Владислав Былинский
Конструктор сущностей

Каждый человек -- зародыш Вселенной. Реинкарнационное колесо несется к Большому Взрыву, раскидывающему семена миров по космической целине. Человек в равной степени не способен постичь вечность, заложенную в его хромосомах, -- и бесконечность изначального языка, которую тщатся выразить бессильные человечьи слова: ребенок, изумляясь миру, чертит на листке бумаги какие-то кривульки; верный пес, страдая, хочет поговорить по душам с хозяином.

Но человеку разрешено видеть скрытое, понимать недосказанное, помнить несуществующее. Человек рождает Созерцателя, Толкователя, Летописца.

Мир без Созерцателя -- закрытая книга.

Мир без Толкователя -- блуждает без цели меж звезд.

Мир без Летописца -- не имеет знака на картах вселенной.

Поэтому человек и обязан стоять в центре мира.

Становиться его подмастерьем.

Мастером.

Демиургом.

Пять затворенных дверей на лестничной площадке. Одна из них -- дощатая, прочная, покрытая светло-коричневым лаком -- по всей видимости, заслуживала внимания. Человек в штатском -- молодой, худощавый, ладный, рост выше среднего, волосы темные, прямые, глаза серые, особых примет не имеется -- смотрел на дверь сосредоточенно и с явным интересом. Затем он перевел взгляд на мокрые следы, которые начинались от этой двери. Кто-то совсем недавно босиком, прямо из ванны, выскочил из квартиры, шагнул вперед -- и исчез.

Человек в штатском оказался здесь не случайно. Будучи полевым агентом службы Обнаружения Мутаций и Общего Надзора, он занимался выявлением и пресечением нежелательных контактов. Контакты в Надзоре толковались расширительно, охватывая любые известные -- и даже не очень известные -- иррациональные или нелегальные воздействия на человека. Поэтому сотрудник Надзора, носивший имя Богун, был обучен вовремя подмечать необычайное. За последние годы необычайное распространилось по всему миру и стало для его организации крайне неприятной обузой.

Стараясь двигаться бесшумно, он подошел к двери. Прислушался: ни звука. Он мог ошибиться этажом, но следы… Свежие, отчетливые мокрые следы. Воздух сухой, через несколько минут они исчезнут. Он почти успел застать феномен.

Богун нажал на кнопку звонка. Никакого отклика. Прекрасно. Поставил чемоданчик у стены возле лифта, спустился на несколько ступенек. Окно, выходящее во двор, мутно глядело на площадку подбитым глазом. Придется ждать. Он умел ждать. Ожидание следовало заполнить чем-нибудь. Например, можно было курить. Или делать вид, что куришь. Ожидая, он никогда не пытался для отвода глаз изображать какую-нибудь целенаправленную деятельность, представляясь инспектором жилбылкома или мастером по антеннам. Он считал такой маскарад неэффективным и опасным, хотя и знал, что кое-кто практикует подобные методы; но подобные методы слишком обязывают. Необходимо держать в памяти множество подробностей, составляющих легенду, в противном случае неизбежны проколы.

Подходя к подъезду, он обратил внимание на желтые разводы в снегу: здесь часто выгуливали собак. Не нужно быть мудрецом, чтобы сделать вывод об относительной обеспеченности жильцов квартала. Одна из таких собак, сопровождаемая худеньким подростком в ушанке, дубленке и толстых сапогах с подогревом, не отрываясь, смотрела сквозь стекло на Богуна. Конечно, Богуна она не могла увидеть. Собаки иногда чувствуют феномен. Подросток, типичный маменькин сынок, отпустил поводок, и пес лениво затрюхал к ряду открытых мусорных баков, благоухающих на всю вселенную.

Его обнаружит каждый, кто поленится воспользоваться лифтом. Выглянет кто-нибудь из любой квартиры, отметит его топтание на месте, и спустя полчаса-час начнутся вопросы, подозрительные взгляды, косые полуулыбки. Проще всего отмалчиваться, не давая ни малейшего повода к выяснению обстоятельств его пребывания здесь. Не самый лучший наблюдательный пункт, но что поделаешь. Отсюда, по крайней мере, хорошо просматривается пешеходная полоса, ведущая к подъезду.

Визг лифта и хлопанье дверей внизу; изредка -- голоса с этажей, быстрые -- вдогонку уходящим -- неразборчивые фразы; телевизионные вопли из ближних квартир. В широком окне -- заснеженный двор. Отлично видны идущие люди. Они, как правило, приближаются и сворачивают вправо, огибая дом. Тот, кто не свернул, обозначается в акустической картине гулким эхом шагов: это жилец дома, или визитер, или человек по вызову. По звучанию шагов легко составить впечатление, -- может быть, ложное, -- о вошедшем; звучание шагов, как правило, очень индивидуально и может свидетельствовать не только о физических данных, но и о характере человека. Мерный ход навьюченного вола, быстрое цоканье пугливой козочки, беззаботное шлепанье прогуливающегося тюленя, вкрадчивая шакалья поступь. И бесшумный стремительный бег лютого волка.

Богун наблюдает входящих в подъезд. Если не отвлекаться, следить за ними, то заранее знаешь, чьи шаги. Отвлекаться ему не следует; с другой стороны, глупо тратить внимание на случайных прохожих. Нужно сохранить свежесть восприятия. Ни к чему уставать от бесполезного созерцания лиц, одежд, жестов, от текущей сквозь двор пестрой толпы. Людей много, необычайно много. Спешат, сосредоточено обминают раскрасневшихся лыжников. Кукуют три кумушки спелых лет; ходит кругами потерявший всякие ориентиры дедуган; лихо носится детвора. С крыш валится снег и взметает белые фонтанчики рядом с подъездами. Оттепель. Народ ощущает близкую весну. Пора бы. Задерживается что-то весна.

Рядом щелкнул замок. Он, не оборачиваясь, достал из пачки сигарету, размял ее: так делают курильщики. Покрутил в руках зажигалку. Тишина. Его невозможно увидеть через глазок, но можно услышать или почуять.

Как им удается исчезать и появляться где заблагорассудится? Семиух полагает, будто механизм переноса -- обычный межпространственный прокол, чудесным образом подвластный психомутантам. Железа телекинеза, силовой вихрь в сверхпроводящей крови. Семиух -- дурак. Не объясняй необъяснимое…

Так, а куда спешат эти граждане?

Богун увидел их издали. Они привлекли его внимание стремительностью хода. Они шли на сближение, как тройка истребителей в белом туманном небе. Двое друг за дружкой выкатились из-за угла соседнего дома: куртки из толстой кожи, сумки из толстой кожи, рожи из толстой кожи. Третий выдвигался от магазинов, он топал целеустремленно и будто не замечал сподвижников; все -- даже куртка -- на нем выглядело иначе, классом повыше. Если первый из них был просто откормленным мордатым кабанчиком, а его напарник -- мускулистым и норовистым жеребцом, то этот, при всей своей щуплости и нервной подвижности, все-таки казался тихим злым крокодилом.

Внезапно вся троица, так и не сойдясь вплотную, а лишь обменявшись незаметными кивками, изменила курс: путь их пролегал по школьному двору. Богун догадывался, кто это, и подозревал, что вслед за ними здесь возникнут и другие, но не слишком обеспокоился. Он отметил вторичное появление долговязого субъекта, который не знал, чем заняться, и бесстыже заглядывался на школьниц, вовсю оголивших лапки по случаю наметившейся весны.

Неужели и этот хмырь в деле? Не похоже: слишком уж глупо ведет себя.

Грегор говорил: я их люблю в том возрасте, когда уже все при них, но они еще об этом не догадываются. Грегор -- почему его слова не вызывают ни стыда, ни противления? -- сиял самодовольной рожей и распространялся о молоденьких девочках. Ни намека на сальность, ни следа бахвальства: Грег искренне считал, что любить девушек самой первой нежной свежести -- его призвание и долг. Его аргументы приводили к непреложному выводу: обязанность каждого порядочного семьянина -- не мешкая, совратить малолетнюю. Грегора убили в прошлую пятницу на автостоянке в Ролевом Парке. А ведь Грега убить -- что в пятку Ахиллесу попасть.

Вот еще некто пешим ходом по лестнице двигает. Придется дым вдыхать и с посторонними раскланиваться…

Не объясняй необъяснимое, Семиух, не смеши солидных, книги читавших физиков-фундаменталистов. Проще поверить в наведенную галлюцинацию или дистанционное внушение. Стоит, например, рядышком на площадке голенькая девочка, благоухает шампунем, растирается, дрожа от холода, -- и никто ее не видит. Внушила, что невидима она, ну что с ней сделаешь? Версия внушения поясняет сразу все: феномен переноса, явления постприсутствия и квазисуществования… никак не запомнить, в чем, все-таки, различие между квазисуществованием и постприсутствием? Да и не найдете вы, на самом деле, никаких особых различий. Чем меньше знаем -- тем больше терминов выдумываем…

Внушением легко объяснить вообще что угодно. Поэтому и не рассматривают его всерьез хладнокровные разумники-аналитики. Неинтересны им простые объяснения.

Появился мальчик лет двенадцати. Мальчик очень аккуратно, отсчитывая движения, не позволяя себе лишнего мышечного всплеска, стремительно скакал по ступенькам вниз. Потрясающая координация у ребенка. Спортсмен, поди. Юные спортсмены обычно выглядят старше одногодок. На пролет он тратил три скока. Затем поворот, два скока, поворот, -- всего, значит, семь движений в секунду. Молодец. Такой выверенной точности и у гимнастов не всегда встретишь.

Еще имелась гипотеза, что психомутанты -- попросту гости из чужих миров. Пришельцы среди нас! -- уверяли ее приверженцы. -- Мы среди пришельцев!

На этой планете все возможно. Возможно, планета эта изначально принадлежала пришельцам. Вот объявятся они однажды, выдвинут требования, -- отдай им Флориду, Гималаи отдай… А если даже и не отсюда они, пришельцы эти, то все равно могут потребовать того же. Мол, потеснитесь, мужики, вы и сами нездешние… Нет, -- подумал он, -- не стану подозревать мальчугана. Скачет он, правда, слишком уж не по-людски, так ведь занимается этим, пожалуй, половину своей короткой жизни. А в его возрасте достаточно нескольких повторов, чтобы впечатать в память ритм и рисунок движения.

Присутствие постороннего мальчишка игнорировал; Богун увидел, как он идет в сторону магазинов. Как робот идет. Сдвинулся малец на отточенности жеста. Наверняка спортсмен.

Девочка скакала столь же размеренно и споро, но намного живее. В правой руке держала она свернутый пакетик. Юбчонка, как парашют, взметалась из-под короткой куртки на каждом последнем -- самом длинном -- прыжке. Она что-то приговаривала или напевала на бегу. Глазастый кузнечик. Поравнявшись с нахмуренным агентом, неожиданно улыбнулась, искоса взглянула, -- красно-черная девочка, пламя в сером подъезде. Она вприпрыжку бежала опять-таки к магазинам. Ее движения радовали взор.

Торговый центр -- ось здешнего миропорядка, -- решил Богун. Девочка приостановилась, чтобы перекинуться парой слов с расфуфыренными шестнадцатилетними кисунями, бдительно оглядывающими мир и людей в явной надежде вдруг взять и выйти замуж. Он отчего-то почувствовал беспокойство. Все-таки странные тут дети.

Наверху вновь зазвучали голоса. У него возникло скверное предчувствие. Девчонка унеслась; и вот, через несколько секунд, она же вновь спускается по лестнице. Сестры-близнецы? На этот раз вместо пакета она держала хозяйственную сумку: сумка находилась слева, ее заносило на поворотах.

– - Привет, -- сказал Богун. Девчонка не ответила: проскакала мимо, не обернувшись и нос задрав. Почувствовала интерес к себе. Ладно, поглядим, -- неопределенно подумал он.

И эта помчалась к магазину. У них там шабаш, у детей скачущих этих.

Он отбросил окурок, поднялся на площадку, вновь позвонил. Тишина. Соседей расспросить? Или -- чтобы само собой вышло -- ошибиться дверью, разговорить хозяина; если повезет -- в гости напроситься. Стандартный маневр человека, занятого в Надзоре. Работа у него такая: постоянно дверью ошибаться.

Спустя минуту девчонка влетела в подъезд. Поднималась она бегом, дробно пересчитывая туфельками ступеньки. Из хозяйственной сумки торчал пакет, тот самый или такой же. От ее бега поднимался ветерок и весело перестукивались молочные бутылки в пакете.

– - Привет! -- на бегу крикнула она. Глазами сверкнув. Изумрудная молния. Здоровая энергия укрощенного полтергейста. Богун смотрел ей вслед. Лет тринадцать-четырнадцать… шустрая какая, из ранних.

Неужели среди них есть и дети? Он не слышал ни о чем подобном. Женщины -- да, встречались. Разоблачили одну недавно на Жуках. Но дети… А какая, собственно, разница?

Он чувствовал, что разница была, и довольно существенная. Абсолютно ясно, что следы не могли принадлежать ребенку. Не ребенок это, и не женщина даже: размер не тот. Вполне казарменный размер у следа. Не пора ли мне прозондировать окрестности?

И все же: что изменится, если я установлю -- среди мутантов появились дети?

Кто она, эта девочка? Я помню ее, совершенно точно, я ей чем-то обязан: жизнью или чем-то большим. Уж не связано ли ее появление с моей амнезией? Если да, искать ее следует там, где нашли меня: в лесу, в Глухомани. Почему я так уверен в ее существовании? В том, что она меня ждет? Что общего у меня с этой соплюшкой?

Он решил не торопить события. Сперва убедиться надо. Взял чемоданчик, спустился, вышел наружу, осмотрелся. Подошел к долговязому хмырю, тупо глядевшему себе под ноги. Попросил прикурить. Хмырь оказался в стельку пьян. От него за версту несло чем-то очень дешевым. Богун дунул прямо в лицо ему, отгоняя перегар, и двинулся в сторону очередной собаки, -- добермана, кажется. Обратился к хозяину пса с той же просьбой; пес зарычал. Хозяин шарахнулся в сторону.

– - Огня не будет? -- прокричал Богун.

Парень зашевелил губами и отвернулся. Собака отчаянно залаяла. Дряхлый бело-розовый кот, нюхающий снег, выразительно взглянул на нее. Богун, вздохнув, вытащил из кармана зажигалку, повертел ее в руках и прикурил, старательно и нагло. Кот, покосившись на дым, люто чихнул.

Совсем замордовали нас друзья человека и змий зеленый, -- подытожил Богун. До полной невменяемости довели. Взять хотя бы вот этого дурака на поводке у добермана: совершенно ясно, кто в у них паре главный. А котяра? Артистическая морда у зверя. Как прокурор выглядит. Ну прям спикер подвальный. Вожак, которому не нужны слова для изъявления чувств. Ничуть не таит зверь своих мыслей о человеке и его сомнительных друзьях.

Котище, недонюхав, потянулся и помотал головой. Подрагивая вытянутым хвостом, источая великолепное презрение, направленное на всех и вся, прогулочным шагом направился он к дворовым голубям, которые осатанело выклевывали из-под снега что-то прошлогоднее.

Вдали, у школьной ограды, скучают себе трое басмачей, -- отметил агент, -- ну конечно, те самые, в коже. Знакомые все лица, знакомые повадки. Его не удивило их присутствие. Раз я их вижу, значит, и они меня видят, -- сделал он умопомрачительный вывод. Следовательно, знают, что я их вижу… или не знают? Да пес с ними, в конце концов.

Он вернулся в подъезд. В подъезде шуршали газетами. Молодой человек, его ровесник, методично открывал почтовые ящики, вытаскивал из них все, переглядывал вскользь и запихивал обратно. Информационный маньяк, наверное. Или конкурент. Что вполне возможно.

Конкуренты мои подразделяются на две группы: каждый первый хочет меня обскакать, каждый второй -- устранить, -- размышлял Богун, поднимаясь по лестнице и все более погружаясь в черную меланхолию. -- Я, соответственно, должен обскакать каждого первого и устранить каждого второго. Устранять накладнее, зато намного эффективнее, чем обскакивать… ну и словечко я изобрел… детишки-шалунишки, не надоело ли вам обскакивать дяденьку из спецслужбы? нехорошо, дядя нынче хмур и с ног до головы обскакан всеми, это его беспокоит и делу вредит… Какие тут могут быть близнецы? Не должно тут быть никаких близнецов!

Следы уже высохли. После очередного контрольного звонка в заколдованную дверь он, оглядевшись, раскрыл чемоданчик, включил биолокатор. Прибор мигнул зеленым глазком индикатора и тихонько запел, намекая на близкое присутствие субъекта с нужными параметрами. Это совершенно не понравилось Богуну. Разве может понравиться невидимый соглядатай?

Богуна не радовала сложившаяся ситуация. Обстановка была неясной и угрожающей. Кто-то вспугнул дичь, и этот кто-то вполне способен сильно напакостить ему. Кратко переговорив с диспетчером, он выяснил, что никаких близняшек, естественно, в доме не имелось.

Отпали рациональные объяснения, отпала надежда на спокойный рейд. Знакомый холодок заструился у хребта. Как перед огневым контактом.

Диспетчер объяснил Богуну, что тип у входа -- его страхующий, а парни в коже -- боевики солидной идейно-политической группировки. Грабят и убивают они не от фонаря, а только из высоких принципов, -- сообразил Богун. Это никак не обнадеживает. Скорее, наоборот: из высоких принципов обычно и вылупливаются самые отъявленные бандиты и негодяи. Трудно поверить в то, что кожаные фанатики осмелятся перебежать ему дорогу, ведь понимают прекрасно, кого он представляет. С другой стороны, не ради жирного куска кружат они поблизости. Поди узнай, в чем их выгода. У осененного идеей -- особенный ход мыслей. На все он способен, если вожжа под хвост попадет.

Всего можно ожидать: слишком уж высоки ставки в этой игре. Страхующий -- это хорошо, весьма кстати это. Что ж он мне не представился, конспиратор хренов? Хоть бы взглядом обозначил причастность свою. Любопытно, почему я его совсем не помню? Должен бы помнить, с абсолютной памятью на лица.

