, готова к приему хроногаторов. Кстати, дать остыть ресту, осмотреть его да и всю машину. Больше остановок не будет до самой современности: скоро уже начнется эпоха людей, в которой останавливаться запрещено, да и подготовленных площадок там, естественно, нет…

Колин невольно вздрогнул: раздались еще два щелчка. Сколько это уже в сумме?.. Юра раскрыл рот, чтобы что-то сказать, по Колин опередил его.

— Вот он, — сказал Колин. — Маяк стоянки.

Сигнальное устройство заливалось яростным звоном.

— Включаю автоматику выхода…

Цифры исторического времени перестали мелькать на счетчиках. Розовая мгла сгущалась. Хронаторы мерно пощелкивали, голубой свет приборов играл на блестящей рукоятке регулятора темпа. Небольшая, но все же отсрочка. Пусть отлежится парень и остынет рест…

Хронокар выпрыгнул из субвремени. Вечерело. Стояла палатка, немного не такая, как в их экспедиции, но тоже современная, рядом стоял закрытый ящик с одной батареей. Это и была стоянка хронокаров в плейстоцене, последняя перед современностью, перед финишем в стартовом зале института. Об этом финише Колин подумал сейчас как о событии далеком и невероятном.

Он помог Юре выбраться из машины и улечься на траву около палатки.

— Полежи, — сказал он, — отдышись. Это и с другими бывает, а я пока займусь рестом.

— Будь машина полегче… — пробормотал Юра.

— Ну мало ли что. В общем, лежи.

Колин полез в ретаймерное отделение и, стараясь уместиться там, снова подумал, что в такой обстановке кому угодно сделалось бы не по себе. Минут пять, а может быть, и все десять он просидел, ничего не делая, просто глядя на рест — вернее, на то, что еще оставалось от него. В конце концов все зависело от точки зрения. Если исходить из общепринятых положений, то на таком ресте хронировать нельзя. Но, принимая во внимание конкретную ситуацию… все-таки осталось еще куда больше ячеек, чем сгорело. Что ж, посмотрим.

Он долго пристраивал дефектоскопическое устройство, захваченное из кабины. Затем, не отрывая глаз от экрана, начал медленно передвигать прибор от одной ячейки к другой. В однородной массе уцелевших ячеек виднелись светлые прожилки. Монолитность нарушена, но, может быть, это еще не вырождение?

Колин пустил в ход тестер. Это была долгая история — подключиться к каждой ячейке и дать стандартное напряжение для проверки. Наконец он справился и с этим. Каждая в отдельности, ячейки выдержали. Но ведь теперь при работе им приходится находиться под напряжением выше стандартного.

— Юра! — позвал Колин, вылезая. — Юра! — крикнул он громче. — Ты где? — И ощущая знакомое чувство гнева: — Что за безобразие!

Он обошел хронокар. Низкая, жесткая трава окружала машину. Никаких следов мальчишки. Колин позвал еще несколько раз — ответа не было, зов отражался от недалекого дубового леска и возвращался к крикнувшему ослабленным и искаженным.

Колин заглянул в кабину. Может быть, уснул в кресле? Времени оставалось все меньше, искать было некогда. Но и кабина была пуста. Листок бумаги белел на кресло водителя, сумеречный свет, проникая сквозь ситалловый купол кабины, затемнялся пробегавшими облачками, и в такие мгновения в кабине наставал вечер и вспыхивали плафоны. Вспыхнули они и сейчас, и Колину показалось, что бумага шевелится. Он торопливо схватил листок.

Размашистые буквы убегали вверх. «Прости меня, я немного схитрил. Чувствую себя хорошо, но машина перегружена. Помочь тебе ничем не смогу, только помешаю. Я буду ждать здесь, взял в запас одну батарею. Торопись. Удачи!»

Подписи не было, да и зачем она? Одна батарея — это на сутки. А если все-таки задержка? Если что-нибудь? Чертов мальчишка! Не для того же его увезли оттуда, чтобы бросить в пути!

Колин кричал еще минут десять, пока не охрип. Он приказывал и умолял. Мальчишка выдержал характер — не показался, хотя Колин чувствовал, что парень где-то поблизости, да он и не мог уйти далеко. Однако искать его бессмысленно, это яснее ясного. Колин выкинул на траву еще одну батарею. Последнюю. Конечно, это не гарантия спасения. Но кому из нас спасение гарантировано? Никому. Вот результаты экспедиции — ее отчет, хотя бы в том виде, в каком он существовал сейчас, — должны быть спасены во что бы то ни стало.