"Сципион Африканский. Победитель Ганнибала" - читать интересную книгу автора (Харт Бэзил Генри Лидделл)

Глава 11 ЗАМА

Даже в этот критический момент зависть к Сципиону цвела в римском сенате. Поддержка, как всегда, исходила от народа, не от сенатских военных соперников. Консулы не сделали ничего, чтобы помочь кампании Сципиона, удерживая Ганнибала в Италии, — разве что Сервилий вышел к побережью после того, как Ганнибал благополучно отбыл. Но в начале года, когда, согласно обычаю, распределялись провинции, оба консула боролись за Африку, стремясь пожать плоды успехов Сципиона и получить славу по дешевке. Метелл снова пытался сыграть роль божества-покровителя. В результате консулам приказали предложить народным трибунам обратиться к народу с вопросом, кто должен руководить войной в Африке. Все трибы назвали Сципиона. Несмотря на единодушный приговор народа, консулы бросали жребий из-за Африки, убедив сенат принять соответствующий декрет. Жребий выпал Тиберию Клавдию, которому был даны те же командные полномочия, что Сципиону, и пятьдесят пентер для экспедиции. К счастью для Сципиона, эта вдохновленная завистью мера не помешала ему увенчать собственные подвиги; ибо Клавдий не торопился с приготовлениями, а когда он, наконец, вышел в море, флот был захвачен штормом и отнесен к Сардинии. Он так никогда и не достиг Африки.

Вскоре, как только в Рим просочились сведения об изменившейся ситуации, клеветники Сципиона объединились с привычными пессимистами, предсказывая катастрофу. «Квинт Фабий, недавно скончавшийся, который предсказывал тяжелые испытания, всегда говорил, что Ганнибал будет более опасным врагом в собственной стране, чем в чужой, и что Сципиону придется иметь дело не с Сифаком, царьком недисциплинированных варваров… и не с Гасдрубалом, самым нестойким из полководцев (клевета на человека несгибаемого духа), не с бестолковыми армиями, поспешно набранными из полувооруженных крестьян, но с Ганнибалом… который, состарившись в победах, наполнил Испанию, Галлию и Италию памятью о своих подвигах; который командовал столь же опытными войсками, закаленными в битвах и обладавшими сверхчеловеческой стойкостью, тысячу раз проливавшими кровь римлян…» Напряженность в Риме возросла, питаясь долгими годами вялой и почти бесцельной войны, в то время как теперь мысли всех римлян возбуждало зрелище двух полководцев, готовых к финальной смертельной схватке.

В Карфагене общественное мнение как будто бы разделилось поровну, питаемое, с одной стороны, непобедимостью и успехами Ганнибала, а с другой — мыслями о повторных победах Сципиона и о том, что только из-за него они потеряли позиции в Испании и Италии, как если бы он был «полководец, отмеченный судьбой и избранный им на погибель».

На пороге финальной фазы войны поддержка, моральная и материальная, предоставленная Ганнибалу карфагенянами, кажется, была в целом значительнее, чем поддержка, предоставленная Сципиону, — еще один гвоздь в крышку гроба распространенной исторической ошибки.

Положение Сципиона, как уже указывалось, было проверкой моральной силы командующего. Безопасность часто заключается в рассчитанной дерзости, и анализ военных проблем показывает с высокой вероятностью, что его марш вверх по реке Баграде имел целью, создав угрозу богатой округе, от которой зависело снабжение Карфагена, заставить Ганнибала двинуться на запад ему навстречу, а не к северу, на Карфаген. Этим тонким ходом он ставил под угрозу экономическую базу Карфагена и защищал свою собственную, одновременно заманивая Ганнибала подальше от его военной базы — Карфагена.

Дополнительная выгода заключалась в том, что движение приближало Сципиона к Нумидии, сокращая расстояние, которую Масиниссе пришлось бы пройти со своими ожидаемыми подкреплениями. Чем больше изучаешь этот маневр и размышляешь над ним, тем более мастерским кажется этот изощренный синтез принципов военного искусства.