Наверное, недавно к нам перевели. На повышение парень пошел. Завидую я таким: полны рвения служебного и еще не тяготятся мыслями о добре и зле. Интересно, справится ли он с теми тремя придурками? Обязан, конечно, да ведь мяч-то круглый…

Дальнейшее топтание на лестничной площадке, кажется, утратило всякий смысл. Следовало решить: сразу вторгаться в подозрительную квартиру или предварительно заняться необыкновенной девочкой. Он выбрал второе. Не из-за каких-то притягательных особенностей данного плана выбрал, а по одной простой причине: вернулся мальчик-спортсмен, который, как и следовало ожидать, снова пренебрег лифтом.

– - Слушай, а где они? -- кивнул Богун в сторону двери.

– - Не знаю, я с восьмого, -- пожал плечами мальчик.

– - С восьмого? Это не у вас проживает девчушка-скакунья? Глазастая такая, скачет по лестницам будто коза. Едва не сшибла.

– - Элли? Нет, не у нас. Она на шестом живет, -- мальчик приостановился, обернулся и сообщил: -- Только она не могла вас сшибить, у нее нулевая масса!

Богун сглотнул слюну. Бестелесных мне недостает… Шутит мальчонка. Мастерски владеет метафорой. Их сейчас обучают по прогрессивным методикам, от них что угодно услышишь. Он невпопад пробормотал:

– - А, вы физику проходите… -- и тут же принял решение.

– - Она, хоть и без массы, а растеряха. Деньги обронила. Передай ей… или -- пойдем вместе, я сам отдам, все равно без дела стою.

– - Это правильно, деньги посредников не любят, -- сообщил мальчуган, лихо сплюнув в сторону окна. -- А вы на рысь похожи, -- внезапно сказал он и усмехнулся.

Очаровательная непосредственность. Надрать бы ему уши, да некогда. В конце концов, они вполне разумные люди, -- убеждал себя Богун, вышагивая по ступенькам вслед за мальчишкой. Даже если и не люди они вовсе. Главное, не станут, поздоровавшись, стрелять в меня из мелкашки, как те дегенераты на Новых Домах. И, надеюсь, у них не принято метать ножи в гостей.

Он уже представил себе, как войдет и кем назовется, когда короткий возглас снизу заставил его замереть. Мальчонка указал нужную квартиру и продолжил восхождение на восьмой этаж. Богун выжидал. Внизу происходила какая-то возня, какая-то трудная игра. Тихо вздохнул кто-то, -- он не обманулся, у него самого имелся пистолет с глушителем, -- затем раздалось еще несколько вздохов. Он вызвал лифт, думая о том, что жаль будет потерять, даже не познакомившись, симпатичного парня, питающего необыкновенную слабость к свежим газетам. А что ж наши-то? прошляпили идейно-политических господ?

Он поставил в лифт увесистый свой чемоданчик и направил лифт вниз, а сам очень быстро, не хуже мальчишки, двинулся следом.

Кожаные господа оказались опытными бандюгами. Несостоявшийся приятель Богуна успел прихлопнуть только одного из них -- прихлопнутый лежал вниз лицом на входной площадке. Второй держал на мушке раскрывающуюся дверь лифта. Предводитель-крокодил маячил позади, у окна. Все-таки они купились, -- флегматично подумал Богун, нажимая на кнопку дистанционки. Дверь не успела раскрыться: она разлетелась в щепы, поток пламени хлынул из лифта наружу. Богуна обдало жаром. Толстяка развернуло и бросило ничком на подоконник, его кожаная куртка загорелась. Пластик в кабине лифта тоже горел, а предводитель продемонстрировал великолепную реакцию, сразу кинувшись к выходу.

В этот миг Богуна настигло пронзительное и ясное понимание того, что предстоящее -- уже произошло, что оно, вопреки ходу времени, уже состоялось и с тех пор содержится -- во всех многочисленных, необязательных и жестоких подробностях -- в его собственной памяти; все, что он видит, уже завершено, несмотря на незавершенность момента.

Озарение складывалось из припоминания будущего и узнавания настоящего. Внезапно сплелись в узор фрагменты мозаики; радостное предчувствие охватило его, мешая как следует прицелиться. Он исправит, он теперь знает все о себе, и все, что он знает, исправимо.

О чем он думает, что с ним, откуда это странное ощущение? Затмение прошло. Навалилось, опалило, умчалось. Взмахнуло крылом, замутив действительность, отшвырнуло, как вал прибоя -- и откатилось. Вокруг снова мокрый песок, застрявший в камнях ил… звон падающего стекла, бегство предводителя, дымный зеленый огонь под ногами. Выбор позиции, хлопок выстрела, пятна на грязной стене.

Глупая, злая иллюзия. Будь он ясновидящим -- разве пришлось бы ему стоять здесь и в который раз делать то, что предписано велением момента и железной логикой противоборства?

Больничная палата, холодные присоски мнемозонда, разочарование на обычно бесстрастных лицах гэбистов. Теперь он знает: беды его началось не в Глухомани, а раньше, задолго до того кошмара наяву, обрывки которого порхают в голове.

Иллюзия больше не отвлекала агента Надзора от насущных дел, и он, не задумываясь, повинуясь рефлексу, всадил пулю в затылок крокодилообразному. Аккуратно влепил, как по бегущему кабану. Затем, уже вполне осознавая свои действия, повернулся к толстяку, который корчился, пытаясь запихнуть обратно в глазницы лопнувшие в огне глаза, и выстрелил ему в висок.

– - Какой такой идиот додумался облицовывать лифт пластмассой? -- спросил Богун у напарника. Напарник не отвечал, он был мертв. Задыхаясь от едкого дыма, Богун кинулся вверх по лестнице. Теперь у него совсем не оставалось времени, и он взлетел на шестой этаж со скоростью вертолета. Он несся по лестнице, не обращая внимания на тревожные лица и гомон людей, выскочивших из своих квартир. Не привыкли у нас еще, слава Богу, к взрывам в подъездах. Вот и нашлась утешительная мысль. Везет мне нынче: внизу четверо трупов, а у меня ни царапины.

Оставишь в живых хоть одного -- и все кончено, ты засвечен, операция на грани провала, дни твои сочтены. А так -- имеется все-таки шанс проскочить.

Не я выдумал правила игры, -- оправдывался он перед кем-то. Не я эту игру затеял, и не в моих силах остановить ее, -- доказывал он себе. Конечно, он не мог поступить по-другому. Нет сомнений, что его действия признают правильными. Сейчас главное -- упредить, успеть, первым добежать до цели.

Он дал несколько длинных звонков и забарабанил в дверь, зачем-то пытаясь снаружи заглянуть в глазок. Затем, нажав на ручку, обнаружил, что квартира не заперта. Такого Богун не ожидал. Он быстро вошел в прихожую; дверь, чмокнув, захлопнулась за ним. На удивление смышленая дверь у этих господ.

– - Есть кто дома?

– - Я! -- девочка выглянула из кухни. Кажется, она ничуть не возражала против его вторжения. Постояла, разглядывая Богуна, смутилась вдруг, улыбнулась -- и спросила:

– - А как вы вошли?..

– - Молча! -- сердито ответил Богун. Потрясающая беспечность. Детей своих азам безопасности обучить не могут. -- Папу позови!

Она округлила глазенки и дернула плечом: ну и просьбы у тебя, дяденька! И ответила равнодушно, будто о чем-то незначительном сообщила:

– - Папу уж лет шесть как взяли. Он еще не вернулся.

– - А мама? Сестра?

– - Мама! К тебе! -- крикнула она. Затем кивнула в сторону кухни, а сама скрылась за колеблющимся занавесом, отделявшим прихожую от жилой зоны.

Планировка новая, непримелькавшаяся. Коридор с двумя аппендиксами: один ведет на кухню, второй -- в спальню. Главная комната располагалась в центре квартиры, в ней находился кто-то, и этот кто-то премерзко кашлял, сипя и отплевываясь, -- прямо в окно отплевываясь, наверное. Несолидно у них, обойчики дешевенькие и от времени потускневшие, из интерьера лишь светильник да дурацкие цветочные горшки на стенах. Просторно как в амбулаторной приемной.

Богун прошествовал на кухню. Мама, очень похожая на Элли, как раз извлекла из духовки круглый румяный пирог. Богун едва не поперхнулся от густого яблочно-ванильного аромата и вдруг почувствовал голод. Натуральные яблоки в феврале, -- неплохо, наверное, живут, несмотря на отсутствие кормильца; впрочем, пирог, как и все остальное, мог оказаться иллюзией.

Ее брови взметнулись вверх, и неприязненное ожидание застыло на ее лице. Богун почувствовал досаду на себя. Как они все догадываются? Ведь ничего, абсолютно ничего особенного нет в его повадках и внешности. Ничего от шаблонного тупорылого дядьки из казенного дома. И, все-таки, догадываются с первого взгляда.

– - Я по поводу ребенка. Ребенок ваш, знаете ли… Разговоры уже ходят!

Она молчала. Она смотрела без любопытства и без боязни: странно как-то смотрела она. С гадливостью, -- дошло до Богуна. Гадок я ей. Следовательно, ничего я от нее не добьюсь.

Нужно менять тактику. Он решил приоткрыть карты:

– - Говоря начистоту, я у вас по собственной инициативе. И никаких инструкций насчет вас не имею… Кстати, скажите: на третьем этаже, крайняя дверь справа, кто проживает? Вы знакомы с ними? -- спросил он только для того, чтобы рассеять недоверие к себе. В том, что эта женщина превосходно понимает ситуацию, он не сомневался. Возможно, его вопрос она расценит как завуалированное предупреждение.

– - Ничего не знаю, ничего не могу ответить. Если вы действительно случайно оказались здесь, то я прошу вас уйти. У меня много дел, а помощи от меня никакой.

– - Я вынужден вам сообщить…

– - Ой, не надо! О ребенке поговорить, видите ли! Давай, уматывай! -- велела она. Видать, допекли ее в свое время коллеги Богуна.

– - Объясните все-таки, почему у жильцов сложилось такое странное мнение о девочке? Это в ваших же интересах!

– - Объяснить? Вам? А вы заслуживаете объяснений? Вы ничего, кроме пощечины, не заслужили! -- не сдержалась женщина. -- Все, пока. Без ордера не появляйтесь. -- Доченька! -- позвала она. -- Иди сюда. Проводишь дядю.

И тут тревожно звякнул звонок.

Немногословный таксист вез его чудной дорогой, неожиданно соединившей знакомые места. Витрина магазина. Двор, собака, кот. Страшное и неизбежное приближалось. Хищная дыра катилась в поднебесье. Кто-то тихо кромсал дома, отсекая от зданий сразу по нескольку этажей. В окне обнажалась красотка, окно вдруг залепило чем-то белым; белый силуэт извивался и приплясывал, маня; казалось, снежная королева выглянула из пляшущей метели. Внезапно впереди, прямо перед машиной, появилась девочка.

-- Элли!

Такси летело по осевой. На месте таксиста восседал незрячий каменный идол.

– - Не открывай! -- крикнул Богун. И рванулся в прихожую. Девочка сквозь дверь разговаривала с кем-то. Не раздумывая и не обращая внимания на негодующие выкрики хозяйки, вторгся в большую комнату. В комнате никого не было. Он прижался спиной к стене, осторожно выглянул. Элли закончила разговор и замерла, подавшись вперед, к двери, сосредоточенно вслушиваясь в тишину -- или всматриваясь во что-то, что происходило за дверью.

Кто бы ни приходил, приходил он зря, -- подумал Богун. В этой семье умеют отваживать непрошеных гостей.

– - Кто там еще? -- равнодушно спросила женщина.

– - Ошиблись! -- весело ответила Элли. -- Мам, он забрался в папин кабинет и что-то там ищет!

– - Да ничего я не ищу, не надо маму обманывать, -- произнес Богун, восхищенно разглядывая самый настоящий Вещий Шар.

Шар лежал себе на скатерти, поглощая свет и впитывая его энергию. Он был черным, матовым и очень хрупким. Возле шара ощущалась предгрозовая свежесть. Его едва заметное мерцание вызывало таинственную приподнятость дум. Богуна настолько привлекла к себе эта безделушка, что он только в самый последний момент ощутил за спиной чье-то неслышное присутствие и метнулся в сторону. Дубинка, просвистев, отскочила от его бицепса; Богун одним движением скрутил немолодого, багрового от усилий дядьку, метившего ему в затылок. Ослабил хватку, отдавая должное гуманности нападавшего: тот вполне мог его прикончить, если не сейчас, то ранее, поскольку в левой руке дядька держал снятый с предохранителя пистолет.

– - Ну а вы кто такой и что здесь делаете? -- поинтересовался Богун.

– - Отпусти! -- буркнул дядька. Глаза его полыхали гневом. Богун, для устрашения наставив на него отобранный пистолет, отошел в сторонку. И спросил:

– - Это вы только что звонили?

– - Я.

– - Вас девочка впустила?

– - Да.

– - Вы никого не заметили внизу?

Он замялся. От внимания Богуна не ускользнул быстрый взгляд, которым обменялся дядька с женщиной, тихо стоявшей в дверном проеме. Богун осведомился:

– - А как вам удается исчезать посреди лестничной площадки? Кстати, полезный совет: не ходите босиком, не оставляйте за собой следов. Следы, знаете ли, выдают вас с головой…

Его не слушали. Дядька смотрел в пол. Точнее, смотрел он сквозь пол -- и явно что-то видел.

– - Что с тобой, приятель?

– - Еще одного убили. Теперь там пять трупов.

– - Как он выглядит?

– - Крепко сбитый, смуглый, азиатские черты лица, короткая стрижка, на висках седина…

Описание в точности соответствовало координатору регионального отдела. Звали его Кащеем, и был он характерен ехидностью, неуловимостью и крайней осторожностью в деле. Стало совершенно ясно: их подставили. Продали с потрохами. Все, пора ноги уносить.

– - Поднимаются! Сейчас будут здесь! -- встревожено сообщил дядька.

– - Чего же вы ждете? -- полюбопытствовал Богун, стараясь унять эмоции. Эмоции не способствуют выживанию. -- Шевелитесь! Показывайте ваше умение. Спасайтесь!

Краснолицый протянул руку к шару.

– - Назад! -- прикрикнул на него Богун. -- Эта штуковина мне самому нужна. Я ее конфискую.

– - Вы не могли бы обождать с конфискацией? Даю честное слово…

– - Исключено. Давай, папаша, жми. Девочку с собой забирай.

– - Вы что же, намерены остаться здесь?

– - Намерен. Я не стану ничего предпринимать. Совсем ничего. Но мне для отмазки шар нужен, -- пояснил Богун, изумленно внимая собственным словам, которые, казалось ему, рождались сами собой, помимо воли. -- Я и так уже все правила нарушил, -- добавил он неизвестно зачем.

Дядька, тоскливо заглядывая ему в глаза, просил:

– - На время, дорогой человек? А? Доверьтесь… да отдам я вам генератор, обязан буду, вы нам всем жизнь спасете! -- он повысил голос. -- Вы же не понимаете! Мы без него как без сердца… Неужели вы способны отнять даже сердце? Сердце ребенка? -- патетически воскликнул он, кивнув на Элли.

Богун рассердился:

– - Я с вами по-хорошему… до поры до времени. Не мели чепуху, дед. Сгинь! Дарую вам ваши жизни и свободу в придачу в обмен на шар. Ясно? А мог бы поступить согласно инструкции! -- он умолк. Слишком уж недвусмысленной была инструкция.

– - Дарую в обмен… согласно инструкции… -- бормотал дядька, схватившись за виски. -- Удивительно устроена совесть человеческая!

Он все-таки решился -- после колебаний решился, поздним вечером, когда навалилась усталость и слегка расфокусировался взгляд, поскольку не сумел он помешать себе заглянуть в ночной бар, где долго и тщательно мыл руки; руки никак не желали отмываться, он ощущал липкое на пальцах. Внимательная вампша, по-акульи описав два эллипса вокруг его столика, остановилась рядом, выразительно повела надушенным плечом -- да и уплыла кормиться в сторону, к громогласным парням в рабочей одежде, пахнущей бензином; как она узнала, думал Богун, как она узнала, что у меня грязные руки, даже не дотронувшись, даже не взглянув на них?

Они начали о чем-то шептаться -- все трое, включая Элли; эти тихие яростные переговоры, казалось, сводились к междометиям и взмахам рук.

– - Охотники уже рядом, -- напомнил Богун. -- И они не на меня охотятся!

– - Верните мне оружие! -- требовал дядька.

– - Сделка состоялась, -- Богун протянул ему пистолет. Мужичок схватил оружие за ствол -- и сгинул. Это получилось у него просто и убедительно. Намного проще и убедительнее, чем у лысого типа из сверхсекретного ролика Грегора. Мастер! Высший пилотаж. Хлопок, порыв ветра и никаких излишеств. Никаких тебе пассов с подвывом.

Остальные стояли молча и явно не собирались следовать примеру дядьки.

– - Ну а вы что топчетесь? Спешите, сейчас здесь будет жарко!

– - Мы не сможем… Маленькие мы еще, не обученные, -- обречено сказала женщина.

В тот же миг на лестнице началась пальба. Загремело по восходящей -- и завершилось через несколько секунд длинной автоматной очередью. Богун отчетливо представил себе развитие событий. Ему словно передалось чудесное умение мутантов зреть сквозь стены. Он схватил шар и кинулся на балкон. Отдернул край шторки и отпрянул: внизу, у неприметного серого автомобиля, поглядывали по сторонам и вверх хмурые парни людоедской внешности.

– - Так… Влипли! -- резюмировал он. Прислушался. Голоса раздавались прямо за дверью.

– - Предупреждал же! Теперь и меня из-за вас шлепнут! -- они стояли и смотрели на него. Смотрели отчужденно, даже враждебно, но в то же время с надеждой. Им больше не на кого положиться, -- сообразил Богун. Будущее этих людей зависит от меня.

