"Мужской день" - читать интересную книгу автора (Минаев Борис)ПЬЯНЫЙ МАГАЗИНСтоял этот пьяный магазин напротив Краснопресненского универмага. Там, где теперь «Макдональдс». Когда-то в магазине этом продавали, я помню, даже живую рыбу. Ну, не совсем живую, конечно, скажем так, свежую. Ее специальным сачком вылавливали из мраморной ванны с мутной водой. И плюхали прямо на железные весы. Продавец с отвращением держал эту рыбу старыми перчатками. Я этого видеть не мог и отворачивался. Кроме того, здесь же рубили мясо. Этого я тоже видеть не мог и тоже отворачивался. Помню, что на специальном разделочном месте (типа плахи, на которой рубят головы) всегда валялись красные мясные крошки. И был воткнут топор невероятной величины. Но самым лучшим в пьяном магазине считался не мясной, не рыбный, не бакалейный и не молочный, а вино-водочный отдел. От этого магазин, видимо, и получил в народе свое название. Честно говоря, мне этот отдел тоже очень нравился. Всю здешнюю продукцию я всегда рассматривал с огромным интересом. И вот что там продавалось. Темно-зеленые поллитровые бутылки с минеральной водой – «Ессентуки» и «Боржоми». Простые водочные бутылки с яркими веселыми этикетками. Скромные и дорогие коньячные бутылки – коричневые, с золотистыми звездочками. Больше всего мне нравились бутылки с красным вином. Темно-зеленые. Особенно «Саперави» – низкие и пузатые емкости. Все вино было разного цвета – розовое, алое, темно-коричневое, кровавое. Пластиковых бутылок тогда еще не было совсем. Люди подолгу стояли с авоськами, наполненными пустой стеклянной тарой. Очередь довольно громко позвякивала и тихо переговаривалась. Было душно. Моя мама терпеть не могла эту вино-водочную очередь. Она стояла здесь только по крайней необходимости с напряженным выражением лица. И я ее понимал. В этой очереди всегда были очень сильные запахи. Иногда – очень сильные выражения, от которых я мучительно краснел. Тогда мама принималась отчитывать кого-то чуть дрожащим от гнева голосом. А меня отсылала постоять на улице или возле кондитерского отдела. Происходило это так: – Ну как вам не стыдно? – говорила мама. – Тут же дети! Пьяницы, как правило, несколько тушевались, но самые напористые сразу начинали давать отпор: – А что дети! Что дети! – кричали они, распихивая всех скромно тушующихся локтями. – Что ж теперь, и слова сказать нельзя? Уже и дети таких слов не знают? Тогда нечего их Мама бледнела – но держалась твердо. – Вы на меня не кричите! – твердо говорила мама. – Хотите, чтоб я милицию вызвала? Очередь нехорошо затихала и начинала глядеть на маму очень враждебно. Начинался сильный ропот, гневные выкрики, и какой-нибудь самый нервный пьяница уже пробирался поближе, чтобы высказать самое наболевшее, – как вдруг продавщица из-за прилавка перекрывала этот ропот и нервный шум страшным зычным голосом: – А ну, тишина! Работать не дают! Вам чего, гражданка? Давайте я вам без очереди отпущу! Впрочем, такое случалось крайне редко. Порядок в самой очереди все-таки соблюдался. Гораздо хуже было с порядком в плохо освещенных местах – возле прилавка, или на углу, у выхода из магазина, или со стороны заднего двора, с улицы Заморенова. Там вечно стояли мелкие группы возбужденных людей, которые нервно пересчитывали деньги, о чем-то спорили, сильно махали руками. Мама очень боялась ходить мимо этих мелких групп, особенно в темноте. – Как дадут по голове, и помолиться не успеешь! – в сердцах говорила она, когда темными весенними вечерами мы с ней шли домой, купив в пьяном магазине что-то по крайней необходимости. Но миновать этот проклятый магазин нам обычно