Этот ход вызвал ожидаемый эффект, ибо карфагеняне послали Ганнибалу срочный призыв двинуться на Сципиона и вызвать его на битву. Хотя Ганнибал ответил, что сам выберет время для битвы, через несколько дней он двинулся от Хадрумета на запад и прибыл форсированными маршами к Заме. Затем он послал разведчиков на поиски римского лагеря и для выяснения его готовности к обороне — лагерь лежал в нескольких милях к западу. Трое разведчиков были схвачены, и, когда их привели к Сципиону, тот употребил совершенно новый образ действий. «Сципион был так далек от мысли о наказании шпионов, как это обычно делалось, что, напротив, приказал трибуну сопровождать их и показать все расположение лагеря. После этого он спросил их, хорошо ли офицер им все объяснил. Когда они ответили утвердительно, Сципион снабдил их провизией и эскортом и наказал в точности доложить Ганнибалу о том, что произошло». Великолепная надменность Сципиона была мастерским ударом по моральной цели, рассчитанным на то, чтобы убедить Ганнибала и его воинов, что римляне абсолютно уверены в себе, и, соответственно, возбудить в их душах сомнения. Эффект был еще усилен прибытием на следующий день Масиниссы с 6 тыс. конницы и 4 тыс. пехоты. Ливий заставляет их прибытие совпасть с появлением карфагенских шпионов и замечает, что у Ганнибала новые сведения не вызвали радости.

Следствием инцидента со шпионами было пробуждение человеческого интереса необычного рода. «По их возвращении Ганнибал был так восхищен великодушием и смелостью Сципиона, что возымел… сильное желание встретиться и поговорить с ним». Решив это, он послал вестника, передав, что желал бы обсудить с ним всю ситуацию. Сципион, получив послание, принял предложение, сказав, что он сам пошлет к Ганнибалу известие о месте и времени встречи. Затем он ликвидировал свой лагерь и перешел на другое место, близ городка Наррагара. Позиция была хорошо выбрана тактически, и питьевая вода находилась «на расстоянии броска дротика». Затем он послал сказать Ганнибалу, что готов к встрече. Ганнибал также передвинул свой лагерь поближе, заняв холм, безопасный и удобный во всех отношениях, кроме одного: лагерь оказался довольно далеко от воды, и люди серьезно страдали от жажды. Похоже, что Сципион успешно разыграл первый трюк в битве умов между вождями! И второй трюк тоже, ибо он обеспечил себе битву на открытой равнине, где его преимущество в коннице могло дать полную отдачу. Он был готов побить главный козырь Ганнибала.

На следующий день оба полководца вышли из лагерей в сопровождении небольшого эскорта и затем, оставив эскорт позади на равном расстоянии, встретились наедине, не считая того, что каждого сопровождал переводчик. Ливий предваряет рассказ о встрече замечанием, что здесь встретились «величайшие полководцы не только нашего времени, но и из всех, кого можно найти в истории прежних веков», — вердикт, с которым многие исследователи военной истории склонны будут согласиться и даже раздвинуть рамки истории на две последующие тысячи лет.

