"Информация" - читать интересную книгу автора (Эмис Мартин)

~ ~ ~

Была весна: сезон комедии.

В финале комедии всем все прощается. Все препятствия преодолены, все недоразумения разрешены. Все приходят к радостному согласию. Коварные интриганы, неисправимые педанты изгоняются раз и навсегда. И все с упоением взирают на сочетающихся браком влюбленных.

Но нам не очень-то повезло с нашими сезонами. По крайней мере, пока. Случается, сатира выпадает у нас на лето, комедия приходится на осень, а приключенческий роман — на зиму.

А сейчас была весна. Сезон комедии.

Но у комедии есть две противоположности, и трагедия, к счастью, лишь одна из них. Не бойтесь. Вы в надежных руках. Приличия будут строго соблюдены.

Марко Талл быстро шел по Портобелло-роуд, держась за руку Лизетгы. На улице, если Марко не развлекать, он смотрел на все искоса, исполненным скептицизма взглядом. Вздернутая верхняя губа обнажала его верхние зубки. Он выглядел не столько напуганным, сколько перегруженным: кругом было слишком много непонятного, запутанного, слишком много чувственных впечатлений, слишком много влекущих, незавершенных сюжетов. Была пятница: подошла к концу неделя легкого недомогания. Лизетта шла быстрой и легкой походкой. Чтобы не отставать. Марко не трусил следом, а шел и бежал, а потом снова шел и снова бежал.

Они подходили к магазину «Скидки на все». Это был первый из магазинов, куда Лизетта собиралась зайти. Джина позвонила ей накануне вечером. По пятницам у Джины был выходной, и она хотела немного отдохнуть: работающая мама. Она предложила Лизетте обычное дополнительное вознаграждение за прогул в школе плюс обычную плату за три часа, проведенных с Марко. Но Лизетта и так намеревалась смотаться с занятий, чтобы походить по магазинам. Так что от дополнительного вознаграждения она честно отказалась.

Лизетта посмотрела на Марко. Марко посмотрел на Лизетту.

— Договорились? — спросила Лизетта. — Если будешь паинькой, зайдем в «Мегабар».

Тринадцатый наблюдал за ними из кабины оранжевого фургона, который сейчас перекрывал въезд на Ланкастер-роуд. Вид у Тринадцатого был совершенно больной. Не такой, как после ночи, проведенной в ночном клубе «Парадокс» или на автостраде М-25. Тринадцатый был черным и поэтому не мог выглядеть зеленым, серым или белым, как привидение. Он просто выглядел совершенно больным.

«Скидки на все».

— Короче, едет мышь на своем «порше» по джунглям, — начал Стив Кузенc. — И вдруг слышит, как кто-то кричит: «Помогите!» Видит — яма. Он вылазит из своего «порше», смотрит вниз, а там — здоровенный орангутанг. И никуда ему не рыпнуться. «Видишь, вляпался, приятель, — говорит орангутанг. — Не выручишь?» Ну, мышь срывает… лиану. Опускает один конец в яму, а другой привязывает к буксировочному крюку своего «порше». «Держись, — говорит, — крепче». Хлоп — прыг в «порше» и дает задний ход.

Короче, потихоньку-полегоньку… Эй! Я говорю «эй!». Ты меня слушаешь?

— Слушаю. «Порше» — и что дальше? — Вид у Тринадцатого был совершенно больной.

— «Тыщу благодарностей, дружище, — говорит орангутанг. — Я тебя тоже как-нибудь выручу. Давай пять…» Через пять лет идет орангутанг по… по прерии. И слышит тоненький такой голосок: «Помогите! Помогите!» Видит яму. Заглядывает, а там внизу — мышь! «Где мой „порше“?» «Да ладно, не дергайся. Сейчас мы тебя вытащим». А мышь ему: «Как? Тут лианы не растут». А орангутанг в ответ: «Не дрейфь. Хер-то у меня на что?» Спускает свой хер в яму, и мышь по нему — шасть наверх.

Стив помолчал. Потом сказал:

— Хочешь знать, в чем здесь мораль?

— Ну?

— А мораль такая: если у тебя большой хер, то тебе никакой «порше» не нужен. Припаркуйся на Бейзинг-стрит. Во дворе у заброшенной автомастерской. Давай, двигай.