никак не удавалось. Ведь он был дежурный и работал до десяти вечера, а все остальные магазины – только до семи! – Ну вот именно в дежурном надо водку продавать, – сердилась мама. А мне, как я уже говорил, почему-то нравилось ходить с мамой именно в этот отдел и в этот магазин. Почему-то я этих пьяниц почти нисколечко не боялся. Если только совсем чуть-чуть. Зато и таких людей я нигде и никогда больше не видел. Описать их в нескольких строчках, конечно, совершенно немыслимо. Ведь некоторые писатели тратят на это целую жизнь. А у меня такой возможности нет. Да и такого желания тоже. Опишу поэтому лишь два коротких эпизода, в которых я сам принимал некоторое участие. Однажды, выходя темным весенним вечером из пьяного магазина, мы с мамой решили поднять с земли человека. Из головы у него сочилась кровь, и мама вдруг испугалась, что он помрет. Между тем, действительно, человек этот лежал на асфальте совсем как мертвый. «Чего тогда стараться, если он уже умер?» – как-то нехорошо, помню, подумал я. Мама стала трясти этого слегка помертвевшего гражданина за плечо. – Гражданин! – кричала она. – Товарищ! Друг! Эй, вы! Вставайте, у вас кровь, между прочим, из головы хлещет! Люди входили и выходили, и никто не хотел обращать на героический подвиг мамы никакого внимания. – Небось думают, что это я мужа домой тащу! – горько сказала мне мама. – Вот идиоты! Мама подошла к какому-то дядьке и довольно смело сказала: – Помогите поднять! Вон у человека кровь из головы хлещет! – Чего? – сказал человек, и мама отшатнулась. – Господи, – прошептала она. – Прям не знаешь, куда бежать в такой ситуации. А вдруг правда помрет? Пошли, что ли, за милиционером, Лева? Я молча кивнул. Честно говоря, мне было сильно не по себе. Проще говоря, я боялся. Дул ветер. Мама держала в руках довольно тяжелую сумку с продуктами нашего с папой питания и искала глазами хоть какого-нибудь милиционера. Мимо, если мне не изменяет память, проходила какая-то женщина, тоже с сумкой. – Помогите, а? – жалобно попросила мама. – Вон у него кровь как идет. Страшно же. – Да пьяный он! – в сердцах промолвила женщина. – Не видите, что ли? Куда его тащить? Он же дороги никакой не разберет. Вдруг из магазина вышел милиционер. Мама кинулась сразу к нему. Он долго и внимательно ее слушал, потом подошел к пьяному и сильно хлопнул его по ушам три раза. А потом брезгливо вытер ладонь мятым платком. Пьяный зашевелился, начал рычать и ругаться. – Возьмите его! – сказала мама. – А то он раненый какой-то. Может, ему медицинская помощь срочно нужна, я же не знаю. – А вы уверены, что он вам потом спасибо скажет? – хмуро спросил милиционер. – Ну тогда я не знаю! – сердито сказала мама. – Пусть, значит, так лежит, истекая кровью? Милиционер начал тереть этому слегка ожившему уши. И опять по ним хлопать. Уши у пьяницы стали красные и какие-то дряблые. Но ничего не помогало. – Ладно, сейчас наряд пойду вызывать! – хмуро пообещал милиционер и ушел. Мама с непонятной для меня жалостью посмотрела на пьяного. Это был крупный мужчина, с жесткими черными волосами, в красной рубашке и странном бархатном пиджаке. – Может, артист какой-нибудь? – подбодрила мама сама себя. Вдвоем мы все-таки подняли этого тяжелого человека и прислонили его к стене. Он медленно и неохотно открыл глаза. – Идите отсюда куда-нибудь! – сказала мама. – А то вас сейчас в вытрезвитель заберут. И вот вам платок, а то у вас кровь из головы идет. Прижмите хотя бы к ране. Ну прижмите, прижмите... Он стоял и качался у стены. Мы уже пошли домой. Как вдруг человек хрипло крикнул: – Женщина! Мама обернулась. Он качался, но все-таки