Ганнибал первым приветствовал Сципиона и начал разговор. Изложение его речи и речи Сципиона передает лишь общий смысл сказанного, и по этой причине, а также ввиду расхождений между различными авторитетами, лучше будет привести его не в буквальном виде, за исключением некоторых особенно ударных фраз. Ганнибал избрал своим главным мотивом изменчивость фортуны, которая, после того как он так часто почти держал победу в руках, теперь заставила его явиться добровольно, чтобы просить о мире. Какое странное совпадение, что именно с отцом Сципиона он встретился в своей первой битве, а теперь пришел просить мира к его сыну! «Не лучше ли было бы, чтобы римляне никогда не приобретали владений за пределами Италии, а карфагеняне — за пределами Африки, ибо оба народа так жестоко пострадали». Однако прошлое не исправишь, оставалось будущее. Рим видел вооруженного врага у самых своих ворот; теперь пришла очередь Карфагена. Не могли ли они прийти к соглашению, вместо того чтобы сражаться до горького конца? «Я сам готов к этому, ибо узнал на опыте, как обманчива фортуна и как легким движением весов она приносит изменения величайшего значения, как будто играет с маленькими детьми. Но я боюсь, что ты, Публий, и потому, что ты очень молод, и потому, что успех постоянно сопутствовал тебе и Испании и в Африке, ты, никогда не испытавший немилости Фортуны, не будешь убежден моими словами, как бы ни были они достойны доверия». Пусть Сципион увидит предупреждение в собственном примере Ганнибала. «Чем я был при Тразимене и при Каннах, ты являешься теперь… И теперь я здесь, в Африке, веду с тобой, римлянином, переговоры о безопасности моей и моей страны. Подумай об этом, прошу тебя, и не будь чрезмерно гордым». «… Какой разумный человек, спрашиваю я тебя, бросится навстречу такой опасности, какая стоит перед тобой теперь?» Случай в один час может стереть все, чего достиг Сципион, — пусть он вспомнит судьбу Регула, у которого тоже карфагеняне просили мира на африканской почве. Затем Ганнибал обрисовал свои мирные предложения: Сицилия, Сардиния и Испания окончательно отдаются Риму, и Карфаген ограничивает свои амбиции Африкой. В заключение он добавил, что если Сципион, после недавних событий, испытывает естественные сомнения по поводу искренности его предложений, то он должен помнить, что они исходят от самого Ганнибала, обладающего реальной силой, который гарантирует, что приложит все силы к тому, чтобы никто не пожалел о мире. Позднее Ганнибал доказал и свою искренность, и надежность его гарантии. Но в обстоятельствах момента и учитывая прошлое, Сципион имел все основания для сомнений.

В ответ на увертюру Ганнибала он указал, что легко жалеть о войне между двумя державами — но кто ее начал? Предложи Ганнибал эти условия, когда римляне еще не переправились в Африку, уйди он добровольно из Италии, — его предложения почти наверняка были бы приняты. Однако, несмотря на кардинально изменившееся положение, когда «римляне господствуют над открытой страной», Ганнибал предлагает условия более легкие, чем те, которые Карфаген уже принял в нарушенном договоре. Все, что он предложил, фактически — это уступить территории, которые уже находятся во владении римлян, и довольно давно. Бесполезно предлагать Риму такие пустые уступки. Если бы Ганнибал согласился на условия первоначального договора и добавил компенсацию за транспорты, захваченные в течение перемирия, и за насилие, учиненное над послами, тогда Сципион смог бы хоть что-нибудь положить перед своим советом. В противном случае «вопрос должен быть решен оружием». Эта краткая речь — жемчужина ясного и логического аргументирования. Ганнибал, очевидно, не сделал попытки развить свои первоначальные предложения, поэтому переговоры пришли к концу, и оба командующих удалились в свои лагеря.

Обе стороны понимали вес проблем завтрашнего дня: «Карфагеняне сражались за свою безопасность и господство над Африкой, римляне — за мировую империю. Найдется ли человек, который смог бы остаться равнодушным, читая рассказ об этой схватке? Никогда еще не было столь испытанных войск или столь счастливых и искушенных в военном искусстве полководцев, и никогда Фортуна не предлагала сражающимся армиям более великолепный победный приз» (Полибий). Но если приз был велик, велика была и расплата за поражение. Римляне, будучи побитыми, были бы изолированы в глубине враждебной страны, а гибель последней надежды вместе с карфагенской армией означала крах Карфагена. Командующие подчеркнули эти два фактора, когда на рассвете вывели свои войска для последнего испытания и сделали последние распоряжения.