До чего беспомощны эти хваленые мутанты! Ни за себя постоять, ни дверь заговорить…

К счастью, на балконе имелся пожарный люк; расшвыряв хлам, наваленный на металлическую крышку люка, Богун не слишком деликатно отправил Элли и ее маму в квадратное отверстие, ведущее к соседям снизу. Удивившись, что входная дверь до сих пор не поддалась напору нападавших, он последовал за ними. И обнаружил, что везение закончилось.

У порога стоял и крепко держал Элли за руку дородный, кровь с молоком, молодец неопределенных лет; а за ним, чуть в сторонке, в глубине помещения возвышался, широко расставив ноги, сухопарый старик, который тщательно целился в Богуна из карабина.

Черт их возьми, здесь на каждом шагу вооруженный псих. Что за время, что за нравы!

– - Бросай шар! Руки за голову! -- командовал дед.

Богун подчинился. Но тут что-то случилось. Шар не упал на пол. Он висел между стариком и Богуном. Элли, пристально глядя на шар, словно вела его своим взглядом.

– - Не слушайте его. Он ничего не сможет вам сделать. Ни попасть, ни задержать…

Она вскрикнула и захрипела: молодец, обхватив ручищей шею девочки, начал ее душить. Как ни странно, его поступок заставил Богуна вдруг поверить Элли: боров этот, по-видимому, знал о свойствах шара и спешил обезопасить себя от его воздействия. Значит, нужно было торопиться.

И он рискнул. Бил он в висок, бил без замаха, сконцентрировавшись. Парень зашатался. Богун сшиб его на пол. Рявкнул карабин, запахло порохом; старик охнул и, схватившись за живот, выронил оружие. Богуну было сейчас не до феноменов. Он поймал шар, который нагрелся и как будто покрылся едкой слизью, и метнулся к выходу.

– - Не туда, наверх! -- шепнул он, когда они вслед за ним выбежали на лестницу. Он уже успел заметить, что на площадке шестого этажа никого не было.

Они благополучно пронеслись мимо знакомой двери, у которой бездыханно лежал недавний дядька. Завершились навсегда его межпространственные опыты. Из квартиры доносились возбужденные голоса. Эти кретины до сих пор не догадались, как мы выскользнули, -- восхитился Богун. И тут же подумал: а не обязаны ли они этим зеленоглазой колдунье Элли?

Через сквозной чердак вышли они к лифту крайнего подъезда; спустились на второй этаж. Богун шел впереди. Он знал, что и зачем делает. Выбраться. Точка. Выбраться самому и пленных моих из-под огня вывести. Оставим разборки до лучших времен.

Ничего подозрительного не обнаруживалось вокруг. Быстрым шагом направились они к автобусной остановке. Элли то и дело оглядывалась на шар. Словно мамаша на младенца, -- раздраженно подумал Богун.

– - Спокойнее, детка, не привлекай к себе внимание.

– - Нас догоняют! -- вдруг сказала она.

Оглянувшись, Богун увидел вспышку. Он ничком упал на асфальт, прицелился и сделал два выстрела -- два хороших неторопливых выстрела из позиции "лежа", пробивших две дырки в двух непонятливых головах. Преследователи, пачкая снег кровью, забились в судорогах. И тут Богун, наконец, кое-что заметил.

На рукавах парней красовались эмблемы Генной Безопасности.

Вот когда ты влип, сказал он себе. Крепко влип. Надежно. Вернее, безнадежно. Без права на амнистию. Довоевался, пень! Научился, на свою голову, стрельбе меткой, стрельбе быстрой… Гэбешники и на том свете найдут. Найдут -- и жилы вытянут.

Он перекатился на спину и обернулся, чтобы проводить взглядом спасенных. Почему-то он был убежден, что Элли и ее мама уже далеко. Но девочка оставалась здесь, рядом. Она прильнула к упавшей женщине и плакала, пытаясь привести ее в чувство. Богуну хватило одного взгляда, чтобы понять, что произошло. Женщине нужна немедленная помощь. В таких случаях счет идет на минуты.

Только этого ему не хватало.

Утром он вышел на плановую разработку. Поиск по наводке, проникновение, задержание. Мутанты -- существа, внешне неотличимые от обычных людей и представляющие угрозу обычным людям уже самим фактом своего присутствия среди них -- появлялись внезапно и уходили непонятно куда: словно невидимым занавесом загораживались. Богун впервые исполнял роль ловца. Этот статус, как и новые погоны, -- итог длительной, зачастую жестокой дрессировки. Он брал "крутых" и "беспредельщиков"; он прошел практику силового прессинга и ювелирной психообработки; он мог усмирить любого буяна и подчинить своей воле ночных гиен. И вот, спустя несколько часов после начала акции, все рухнуло: карьера, выслуга… да что там выслуга -- суметь бы дожить до трибунала… выжить -- вот о чем молиться надо! Задачка-то не из легких.

Бежать! Затеряться в лесу, девчонку спрятать. Культовый предмет обменять на новенькую, с умом выдуманную биографию…

Как же он исхитрился так напортачить в ответственном и технически несложном деле? А ведь посмеивался над чужими неудачами. Какая-то дикая накладка. ГБ -- это вам не самостийные боевики от политики. ГБ -- это новая, альтернативная силовая структура. Это власть, тайная и абсолютная.

Конечно, не он один виновен в случившемся. Черт их знает, чем они думают у себя в штабах. Но стрелял-то он! Теперь никто не станет интересоваться его оправданиями. В этом мире оправдания не принимаются в расчет.

Какая-то неправильность регулярно портила изнутри детально продуманные планы. Более того, он теперь знает: вся охранительная стратегия Надзора с треском провалилась.

Потому что среди мутантов есть дети.

От двойной неразбавленной дозы стало ему еще страшнее; он выскочил из бара, свистнул такси; снег таял, вода текла с крыш, -- потоп будет, решил он почему-то. Он велел водителю двигать к ипподрому, но сразу за трамвайной колеей, как и намеревался, передумал и назначил целью ресторан на окружной. Отсюда к ресторану вела одна-единственная, нужная дорога. Если девчонка не выдержит, испугается или передумает ждать его, то ей придется возвращаться этим путем: прижимаясь к деревьям на обочине, от теней шарахаясь. Машина неслась по осевой, на весь мир разбрызгивая осевую; неоновое мелькание осталось далеко позади. Он понимал, что шансов мало, -- девочка одна, на пустыре, ночью; никакое убежище, никакая щель не убережет от пустырников ночных; да пропади он пропадом, трофей проклятый, надо было сразу ей вернуть! Но тогда, при расставании, ему казалось, что девочке опасно оставаться с Шаром. Любой ночной прохожий, завидя драгоценность, прирежет ребенка и отдаст сияющее чудо за грош барыге. Сволочь народ!

Она очень торопилась. Она выбежала на проезжую часть навстречу машине, каким-то образом узнав или угадав в пассажире Богуна. Возможно, девочка ощутила близость Шара, услышала его магнитный голос и, забыв обо всем, бросилась к своему сокровищу. Тормозить уже бесполезно, и все-таки водитель ударил ногой по педали. Мерзко завизжали тормоза; приближались, ослепляя, фары встречного грузовика; Богун закричал и, оттолкнув водителя, схватился за руль, резко вывернул влево; машину занесло, совсем рядом промелькнуло растерянное лицо девочки. Страшный боковой удар бросил лимузин на обочину. Машина перевернулась; вспышка, гром; мир раскололся; тьма.

В окне почему-то висел странный, невозможный пейзаж. Ночь в холодном свечении. Зеленые тени домов. Он смотрел сквозь стекло, удивляясь тому, как изменилась планировка квартала, -- такие дома стояли здесь двадцать лет назад, во времена его детства. Как я попал сюда? Я опять здесь живу? Ну конечно, я выкупил, вселился… как я мог забыть… -- стекло загадочно усмехалось. Он отмахнулся от этого пугающего факта, внушив себе, что прозрачное нечто, конечно же, не способно ни улыбаться, ни рыдать, ни как-нибудь еще проявлять личину свою, значит -- мерещится мне… а вот те безобразия, которые творились там, за окном, вряд ли могли померещиться.

Шуршал песок, с неба ссыпаясь; песок, рыхлый, словно снег, укрыл двор и переулок; прокаленное небо, горелые звезды; звезды искрят и толкутся, пляшут, угасая; маятником качается луна, вся в жилах и в тонком желтом пуху. Бьющие с небес лучи вспухают далеким заревом, от которого багровеют тучи; крик, придушенный звуками песчаной метели, перестает быть страшным, в нем больше нет безнадежности, в нем ликование; спящие ликуют, исходят долгим судорожным криком, приветствуя темное облако над головами; облако глотает одну за другой сумасшедшие звезды, отплясывающие непристойные танцы над безумным миром; облако необъятно, оно надвигается неумолимо и удивительно быстро, и четко очерченный край, фронт этого наступления, огненным зигзагом рассекает мир.

Кто-то поднимался по лестнице, ведущей на чердак. Он обернулся. Тихие, вкрадчивые шаги. Прижался спиной к стене. Отвратительно, -- думал он, -- они везде найдут. Против этих парализатор бесполезен.

Он едва не выстрелил. Только мгновенный рефлекс профессионала спас малышку. Всегда знай точно, кто у тебя на линии прицела.

– - Папа, ты меня звал?

– - Ты зачем на чердак залезла? Среди ночи?

– - Я услышала зов…

– - Я тебе разрешал? -- еще один рефлекс: предостеречь, впечатать в сознание… отцовский ремень -- кладезь мудрости… ремень -- непедагогично, я и голосом могу -- так, чтобы на всю жизнь.

И, меняя тон, предупреждая неизбежные слезы:

– - Нет, я не звал. Тебе показалось. Это за окном пьяные дядьки кричат. Они дома своего никак не найдут. Испугалась? Слишком много пьют дядьки, плохо им, животики у них болят, в глазах туманится, вот и кричат.

– - А почему мамы нету?

– - Ну что ты, мама спит, там темно, ты просто не разглядела.

– - Папа, я боюсь.

– - А мы вместе спустимся. А хочешь, здесь спи. Со мной. Смотри как смешно: прямо на полу, на тюфяках, будто в лесу мы. Помнишь, как мы с тобой в лесу ночевали?

– - Да. Только тетя Зая говорила, что в лес ходить нельзя. В лесу волки живут и тени.

– - Ну, с папой-то можно. Я не хуже тети Заи знаю, что можно и чего нельзя, правда? Все, закрывай глазки.

Она уснула вмиг, обмякла расслабленно и уснула.

Кто-то холодными пальцами трогает позвонки. Касания, нежные, как поцелуй пиявки. Между лопаток. Лунный луч. Лунные пиявки. Зуд в спине, в самом центре спины. Холодно. Укутать еще и покрывалом теплым. Согреть. Подоткнуть, чтобы во сне не раскрылась. Белоснежка моя.

Теперь -- амулет. Он здесь, за древним сундуком, у самой стены.

Он вытащил из неприметной щели между половицами маскировочные планки, ударом кулака вышиб крепежный клин -- тот вылетел вместе с гвоздем -- и повернул доску. Шар, конечно, никуда не делся. Он сделался горячим, точнее -- жгучим: ладони зудели как от крапивы.

Шар был установлен возле спящей. Лучшего охранника не найти.

Только после этого он спустился вниз, в кромешную тьму отчего дома.

Спустился -- и остановился в замешательстве. Незнакомое место… тьма мне не помеха, достаточно зеленого отсвета из стекла над дверью… вещи привычные, обстановка не изменилась, но -- чужое все… имитация, морок… вот те на! ручка дверная слева, а не справа!

В спальне никого не было. Он вошел, но попал не в спальню, а в маленькую комнату, прозванную "оранжереей" за то, что в летний ясный день в ней жило солнышко; самые первые воспоминания связывали его с этой комнатой -- он, кажется, тогда и ходить не умел еще… а братишка не то что ходить, сидеть не умел. Весенний цвет на подоконнике… вишня? Нет, яблоня, маленькие красные яблочки, именуемые "райскими", белые цветы, лепестки как снег… райские яблоки… ведь было! -- возразил он яростно. -- Никому не уничтожить, это уже состоялось… я был рожден… след во времени… навсегда!

Окно почему-то расположилось справа. Оно теперь обращено в сумрак. Если, конечно, солнце не переметнулось на ту, другую сторону. Чушь. Так не бывает. Небесные ориентиры не лгут.

В коридоре он понял, наконец: все в доме зеркально перевернулось. Странно, чердак-то прежним остался… Он разыскал вход в спальню. Жена посапывала во сне. Вот и ты, потеря наша, никуда не делась. Он подошел, чтобы дотронуться, погладить, ощутить как-нибудь -- и отдернул руку. Вдруг закричит. Проснется в испуге, закричит. Проснется, испугается, закричит, на меня глядя… что за дикая мысль… малышка… малышка не стала бы разговаривать с тенью, она бы онемела или завизжала… но чутко, тревожно спала жена, и он не рискнул: подошел к узенькой, пустой кровати малышки, сел, примостился кое-как. В теплую постель. Скоро рассвет. Продержаться. Время лечит, -- шептал он, закрыв глаза и стараясь не заснуть. И все-таки сразу уснул -- точно поскользнулся.

Снилось нехорошее. Что-то темное валится на них. Круг. Круг в небе. Бездонный колодец -- мы падаем в него всем миром. Не надо. Проснуться!.. Я знаю, что я сплю. Хватит дурью маяться, открывай глаза! Ну попробуй! Ну тогда хоть шевельнись… Движение будит.

Попытался сесть. Словно за волосы себя поднимал. Больно, глупо и зря. Даже дыхание мне не подвластно. Смотри-ка, я совсем не дышу. Изжил эту привычку. Бездыхан, недвижим. Мёртв!

Он открыл глаза -- он чувствовал, что ему удалось открыть глаза. Вот только видеть он тоже разучился. Несколько теней в зеленом свечении. Силуэты. Он лежит на твердом, вокруг -- стены… где я? Куда занесло меня на этот раз? На твердом. Но в отдалении -- кровать, и он вспоминает, что на ней спит женщина, которую нужно опознать. Опознать. Двигаться он не может, но может прикоснуться, теперь он может притрагиваться ко всему, к теням и силуэтам, тени и силуэты становятся доступны. Доступны, если увидеть их. На этот раз меня занесло в знакомые места, -- думает призрак, -- но в какие места? Кому они знакомы? Кто из нас дышал этим воздухом? Кто из Меня сумел не забыть эти времена? Зачем Мне эти времена?..

До чего мучительный труд -- вспоминать. Прикоснется -- припомнит. Гибкими, как змеи, руками ощущает тепло ее тела. Руки, грудь. Оставаясь на месте, на твердом -- в зыбучести теней и силуэтов -- алтаре, в столбе зеленого огня. Не шевелясь. Не дыша. Женщина просыпается: ей это проще простого. Соломинка. Спасительница.

Не разглядеть ничего в зеленом огне, в плазме ледяной.

Ему нужно слышать голос. Он спрашивает:

– - Кто ты? -- глухое ворчание. Он тормошит:

– - Скажи, ну скажи, кто ты?

– - Да я это, я…

Голос как голос. Живой. Он успокаивается. Спасительница вытянет его. Она знает: в нем еще жива душа. Затем он в тревоге обхватывает щупальцами ее плечи: она не замечает, что с ним произошло! она его не видит, он растворен в сиянии…

– - А я? Посмотри на меня: кто я такой?

Чувствуя, что обратить в шутку свой дурацкий вопрос уже не получится, гневно добавляет:

– - Не мычи! Говори прямо: кто я?

– - А никто! -- раздраженно отзывается Неопознанная Женщина. -- Тебя, если хочешь знать, вообще нет. Милый, ты меня заколебал! Ты все время мне снишься! Ты холодный как спрут, безмолвный как ящерица, и ты мне уже надоел. Вот так. Нет тебя!

Вот так. Нет тебя. Нет -- и все… Он отделяется от своего носителя, соскакивает на ходу, лихой наездник: эта кляча загнана, она больше не нужна. Он видит все глазами клячи: тесная комнатенка, шкаф у изголовья, стол в ногах, куча одежды на соседней койке, нет там никакой женщины… Проклятье!

Прыжком, распластавшись, выскальзывает он в ухмыляющееся окно, оставив донорское тело -- этот замаскированный под тело труп -- на льду алтаря. Прыжком в стекло, в зеленый мир, где гигантский змей поднимается над равниной, до краев заполненной человеческими черепами. Он парит над всем, равнодушно глядят на него воздушные звери, копошатся над черепами переплетенные тела с выскобленными душами, размышляет о чем-то Занавес, и уродливые лики умерших, словно в зеркале, отражаются в нем.

В полночь -- глухо пробили за стеной древние часы, которых Богун не помнил, о которых, конечно, ничего не знал, -- в плеске дождя, в шуме листвы прозвучал зов; вспыхнуло вдруг в небе; он поднялся -- все равно не спалось, ведь большую часть дня он провел в забытьи, -- подошел к окну и увидел, как стайка ангелов, отсвечивая в молочных облаках, не спеша пересекла небосвод; он долго стоял, неотрывно глядя на угасающий след, и эта слабая розовая полоса казалась ему путеводной нитью.

Сознание возвратилось почти сразу: сквозь кровь на ресницах увидел он красные огни удаляющегося грузовика. Элли, вполне невредимая и от натуги шипящая, пыталась вытянуть его из перевернутого лимузина. Богун, с трудом превозмогая боль, вывалился наружу. Он отделался ушибами, но водителю уже не поможешь. Кощунственная мысль: им повезло, свидетелей не будет. Парень за рулем сделал все как надо.

Богун тоже сделал все как надо. Позади громыхнул взрыв, по пустырю разбежались оранжевые тени, и обернулись на свет, сверкнули окнами далекие хуторские избы. В это время они уже поднимались на холм. Элли все толковала о какой-то волшебной башне и упрекала Богуна за то, что он оставил ее маму на растерзание эскулапам. Элли обвиняла его в том, что он отнял у них волшебный Шар. Бедное дитя, начитавшееся счастливых сказок.