Отец Марко в этот момент был в пятидесяти метрах от этого места на Кенсингтон-парк-роуд. Он потряс своим стаканом, подавая знак официанту, и сказал, обращаясь к Рори Плантагенету:

— «Брожу среди чудес», автор — Тад Грин. Прислали в обычном конверте. С лондонским штемпелем. Никакого сопроводительного письма. Копирайт пятьдесят четвертого года. Пару дней я даже не заглядывал в книгу. А когда заглянул, думаю — вот это да!

— Не понимаю, — сказал Рори, — за кого они нас держат?

— Сюжет, персонажи, место действия. Конечно, он изменил кое-какие имена. Но есть целые страницы — слово в слово.

— Посадили под лестницей… Тут слишком темно. И к тому же мочой воняет. Ты не чувствуешь? Извини. Продолжай. Официант!

Рори Плантагенет — это не псевдоним. Это его настоящее имя. И оно ему шло. Вид у него был до банальности патрицианский. И при этом вымирающий. Лет тридцать назад он жил бы на юге Франции со своей подругой — зрелой леди, которую звали бы ну, скажем, Кристабель Кембриджшир. Они с Ричардом были школьными друзьями, или, вернее, несколько лет они ходили в одну и ту же школу — самую плохую и самую параноидальную из частных школ на Британских островах.

— Когда имеешь дело с плагиатом, — сказал Ричард, — это всегда выплывает наружу. Когда — вопрос времени. Вот почему я и решил к тебе обратиться. Ты знаешь, что такое роман. И какое значение он может иметь.

Для Рори Плантагенета это было новостью. В целом приятной. Они с Ричардом были ровесники. После вечеров, проведенных на дружеских пирушках, Рори часто задумывался о своем месте в общем замысле мироздания.

— Я хочу навести там порядок, — сказал Ричард. — Кого мне действительно жаль, — добавил он и мельком подумал: разумно ли будет заказать третий джин с тоником, — так это леди Деми. Ей и без того приходится смириться со многим.

— Женщины?

— Не спрашивай меня. Лучше спроси Одру Кристенберри. Или Мерседес Соройя. Знаешь, у него даже есть… Но это уже другая история. Послушай. Меньше всего я хотел бы причинить Гвину зло. Он мой старинный друг, черт побери. И я люблю этого парня.

Крестный отец Марко и предмет горячей любви Ричарда тоже был неподалеку — за квартал от происходящего. Гвин шел на запад по Лэдброук-Гроув. Он решил не ставить Фила в известность о своей вылазке. В любом случае, так рано Фил все равно еще не пришел. Первую половину дня Гвина охранял Саймон. Гвин решительно прошагал мимо станции метро, мимо рыбного бара «У Мика», приближаясь к шоссе Уэствей. Если что-то и случится, то это наверняка случится в туннеле Уэствей. В этой черной кишке, где даже стены пропитаны рыбьей слизью, разукрашены граффити и издают змеиное шипенье. Если что-то должно случиться, то это наверняка случится под Уэствей. Но ничего не должно было случиться. Гвин был уверен. Вчера вечером Фил сказал ему на кухне (безмолвные Саймон и Джейк с заговорщицким видом склонились над столом), что со всей этой «дребеденью», со всей этой «фигней» они скоро «разберутся». Скоро — может, даже завтра. «Кто он? — спросил Гвин. — Что вы собираетесь с ним сделать?» Фил только быстро мотнул головой и опустил глаза, но Джейк, не подымая от кофейной кружки своего помятого в регби лица, сказал просто: «Вам это знать не обязательно». И Гвину и вправду не хотелось этого знать. Он был спокоен. Вселенная снова любила его. Все было позади. И он смело шел вперед.

Дойдя до поворота на Кэлчок-стрит, Гвин помедлил и решил зайти в «Адама и Еву». Он держался робко, смиренно, но его глаза внимательно всматривались в лица. Когда он заказывал себе выпивку, валлийский акцент в его голосе звучал отчетливее, чем обычно… «Барри часто бродил по улицам и любил запросто посидеть…» «Без всяких церемоний…» «Запросто сидеть в скромных пабах за кружкой пива среди простых смертных…» «Среди простого люда…» «Вместе с…» «Наравне со всеми…»

Удостоверясь, что бумажник на месте, Гвин посмотрел на часы.

В магазине «Скидки на все» дети на туго натянутых поводьях тянули за собой своих опекунов: маленькие рикши, пролагающие путь в новое тысячелетие.

Чтобы сэкономить (а может, в магазинах их уже распродали), многие родители делали импровизированные поводья из бельевого шнура. У Марко не было поводьев. Обычно Лизетта просто держала руку над его головой, слегка касаясь волос. А Марко нравилось цепляться за что-нибудь: за пояс, за карман пиджака.