Сципион выехал перед строем и обратился к своим людям с несколькими словами. Отчет Полибия, хотя по необходимости передавая только суть, а не точные выражения, настолько в духе характера Сципиона, что его стоит привести. «Вспомните наши прошлые битвы и сражайтесь как храбрые люди, достойные себя и своей родины. Держите перед глазами, что, если вы разобьете врага, вы не только станете неоспоримыми хозяевами Африки, но завоюете для себя и своей страны бесспорное господство и верховенство над остальным миром. Если же битва окончится несчастливо, павшие в битве найдут себе в смерти за свою страну прекраснейший памятник, а бежавшие с поля боя покроют остаток дней своих позором и бесчестьем. Ибо нигде в Африке вы не найдете убежища, а если вы попадете в руки карфагенян, каждому ясно, какая судьба ожидает вас. Я молюсь, чтобы ни один из вас не дожил до этой судьбы; теперь, когда Фортуна предлагает нам самую славную из наград, победим мы или ляжем мертвыми, неужели мы покажем себя столь трусливыми и низкими глупцами и из простой привязанности к жизни отринем величайшее благо и примем на себя величайшие беды! Идите же теперь навстречу врагу, перед вами две цели — победа или смерть. Ведь люди, охваченные таким духом, должны всегда одолевать своих противников, ибо идут в битву, готовые бросить жизнь смерти в лицо». Во время речи, говорит Полибий, «он держался так прямо и с таким радостным лицом, как будто победа была уже одержана».

На другой стороне Ганнибал приказал каждому командиру иностранных наемников обратиться к своим людям на их языке, воззвать к их жажде добычи и уверить в неминуемости победы ввиду присутствия его самого и войск, которые он привел с собой. Командирам карфагенских наемников он приказал напомнить людям о страданиях их жен и детей в случае римского завоевания. К своим собственным людям он обратился лично, напомнив им о семнадцатилетнем боевом товариществе и непобедимости, о победе при Требии над отцом нынешнего римского полководца, о Тразимене и Каннах, «битвах, с которыми предстоящую схватку не стоит даже и сравнивать». Он просил их нацелить глаза на неприятельскую армию и увидеть самим, что римляне уступают им числом и представляют собой вообще только осколок сил, которые они разбили в Италии.

В диспозициях обоих полководцев стоит отметить несколько деталей. Сципион поставил тяжелую римскую пехоту — он имел, вероятно, два легиона — в центре. Лелия с италийской конницей он поставил на левом крыле, а на правом крыле Масиниссу со всеми нумидийцами, конными и пешими; последние, вероятно, продолжали центр, а конница встала на внешнем фланге.

Тяжелая пехота была построена в обычные три линии: гастаты, принципы и триарии. Но вместо того, чтобы расставить их в обычном шахматном порядке, когда манипулы второй линии прикрывали интервалы между манипулами первой, он поставил манипулы второй линии прямо в затылок манипулам первой. Таким образом, между когортами образовались широкие живые коридоры.

Этим он достиг двоякой цели: создал средство против атаки карфагенских боевых слонов, которые могли смешать его ряды, а с другой стороны, облегчил работу собственной военной машины, дав застрельщикам возможность быстро делать вылазки и отступать в поперечные интервалы между манипулами. Этих велитов он разместил в продольных промежутках между манипулами первой линии, приказав им начать схватку и, если слоны будут теснить их, отступать. Даже их отступление он обставил специальными инструкциями, приказав тем, у кого будет время, бежать назад по коридорам и собираться в тылу армии справа, а тем, кто будет опрокинут, убегать вправо или влево, как только они отступят за первую линию, и двигаться по боковым проходам. Его мудрая предусмотрительность позволяла сберечь человеческие жизни, обеспечивала гладкое функционирование боевой машины и повышала наступательную мощь — истинное осуществление принципа экономии сил. Это можно считать прообразом нынешнего рассредоточения сил, ибо цель была такой же: снизить эффект вражеского обстрела, создавая пустые интервалы, и уменьшить цели, рассредоточив людей. Разница только в том, что снаряды Ганнибала были живые, а не железные.