Шар, изредка накаляясь багровым, просвечивал сквозь платок, и в такие моменты Богуну казалось, что все-таки самое разумное -- постучаться в любую дверь и, представившись двумя глупыми горожанами, неудачливыми любителями подснежников, попроситься переночевать: -- а кто еще? родная, конечно! Наша мамочка нас заждалась, правда, Элли? -- тише, любезнейший, вы любопытны как баба, не обо всем можно говорить при ребенке!

Богун объяснял эти пораженческие устремления капризной натурой поганца-Шара и собственной неуверенностью. Возможно, ему передался страх Элли. Девочка держалась хорошо, вот только знобило ее и голос прерывался.

Богун стонал и метался во сне. Хотелось вспомнить -- сейчас, немедленно -- чем завершился ночной марш-бросок. Но Мытарь… нет, Богун, я -- Богун! -- мог только догадываться об этом. Кажется, под утро повалил снег и они, затаившись в неглубоком овраге, грелись у огня; кажется, он нашел нужных людей и оставил девочку в относительной безопасности, не забыв прикрыть ее подходящей легендой …

Богун знал, что поступил так, как и должен был поступить.

Он проснулся очень рано, памятуя о предстоящем. Поднявшись, окунулся в неяркое свечение горизонта и оказался по пояс в рассвете.

Рассвет, улыбаясь, дышал далекими прозрачными облаками, поднимая все выше над землей эти бронзовые озаренные небесами взвихрения; заря, как лошадиная грива, развевалась по ветру. Сон, крутясь и съеживаясь, унесся в прошлое; Богун еще раз взглянул в окно, точно опасаясь разглядеть вдали гигантскую ладонь, трогающую мир. Но нет, боги делали вид, будто отсутствуют. Рассветы в июне теряют всякую сдержанность, -- подумал он. Несутся они по планете, как гривастые рыжие кони. Бессмертные кони, впряженные в сновидения.

Он все-таки включил настольную лампу, было еще слишком темно, ничего не найти здесь без освещения. Жена заворочалась.

– - Пора, -- сказал он вполголоса, -- сейчас будильник протявкает.

– - Нет, -- ответила жена, не раскрывая глаз, -- нет, потом!

Трепеща крыльями, закружилась перед лампой небольшая серо-коричневая бабочка, ударилась о стекло и гневно взлетела к потолку.

Он направился на кухню -- жужжать кофемолкой. На холодильнике сидела и с интересом таращила на него глаза-маковки еще одна бабочка, точно такая же. Или та же самая. Светало стремительно, полумрак струями перетекал из кухни и спальни в прихожую, -- он и там включил свет. И уже не удивился, снова заметив вспорхнувшего мотылька.

– - Крылья оборву! -- пригрозил он ему и всем им сразу. А себе скомандовал:

– - Под душ -- бегом!

Когда он вновь вошел в спальню, будильник, салютуя, выстрелил короткой очередью. Богун прервал его истерическую трель, щелкнув по кнопке. Распахнул окно и веско, намеренно громко спросил у спящих:

– - Дорогие слепоглухонемые! Взгляните и скажите: вы что-нибудь слышали?

– - Конечно! -- заявила дочка. Усевшись на кровати и даже не пытаясь раскрыть глаза, она наощупь искала своих детей. Плюшевый Бетховен, как и положено верному псу, был уже вполне проснувшись и к бою взведен; Степашка, однако, совершенно по-свински дрых, распластавшись поперек одеяла. Как, впрочем, и разлюбезная супруга, которая и настояла на ранней побудке, объяснив им всем вместе и каждому по отдельности, до чего полезна и для ног благотворна энергичная прогулка по свежей росе, -- раз уж выпало им вставать среди ночи из-за муженька непутевого и тащиться десять верст на сборище. Богун не спорил, ему-то что? Ему, и правда, только полезно прогуляться. Но и против такси он не стал бы возражать.

– - Рота, подъем! -- вскричал Богун. Дочка, продолжая досматривать что-то свое, чрезвычайно занимательное, происходящее за заслоном подрагивающих век, соскочила с кровати и вытянулась по стойке "смирно". Ее строевой навык -- память о любимом дядюшке. Братец мой -- человек героический; он сейчас, и очень кстати, в лагерях; он почти не появляется дома, это обстоятельство оказалось тоже ко двору.

Он оборвал лишние мысли и гаркнул:

– - Отлично, рядовая! Сорок пять секунд, и я вижу вас одетой!

– - Есть! -- звонко ответила дочка, прижмурив правый глаз: вдруг сон все-таки досмотрится. Богун, нахмурившись, злодейским басом провозгласил:

– - А тот, кто, значит, среди нас тут спать продолжает, -- тот, значит, не друг нам, не товарищ, а соня лежебокая!

– - Это мамец! -- восхищенно догадалась малышка. -- Мамец -- соня, мамец -- соня!

– - Р-рядовая! Застегнуться и умыться! И на кухне находиться! -- одновременно, на краюшек кровати присев, принялся он с сопящей жены одеяло потихоньку уворовывать.

– - И тому, значит, не кофе в постель будет, -- приговаривал он, -- а всыпание привселюдное по полной выкладке!

– - Да что вы пристали все! -- захныкала женщина, ворочаясь с боку на бок, будто на огне ее прижарили. -- Ну что за горе: среди ночи переться куда-то… сами езжайте! Я спать хочу.

Богун потянул сильнее, и тогда она, все яростнее сражаясь с осатаневшим одеялом, впервые раскрыла глаза.

– - Боже! -- вскричала она. -- Мы опаздываем! Что, нельзя было сказать?

– - Процесс пошел! -- подмигнул он дочке, которая все еще рыскала суетливо по спаленке, разыскивая аккуратно сложенную с вечера одежду. -- Вот сейчас наша мамочка выговорится -- и даст нам всем копоти! Мы за ней и не угонимся. Ты не спеши: поспешишь -- людей насмешишь. Еще есть время. Ступай, умойся.

Он вздумал позавтракать, слепив глазунью из четырех глаз. Дамы наотрез отказались, сославшись на биоритмы и положение светил. В этот слишком ранний час им не хотелось заниматься ничем привычным; им не терпелось выйти навстречу приключениям и проснуться по-настоящему в росе, в золотом сиянии, в чарующей свежести рассвета. Тоскливо застряв где-то на подступах к третьему глазу, Богун осознал их правоту: что поделаешь, биоритмы.

Бабочки внимательно глядели на его мучения, словно проводили у себя на холодильнике тайное голосование. А едят ли бабочки яичницу? -- спросил он сам себя. Больше не у кого было спрашивать: дамы, отпихивая друг друга, прихорашивались у зеркала. Ему почудилось, будто вспорхнувшие в негодовании мотыльки -- его тайные агенты; он даже расслышал их гневный шепот:

– - Нет, ни за что!

– - Шизохрения, -- определил Богун свое состояние. -- Спокойнее будь, проще, не обращай внимания, это только присказка…

Окна дома, вставшего торцом к ним, -- все верхние этажи, -- внезапно вспыхнули огненными отражениями зари. Денек будет -- высший класс. Проводить их -- и сразу же с утра в лес, пока народ все подряд на корню не поснимал. Хороший у нас лес, домашний и вполне безопасный, абсолютно земной, к людям ласковый. Говорят, уже черника вполне… редкостное лето, жаркое и безоблачное. Такое, как когда-то. До событий.

Они ведь и не подозревают, что меня с ними не будет. Радостно им, легко. Или все-таки подозревают? У жены моей интуиция -- будь здоров. Но не удержалась бы она, непременно бы высказала. Я почву подготовил: судачил что-то там насчет денег и ремонта… нет, ей и в голову не придет, что я способен добровольно отказаться от поездки на материк. Ничего, сошлюсь на ремонт. Ремонт -- явление вялотекущее и неизлечимое. Как лучше: по дороге объяснить, чтобы успели побеситься и смириться, или прямо на месте, у автобуса? Эксцессы возможны; и все-таки придется отложить, ибо время уже поджимает. Некогда отношения выяснять.

Сумка странно легкая. Вторая -- холщовая -- весит почти столько же. В ней только дорожные припасы… девочке будет не хватать зверюшек, -- сообразил он с опозданием и с досадой. Они ведь думают, что это -- на пару недель, как обычно; они ведь не знают о главном.

Жена, энергично вышагивая по узенькой прихотливо извивающейся тропинке, головою мотала на все его просьбы передать ему и вторую сумку: спортивность свою замечательную выказывала. Небо стало голубым и бездонным; стекла на юго-западе сплошь полыхали ослепительным пламенем отраженного восхода; оранжевые молнии изредка мелькали на месте блестящих антенн и водостоков. Несмотря на то, что они держали путь в обход новостроек-недостроек, и местность казалась совершенно загородной, многие горожане уже -- или еще? -- бродили подле домов; Богун подивился их невозможной выносливости. Очевидно, наступило временное равновесие между теми, кто уже встал, и теми, кто еще не лег. Первые бодро и слегка обалдело двигались средь полыхания и свежести, точно выруливая на взлетную полосу; вторые же тихо плелись безлюдными тротуарами и неуверенно растекались по пустырю, короткими тропами направляясь к розовеющим в отдалении домам. Покуда дошли до трассы, бодрая спортивная злость супруги перелилась в сферу межличностных отношений; он отобрал ее сумку, обозвал их черепахой да улиткой -- отведенное на дорогу время неожиданно иссякло, придется бегом бежать, поскольку опаздывать сегодня ни в коем случае нельзя.

Богун объявил о старте забега ради жизни: вырвалось у него нечаянно. С губ слетело. Как и следовало ожидать, дочка помчалась вперед со всей доступной ей прытью. Богун занял промежуточную позицию, стараясь не отстать от ребенка и вместе с тем не слишком отрываться от возмущенной супруги. По асфальту топать было веселее, мир восстановился, и они подкатили к месту сбора почти в назначенный срок.

С тыльной стороны памятника собралось человек тридцать; многих он знал. Выяснилось, что автобус запаздывает. Никто не обнаруживал своего знакомства с ним: так было условленно. Он наскоро объявил о своем твердом и окончательном решении остаться. Он должен отправить их вдвоем, самих, без подневольного отца-супруга, поскольку подневольному внезапно навешали горящих хвостов… дочь округлила глаза -- представила себе… навалили разных срочных дел и незавершенок. Он мотивировал свое решение делами, ремонтом да нежеланием вникать в проблемы тестя, который эти самые проблемы словно бы коллекционировал и в охотку взваливал на зятя; жена, вполне разделявшая опасения Богуна, все же неодобрительно морщилась ввиду столь откровенного попрания сыновних обязанностей. Она ненавязчиво поинтересовалась, как зовут дела его и не блондинка ли; упоминание о ремонте отразилось в ее глазах отсветом каких-то очень интимных надежд; финансовые проблемы никто не затрагивал. Все было ясно без слов. Теперь, наверное, нам хватит и на проживание, и на покупки, -- думала она, убеждая себя в разумности его решения. Теперь пусть сам выкручивается как знает: в доме -- шаром покати.

Против ожидания, дочка тоже не стала расстраиваться. Мыслями она уже была в дороге, а временное отсутствие папы являлось привычным и понятным обстоятельством, связанным с его важной, замечательной работой. Папа защищал всех детей и взрослых от колдунов, чертей замогильных и горьких пьяниц. Молодец какой па! Его задержка позволит ему спасти кого-нибудь. Обнаружение Мутаций и Общий Надзор -- эти слова всегда пишутся с заглавной буквы -- никогда не даст в обиду маленьких детей. Отлучки папы являлись неизбежным злом, которое, в конце концов, всегда изгоняется веселым шумным возвращением, подарками, маленьким праздником воссоединения семьи. Такая уж нелепая у него судьба, у этого глупого папы.

Автобус вкатился на площадь на полной скорости, -- светофоры еще сонно мигали желтыми глазами, да и движения почти не было, -- и тут же все начали прощаться. Богун не стал дожидаться отправления. Он решительно ни о чем не беспокоился: все, что нужно, уже было продумано и выполнено. Кивнул в ответ на отсылающие жесты и таким же манером -- по трассе -- двинулся назад. Не хотелось, чтобы жена разглядела в его глазах что-нибудь не то. Все образуется, дайте время. Незачем рисковать близкими людьми. Там, на континенте, они будут в безопасности.

Нужно отстроиться от всего этого. Сделать над собой усилие. Все идет по плану. Не забыть хотя бы Бетховена ей отослать. То-то радости будет… Смотри-ка, троллейбус попутный случился, только что из парка. Подбежав, втиснулся он в скопище лесовиков и рыбарей, хмурых граждан в сапогах и штормовках, и за несколько минут домчался по пустынной трассе до микрорайона, где вместе с клюющей носами всенощной молодежью вышел из троллейбуса прямо во широко поле.

Дома он взглянул на будильник. Всего лишь полшестого; каждое утро упускаю я драгоценную красоту; нет, дела обождут! одеться, обуться -- и вперед, вдогонку за грибниками! Он заглянул на кухню в надежде обнаружить немного кофе. Немного кофе пришлось бы очень ко времени; только увольте меня от яичницы продрогшей -- никогда и ни за что! Я себе потом суп сварганю. Я не так-то прост и ценю услады холостяцкие… сколько же их здесь, мотыльков залетных?!

Богун сразу же углядел с дюжину вихрящихся в воздухе крылатых существ. Затем обнаружил еще: по углам они прятались, внизу у ног его кружились, от их нервного трепыхания рябило в глазах. Он схватил кухонное полотенце и принялся выгонять бабочек в окно; он не заметил, чтобы они выгонялись, однако бабочек не стало вдруг. Совсем не стало. Будто растаяли они. Мимикрия?..

Все живое умеет маскироваться и друг дружку надувать. Теперь бабочки расположились в прихожей. На мебели, на стенах и потолке. Но не как попало, а в строгом соответствии с ранжиром. Вокруг каждой заметной особи пристроилось несколько мелких подхалимчиков. Заметные особи, в свою очередь, базировались неподалеку от вождей -- немногочисленных бабочек-гигантов, которые серыми пятнами обозначали узлы наметившейся крупноячеистой сети, регулярного узора, напомнившего Богуну срез живой ткани под сильным увеличением. Он пожал плечами: шизунец продолжался. Это, по-видимому, совершенно неизбежно в его положении. Неприятно, конечно… Замерев, всматривался он в шевеление на стенах и потолке. Самцы и самки, -- решил он вдруг. Те, что сидят и размышляют, самцы; а которые локтями работают -- самочки… или наоборот. Но наоборот -- это вряд ли! -- возмутилась его мужская суть. Сразу видно: центральные сидят где нужно и о деле думают; а эти, мелкота, язычками чешут, друг дружку подкусывают, совсем как в жизни… Мысль эта, ввиду недосыпа, показалась ему глубокой и в чем-то коренной. Он пришел в восторг от неожиданного выявления столь общего признака, разделяющего "инь" и "ян", и немедленно распространил идею на другие объекты мироздания. Действительно: неподвижные, как аксакалы, ядра атомов, а вокруг -- взаимодействующие облака контактных силовых полей, сонм отталкивающих друг друга частичек. На гарем смахивает. Или -- солнце, крепко держащее в гравитационной узде подчиненные планеты. Опять гарем, надо же! Словом, повсюду дуализм и противоположность полов. Везде явная диспропорция, даже у бабочек этих странных. Одни мы с тобою что-то слишком уж замоногамились, -- сказал он своему отражению в зеркале. Отражение кисло усмехнулось и солидарно подмигнуло ему.

– - Несправедливость! -- сообщил он двойнику. -- Нужно учится у природы. Раскрепощаться нужно.

– - Это исправимо, -- согласились стены. -- При надлежащем тонусе, в отсутствие противопоказаний…

– - Исправимо? в отсутствие?.. Ах вы балаболки! Учить меня вздумали!

Решительно взмахнув полотенцем, Богун, агент Надзора, поднял руку на живую иллюстрацию единства и борьбы противоположностей. И обмер, недоуменно разглядывая потолок. Бабочек не было. Ни единой. Нигде.

– - Да что ж это, привиделись они мне? -- бормотал он, бегая по кухне. -- Куда эти чертовы букашки задевались? Увижу -- убью! -- пообещал он кому-то.

И тут взгляд его упал на часы. Было без пятнадцати девять.

Он постоял задумчиво, -- мысли, как и бабочки, упорхнули в даль неведомую, -- и подошел к телефону. Время воруют, -- думал он, -- из-под руки воруют. Предупредить своих? Нет, рано. Возможно, это локальные наводки. Случайный выстрел… Мысли не хотели возвращаться. Когда не нужно -- лезут, толкутся; а понадобились -- не стало вдруг. Предчувствуя недоброе, вошел он в спальню, и, на этот раз спокойно, без лишних нервов, прикрыл за собой дверь. Так и есть: сюда переметнулись. Покачиваются, сложив пластиночкой крылья. Серые волны бегут по обоям, тормозят сознание, усыпляют… Он прыгнул как тигр, и полотенце гулко шлепнуло по потолку, сметая пыль с известки. Поднялся вихрь. Воздух потемнел, полотенце пропеллером вгрызалось в живое облако. Бабочки ускользали с непостижимой быстротой. Всплеск -- будто камешком в воду -- и они исчезли. Все сразу.

– - Спокойно! -- сказал он шкафу. -- Чудес не бывает, верно?

Шкаф не ответил.

– - Если насекомые пропали, следовательно… -- как продолжить, он не знал, и поэтому принялся рассуждать умно и здраво, как и приличествует рассуждать в самой невероятной ситуации просвещенному человеку. -- Следовательно, куда-то они задевались. Куда задевались? И зачем? За окном прячутся! -- решил Богун. Конечно: внешнюю стену облепили, к солнцу крылышки развернули… Проверять догадку он не стал. За окном, и нигде больше!