Лизетта что-то напевала, пока они расхаживали по залитым светом узким каньонам «Скидок на все». В данный момент они находились в отделе хозяйственных товаров, где царствовали пластик и полиэтилен, окрашенные во всевозможные цвета, ассоциирующиеся со свежестью и чистотой.

Тринадцатый был сейчас через дорогу в «Ультраверсе». «Ультраверс» торговал старыми комиксами: «Человек Икс» и «Волчица», «Граф Зеро» и «Кибердитя». «Доннаматрикс встречается с доктором Стрейнджем».

— Я — покойник, — прошептал он, привалившись к стеллажу с комиксами, чтобы не потерять равновесия. — «Водная женщина против Мужчины-зверя». Я — покойник.

Тринадцатый решил, что он точно покойник. За то, что он сейчас делает, Бац убьет его, но не сегодня и не завтра. Бац не убьет его сегодня, потому что Бац валяется на больничной койке. Бац сейчас в таком состоянии, что не только не сможет говорить с Тринадцатым, но и посмотреть в его сторону не сможет. Тринадцатый знал только, что трое громил уделали его братца, выбивая из него какую-то информацию. В результате он получил «тяжелые телесные повреждения». Лежа на своей койке в больнице Святой Марии, Бац, должно быть, разглядывал букву «Г». Горе — вот что его переполняло. Немигающий взгляд. Его взор был устремлен внутрь — с полудетской, полунаркотической грустью он созерцал тяжесть своих ран.

В довершение ко всему Тринадцатому пришлось запереть Джиро в квартире Баца на Кит-Гроув. Где пес будет томиться, скулить и скрестись в дверь.

«Грендель и Церебус», «Яд и Магма». Сквозь затемненные стекла «Ультраверса» Тринадцатый посмотрел через оживленную торговую улицу на магазин «Скидки на все». Как ему было велено, он оставил оранжевый фургон во дворе заброшенной автомастерской на Бейзинг-стрит.

— А кто такой этот Тэд Грин? — спросил Рори Плантагенет.

— Тад Грин. Тадеуш, надо полагать. Американец. Я не смог найти о нем никаких упоминаний. Издатель давно умер. Все разыграно как по нотам. Полагаю, наш друг Барри тщательно все обдумал. Он не стал бы заявлять, что написал «Гамлета».

— Все это так на него не похоже. Насколько я его знаю.

— «Валлиец — на руку нечист. Зашел ко мне валлиец…»

— Это ведь не мистификация, правда? У меня на такие дела шестое чувство. Уж если ко мне обращаются…

— Клянусь женой и детьми. Послушай. Неужели ты не понимаешь, как это тяжело для меня? Мы с ним приятели со времени Оксфорда. Я люблю этого засранца.

— Что ж, чем больше я думаю, тем больше мне кажется, что Болтун за это ухватится, — сказал Рори. «Болтун» — это было служебное прозвище его издателя (стопудового камберлендца, сэра Мэтью Дрюитта). — Это то, что ему нужно.

— Почему?

— Потому что Гвин лейборист. И к тому же валлиец. Перейдем к женщинам.

Когда принесли счет, Ричард встал из-за стола и вышел позвонить. Рори хотел просмотреть «Брожу среди чудес» и взял книжку с собой на выходные; он собирался прочесть ее параллельно с «Амелиором» и, если дело выгорит, дать броский материал в понедельник — в то самое утро, на той яркой заре, когда в Британии должен был увидеть свет «Возвращенный Амелиор». Ричард стоял, склонив голову над полной горстью мелочи. Он хотел предупредить Джину, что забежит на минутку. Сегодня он опаздывал — страшно опаздывал — в «Танталус пресс».

Он стал набирать номер своего телефона.

В доме 49 по Кэлчок-стрит, в квартире Е, Джина принимала ванну, волосы ее были серыми и жирными от какого-то то ли мусса, то ли бальзама. Заткнув уши пальцами, она опустилась в воду. Сквозь пар были видны только ее грудь и нос.

В соседней комнате зазвонил телефон. Он трезвонил и трезвонил. Наконец звонки оборвались.

Голова Джины и ее торс вынырнули из воды.

Пространство и время были против Ричарда. Вселенная определенно решила покончить с ним.

Выйдя из «Адама и Евы», Гвин двинулся по Кэлчок-стрит.