У карфагенянина было восемьдесят слонов — больше, чем в любой из прежних битв, — и, чтобы устрашить врага, он поставил их перед своим фронтом. Поддерживали их в первой линии лигурийские и галльские наемники, смешанные с балеарскими и мавританскими легкими войсками. Это были войска, которые отправил домой Магон, числом около двенадцати тысяч, и думать, что весь этот отряд состоял из легких войск, — общая историческая ошибка.

Во вторую линию Ганнибал поставил карфагенских и африканских наемников, а также македонский отряд; в целом их силы, вероятно, превышали силы первой линии. Наконец, собственные войска Ганнибала образовали третью линию, отстоявшую более чем на двести ярдов от остальных, — очевидно, чтобы держать их нетронутыми в резерве и уменьшить риск втягивания в общую свалку до приказа командира. На флангах Ганнибал поставил конницу: нумидийских союзников — на левом, а карфагенских конников — на правом. В целом его силы, вероятно, превышали 50 тыс., достигая, возможно, 55 тыс. Силы римлян не столь ясны, но, если мы допустим, что каждый из двух легионов Сципиона был удвоен за счет равного числа италийских союзников, и добавим к ним 10 тыс., которые привел Масинисса, мы получим численность в 36 тыс., если легионы были полного состава. Вероятно, их было меньше, ибо какие-то потери были понесены в ходе начальных операций, после оставления базы.

Первая фаза. Битва началась, после предварительных стычек между нумидийскими конниками, с приказа Ганнибала вожатым слонов атаковать римскую линию. Сципион быстро побил козырь противника: оглушительный рев труб и рожков внезапно раздался по всей линии. Резкий и мощный звук так напугал слонов, что многие из них сразу же показали хвост и бросились назад, на свои собственные войска. Особенно плохо было на левом фланге, где они смешали нумидийскую конницу — лучшую кавалерию Ганнибала, — как раз когда она пошла в атаку. Масинисса тут же ухватился за золотой случай, приказав идти в контратаку, которая, разумеется, опрокинула дезорганизованного противника. С Масиниссой, висящим у них на плечах, они были прогнаны с поля боя, оставив карфагенский левый фланг без прикрытия.

Остальные слоны вызвали замешательство среди велитов Сципиона, которых атака застала перед фронтом. Но предвидение, обеспечившее «коридоры» и предусмотревшее метод отступления, оказалось оправдано результатами. Ибо слоны избрали путь наименьшего сопротивления, предпочтя проникать в коридоры, вместо того чтобы атаковать спаянные ряды тяжелых пехотных манипул. Забежав в коридоры, велиты, спрятавшиеся в поперечных проходах, осыпали их стрелами с обеих сторон. Такой прием оказался слишком горячим, чтобы слоны стали мешкать, когда ворота бегства стояли широко открытыми. В то время как некоторые из них бросились вперед, безвредно пройдя насквозь римскую армию и оказавшись в пустом тылу, другие были прогнаны из линий и бросились в сторону карфагенского правого крыла. Здесь римская кавалерия встретила их дождем дротиков, тогда как карфагенская кавалерия не могла следовать ее примеру, — так что слоны, естественно, устремились в более приятную сторону. «Именно в этот момент Лелий, воспользовавшись замешательством, вызванным слонами, атаковал карфагенскую конницу и обратил ее в паническое бегство. Он преследовал ее так же плотно, как это делал Масинисса». Оба фланга Ганнибала оказались обнаженными. Решающий маневр битвы при Каннах был повторен, но против его изобретателя.

Поистине Сципион был настоящим художником в применении тактических «бумерангов»: при Заме, как при Илипе, его предвидение и искусство обратили лучшее оружие противника против него самого. Насколько решающей могла оказаться атака слонов, видно из паники, которую они вначале посеяли среди велитов.