Следовательно, я закрываю окно… так, исполнено… и, следовательно, выхожу из спальни в пустую прихожую, верно? -- Шкаф успокаивающе покивал ему. Зевнул раскрывшейся дверцей. Богун потоптался, глядя на дверцу, затем растерянно и с опаской заглянул вовнутрь, но ничего любопытного не нашел он в платяном ряду. Антимолью там пахло и духами. Он на всякий случай запер шкаф маленьким блестящим ключиком и, затаив дыхание, выскользнул в прихожую. Виктория! Пусто!

Он зашел на кухню, зашел в зал, закрыл везде окна. Нигде никаких крылатых, лишь за балконом мелькнула пара стрижей. Ого! Да неужто уже одиннадцать? Сколько времени потеряно! Брюки старые где? Где старые походные доспехи мои? Посох лесной, меч грибной, щит противомоскитный…

Насвистывая, вошел в спальню, чтобы перетряхнуть вещички. И замер на пороге, уткнувшись взглядом в движущееся месиво. Воздух кипел, слышалось низкое гудение, как от высоковольтного трансформатора, -- сотни и тысячи бабочек в сплошном мельтешении рождали упругие, бьющие ветерком в лицо серо-коричневые струйки. Хоровод прямо перед ним закручивался по часовой стрелке, а чуть дальше, за дрожащей люстрой, второй вихрь лихо вращался навстречу первому; по всей ширине комнаты, огибая угол шкафа и высокую этажерку, вертелась живая восьмерка. Две змейки бабочек обрамляли ее по вертикали: у колен Богуна и вверху, под самым потолком.

Тогда он, стараясь не волноваться, улегся и попытался расслабиться. Он не отводил глаз от круговерти, которая набирала размах и скорость, и думал только о приятном. О землянике лесной, которую в данный момент дотаптывают алчные авангарды трудящихся. О ремонте, призванном скрасить его уход в проект. Проект получил странное, диковатое название: "На Богуна и зверь бежит". После беспамятства и вынужденного лечения Богун плохо понимал суть этого проекта и свою роль в нем; он знал, что роль его -- главная, и ему было достаточно помнить, что он осуществляет функции контактера. Контактер -- это больше, чем полевой агент. Это очередная ступень его роста.

А ремонт в этом году стал насущной потребностью. Требовалось скрыть выдранные когтями куски штукатурки и следы клыков на бетонных стенах. В кошке Мальвине, сбежавшей по весне в леса и по дороге едва не задравшей безвинную догиню из четвертого подъезда, еще прошлой осенью проявились глухоманские повадки. Пока можно было скрывать -- скрывали. Хозяйка догини, помимо оплаты услуг ветеринара, потребовала мзду за молчание; Богун с превеликим злорадством прогнал ее. Нашла чем стращать! Сегодня лишь худосочные аристократы со столетней родословной еще кое-как сохраняют непорочность генотипа. Остальные братья меньшие давно уже в лес глядят.

Он ощутил сочувствие бабочек: бедняжка, это так неумно -- держать в доме хищника, привязываться к хищнику!

– - Сами хищники! -- вознегодовал Богун. -- Мы ее котеночком взяли, не больше болонки! Дочка никак забыть не может, по дворам все рыскает.

– - Сколько зверя не корми -- не впрок корм! -- зашептали бабочки. И глупым смехом рассыпались по стенам и предметам. Их было столько, что они заняли все обозримые поверхности. Не побрезговали и Богуном: расселись на брюках, на рубашке. Он решил не замечать нахальства пришелиц и спокойно обдумать предстоящий ремонт. Пигалицы эти не опасны ему. Они малы, жизнь их коротка, интересы -- неинтересны… сперва прибраться надо, расставить все удобно. Содрать всю дрянь со стен, оголить их. Залепить… залепить мои оголенные стены этим, ну, знаете, беленьким таким…

Засыпая, Богун проникся деловитой решительностью домохозяина и во сне -- в самом начале сна, там, где явь граничит с дальними зарницами чужого мира -- уже видел себя бодрым, пропотевшим, с ног до головы замаранным краской и клеем. Бабочки, растворившись в жарких солнечных лучах, оставили после себя прозрачный, едва заметный туман -- не туман, а так, невесомое марево -- и запах цветов, растущих на другом берегу.

Каким образом узнает он, проснувшись, где находится? Не определяется ли его местонахождение первым попавшимся воспоминанием об одном из прожитых дней, -- воспоминанием, которое, в результате случайного хода мыслей, становится текущей реальностью и далее самостоятельно определяет развитие событий? Он смотрел, вспоминал и тщетно пытался угадать, что из увиденного следует отнести к реальному миру, а что -- к воспоминаниям. Наконец, подобрал он слово, которое в равной мере подходило ко всему вокруг, и, успокоившись, начал называть мир сновидением.

В его отсутствие кто-то побывал в квартире. Исчезла ручка, которой он пользовался при написании отчетов; никак не обнаруживался особенный, резко пахнущий кусок мыла, после которого руки должны обсохнуть под теплым воздухом (ни в коем случае не вытирать их полотенцем, чтобы не повредить защитную молекулярную пленку).

Поразмыслив, он пришел к выводу, что исчезли также члены его семьи: жена и дочка. Он не мог их вспомнить, но знал, что еще утром они были здесь.

Еще не мог он припомнить, что за день такой выдающийся нынче, и как он, Богун, -- а почему Богун, ведь мое имя Мытарь? -- провел этот день. Мытарю -- Богуну? -- казалось, что с ним не все в порядке. С ним или с миром. Словно кто-то огромный смял и отбросил в сторону то, что составляло его жизнь, и теперь ее придется начинать с нуля.

Реальность сломалась, на ее сколах отразилось странное. Генератор времени -- машина, производящая секунды и века -- был остановлен; минутная дрема обращалась в долгие пустые дни; насыщенные движением дни по пробуждении оказывались минутным сном.

Календарь, часы, магнитная стрелка -- ничему теперь нельзя доверять; места и времена смешались, образуя водоворот.

Из-за рек, из-за лесов прилетали птицы-сновидения. Вначале как бы со стороны на себя самого глядишь; затем, незаметно и вдруг, начинаешь видеть других изнутри, из себя, и вот уже тысячи жизней, серых бабочек, кружатся в душе. Он сам во многих ипостасях; фатально приросший к его сознанию Мытарь; другие знакомые и незнакомые люди. Угрюмого вида тип по имени Бич. Тихий и страшный колдун Гудвин. Загадочный Рунин, сожитель бездетной неприкаянной Татианны. С ним Богун свел шапочное знакомство уже потом, после того, как его самого, наконец, нашли в чужой, покинутой жильцами квартире и, связав, транспортировали в Центр интенсивной реабилитации и коррекции. Татинка, воспитательница Центра, стала для него наказанием и надеждой; безжалостной дрессировщицей и нежной сестренкой.

В странной, изменчивой, пунктирной повседневности он то оставался наедине с шорохами и голосами невидимок, то вновь спешил на звонок. Появлялся -- увы, ненадолго -- покойный дед. Деда своего он любил и радовался его приходу; но приходивший всегда оказывался намного моложе того человека, которого помнил Мытарь (почему я так себя называю? -- изумился Богун). Человек этот -- новый, изменившийся -- был связан с другими людьми, едва ли известными Мытарю; они приходили к деду, шумели, ели-пили, говорили о непонятном; еще непонятнее вела себя бабушка, безмерно любившая мужа при жизни, но странно равнодушная к нему теперь. Да и дед -- суровый, энергичный, иной -- тоже не жаловал ее вниманием. А Мытарь ощущал себя ребенком. Он совершенно ничего не мог понять, ни поступков, ни причин и следствий; все, что происходило, происходило вне его жизни, а сама жизнь разматывалась давно отснятой кинолентой и сводилась к неожиданным перемещениям между несколькими ничем не связанными сценариями.

Жизнь самых близких людей протекала за непроницаемой завесой. Выяснилось, что его мать, давным-давно сменившая место обитания, проживает тут же, в старом доме неподалеку от собора, об этом ему поведал брат, тоже необъяснимо молодой, нагрянувший внезапно, чтобы обсудить с ним перспективы игорного бизнеса (да-да! -- обрадовался Богун, спрятанный в Мытаре, -- как же, есть у меня братец, затерялся где-то во вселенной, с правосудием рассорившись). Он все рвался разыскать этот дом и увидеть мать, поражаясь, что она столько лет молчала, находясь неподалеку, совсем рядышком, под боком, всего в часе ходьбы; однажды ему это удалось. К сожалению, они разминулись: мать как раз в этот день собралась к нему в гости, не забыв захватить с собой дочку, его малолетнюю сестру, -- а сестру он помнил прекрасно. Она не раз его навещала и однажды познакомила с его племянником, со своим старшим сыном, который в те года только начинал учебу в колледже. Мытарь тогда приволок из лесных раскопов бронзовую фигурку Амура, захороненную или выброшенную из-за неких несуразностей во внешности крылатого мальчика; заглянув в память Богуна, Мытарь узнал, что именно эту фигурку он подарил сестре. Произошло это где-то посередке между ее грузной взрослостью и некстати вернувшимся быстроногим детством, в ту короткую счастливую пору смеха, красоты и легких побед, о которой сестра почему-то вспоминала с подчеркнутым пренебрежением к себе самой и своим тогдашним надеждам. Казалось, будто ее прошлое, ясное и логичное от замужества и до текущего момента, поднимается из непроглядного тумана к солнечному перевалу, которым стало рождение сына, -- из неизвестности, из бездны, от которой надо бы отойти подальше. Богун, как и Мытарь, полагал, что те года -- лучшие в его жизни; Богуну-Мытарю очень хотелось хоть на день вернуться туда, в молодость, к бойкому цветенью сирени и жасмина, к ослепительным рассветам и густому аромату августовских садов, к звукам фоно под шум ливня, к безмятежной, еще ничем не встревоженной любви, вернуться к той незамутненности, которая, как сама жизнь, дается лишь однажды. А вот сестричка -- не желала. Но -- вернулась, помимо воли.

Явь была легка, как туман на заре. Явь была проста, как дыхание.

Он вынырнул в явь разбитым, едва воспринимающим реальность. Трезвон телефона заставил его подняться. Телефон перестал звонить раньше, чем он доковылял до него.

Солнце давно перевалило через меридиан и теперь несуетливо опускалось, притормаживая, за девятиэтажные спины жилых коробов. Массируя залипшие веки, прошествовал Богун в ванную -- и убедился, что продолжает спать. В ванной висело полотенце; взяв его в руки, Богун вспомнил, что полотенце это давным-давно выброшено им. Выброшено потому, что никак не удавалось отстирать однажды возникшие бурые пятна; вспомнив об этом, он вздрогнул и отшвырнул то, что держал в руках, -- лукавую тварь, притворившуюся полотенцем. Сон, то зыбкий и прозрачный, на привидение похожий, то отчетливый, как сама реальность, качался перед глазами. Пробуждение казалось иллюзией; возможно, и даже наверное, оно и было иллюзией, эдаким мультимедийным абсурдом, в котором беспрерывно тикает будильник, согласованно движутся светила небесные, и невероятной цепью связаны события, на первый взгляд вполне достоверные.

Затем он долго смотрел на безмятежные, в пенной дымке, небеса и тихо размышлял о вездесущем роке, связанном с его именами. Хорошо, что имя -- всего лишь тень; тень зависит от двух факторов -- от того, под каким солнцем находишься и какой образ принимаешь; рано или поздно придет пора сменить имя. Но для этого понадобится верный глаз и твердая рука.

Реальностью управляет логика. Здесь, во сне, чудеса были в порядке вещей. Стены, ободранные и зачищенные, красиво поблескивали свеженькими алебастровыми латками. Щели, залитые цементом, едва угадывались; цемент еще не высох, а подсохнет -- не найдешь. Строительный мусор горкой выглядывал из поганого ведра. Все, как он и представил себе вчера, засыпая. На плите в кофеварке дымился, источая запахи, обжигающий кофе, -- он потрогал холодную плиту и слабо удивился. Стол, заботливо накрытый скатертью неведомого происхождения, был украшен букетиком цветов в любимой вазочке малышки. Вазочку эту вдребезги разнесла хвостом Мальвина. Стряслось сие бог весть когда, уже и забыли. Возникшие сами собою в холодильнике закуски воодушевляли, требовали энергичных действий и энергических выражений.

– - Напьюсь в ознаменование, -- пригрозил миру Спящий, -- потеряю облик!

Сегодня день бабочек, -- напомнил он себе. Я спал, не просыпаясь и никуда не отлучаясь; видения -- просто сны, глупые полустертые воспоминания о том периоде, когда я был не вполне здоров. Защита памяти, вот что это. Сны -- отстойник застарелых страхов и всяческих неприглядностей… В Центре интенсивной коррекции очень хорошо объясняют подобные вещи.

Татинка, сестра милосердия, совсем не тяготилась предписанной ролью, которую, как следовало предположить, давно и прочно разучила, привыкнув держаться в ее рамках, -- но с Богуном почему-то получилось иначе. Нежность ее сделалась требовательной, а роль оказалась маскировкой от соглядатаев. Он и сам не знал, чем привлек эту покорительницу сердец, повелительницу снов. Ему завидовали. Богуну не хотелось выписываться.

Стояла весна. Жену держали в курсе; посетителей не пускали; дочка, гордясь новым умением, сама подписывала свои рисунки большими корявыми буквами. Папа это малвина она идет домой. Папа это мама она уже не плачит. Папа я очень хочу щенка по имени Барсундук. Папа это мы по тебе скучаем.

Устав от невозможного, Богун уже не поражался удивительному. Не до того ему было. От него требовался точный ход. Слова и логика могли бы помочь. Слова возникали сами, приходили откуда-то, отпихивали в сторону бессловесные недодуманные мысли, -- он не мог полностью довериться этим пришлым словам. Логика? Грубая карта местности, плоская черно-белая спутниковая фотография, она неплохо помогает сориентироваться в незнакомых местах. Но логика, к сожалению, приводила к самым неутешительным выводам. Логика -- сторожевой пес разума -- скалилась и ни в какую не желала признавать главенство чуда. А значит, Богун был безумен: он как бы пребывал сознанием сразу в нескольких различных временах и не умел связать прошлое с днем сегодняшним, чтобы сопоставить воспоминаниям события своей жизни или хотя бы взбрыки разыгравшейся фантазии.

Приноравливаясь к изменяющейся вселенной, испытывая внезапную потребность измениться и самому, Богун, тридцатилетний службист, огонь и воду прошедший, вспомнил вдруг крученый и безалаберный жаргон давней своей подростковой поры. Он сказал:

– -Чувак! Клево! Кайфуй, чувак: забашляла рыбка золотая! Мэнов-герлиц на сейшен аскну, -- оповестил он вселенную. -- Звякну, кликну, призову… Сбегать портвейну взять?

Разглядывая телефон, он долго думал о вещах незначительных: например, о том, что замечательно раскованный язык, на котором когда-то свободно изъяснялось его поколение, рассыпался, перестал быть всеобъемлющим. В нем возникли провалы, очень многое унесено течением, а на поверхности плавал всякий сор, попавший туда из последующих времен, всевозможные "прикиды" и "тусовки". Ненастоящие это слова! -- с легкой озлобленностью объявил он залетевшей на огонек сигареты бабочке. -- Настоящие -- все во мне! Только я их не помню…

– - Оглянись! Столько лет осыпалось! -- ответила бабочка. -- Все нос к стеклу прижимаешь, все тебе хочется те дворцы получше рассмотреть, а их и нет уже. Поезд давно в других краях: бай, бэби, бай… Уймись, забудь, не кисни, встань, прошвырнись, подними градус!

А что? Крылатая дело речет. И забуду. И прошвырнусь.

Богун вспомнил Грегора. Взгрустнул. Грегор бесследно исчез -- а был мужик компанейский и безотказный. Кащей? Давненько не встречал он шефа. Куда их всех утащило? Он успокаивал себя тем, что сегодня, согласно плану, начал набирать обороты проект. В проект вовлечены спецы по теневым мирам и практикующие маги. Кто знает, сколько странного и невозможного заложено в этой рисковой задумке?

Близится славный июньский вечер, -- размышлял Богун, -- отчего бы и не прошвырнуться, в самом деле? Одеться по-кабацки. Пеструю павлинью рубаху. Ботфорты со шпорами. Блокнотик перелистать, встретиться, собраться, -- вспомнить, поспорить, покричать друг на друга. А выговорившись, врасти в ночную тишину. В час луны жестокой и безлюдных улиц; в час раскрытых крыльев над розовой водой. В сосредоточении, в шепоте звезд, в чутком молчании посвященных попытаться отреставрировать рухнувшее…

– - Опасно! -- просигналил ему недремлющий Страж.

Конечно, опасно. Жизнь -- опасное занятие. Нелегкая ноша для работников спецслужб.

В недавнем бреду он ощущал себя Мытарем -- человеком, сумевшим проникнуть в его мысли и заблокировать их. Возможно, этот загадочный Мытарь и выходил его там, в лесу. Он мне больше чем брат: теперь он часть меня самого. Я верю Мытарю, он присмотрит за Элли. Элли рано или поздно разыщет свою маму.

Вернулся он через час, робко изумился проросшим на стенах обоям, зашвырнул в холодильник бутылки; бабочки деликатно прятались по углам; свежеокрашенные двери уже подсохли, запах выветрился. Богун подумал, улыбнулся -- и решительно набрал номер.

– - Анна?

– - А, это ты, -- узнал его муж Анны.

– - Я, -- согласился Богун.

– - Ну и как ты там?

– - Устраиваю отвальную вечеринку. Отбываю в мрачный край… в мир иной. Бегу мирской суеты. Всерьез и надолго бегу. Возможно, навсегда.

– - Врешь! -- убежденно ответили ему.

– - Врать неприлично. И незачем. Не вру я. Соберется тесная компания. Все свои. Приходите.

– - Такие же мерзавцы, как ты, -- сообщил муж. -- Не смеши. Не делай из меня идиота! Это твой, -- сказал он в сторону, -- стыд забыл, к себе зовет, -- и, снова в трубку: -- Ладно, передаю ей…

– - Богуша? -- пропела Анна. -- Чего тебе надобно, чудище?