«Несмотря на то что его романы вызывали в воображении идеализированное представление о человечестве, сам он оставался…» «Будучи деятельной натурой, он поступал по-…» «Никто не посмел бы его обвинить…» «Он всегда…»

На крыльце дома номер 49 Гвин нажал звонок под табличкой с фамилией Талл. Выждал. Посмотрел на часы, потом на свои ногти.

— Кто там?

— Это я.

Наступило молчание. Послышался звон, Гвин вошел и стал подниматься по лестнице.

Джина в своем розовом махровом халате ждала его на лестничной площадке.

— Ты собираешься задержаться? — спросила она.

Когда они вышли на улицу, Лизетта выпустила руку Марко, чтобы пересчитать сдачу.

— Привет.

Перед ними стоял Тринадцатый. Марко обрадовался. Тринадцатый ему нравился. Он считал, быть чернокожим — это круто. Лизетта была чернокожей, но она — девчонка. А Тринадцатый — чернокожий, и к тому же он парень.

— Где ты пропадал? — спросила Лизетта.

— Тебя зовет Анджела. — Тринадцатый указал направление согнутым пальцем, что означало: за углом. — В «Черном кресте», — уточнил он.

Марко попятился, когда Лизетта взволнованно переступила с ноги на ногу: Анджела была ее старшей сестрой. Лизетта переложила мешок с покупками из правой руки в левую и потянулась к Марко.

— Тебя не пустят с ребенком в паб. Мы тебя здесь подождем.

Лизетта сурово посмотрела на Тринадцатого.

— Оставь его нам, — сказал Тринадцатый.

— Понимаешь, Джина, получается двусмысленность. Ты из Ноттингема. Собираюсь ли я задержаться. Просто прелесть, когда ты так говоришь. Собираюсь ли я остаться? Или я собираюсь перестать?

— Так что же?

— И то и другое. В этот раз, если можно, я останусь. А потом перестану.

— Ты все время так говоришь, но приходишь снова. Пожалуйста, перестань и не оставайся. Уходи.

Гвин вздохнул и сказал:

— Ладно. Значит, ты не возражаешь, чтобы я рассказал Ричарду? Представляю, какой это будет для него удар. Как думаешь, ему будет легче или, наоборот, тяжелее, если я скажу, что ты делала это ради денег?

— Я не делала это ради денег. Я делала это, чтобы отомстить.

— Ах да. Бедная Энстис. Я как-то раз ее видел. Просто не верится.

— Странно, что он до сих пор не догадался. Я всегда ему говорила, что пойду на худшее.

— Но он думает, что я тебе не нравлюсь.

— Так и есть.

Гвин отвернулся. И все-таки у него вырвалось:

— Ох уж эти женщины!

Он снова вздохнул. Потом достал бумажник и вытащил четыре крупные банкноты.

— Так или иначе, без денег не обошлось. Мне нравится представлять себя покровителем Ричарда. Который помогал его семье выжить, пока тот заканчивал свой последний и, как уверяют некоторые, свой самый великий роман. Как он, кстати, назывался?

— Довольно. Прекрати. Хватит.

— Но ты почему задерживаешься? Я хочу сказать, остаешься. Должен сказать, в последние дни его присутствие для меня… просто омерзительно. Ну конечно, у вас ведь любовь, разве нет? Море страсти. Почему бы тебе просто не вышвырнуть его? Он уйдет.

Да, он уйдет. Возьмет и пойдет в телефонную будку… Он уйдет тихо. Кстати, о Ричарде. Джина чувствовала все бушующее в нем насилие, вербальное насилие. Но он никогда не выплеснул бы его на нее. И она это знала.

— Ну, последний раз, — сказал Гвин. — «Красавица и чудовище».

Естественно, львиную долю внимания Марко притягивало происходящее на уровне его глаз. Например, пещерный полумрак под лотками, куда могло закатиться яблоко или репка: между сточным желобом и краем тени. Потаенный блеск там, куда он легко мог проникнуть, просто чуть пригнувшись, туда, где лучше быть маленьким, чем большим и высоким.

Марко оглянулся. Он покрутился на месте и посмотрел вокруг. Тринадцатый исчез. И тут же в ушах Марко стало что-то мурлыкать. Он поворачивался и поворачивался, стараясь различить знакомое лицо среди качелей и каруселей, костюмированных мошенников и лицедеев в платьях из тафты — королей, дам и валетов.