Вторая фаза. Тем временем пехота обеих армий «медленно и в грозном порядке надвигалась друг на друга», причем Ганнибал удержал собственные войска на их начальной позиции. Издав римский боевой клич с одной стороны и разноязычные крики с другой — разноязычность ослабляла дух, — линии столкнулись. Вначале галлы и лигуры имели преимущество; они лучше владели оружием и двигались быстрее. Но римский фронт остался непрорванным и весом своего компактного строя оттеснял врага, несмотря на потери. Сказался и другой фактор: в то время как передовых бойцов Рима ободряли крики из задних рядов, идущих на помощь, вторая линия Ганнибала — карфагеняне — не смогла поддержать галлов, но держалась позади, опасаясь смешать ряды. Галлы, которых упорно оттесняли назад, чувствуя, что их бросили в беде собственные соратники, повернули и побежали. Когда они пытались найти убежище во второй линии, их отбрасывали карфагеняне, которые, повинуясь вообще-то здравому, но в данных обстоятельствах, быть может, ошибочному военному инстинкту, стремились избежать любого беспорядка, который позволил бы римлянам прорвать их линию. Измученные и деморализованные, многие галлы пытались найти брешь в карфагенских рядах, но последние показали, что храбрости им хватает, и отогнали их.

В короткое время остатки первой линии были рассеяны полностью или исчезли за флангами второй линии. Последняя подтвердила свои боевые качества, отбросив назад также и римскую первую линию — гастатов. В этом им помогло то, что земля, усеянная трупами, была скользкой от крови, и ряды атакующих римлян смешались. Даже принципы заколебались, когда увидели, что первую линию так решительно отбросили назад, но офицеры ободрили их и мгновенно бросили вперед, чтобы спасти положение. Подкрепление решило дело. Сжатая со всех сторон — ибо римский фронт был длиннее и охватывал ее, — карфагенская линия была разрезана на куски. Уцелевшие бежали к отдаленной третьей линии, но Ганнибал, продолжая беречь от бегущих выстроенный фронт, приказал первым рядам своей «старой гвардии» выставить копья, как барьер, и беглецам пришлось отступать на фланги и открытое пространство в тылу.

Третья фаза. Теперь занавес поднялся практически над новой битвой. Римляне «добрались до своих истинных противников — людей, равных себе по характеру оружия, по военному опыту, по славе побед…». Слова Ливия есть дань ожесточенности и долго не определявшемуся исходу предстоящей схватки и показывают, что лгут те, кто говорит, что «старая гвардия» Ганнибала была только тенью самой себя в дни Тразимена и Канн.

Римляне имели моральное преимущество, уничтожив две первые линии и разогнав кавалерию и слонов, но теперь перед ними стоял плотный и свежий строй в 24 тыс. ветеранов под прямым начальством самого Ганнибала. И ни один человек в истории не демонстрировал больше динамизма, передавая свою решимость войскам.

Римляне также получили, наконец, численное преимущество — правда, небольшое: Полибий говорит, что «силы были почти равны», а в реальности еще меньше, чем казалось. Ибо в то время как третья линия Ганнибала была свежей, на стороне Сципиона только триарии не были в схватке, а они составляли только половину гастатов или принципов. Далее, велиты пострадали так сильно, что их пришлось вывести в резерв, а кавалерия покинула поле боя, занятая преследованием. Поэтому невероятно, чтобы Сципион имел для последнего удара больше 18–20 тыс. пехоты — минус потери, которые эта пехота уже понесла.

Его следующий шаг характерен для этого человека — для его холодной расчетливости даже в разгар кризиса в битве. Перед лицом гигантской живой стены — такими должны были казаться карфагеняне, выстроенные фалангой, — он звуками труб отзывает свои передовые отряды, и они демонстрируют дисциплину, повинуясь, как стая тренированных гончих. Затем, перед лицом врага, стоящего на расстоянии меньше полета стрелы, он не только реорганизует свои войска, но перестраивает их! Проблема состояла в следующем: против первых двух вражеских линий римский фронт, построенный реже, чем плотно сомкнутая фаланга, и с интервалами, был длиннее, что позволяло охват флангов противника. Теперь, против удвоенных сил, фронт был, вероятно, короче, чем у Ганнибала. Оценка Сципиона, очевидно, включала этот фактор, а вместе с ним и два других. Во-первых, чтобы сосредоточить ударную силу метательных снарядов для финального усилия, требовалось построить свою линию возможно плотнее, и это можно было сделать, поскольку больше не было ни нужды, ни преимущества в сохранении интервалов между манипулами. Во-вторых, поскольку конница могла вернуться в любой момент, ортодоксальное построение в глубину не давало преимущества, и принципов и триариев можно было использовать в качестве подкрепления и прямой поддержки передовой линии. Удар должен был быть возможно более сконцентрированным во времени и возможно более широким по фронту, вместо серии атак.