– - А ничего, ровным счетом ничего. Исчезаю я. Похоже, что надолго. Жду. Приходи. И друга жизни приводи… если не сможешь от него отвертеться…

– - А я его и не собираюсь брать! -- с веселым вызовом сообщила Анна. -- Пускай дома сидит, бирюк! Я почти готова, правда, в другое место готовилась, что ж, сменю маршрут!

Первым делом он красиво и аппетитно расставил все на кухне. Затем взялся за облагораживание спальни. Позвонил Котеночечку и Глазу. Котеночечек и Глаз обрадовались и одобрили идею.

Телефонный звонок. Он, что-то мурлыча, поднял трубку.

– - Аня у тебя?

– - Еще не появилась. Что передать?

– - Я тебе, дружок, вот что скажу. Наглец ты, конечно, первостатейный. Я сегодня спокойный: все еще надеюсь, что ты и впрямь слиняешь с наших горизонтов. Вычеркни наш номер из списка! И… Покажись сексопатологу, чудо! Глядишь, найдет способ помочь тебе!

Злобно-обиженные интонации его голоса напомнили Богуну несколько слов, оброненных однажды Анютой. Эти слова, как зерна на пахоте, давным-давно взошли и прижились в нем. Не спорь с рогатиком, -- приказал он себе, -- не оскорбляйся. Избегай злых импотентов и терпи их излияния.

– - Покажусь. Проверюсь…

– - И повежливее с ней! Она все рвется за тобой доглядеть, с тех самых пор. Младенца нашла! Боится за тебя, альфонса. Не обижай ее!

– - Да не обижаю я никого! -- с досадой ответил Богун.

Ну и мерзавец!

Он едва успел привести себя в порядок.

Анна не торопилась переступить порог. Над ее головой молниями мелькнули бабочки; она проводила их рассеянным взглядом -- бабочки растворились в ее зрачках. Спросила, мягкостью голоса сглаживая резкость фраз:

– - Ты один? Любопытно, что ты выдумал на этот раз? Ты все еще на что-то надеешься?

– - Анна, пощадите! -- он щелкнул каблуками, почтительно голову склонил.

– - Когда-то, сударыня, вы приняли на свой счет слова, предназначенные совсем другой женщине! Да, я распоясан, безумен и дик, но в чувствах щедр и постоянен! Поймите, милая Анна: те слова, которые должны прозвучать, томятся и умирают от невостребованности, и только потому, что вы, давным-давно меня простив, из мести или лукавства обходите стороной мою келью!

– - Прочь с дороги! -- твердо сказала Энн, направляясь на кухню. -- Поправь галстук и заткнись. Помогать мне будешь.

Что бы ни творилось вокруг, женские привычки постоянны, -- отметил Богун. И поспешно добавил:

– - В ознаменование неизбежного примирения нижайше прошу отведать чего судьба послала! Я уж и разложил все. Глянь-ка глазом вещим, неподкупным!

Услышав это, Анна резко обернулась и замерла на миг, выискивая что-то во взгляде Богуна. Затем, успокоившись, объявила:

– - Чудесно, милый. Я потрясена: все мужики -- исключительные сволочи! Стоит жене уехать, и в них начинает преобладать главное свойство.

– - Какое свойство? -- благодушно спросил Богун.

– - Сволочность. Как дети малые! -- она в совершенстве владела женской логикой. -- Приходится заступать на дежурство и нянчиться с ними.

– - Зачем -- нянчиться? Мы народ взрослый, умелый. Будет у нас людно, шумно. Запаздывают они, правда. Приличный человек не может не опаздывать… -- подойдя вплотную, он обхватил руками ее лицо. Запрокинул, поцеловал.

– - Помада! -- вскрикнула она, освобождаясь. -- Ну, наконец-то… Я думала, ты не рад!

Вскоре было здесь людно, шумно и славно.

Анна вызвалась помочь с посудой. Они остались вдвоем. Тихо сновали над мойкой бабочки. Обе стрелки на часах смотрели в зенит. Звезды плыли мимо облаков, как ночные кораблики в темном океане. Под окном на три голоса старательно исполняли похабную песню. Он попытался было открутить голову припрятанной бутылке, но Энн остановила его. Сказала:

– - Мой почему-то не звонит. Загулял, закрутил, зашкалил!

– - Пьет? -- удивился Богун.

– - Не-а… Спит и во сне самоутверждается, -- загадочно ответила она. -- По вселенным своей души бродит.

– - С бабенкой скуластой?

– - Если бы! -- она прошлась по квартире, заглянула в спальню, отстегнула телефонную пряжку от линии. -- Нет, он на другом подвинут. Вокруг мужики как мужики. В дом несут, водку глотают, футбол-хоккей смотрят. А этот -- собственные сны в компьютер запихивает. Датчики, шлем, пси-интерфейс… Да кому они нужны, сны бредовые? Я, говорит, не бездельник, я хакер ментальных полей… Дурачок…

Богун насторожился.

– - Он что, воевал где-то?

– - Как бы не так! Умом он слаб… Да и не знаю я о нем ничего. В то, что не бездельник, верю: на хлеб нам хватает; а еще -- звонки постоянные, отлучки, тайные встречи, -- может, деловой он? Боевик наркомафии… -- она рассмеялась. -- Чушь, чушь и чушь! Он такой правильный, огромный, с виду -- сильный и надежный, но -- блаженный… не знаю, чем он там занимается в свободное от сна время, только иногда боюсь за него. Не дел его боюсь, -- спохватилась Анна, -- он ничего такого просто не способен учинить; только все эти странности… ненормальность… ты имей в виду, я на одного тебя надеюсь, если вдруг что случится. Он не порченный, он под чьим-то влиянием, он жалкий и бессильный.

– - Ладно! Учту, -- хмуро пообещал Богун. -- Любишь ты его!

– - Я многих люблю, -- печально сказала Анна. -- Но живу я с ним. И если уйду от него, то не потому, что взяла вдруг и разлюбила. Я так не умею.

– - В наше время все жалкие, все под влиянием. И я не исключение! -- ревниво сообщил Богун. -- Со мной тоже бывает. Знаешь, как в фильме дурном: все вдруг меняется, другим становится, непривычным. Люди -- в масках, вещи -- как призраки, везде -- двойное дно.

Она подозрительно прищурилась.

– - Вот и мой о том же! Маски, корни в глубине, второе дно… личинки, бабочки…

– - Бабочки?

– - У нас по ночам все окна настежь. Вечером закрываю -- утром раскрыты. Он их расспрашивает, сердится, приказы им отдает. Я скоро сама рехнусь.

– - Постой-постой… -- Богун по-прежнему плохо соображал и никак не мог уяснить, о чем ему говорят. -- Как так -- приказы? Он ими командует, что ли?

– - Ну да! В воображении своем. Он не псих, -- повторила она, -- он этим балуется только в шлеме. Вдохновение посреди сеанса озаряет -- и все, и не подходи. Он и мне предлагал. Поначалу скрывал, прятал, и шлем, и зеркало прятал, а теперь предлагает. Но теперь уже я не хочу. Опротивело. Как так можно: сны от яви не отличать?

– - Назови мне его имя, настоящее имя. Я по картотеке проверю. Если он уже под колпаком, попытаюсь что-нибудь выяснить о нем.

– - А ты не знаешь? Настоящих имен у него много. У вас его, наверное, Руниным зовут. А меня зовут Энн… -- она хихикнула. -- Чем имя короче, тем ты известнее!

– - Анна или Энн -- разница всего в одной букве.

– - Я не Анна, я Татианна! -- гордо заявила женщина. -- Имя старинное, земное. Роман в стихах… к черту! -- оборвала она себя. -- Пусть в одиночестве сны свои смотрит. Живем только раз!

– - Как знать, вопрос не из простых, -- пробормотал Богун. Она взглянула с насмешкой:

– - Это все, что ты хочешь мне сказать?..

Он проснулся в самый глухой час. Занемела рука; женщина спала беспокойно, пытаясь разговаривать во сне; он осторожно высвободил руку, помассировал локоть. Безжизненная тишина висела за окнами. Он сразу почувствовал: произошло что-то из ряда вон… Очередной конец света. Вторжение подземного воинства. Может быть, теперь всем заправляют бабочки. Может быть, тротуары поросли Корнями… Он подошел к окну. Окно казалось ввинченным в ночную темноту. Стекла отсутствовали: прямоугольник на стене был затушеван плотным непроницаемым мраком. Богун кинулся к двери -- дверь не поддавалась. В этот миг он потерял самоконтроль.

Вновь и вновь пытался он наскоком отворить проклятую дверь. Обессилел, опомнился, увидел, -- интересно, как можно видеть в кромешной тьме, окутавшей спальню? -- что Анна, не обращая внимания на его старания, ищет что-то, отчаянно необходимое ей именно сейчас, в последний час бытия; ее тело светилось даже в темноте, как звезда или солнце: неяркое, потускневшее от времени и невзгод близкое солнышко.

– - Анна, ты что?

– - Где моя сумка?

– - Анна, ты сумку возле телефона оставила, -- мягко напомнил он. -- Успокойся. Надо подумать, как отсюда выбраться.

– - Так думай же! -- вскричала женщина. -- Моя косметичка в сумке!

Богун растерялся -- и захохотал. Отсутствие косметички напугало женщину сильнее, чем заколоченная дверь, твердая мерцающая мгла на месте окна, остановившиеся часы и отсутствие отражений в зеркалах.

Она угомонилась только после твердого мужского обещания при первой возможности выбраться наружу и прихватить ее сумку и чего-нибудь вкусненького -- а там пусть все катится в преисподнюю.

– - Утро вечера мудренее, -- сказал Богун, -- давай до утра поспим, вдруг вещий сон приснится.

Она встрепенулась и принялась выпытывать, что он, Богун, сумел запомнить из своего таинственного вояжа в Глухомань. Якобы имел он там контакт с неким вещим предметом или духом -- и скрывает даже от нее. Скрытный, противный, развратный тип.

– - Неправда! -- обиделся он. -- Я прямодушный, целомудренный, обаятельный! Я образец открытости, я эльф нежнейший…

Они не в шутку вцепились друг в дружку и начали борьбу; неизвестно, кто кого одолел.

Потом -- меряя шагами мрак и видя во мраке, как ровно дышит Анна и как трудно, наощупь, увязая в толще стен, продвигается спасательная миссия -- он долго пытался угадать знак, нащупать отмычку, найти потаенное; он ощущал немое внимание знака, обращенное на него; он чувствовал близость ответа; так слепец чувствует лунный луч, коснувшийся глаз. Тесно и тускло в комнате. Стены, занавес, остановившееся время. Безмолвие, духота, темный блеск слепых зеркал. Безмятежный сон Анны как сад за глухой оградой.

Жрица храма сновидений, -- размышлял Богун, разглядывая спящую и пытаясь отогнать отчаяние, -- редких качеств лапушка! Воздерживается от деяний, почти не напоминает о себе и совершенно не заботится о дне завтрашнем… ей достаточно сегодняшней любви… достойна леса и дворцов… а кто она? -- вопрос, настораживающий и необъяснимый, заставил его всмотреться в спокойное лицо женщины. -- Кто она на самом деле? -- он приблизился к мертвому зеркалу. -- Кто мы такие? Люди? Кто это -- люди?..

Зеркало ждало ответа. Зазеркалье пустовало, томилось и, словно заброшенный дом, требовало шагов, дыхания, слов, глаз. Не слишком понимая, что и зачем делает, начал он протискиваться в манящий лабиринт. А там, в настороженной тишине, уже дрожали, раскрываясь навстречу, хищные чуткие лепестки; цветок подхватил добычу; миг -- и Богун, собранный, ко всему готовый, стоит перед дверью. Перед простой дощатой дверью, из-под которой выходят на площадку мокрые следы -- и обрываются, словно кто-то, подпрыгнув, замахав крыльями, уверенно отправился в полет, вынуждая преследователей кричать и тянуться за ним, напрасно рваться в закрытую высь.

Сияло солнышко. Анна, разгуливая по пустой квартире, гадала: куда занесло его, непутевого? Мог бы обмолвиться или записку нацарапать. Ночью он ее напугал: что-то плел о заколоченной двери, о темных окнах. Мужик, по определению, существо бестолковое и ничего на свете не разумеющее. Этот не из худших: не тюфяк, не зануда. Квартиру содержит, днями ремонт закончил. Плитка в ванной новехонькая, обои, паркет сияет…

Вдруг вспомнилось, что паркета у него никогда не было, да и вчера она его вроде бы не заметила. Но что о пустом-то думать? Не было -- а вот теперь есть.

Она нехотя одевалась, нехотя правила лицо и размышляла о том, как жить дальше. Не искать же его теперь по городу. Нельзя же так! Я сама виновата, проспала все на свете. Сопела себе без задних ног… это из-за его разговорчиков чудных. Видно, зеркала -- его пунктик.

Мальчик ушел в зеркала. Нарцисс -- любимый цветок. Эх, жизнь-злодейка… Да, но прибрать здесь все-таки надо. Домарафетиться до кондиции. Синичке позвонить: обсудим, повздыхаем, в ранах совместных досыта поковыряемся.

Она вернулась к зеркалу. И вдруг не узнала себя. Совершенно незнакомая дама: загадочная, строгая, царственная на диво… ослепительная дама! В первый момент почувствовала она зависть -- немыслимую зависть к собственному отражению, которая сразу же сменилась горделивой озабоченностью: вот я какая! Полынь я степная…

Сохраниться бы, не расплескать…

Я -- Полынь.

Они меня ищут, а я -- здесь… Ой, да кто ищет-то? Кого ищет?

Боже, о чем я? От мужиков от этих припадочных и сама умом тронешься.

И, привыкая к своему новому воплощению, ощущая себя юной ведьмой, сбросившей с тела и души ненужный кокон, закрыла она футлярчик с тенями, задумалась и начала планировать очередную жизнь.

Вселенная движет нас по поверхности событий, словно океанский лайнер по безбрежным водам. Скрыты бездны, взгляд не проникает в глубину. Что же там, в сокрытом? -- размышляет ныряльщик. -- С чем вернусь? Как угадать? Всплеск. Иной мир. Феерические видения. Сны, озарения -- составляющие особой способности, особой восприимчивости, присущей ныряльщику. В глубинном, в неявившемся разыщет он нужные варианты собственной жизни. Он продолжит их в наступающие времена.

Ночь в окне взвихрилась, тьма клочьями летит, перечеркивая зодиакальные руны; а звезды пляшут и пляшут, разбрасывают искристый пот; завтра взойдут горящие цветы, звездная плазма в бутонах; я не стремлюсь в завтрашний день -- его приход сомнителен. Кто-то возится за спиной моей. Он нашептывает странный текст, который мне совсем не нужен:

– - Вы все, все без исключения, не желая и даже не догадываясь о том, давным-давно стали Спящими. Взяли да и заснули наяву. Вас нисколько не удивляет нелепость приснившегося мира…

Даже если не поверишь, лицом к нему повернешься и, во исполнение неверия, для успокоения сердечного, набьешь шептуну-благожелателю встревоженную глупую морду, -- все равно тоска. Напрасно я роняю ответные слова на стальной пол, напрасно разговариваю с миром сквозь висячее окно. И зеваю, зеваю…

Это сновидение просто, как закон падения. Я наглухо заперт в темном неподвижном сне, в просторе недорисованного пейзажа. Местечко, однако! Кровать и стол посреди равнины. Слева -- бесконечная блистающая желтизна, гладь песчаная или просто золото до горизонта; справа -- заснеженная подлунная тундра, похожая на распластанное привидение, над которым медленно перекатывается и дышит сияние-зверь. Прямо по курсу -- океан чернильной воды, птица с крокодильей головой и два бирюзовых бессильных солнышка над ней. Лишь впечатанный в небо прямоугольник окна за спиной все еще являет мне знакомый ландшафт, но и там непорядок, дикая ночь пожарищ, дрожит луна, искрят звезды, упавшие с небес лучи вспухают вдруг далеким заревом: идет прополка, идет отбор. Там -- донельзя затянувшийся исторический миг, обросший неожиданностями; там чудеса, прорыв в будущее, коннект миров, необъезженные надежды. Кто укротит дикого мустанга? Кто замолвит словечко о нас пред межзвездным сообществом?

Впрочем, все это просто еще один сон. Все, что мы видим, всего лишь наши домыслы, навеянные игрой теней на сомкнутых веках. Я знаю, о чем говорю, и я скажу так: если уж играешь, играй по правилам. Все должны играть по правилам: боги, люди, волки. Потому что нарушителя удаляют с поля, и тогда попадает он в странные индуцированные сны.

И, догадываясь, что он пребывает за гранью жизни, нарушитель начинает осваивать запредельный мир запредельных людей.

Я занимался, я развивался, узнавал скрытое; я узнал, что нет ничего постоянного в постоянстве дней и примет; я понял, что правильный вопрос -- не почему, а как.

Я слишком любил неправильные вопросы.

Вселенская машина движется не во времени, не в пространстве; ее ход -- от состоявшегося к несбывшемуся. Физическое пространство -- океан спящей материи; ментальное пространство -- океан несвершенного. Координаты физического мира, сколько бы измерений вы ему ни приписали, при этом значения не имеют. Шаги судьбы обусловлены волей богов, людей и демонов. В других терминах -- программой, вычислительной средой и реакциями на внешние события. Творец, этот запредельный программист, не интересуется промежуточными этапами человеческой деятельности. Он создал программу, запустил ее и вышел покурить. Миловидные девочки с крылышками, прикрытыми белыми халатиками из облачного ситца, поглядывают на мониторы и болтают о своем, небесном.

Элли смотрела на шар. Шар менял цвет. Стал он багровым, словно раскалился изнутри, и его зловещее свечение пульсировало в такт частому дыханию девочки. Она подняла голову.

– - Не вставай! -- люто вскрикнул Богун. -- Жить надоело?!