На перекрестке стоял автобус. За этим автобусом отец Марко со своим другом прошел по Уэстбурн-парк-роуд в сторону Лэдброук-Гроув.

— Я слышал про одного романиста, — говорил Ричард, — который вел курс писательского мастерства в Брикстонской тюрьме. Потом он куда-то уехал на полгода, а когда вернулся, то оказалось, что его ученики написали каждый по роману. Или, точнее, переписали каждый по роману. Но для плагиата в тюремной библиотеке было всего романов пять. Так что получилось три «Жестоких моря».[19]

Рори нахмурился. Они пошли дальше.

— Боже. Мне надо забрать пылесос из ремонта. Ты не возражаешь? Он уже несколько недель у них валяется, и дома у меня уже просто кошмар творится.

Небо было заложено непогодой на три дня. Слой пониже — это на сегодня. Над ним — на завтра. А еще выше — на послезавтра.

— «Красавица и чудовище», — сказала Джина. — И все. И никогда больше.

— Забавно, что женщинам так кажется менее интимно. Когда они берут в рот. А вот мне всегда казалось, что так куда интимнее.

— Но только дети от этого не рождаются. Почему бы вам с Деми не завести ребеночка? Это было бы очень кстати. Она бы сразу заткнулась.

— Вот только ребенок бы не заткнулся.

— Ну, тогда, возможно, ты бы заткнулся. Тебе нужны перемены.

— Наверное, придется, хочется мне того или нет. С тех пор как ее папаша сыграл в ящик, Деми сильно изменилась. Хочет вышвырнуть Памелу. Поговаривает о том, чтобы и меня вышвырнуть. Правда, она очень изменилась. Сними, по крайней мере, халат.

— А теперь пошевеливайся. Не хочу, чтобы вы столкнулись с Лизеттой на лестнице.

Гвин встал, снял пиджак и сказал, не вполне искренне, что постарается управиться побыстрее.

Из-за лотков вышел человек, и Марко мгновенно отверг его как не имеющего абсолютно никакого отношения к его, Марко, миру. Но тут мир Марко стал падать, рушиться, проваливаясь сквозь искривленные небеса. В ушах у Марко раздался треск рушащегося мира.

Человеческое лицо и фигура настойчиво двигались Марко навстречу.

— Марко. Я — Стив, помнишь? Я знакомый твоего папы.

Незнакомая рука протянулась к мальчику. Марко ее не взял. Но продолжал стоять на месте, униженно опустив голову. Марко был современным ребенком, и он знал, что мир состоит из вещей близких, личных — и внешних катастроф. На него словно упала тень беспокойного, тревожного света. Грозового света, летнего грома.

— Мариус ждет нас за углом. Я хочу рассказать тебе сказку. Пойдем. У меня в фургоне есть котята.

И к Марко снова протянулась рука. И снова Марко ее не взял. Они пошли. Чтобы не отставать от своего провожатого, Марко не трусил следом, а шел и бежал, а потом снова шел и снова бежал.

— Тебе помочь?

— Одному легче нести. Смех, да и только.

Они выпили вина больше, чем в их возрасте можно выпить без последствий, за вином последовал бренди, с которым Ричард успешно справился, пока Рори расплачивался по счету. Пройдя тысячу метров по Лэдброук-Гроув среди людских и механических миазмов, Ричард почувствовал, что он до омерзения пьян. Поднимаясь по третьему пролету лестницы, он рассуждал о том, что, скорей всего, у «Брожу среди чудес» было продолжение, которое Гвин тоже стащил у Тада… Ричард периодически приваливался к стене, но потом снова выпрямлялся. Расползшиеся по стенам и потолку велосипеды отдавались у него во рту привкусом металла и машинного масла. Ричард открыл дверь, за которой начиналась еще одна лестница.

— Эверест, — сказал Рори.

Ричард отважно двинулся вперед, шатаясь от стенки к стенке; шланг пылесоса все туже затягивался у него на шее, и Ричард уже стал подумывать, что самоубийство не такая уж плохая вещь, потому что в жизни слишком много приходится носить и таскать всякой всячины, и слишком долго рыться в кармане, пока не найдешь ключи, и слишком много мотаться из одного места в другое…

— Это все выйдет наружу, — сказал он. — Всегда выходит.

То половица крякнет, то тихо скрипнет дверь.

Гвин услышал Ричарда. Тело его напряглось; впрочем, оно уже и так понемногу напрягалось. И знаете, что он сделал? Он зажал раскрасневшиеся после ванны уши Джины. Крепко зажал.