Мы видим поэтому, что он приказывает своим гастатам сомкнуться и образовать сплоченный центр без интервалов. Затем он выдвигает по краям сомкнутый строй принципов и триариев и охватывает фланги противника. Его боевой порядок справа налево представляет собой теперь непрерывную линию: половина триариев, половина принципов, гастаты, вторая половина принципов и вторая половина триариев. Он еще раз охватывает вражеский фронт. Для британских читателей новый строй Сципиона, рожденный вспышкой гения в разгар рокового столкновения, представляет особый интерес. Ибо здесь родилась «линия», которую обессмертили война в Испании и Ватерлоо, здесь Сципион на две тысячи лет предвосхитил Веллингтона, открыв ту истину, что длинный и разреженный фронт есть построение, которое позволяет развить наибольшую огневую мощь, что закон экономии сил осуществляется путем ввода в игру огня — идет ли речь о пулях или дротиках — в наибольшей возможной мере.

Задачей пехоты Сципиона в финальной фазе было сковать силы Ганнибала, подставив их под решающий удар конницы. Для этой задачи сила и ширина натиска были важнее всего. Сципион перестраивал войска обдуманно и неторопливо — чем дольше мог он оттянуть финальную схватку, тем больше времени он выигрывал для возвращения своей кавалерии. Лелий и Масинисса вряд ли ушли в преследовании слишком далеко, забыв о давлении на римскую пехоту и о плане Сципиона. Полибий говорит, что, когда пехотинцы столкнулись, «исход долго оставался сомнительным, люди падали там, где сражались, пока Масинисса и Лелий не прибыли по велению судьбы в нужный момент». Удар конницы в тыл врага решил исход боя, и, хотя большинство воинов Ганнибала с мрачной решимостью сражались до конца, они были перебиты в рядах. Из тех, кто обратился в бегство, лишь немногим удалось бежать, и первые беглецы ушли не далеко, ибо конница Сципиона затопила всю широкую равнину, на которой негде было укрыться от преследования.

Полибий и Ливий согласны в оценке потерь карфагенян и их союзников в 20 тыс. убитых и почти в 20 тыс. пленных. С другой стороны, как говорит Полибий, «пало более тысячи пятисот римлян», а Ливий — что «победители потеряли не менее двух тысяч убитыми». Расхождение объясняется словом «римляне», ибо Ливий явно включает в оценку потерь союзные войска. Историки обычно считают эти цифры заниженными, говоря, что в древних битвах всегда преуменьшались потери победителя. Ардан дю Пик, глубокий и искушенный мыслитель, показал ошибку таких историков. Даже в сегодняшних сражениях побежденная сторона несет самые тяжелые потери после того, как исход решен, ибо начинается истребление беспомощных дезорганизованных людей. Насколько же больше должна была быть эта диспропорция, когда еще не существовало винтовок и пулеметов, берущих начальную дань с победителей? Пока строй оставался нерушимым, потери были относительно невелики, но стоило ему рассеяться, начиналась бойня.