Она броском, прямо с колен, рванулась к нему… нет, вовсе не он интересовал девчонку, она тянула руки к шару. Пуля визгливо прошептала проклятье, взвихрив грязный снег; два быстрых ответных выстрела заставили преследователей залечь, но гэбисты уже всерьез взялись за дело, их было много, и Богун понял: все, момент упущен. Оставалось лишь гордо умереть. Или сдаться.

Автоматный лай вынудил его вжаться в землю. Ощутив ритм очередей, он в нужный миг отбросил пистолет и поднял над собой руки. Стрельба сразу прекратилась, и ему вдруг страшно стало в наступившей тишине; он уже почувствовал -- знание опередило взгляд. Элли ничком лежала на тающем, меняющем цвет снегу; снег неумолимо краснел; снег стыдился людей; шар танцевал под мертвой ладонью; Богун так и не смог заставить себя взглянуть. Он прекрасно знал характеристики огнестрельного оружия: практика -- великое дело.

Богун стоял на коленях, глядя в небо; автоматчики подбежали, сшибли прикладами вниз, в кровавое месиво; и тогда он, вспыхнув ненавистью, каким-то звериным чутьем угадав среди них убийцу, разменял уже ненужную жизнь на последнее ярое ликование. Хруст позвонков жертвы совсем ненамного опередил вспышку выстрела; Богун, мертвой хваткой сжимая шею зверя, уплывал вместе с ним в новые, странные пространства; он не видел, как ослепительным черным сполохом взорвался Вещий шар, и блистающая сфера, расширяясь, превратила в ничто людей, дома, небеса и землю.

Кто же насылает на меня сновидения? Кому обязан я тяжелыми неподъемными эпизодами, настолько похожими на правду, на осколки памяти, что выть хочется и бежать куда-то? Ведь не так все было, как в этом сне… Все было не так!

Подхватив шар, рванувшись вперед, зигзагами, -- к черту! подстрелят так подстрелят, но я уведу их прицелы от девчонки! -- мчался Богун к спасению. Дворы, заборы, лающие собаки… а девчонка -- дите растерянное, отчаянное -- оказывается, увязалась за ним; и когда вернулось хладнокровие, когда понял Богун, что капкан ставился не столько на него, сколько на его службу, на многострадальный ОМОН, -- понял он и другое: если и сделают из него козла отпущения, то не сразу, не сегодня; начальство на первых порах будет отпихиваться от этой акции, и не исключено, что сумеет-таки отпихнуться. Или отбрехаться. Или замять как-нибудь… откупиться… повернуть все так, будто для пользы дела умирали исполнители, а не по дурости или собственному хотению. Мало ли куда ветер подует.

Значит, есть время, чтобы подготовиться. Уйти самому и Элли увести, вот цель. Идти нужно в лесные хутора. Лучшего места не найти… До дрожи отчетливо припомнилось раскаленное небо, бьющее сквозь светофильтры пронзительным полуденным огнем, и волчья стая, деловито семенящая по деревенской улочке. С Элли особых проблем не было. Она попала к своим, к просветленным, -- по фазе сдвинутым, попросту говоря. А Богун ушел дальше, изменив внешность и стараясь не общаться с поводырями, которые и сами не страдали болтливостью. Любопытство здесь не приветствовалось.

На въезде в Глухомань осенило его видение.

Ряд высоченных белых башен всплыл над лесом, до которого еще ехать и ехать. Машина тащится вдоль сияющего поля, по полю бегут золотые волны, а за нами, будто инверсионный след, тянется хвост серебристо сверкающей пыли. Дорога сворачивает влево, здесь начинается село или хутор, прямо от дороги по обе стороны -- могучая трава, в ней -- прямоугольники, лоскуты, засеянные огромными, ослепительно горящими красными маками. Дальше, за перекрестком, -- широкая грунтовая площадка, на которой соединяются дороги и тропки. Это Пятиуглы, отсюда начинается глухой черный лес, колдовская чащоба. Несколько просек, радиально расходящихся, ведут туда, -- да еще стометровая аллея, упирающаяся в основание ближайшей башни; близ ней гигантскими, на тополя похожими букетами вздрагивают в небе чуткие цветы. Ни души, ни ветерка, автомобиль катит по ухабистому асфальту. Человек, сидящий за рулем, молчит и хмурится. Он чувствует что-то, и, как бывает во сне, его предчувствие проецируется на меня, но не успевает оформиться.

Путь преграждают вооруженные люди.

– - Усыпленные! -- ворчит водитель. -- Что, попробуем в объезд?

Он предугадывает мой ответ, и поэтому не ждет его. Я не отвечаю. Я смотрю в небо над башней. Чья-то фигура там, в струях света, в огнедышащей лазури. Женщина разгуливает по небесам. Скользит, наклонившись вперед, и края ее одежд взметают белую облачную пену.

Он уже развернул машину, но я меняю решение.

– - Остаемся, -- говорю я, глядя вверх. -- Чую: назначено. От судьбы не убежишь.

Он кивает. Автоматные стволы смотрят на нас. Ни беспокойства во мне, ни сожаления. От судьбы не убежишь. Воспроизводство одних и тех же эпизодов -- ключевое условие моей сделки с лесом. Повторение -- мать учения.

– - Русалочка? -- шепчет водитель, тоже глядя в небо. -- Ты уходишь? Что случилось, скажи?

Я первым выхожу из машины. Небесная женщина тает в облаках.

Где это было? Что мелькнуло огоньком? чей лик…

Обнадежит ли Творца конечный результат?

Здесь тоже прогресс: пергамент вечной Книги сменила база данных со сверхбыстрым доступом. Безбумажная технология! Вместо вестников, скачущих по Магистрали, вторгаются в нашу жизнь простые и недвусмысленные подсказки, со скоростью света приходящие из астральных сетей. Неважно, во сне или наяву ощутим мы зов; важно услышать.

Можно также вообразить конструктор, из которого собирают миры. Детишки возятся с чудесной игрушкой, мешают друг другу и, поскольку не перевелись еще мальчиши-плохиши, иногда разрушают сотворенное соседом. Но Конструктор Сущностей обладает особенным свойством: его элементы сами участвуют в этой всеобщей забаве. Слово имеют. Право имеют…

– - Быть всеобщим лекарем -- нелестная обязанность, -- ворчит Малый Кит, разглядывая фотоснимок. -- Как-то не так дела идут. Совершенно не то получается, что прогност-компы обещают. Итоги усилий ничтожны, зато во множестве плодятся побочные эффекты. Да и вообще быть протейцем -- нелепо! Чужая это планета, даже для родных чужая…

Кит не умел молчать. Хранить секреты -- умел, да и как не уметь, работа у него вредная, особенная работа, саперная: сболтнешь что-нибудь -- и провалишь дело, а то и человека погубишь.

И слушать других умел Малый Кит, -- вникая в жесты, в мимику, не перебивая, на лету схватывая смысл сказанного и недосказанного: еще один профессиональный навык, ведь аналитик ГБ -- это и дипломат, и социолог, и собиратель слухов, и умелый интриган.

Зато когда его молчание переставало быть необходимостью, Кит сразу становился громогласным. Или -- как сейчас, когда слушателей-подслушателей не было и не предвиделось -- глухо ворчащим всякие речи себе под нос.

– - Поневоле задумаешься об императиве невмешательства, исповедуемом следопытами! -- сообщил он изображению на экране. -- Увы, это не для меня. Попробуй научись не вмешиваться в то, что у нас творится и что ежедневно видишь вокруг себя! Для этого нужно перемениться до крайности. Спящим стать. Им, Спящим, бытие до лампочки. В гробу они видали бытие!

С другой стороны, не только Спящие считают нашу реальность иллюзией. Все эти следопыты, мытари, горцы, лотосоманы-орхидеисты, хранители бабочек… иллюзорный мир! он дает множество поводов считать его слегка чокнутым. Таким, как надзорник позорный этот… по двум совместным делам проходит, -- как его? Хмырь, пробужденный к жизни неравнодушной Татинкой?..

Ведун… то есть, Богун, -- вспомнил Кит. Неплохой парень, в общем. Но для наших дел непригодный. Психическая конституция не та. Испугался, сбежал, девчонку спрятал -- и спятил. Не от тех бежал он. Лович узнает -- живьем съест. Лович сейчас в лесу. И Богун сейчас в лесу. Нехорошо. Джеб тоже в лесу сиднем сидит. Вынюхивает. Джеб -- это тебе не Богун. Дикий вепрь, вот кто Джеб. Нам бы не соперничать с ними, а взять и вместе крепко поразмыслить, продумать ситуацию с нуля. Татинка, Рунин… Рунин -- вот кто должен знать. Татианна тоже должна знать. Как она тогда по телефонам бегала, вызванивала, за океан депеши отсылала: мол, пропадет без вас совсем, без дочки любимой и супруги законной. И меня заставила принять участие, благо компаратор мой стационарный уже вовсю ворочал реальностями, не смущаясь их бездонной емкостью. Опять же Рунин помог…

Черт, как я мог о нем забыть, об этом удивительном типчике, он ведь совсем недавно контактировал с Джебом! Как и для чего контактировал -- вопрос не из приятных. Он же под лесом, под Глухоманью ходит, как и надзорник этот спятивший… Но что, все-таки, случилось с ним?

Начнем с начала. В начале имело место распоряжение, спущенное с властных высот. Киту предписывалось подключиться к акции, проводимой ОМОНом; ОМОН занимался своим делом -- розыском чуждых элементов; Генная Безопасность выявляла контакты психомутантов с потусторонними лицами… любопытное новообразование, раньше оно означало нечто иное… с некими безличными фигурами, которых и людьми-то не назовешь, ввиду отсутствия у оных прошлого. Фантомы они. В широком смысле фантомы. В смысле -- неизвестно откуда произошли и что из себя представляют. Отрабатывалась версия детонаторов -- воздействий или кодов, тайных психовирусов, способных запускать в человеке глубинные процессы трансформации. Вскоре к Киту начали поступать рапорты. Электронная папка, помеченная титлом "Ходячие мины", быстро заполнялась сведениями о встречах поднадзорных с лесовиками и дикарями, о странных загульных пикниках с обязательным ритуальным шабашем на закате, превращающем добропорядочных горожан в чертей натуральных, о выездных гастролях мафи, после которых -- новые веяния! -- не оставалось трупов, но росло число безвестно пропавших и, в той же пропорции, вновь выявленных Спящих. В особую папку с грифом "Детонатор" помещались факты и непроверенные данные о странных предметах, искажающих ментальные поля; в спешном порядке был разработан приборчик, позволяющий на значительном расстоянии засечь активность Зеркала Судьбы или Вещего шара. В общем, начало казалось удачным. Информация обрабатывалась, факты складывались в картину, и две спецслужбы решили приступить к совместным акциям пресечения.

– - Акции пресечения активно пресеклись субъектами пресечения… -- бормотал аналитик ГБ. -- Посему пресечение должно быть в корне пресечено…

Фотография вновь привлекла его внимание. Он вызвал на экран список лиц, задействованных в операции "Слепой художник". Начал было читать. Поморщился, вздохнул и обратился к Диалогеру.

– - Ну-ка, дружок, выведи мне всех, кто проходит по темам "Слепой художник", "Вещий шар", "Ментальный хакер", "На Богуна и зверь бежит"… все, пожалуй… эй, ты не понял, я говорил о пересечении тем… так-то лучше… а теперь -- то же самое, но с ограничением: оставь тех, чьи расходы превышают декларируемые доходы… странно, совсем не убавилось… как, я тоже здесь? каким боком? нулевой доход?

Ну и кретин! Прогностический информ, называется! Любой замасленный Супер сразу бы сообразил, что мне нужно!

– - Основное назначение прогностического нейропроцессора -- препарация, сопоставление и сведение разнородных данных для формирования вероятностных матриц исследуемого процесса, -- с холодным достоинством заявил Диалогер. -- Извольте изложить цель ваших поисков, и я тут же выдам результат. Супермозг, в отличие от меня, работает по нечетким алгоритмам. Он все понимает сразу, но не сразу все правильно понимает…

– - Ладно, уймись! Я ищу паршивую овцу. Мне нужен человек, который был в курсе наших совместных с Надзором акций и при этом вел какую-то свою игру: то ли подкуплен он, то ли еще что. Нужно знать его мотивы, кто его подкупил, кто направлял. В двух словах: кто повинен в провале.

– - Вас интересуют только люди и мутанты? -- спросил информ.

А кто же еще? -- едва не рявкнул Кит…

Слепец! Мыслитель меднолобый! Вот же он, ответ! Минуту назад вспоминал о них! Не люди, не мутанты: нелюди…

Эту версию нужно проработать. Велик круг подозреваемых, и никого нельзя пропустить. Косвенные улики остаются всегда. Вот, например, все тот же Джеб. Он, возможно, кандидат номер раз… но, быть может, как раз наоборот, может, он -- наш последний бастион… пусть лебезит перед Зверем, пусть закрывает глаза на перерождение лесовиков, зато дело делает, отвращая Зверя от стен городских. В любом случае, Джеба не ущучишь: хитер и где-то мудр, я его сто лет знаю… а начать надо с неопознанного контактера, с хлыща, чья фотография красуется на экране: что-то память мне подсказывает. Не машинная память -- моя, родимая…

Он начал лихорадочно собирать данные. Интуиция не подвела. Он бы и раньше разгадал этот ребус, если бы сразу догадался включить в сферу поиска не только живых, но и давно почивших. Лицо на экране принадлежало Князю. Был когда-то такой комитетчик и космофлотовец. Погиб он при чрезвычайно странных обстоятельствах, умудрившись взорвать над Глухоманью стратегический крейсер ОЧАГа и себя самого в придачу. Взрыв испепелил лес на сотни километров -- мелочь, спички, ничтожная частичка энергии, запасенной в ловушках крейсера. Никто не понимал, как громадная машина, не предназначенная для внутриатмосферных рейдов, вдруг оказалась над Чертой. Никто не мог объяснить спонтанной синхронизации хранителей времени, главных часов планеты, от поясных цезиевых эталонов до гравипотенциальных измерителей на орбитальных межпространственных маяках. Переполошенные фундаменталисты Института Сущего долго лопотали что-то несуразное о разрыве причинности: ой, лихо-то какое, лопнула пуповина, соединяющая новорожденное "сегодня" с материнским "вчера". А пересуды насчет видений, предсказанных явлений и размножений личности затихли сразу, к подобному протейский народ давно приучен.

Но пересуды пересудами, а снимки снимками. Фантомный след Князя держался неделю. Ехидное и словно бы рогатое лицо его плыло среди звезд, заставляя нервничать материковых обывателей, привыкших считать, будто лесные дела -- не их дела. И сумасшедшая активность Черты, слизнувшей выжженные просторы как лягушка муху, тоже заставляла задуматься: зачем лесу радиоактивный пепел с вкраплениями протовещества, способными превратить Протею в маленькое солнце? А Князь… Он, как выяснилось, и после своей гибели фигурировал в глухоманской хронике. Фантом. Яркий представитель нежити.

Теперь клубок начнет разматываться.

Выявить контакты Князя -- дело техники. Грядет час расплаты! Время чистки грядет… очищения… всех нечистых -- в очистки… черт… как был ты, китенок, в отрочестве шалопаем и поэтом салонным, так им до седин и остался… хорошо быть словоблудом, друг, -- напевал Кит, -- любят словоблуда все вокруг… это дело очень тонкой техники, филигранной, фантом -- это тебе не Хряк Рваное Ухо… словоблудить можно и без рук, был бы пыл и слушателей круг… и кадры у меня подходящие есть, например -- Рунин… а еще… нет, пожалуй, Рунин подходит идеально. Пожалуй, только он и подходит. Само небо привело его в нашу службу.

Мотивы происходящего, по-видимому, тривиальны и вечны. Чтобы обезопасить себя и свою вотчину от силовой структуры -- войди в нее! Очевидно, лес давно присутствует в Надзоре. Он ведь способен к обучению: он сделал выводы из той давней истории с разгромом Комитета. Проще не воевать, а тихонько договариваться, играя на желаниях людей, на слабостях и страхах, -- и "контроль", при котором необходимо постоянно держать в своих руках все нити, превращается в удобную и всех устраивающую "бесконтрольность". Еще одна трансформация, причем давным-давно распознанная. Подсказки были: например, упоминание о мутанте, служившем в Особом отделе и разлагавшем Отдел изнутри. Это тоже с тех времен, от Ловича.

Я близоруко искал виновных, искал беспринципных политиков и алчных торгашей, готовых продать планету и себя самих в придачу за власть и блага, и не мог понять, что беспринципные и алчные -- всего лишь марионетки, ведомые лесом. Все, как обычно, оказывается проще и безнадежнее. Но почему эта простая возможность пришла в голову только сейчас? Не раньше и не позже? Словно тихий приказ…

Так-так… Нет, китенок, в эту игру мы с тобой играть не будем!

Потерпим. Все равно рано или поздно придется обратиться к просветленным.

Я вовсе не лекарь, я всего лишь санитар…

Малый Кит, службист с десятилетним стажем, прекрасно изучил протейские реалии. Он знал, во что следует вмешиваться самому и что оставить на попечение магов.

Хирург, заподозрив в себе хворь, не станет сам себя оперировать.

Вселенская Программа должна работать. Сбои, сторонние прерывания, неверные решения устраняются обработчиками, о которых ровно ничего не ведомо; одушевленный фрагмент кода повторяется в цикле; а если снова и снова ничего не выходит -- фрагмент корректируется. Или стирается, снимается системой.

Все мы, в сущности, не более чем атомы этого процесса. Циклы изменяют нас; мы, сами того не зная, управляем циклами; генетические команды и языковые конструкции ведут нас к выходу из Программы.