уже стоял. – Отведите меня домой. А? – Не могу, – просто сказала мама. – Я с ребенком. – Ну и иди на ...! – глухо сказал человек. Мама повернулась и пошла, держа меня за руку. И я видел, как она плачет. Тихо плачет, не утирая слез. Ветер нес желтые и красные листья нам навстречу. А фонарь освещал надпись. Мою любимую надпись: «Осторожно, листопад!». Второй случай был попроще. Мы с мамой отстояли длинную очередь в вино-водочном отделе. И мама попросила «Алазанскую долину». Это тогда была большая редкость. Даже некоторые пьяницы побогаче брали это грузинское вино – отнести домой. Для какого-нибудь праздника. Бутылка стоила три рубля шестьдесят семь копеек. Когда мама наконец подошла к прилавку, то выяснила, что ей не хватает двадцати пяти копеек. Очередь сильно заволновалась. – Ну сбегай домой, мать! – кричали одни. – Мы тебя потом без очереди пропустим! – Да уж, пропустите вы! – жаловалась мама каким-то растерянным голосом. – Это вы сейчас такие добрые. Знаю я вас. – Мадамочка, раньше надо было думать! – злорадно закричал кто-то высоким голосом. – Освободите жизненное пространство! – Да я вам принесу! – пыталась уговорить мама продавщицу. – Я тут рядом живу! Но продавщица была почему-то непреклонна: – А почем я знаю! Почему я из своего кармана должна выкладывать? Вас много, а я одна! Видимо, для нее это было принципиально – не давать в долг чужим. – Господи, ну что же делать? – говорила мама почти в слезах. – Нечего вам И вдруг чья-то рука протянула маме двадцать копеек и еще пятак. Мама со слезами благодарности приняла эту добрую руку. – Я вам отдам! Отдам обязательно! Скажите ваш адрес или телефон! – причитала она. – Да не надо, чего там! – сказал кто-то и стыдливо отвернулся. Все посмотрели на него с неодобрением. А кто-то крикнул: – Кость, а мне добавь! И вся очередь страшно захохотала. Продавщица шепнула: – Давайте я вам в бумагу заверну. А то у вас банки стеклянные, я вижу. Разобьете еще. Дома мама дрожащими руками развернула толстую, рваную по краю коричневую оберточную бумагу и вытащила на свет красивую бутылку «Алазанской долины» с непонятной грузинской вязью на синей этикетке. Этикетка, правда, слегка покосилась, но вино все-таки таинственно блеснуло где-то там, в глубине посудины. – Эх! – сказала мама. – Сима, давай откроем? – Ты что? – удивился папа. – Ты же на день рождения купила? – Хочу выпить! – упрямо сказала мама и начала искать штопор. Теперь, когда таких магазинов практически уже не стало, я вдруг понял, что имели в виду его постоянные посетители, когда кричали моей маме: – Вы нам Это место – в грязных опилках зимой, в пыли летом, в лужах и слякоти осенью и весной – было их домом, их планетой. Они приходили сюда всегда. Здесь на их лицах горел огонь веселья, тоски и радости. Здесь они дрались. Здесь порой засыпали навсегда. Здесь был их рай. Больше никогда я не видел так близко этих людей – и в таком количестве. Со всеми их ужасными лицами, ужасными словами и ужасными отношениями. Были похожие магазины, но я старался туда просто не заходить. А проходя мимо нашего – убыстрял шаг. Практически не поднимал пьяных. И всегда точно знал, сколько у меня осталось денег. Но до сих пор я вспоминаю пьяный магазин с чувством щемящей грусти. Как будто мне хочется еще хоть раз постоять рядом с ними. Зайти и посмотреть. Но его больше нет. Может быть, и слава богу. Я захожу в «Макдональдс» и беру мороженое с клубничным наполнителем. Стакан кока-колы, кусочки куриного филе с соусом карри и пакет картошки по-деревенски. Потом ем все это и давлюсь. Давлюсь и думаю: зачем я сюда пришел? Мне же даже не по пути. |
||
|