«Ганнибал, ускользнув в суматохе с несколькими всадниками, примчался в Хадрумет, не покинув поля боя, пока не исчерпал все средства, перед битвой и во время нее. По словам Сципиона, он управлял войсками в тот день с редким мастерством» (Ливий). Полибий также не скупится на похвалы: «Ибо, во-первых, путем переговоров со Сципионом он попытался сам, в одиночку разрешить спор, показав в нем, что, помня о своих прежних успехах, он не доверял фортуне и полностью сознавал роль, что неожиданность играет на войне. Далее, когда он предложил битву, он так все устроил, что ни один командир не построил бы лучше свои войска для битвы с римлянами, чем Ганнибал в этом случае. Римский боевой строй очень трудно прорвать, ибо он без перестройки позволяет каждому солдату отдельно и вместе с товарищами повернуть фронт в любом направлении: манипулы, ближайшие к опасному месту, поворачиваются к нему одним движением. Оружие также дает солдатам защиту и уверенность в себе, благодаря размерам щита и прочности меча, выдерживающего повторные удары… Ганнибал принял против этого все меры, какие были в его власти, и вполне мог рассчитывать на победу. Он поспешно собрал множество слонов и выстроил их перед фронтом в день битвы, чтобы повергнуть врага в панику и взломать его ряды. Он поставил наемников впереди, выстроив позади них карфагенян, чтобы утомить римлян перед решающей схваткой и притупить их мечи… а также принудить карфагенян, зажатых спереди и сзади, держаться стойко и драться, говоря словами Гомера, так, чтобы даже трусливый был вынужден биться».

«Самые сильные и стойкие свои войска он держал позади, на необычном расстоянии, чтобы, наблюдая и предвосхищая издалека ход битвы, они могли со свежими силами и бодрые духом повлиять на ее исход в нужный момент. Если он, который еще ни разу не терпел поражений, приняв все возможные меры, чтобы обеспечить победу, все же не добился ее, мы должны простить его. Ибо бывают моменты, когда Фортуна противодействует планам доблестных мужей, и иногда, как говорит пословица, „храбрый человек встречает другого, еще храбрее“, как это и случилось с Ганнибалом».

Используя эту пословицу в смысле, в котором явно употребил ее Полибий, мы выносим наш краткий вердикт по поводу этой битвы: мастер войны встретил лучшего мастера. Ганнибалу противостоял не Фламиний и не Варрон. Не прежний римский военачальник, консервативный и неискушенный в «высоких тонкостях военного искусства», подобный тем, что первыми встретили Ганнибала в Италии, глухие ученики на его поучительных уроках подставляли ему услужливо цели для решающего удара. При Заме он встретил полководца, который видел, что превосходство в коннице — козырная карта битвы; гениального дипломата, который давно обратил Ганнибалов источник вербовки конных воинов на пользу себе; мастера стратегии, который выманил врага на поле битвы, где его новые силы могли полностью развернуться и компенсировать численную слабость других родов войск.

Едва ли какой-либо командир так блестяще иллюстрировал смысл избитой фразы «захватить и сохранить инициативу». Со дня, когда Сципион отбросил мнение Фабия, этот памятник ортодоксии, и, вместо «главных вооруженных сил противника»,[4] избрал целью Карфаген, он заставлял врага плясать под свою дудку. Мастер в умственной сфере, он добился морального распада в стане противника, вымостив себе путь к конечной цели — его низвержению — и в материальной сфере.

Результат этот менее замечателен, чем способ его достижения. Сципион почти уникален в том, что как тактик он был таким же совершенным художником, как в стратегии. О немногих военных вождях можно сказать, что их тактическое мастерство равнялось стратегическому, и наоборот. Иллюстрацией является Наполеон. Но в этой битве Сципион достиг того равновесия и сплава умственных, моральных и физических сил, которые выделяют его на страницах истории. На поле битвы при Заме Сципион не только показал способность нейтрализовать каждый замысел Ганнибала, но и обратил собственное оружие последнего против него самого, поразив его насмерть. Перелистаем страницы истории — и мы не найдем другой решающей битвы, где два великих полководца сделали все, что умели и могли. Арбела, Канны, Фарсал, Брейтенфельд, Бленгейм, Лейтен, Аустерлиц, Йена, Ватерлоо, Седан — все они испорчены неумением или невежеством с одной или другой стороны.