Лежит он правильно, умничка, образцово лежит, ничком, зарывшись в мох, не зная и знать не желая, где он находится и что вокруг него, решительно ни о чем не думая, никаких чувств не проявляя, не вспоминая ни о чем. К воспоминаниям нужно тщательно подготовиться, заранее определиться в них; этому я научен. Напрасно вы разглядываете меня, монстры земные, водные и небесные, напрасно надеетесь, я не обернусь на ваш взгляд, и не раскрою я глаз, не окаменею; я не перепуганный мальчонка в темной комнате, я -- один из тех, кто противостоит вам. Сгиньте, хищные! в сотворенном светлом нет вам места и щели для вас.

Я -- специалист по образам, мои образы ярки; со мною и во мне -- неофит, некто стремительно восходящий, взрослеющий, теряющий иллюзии. Он возьмет на плечи часть моей ноши. Продолжайте разрушать, горе-завоеватели: из разрушенного восстанем! Храмы наши -- на руинах, так уж повелось. Мы отстроим их вновь; каждый раз вам все труднее сокрушить храм. Человек учится, все лучше понимая природу вечного, и все чаще оборачиваются на зов неравнодушные. Они изгонят вас из мира, как изгнали из сердец своих.

Но, выясняется, даже мага можно опоить или от души тяпнуть по маковке. Головная боль и к кудесникам беспощадна. Кто бы это меня, а? Что за бес лукавый? Не вспомнить, да и нельзя вспоминать, торопливые чертенята тут же ложную память подошьют, кривой тропой в мозг пролезут, -- терпеть нужно, ждать. Вживаться потихоньку.

Итак: отчего я вдруг щекой во мху, лицом вниз… Назад! Это лишнее!

Я понял, что не о том размышляю, что мысли мои сделались никчемными и опасными, и повелел сознанию замереть. Сразу же, словно в отместку, погасшей кометой выскользнула из сознания недостроенная вселенная. Боль искрами рассыпалась по туманностям, ожидающим Начала. Проплыл скомканный лист, исчерканный эскизами фраз; пузатая рыба, шевеля плавниками рун, устремилась к руслу; мелкий пакостник Энтроп пауком полз по спящему Ничто, опутывая девственный вакуум паутиной безмолвия. Стараясь не ожечься, отстранил я пакостника от Очага, развел слипшиеся, в золе и пыли, рукава Галактики, ворвался в образовавшийся просвет -- и оказался в начальной точке, на пустой, идеально сферической протопланете, только что вылетевшей из горнила творения. Несколько миллиардов лет ожидания -- и можно будет дать волю чувствам и желаниям. А покуда готовится пирог, приведем-ка в порядок себя самого.

Не торопясь, не особенно интересуясь ответом, спросил я себя: дружище, а кто ты? Правильно, лесной маг. Но мое локальное имя -- Богун. А кто такой Богун? Почему он думает, будто лежит на живом мшистом ковре, среди диких заболоченных лесов, и будто его пребывание здесь оправдано и необходимо?

Ответа не последовало. Поторопился. Перепрыгнул через какой-то этап.

– - Почему я, маг, ставший Богуном, считаю, что нахожусь в лесной глуши? -- с осторожностью великой переформулировал вопрос. Точно за другую ниточку дернул… И так же осторожно, неспешно продекламировал явившийся ответ: я чувствую упругий пух на лице, табачный запах глухоманских трав, моя куртка отсырела, несмотря на жару, а руки ощущают подрагивание колючих ворсинок. Липкий сок, голубой конденсат на пальцах… стебли расползаются, повредил я траву, и она улепетывает, от корней отлепившись, ложноножками мелькая.

Жарко. Мох успел накопить достаточно энергии, чтобы стать мирным, мягким, безвредным. Сок на руках, гул полуденной поляны, золотистые искры цветочной пыльцы, забирушки стрекочут и бегают по ладони, где-то считает года кукуша. Светлое солнце в зените, а темное, Занавесом называемое, -- в тощей попятной фазе; если знать, куда смотреть, можно отыскать его тусклый зрачок.

Что-то лишнее витает в воздухе. Что-то выпадающее из образа. Отвлекись! Не измышляй. Представь себе синий ковер травы, над которой маячками горят неземные цветы. Похожи они на актиний, на обитателей океанских глубин. Поляну окружают могучие бугристые деревья: сосульки слизи на ветвях, медленные колебания древесных мышц, напоминающие дыхание. Дрожат от сладких сновидений толстые, гранитной прочности стволы; с шипов стекает ароматный нектар. Крик горланов, прожаренное серо-голубое небо и багровые, полные электричества и пыли тучи.

Глинистый проселок, с двух сторон выбегающий на поляну. К пряным запахам трав домешивается нездешний смоляной дух, и чья-то робкая тень все витает над головой, чтобы слегка остудить горячий ветер, трогающий волосы… облако на небе, ветка на ветру?

Итак, фон я зафиксировал. Отдохну -- и начну проявлять детали.

Трава: толстые полые стебли, покрытые отростками и плесенью, соединенные отростками в единую сигнальную сеть. Грибы: кругляши на нитевидных ножках -- сиреневые воздушные шарики, невесомые и смертельно опасные. Мох: плотный, пружинистый, бирюзовый. Кое-где из почвы выползают корни, извиваются, снова буравят грунт в надежде добраться до подземных соков; вьюнцы шуршат в траве, слизывают медоносную влагу. В затылок мне кто-то дышит, часто и неровно. От дыхания, как от городской сосны, распространяется смолистый аромат. Не человек: зверь. Кто-то меня обнюхивает, едва не тычется в шею… Спокойствие! Ничего нельзя форсировать. Лежи и не шевелись, человече, жертва и хозяин леса. Все встанет на свои места, если думать обо всем правильно.

Думать надлежит незаметно и тихонько, чтобы сам мыслей своих не слышал. Мыследеяние -- серединное искусство: неравнодушным будь, но вместе с тем собранным, как на ринге перед гонгом. Главное -- спокойствие и концентрация. Расслабишься -- и в одно дикое утро проснешься рывком, вытаращишься испуганно в предрассветный сумрак и увидишь демонов. И еще одно безумство закружится над миром. Хорошо, если в дымке неопознанного, а не прямо посреди скучной житейской повседневности.

Мы и это проходили, а как же. Ночь, окраины, крик. Малолетки, готовые убить по наводке и просто так. Пацаны, едва ли не от рождения отлученные от Жизни. Не дети -- волчата. Мы хотели спасти их -- и умирали сами, не успев даже слова сказать. В закопченных и паутиной затянутых избах отыскивали таящихся: красные уголья глаз на прозрачных мордах невидимок, ждущих часа; ухмыляющиеся стены, плотный мохнатый туман втекает в закрытую дверь; приветственно руку протягивая, молчала и смотрела на нас улыбчивая тварь, а за ней стояли детишки -- рахиточные, не умеющие разговаривать, но уже обученные ворожбе. И волка можно обучить ворожбе, Богун, вот только зачем такое делать? И кто захочет делать такое?

Мы звали их домой -- и теряли разум в омуте видений… Они -- человеческие дети, они должны жить

в человеческом мире… но если мир перестал быть человеческим, что тогда?

Мы наряжали в белые свадебные платья очаровательных ведьмочек; смеясь, прогоняли прочь кротких, стойких, не умеющих красиво лгать ведуний. Феи вод, трав и звезд достались другим. Мы закладывали душу за понюшку удовольствий, проливали кровь за гордые трескучие фразы. Насмешливый глаз висел в жестяном небе; мертвое светило излучало тьму, и в каждый момент мир выглядел странно.

…ты говоришь обо мне, я знаю! не буди, сон мой нелеп и страшен, но явь еще нелепее! Зверь, который ждет меня, -- зачем он? Зачем я зверю?!

– - Это всего лишь скакун! -- рассмеялся маг. -- Твой друг, твой слуга.

Раздвоение началось: маг осторожно освобождался от судорожной хватки перепуганного Богуна.

Всего лишь скакун. Разгоряченный дракончик глядит на поверженного седока. Шепчет, тоскует, но не отходит. Длинный, несуразный, крылатый. Переживает дракоша. Тянется чешуйчатой мордой, полагая, будто его язык -- лучшее лекарство от беспамятства.

– - Если он вздумает облизать тебя своим шершавым мочалом -- придется вставать. Как только начнется действие вне тебя -- придется тебе вставать и впрягаться в дела. Ищи, действуй. Прощай -- и удачи! А мне нужно успеть прорисовать недостающее, затянуть все раны, сквозь которые сочится кровь.

Скакун осторожно лизнул руку, и я проснулся окончательно. Перекатился набок, раскрыл глаза. Все было ярким, все радовало взор. Лишь в самый первый миг померещилось, будто бы несколько пустот, несколько клякс на живой картине отпрыгнули к горизонту, спеша уклониться от взгляда; а затем я увидел скакуна, увидел лес; а еще -- сквозь чащобу, сквозь непролазные дебри да плотный туман над болотами -- увидел я мерцающую над миром Магистраль.

Когда замыкается круг и возвращается минувшее, наша память уходит в глубины. В загадочные сновидения, которых ждешь и которым доверяешь. Путь, еще не пройденный, может начинаться у развилки, когда-то мелькнувшей в боковом стекле, -- у развилки, пропущенной в спешке, не замеченной из-за невнимательности или вследствие понятного желания двигаться быстро и комфортно. Вернись! Ты остался там -- на перепутье. Здесь, в сырце реальности, не ты, а лишь отражение твое. Одно-единственное плоское отражение: никому не нужное, потерявшее властелина.

Секрет прост! Прояви наконец волю, пробудись по своему хотению, только не торопись, ни в коем случае не раскрывай до срока глаз, ни случайно, ни с перепугу!

Богун смотрел на шар, -- шар менял цвет. Стал он багровым, словно раскалился изнутри, и его зловещее свечение пульсировало в такт частому дыханию Элли. Богун, чувствуя, что полностью выложился и уже ничего не сможет исправить, поднялся в рост и огляделся. Повинуясь какой-то неясной мысли, он вручил ей волшебный реквизит:

– - Держи! Хорошая у тебя игрушка! Храни ее, девочка!

Она ни слова не проронила: только метнулась к сокровищу своему, обхватила, к груди прижала… И тут -- то ли сон наяву тронул его прозрачным крылом, то ли Шар что-то нашептал -- закрутилось, мигнуло в мозгу горячечное видение: люди в пятнистой униформе, автоматные очереди, ночное шоссе, дым над вдребезги раскрошенной машиной…

Мигнуло -- и пропало, унеслось, скрылось в бездне несвершенного.

Он хотел сказать что-нибудь в утешение, хотел предупредить неизбежную реакцию девочки, но не успел даже рта раскрыть. И ахнул, во все глаза глядя назад, на дома. Он увидел, как, оборвав все свои разговоры, жесты, перемещения, остановив дыхание, застыли, будто на голографической панораме, люди, звери и птицы; как прекратил падение снежный ком, сорвавшийся с крыши; как все вокруг замерло. Кто-то остановил время. Происходящее оказалось видеофильмом, который можно прервать по желанию зрителей; зрителей осталось двое -- он и Элли.

Ничего удивительного: не нужно забывать, кто она на самом деле.

Лежащий на асфальте шар загудел, от него отделилась розовая полусфера и, расширяясь, прошла сквозь Богуна. Мир померк. Туманный сумрак заполнил вселенную от края до края. Миг назад Богун растерянно созерцал марширующего к гастроному господина, который высоко задрал ногу -- да так и остался, напоминая своей неустойчивой позой кибера-затейника из Ролевого Парка; и вот на его месте только слабое, нежное розовое свечение.

– - Получилось! -- закричала Элли. -- У меня получилось! -- ее голос сорвался. От избытка чувств она начала приплясывать. -- Теперь мама спасена! Волшебники, скорее заберите нас отсюда!

Тут она, наконец, вспомнила о нем. И спросила тихо:

– - Вы друг или враг? Поклянитесь, что вы навсегда останетесь моим другом! Тогда я возьму вас с собой в Башню. Если вы сами этого захотите.

– - В башню?

Он не знал, что с ней: помешательство или что-то еще. Впрочем, в сложившихся обстоятельствах… утопающий за соломинку… Он же не предполагал, не мог предположить, что бульдоги из ГБ тоже в деле. Залез козел в чужой огород. Теперь ему хоть в башню, хоть в саму Глухомань, лишь бы подальше. Ведь подрасстрельное дело!

Но, чем бы ни закончилось наваждение, он защитит эту девочку.

– - Конечно, я твой друг! -- с жаром сказал он. -- Только, милая, объясни мне, о какой башне речь? И почему ты уверена, что там твою маму спасут?

– - Непременно спасут! Вот же моя мама: она просто спит тихонько, видите? Из ее сердца заберут все злое, все то, что не позволяет ей проснуться… почему у вас такие глаза? Вы не верите мне? Ну конечно, вы не верите… вас туда не впустят. Поверьте! Башня -- это волшебное место. Это родина богатырей, умеющих изменять времена. Это царство прекрасных и всемогущих принцесс. Это страна, где нет невозможного!

– - Так уж и нет? -- он неловко усмехнулся, завидуя ее взволнованности, наивной запальчивой вере; как же ей объяснить…

– - Смотрите! -- воскликнула Элли. -- Вот она! Она приближается к нам!

Он всмотрелся в туман. И в самом деле -- мелькнуло что-то в тумане! Мелькнуло раз, другой… Вдруг, словно кто-то нацепил ему на нос корректирующие очки, мешанина пятен обрела устойчивость. Из цветной круговерти, из величавых сияющих волн поднялась огромная, плывущая над миром и похожая на фрегат, невероятно высокая башня. Она возносилась к невидимому небу и терялась из виду там, где должны висеть облака; она поражала воображение. Элли, пританцовывая, махала рукой. У подножья башни обрисовались обычные, ничем не примечательные строения: жилые домики прижимались к ее периметру, как детишки к ногам отца. В отличие от самой башни, подернутой дымкой и словно бы мерцающей, строения эти отчетливо и резко всплывали из калейдоскопа движущихся теней.

На пороге ближайшего к нему дома Богун увидел молодую женщину.

Принцессу, прекрасную и всемогущую.

И тогда он, отбросив прочь сомнения, поднял шар, обнял девочку за плечи и сделал первый шаг навстречу растущему миражу.

Обращение Ремонтника к молодой и румяной Луне

Нет, я не спорю: существует некий объективный аспект сиюминутности, который называют Реальностью и которым принято обосновывать разделение времен. Всякий здравомыслящий человек будет настаивать на полнейшем знании прошлых обстоятельств своих, на неподатливой завершенности истекшего мига, отныне и вовек подвязанного сознанием к огромному числу условно-постоянных вещей и условно-сбывшихся событий, -- и при этом еще со вздохом посетует на переменчивую неуловимость скрытого от взгляда будущего. Но я склоняюсь к мысли, что в использовании этого аспекта бытия заложена методическая ошибка, ошибка совмещения самого понятия с его отражением в сознании. Логика подсказывает, что уж будущее никак не менее реально, чем наше сомнительное, капризно извивающееся в ловушке памяти прошлое; что связка времен сплошь заполняет собою громадье надпространства, доступного нашему восприятию лишь в моментальном срезе: мелькнет под пристальным взглядом -- и тут же рассыпается на осколки, соединенные лишь гравитацией причин и следствий, -- а кто не обманывался в причинах и не ошибался в последствиях? кто в наши дни станет всерьез уверять, будто реальность определяется нашими органами чувств, нашей короткой памятью и лукавым знанием мирового устройства? кто…

…я не исключение -- нервное беспокойство ожидания и необходимость включать все новые, атрофированные жизнью свойства души причиняли огромные неудобства, эти неудобства повсюду обращались против меня, вынуждая в самых обычных ситуациях сознательно приглушать разбуженные силы. Я боялся за себя, за свою психику, за телесную свою оболочку, -- сердце могло не выдержать, сердце -- всего лишь мышечный мешок, которому противопоказано долгое горение; я стал очень мало спать -- погружаясь в сон, попадал в циклические вихри несвершенных предписаний, и не понимал даже, к каким временам и пространствам отнести их: то ли минувшее взывало ко мне, то ли еще не рожденные будущности, -- но затем вспомнил я множество таких же дней и ночей в разных странах и эпохах, вспомнил или вообразил -- какая разница? -- множество пробуждений, когда облик мой менялся, а имя сохранялось, -- все эти вереницы повторений роднило с днем сегодняшним предчувствие скорого прихода, удивительно отчетливые зори, послушные руке миры, а еще -- вещие сны; начала конденсироваться во мне совокупная память Созерцателей, существ, без которых невозможно познание; и тогда пришла ко мне надежда…

…стало получаться, появилась вера, и я сказал себе: творение -- чувство пламенное, неразделенное; но вот однажды…

…за несколько месяцев предощутил я приход леди моей, я дал ей имя и внешность, и сны стали озаряться рассветным золотом, и головокружительная высь, стоило лишь закрыть глаза, вспыхивала среди беглых красок неба…

…ей требовалось найти наш мир и обнаружиться в нем; как только удается выбрать цель -- действительность немедленно складывается в стрелу: таково фундаментальное свойство сна, называемого действительностью…

…она родилась давно, ее звезда далеко, но жизнь ее -- не только ее жизнь; даже вечному существу не позволено присваивать вечность; даже самому премудрому демиургу сложно разделить слитое воедино, назвав нечто явью, отринув иллюзорное, разведя по сторонам свет и тени -- полагаясь в этом на свой наилучший во вселенной вкус, следуя наивному порыву объять необъятное; даже бессмертной душе нужен прочный луч, связующий бездну Вневременья с миром смертных; его называют прозрением; его зовут любовью; любовь сильнее холодного профессионального волшебства…

…что-то движет нами, -- что? И когда уже нет веры, когда растоптаны надежды и попрана любовь, разве не вера, надежда, любовь вновь озаряют сны? И если смерть близкого человека кажется бессмысленной и непереносимо жестокой утратой, разве от этого жизнь его перестает быть бесценной летописью, наполненной особым, еще не прочитанным смыслом?

Но незачем гадать о смысле; видеть свет и идти на свет -- вот все, что можно сказать о жизни; а смысл -- он как музыка: звучит над землей и раздвигает небеса.

Он есть, и он -- оправдание наше.