"День Шакала" - читать интересную книгу автора (Форсайт Фредерик)

Глава 9

Тем же утром, но чуть позже министр внутренних дел Франции сидел за своим столом и мрачно обозревал в окно залитый солнцем круглый двор и украшенные гербами Франции кованые ворота, выходящие на площадь Бово, куда вливались потоки транспорта с Фобур Сен-Оноре и проспекта Мариньи и обтекали полицейского, регулирующего их движение с возвышения в центре площади.

С двух других магистралей, проспекта Миромениль и улицы Соссэ, машины врывались на площадь по свистку регулировщика, пересекали ее и исчезали среди домов. А он, казалось, играл с пятью транспортными потоками, как матадор играет с быком, спокойно, уверенно, с достоинством и мастерством. Роже Фрей завидовал решительности, с которой регулировщик выполнял порученное ему дело.

У ворот министерства два жандарма также наблюдали, как их коллега в центре площади ловко управляется с полчищами машин. За их спинами висели автоматы, и они смотрели на мир сквозь решетку двойных ворот, защищенные от потусторонней суеты, уверенные в том, что жалованье, карьера, место работы под теплым августовским солнцем всегда останутся при них. Министр завидовал и им, простоте их жизни и незатейливости честолюбивых замыслов.

Шуршание переворачиваемой страницы заставило его повернуться лицом к столу. Мужчина, сидящий перед ним, почтительно положил папку на стол. Оба молча смотрели друг на друга, тишину нарушало лишь тиканье часов на каминной полке напротив двери да приглушенный шум транспорта на площади Бово.

– Так что вы об этом думаете?

Комиссар Жак Дюкре, возглавляющий службу личной охраны президента Франции, считался одним из лучших экспертов в вопросах безопасности, особенно в защите от покушений. По праву занимал он этот пост, и не случайно все шесть попыток убить президента Франции провалились: либо покушение оканчивалось неудачей, либо его удавалось предотвратить на стадии подготовки.

– Роллан прав, – голос Дюкре звучал ровно, бесстрастно, уверенно. – Если написанное им верно, этот план исключительно опасен. Все архивы правоохранительных служб Франции, вся сеть агентов и осведомителей, внедренных в ОАС, бессильны перед иностранцем, человеком со стороны, работающим в одиночку, без помощников. А если он еще и профессионал… Как и указал Роллан, – Дюкре вновь взял папку, открыл последнюю страницу и прочел вслух: – «…план представляет собой наиболее опасную идею, выношенную террористами в стремлении уничтожить президента Франции».

Роже Фрей пробежался пальцами по серо-стальным коротко стриженным волосам и вновь повернулся к окну. Министр был не из тех, кто легко впадает в панику, но утром 11 августа он перепугался не на шутку. Долгие годы являясь убежденным сторонником Шарля де Голля, он частенько удачно скрывал под внешней интеллигентностью и любезностью твердость характера, приведшую его в министерское кресло. Яркие синие глаза, способные не только лучиться теплом, но и метать ледяные молнии, широкие плечи и грудь, красивое, но жестокое лицо, притягивающее восхищенные взгляды женщин, жаждущих близости с власть имущими, не были просто фасадом.

В былые годы, когда голлисты боролись с американской неприязнью, английским безразличием, честолюбием приверженцев генерала Жиро, нетерпимостью коммунистов, он не прятался за чужие спины, всегда находясь на передней линии огня. В конце концов им удалось победить, и дважды за восемнадцать лет человек, за которым они шли, занимал высший пост во Франции. В последние два года развернулось новое сражение, на этот раз с теми, кто дважды возвращал генерала к власти, – с армией. Лишь несколько минут назад министр полагал, что битва подходит к концу, а враг разбит и обессилен.

Теперь он знал, что борьба не закончена. Тощий фанатик в Риме придумал коварный план, и смерть одного человека могла привести к разрушению всего здания. В некоторых странах государственные институты обладали достаточной стабильностью, чтобы пережить смерть президента или отречение короля от престола. Это подтвердила Англия двадцать восемь лет назад и Америка в конце этого 1963 года. Но Роже Фрей здраво судил о текущем состоянии государственной машины Франции. Смерть президента, он в этом не сомневался, стала бы прологом к путчу и гражданской войне.

– Что ж, – он все еще смотрел на залитый солнцем двор, – ему нужно сказать.

Полицейский промолчал. Одно из преимуществ специалиста состоит в том, что он должен заниматься своим делом, перекладывая принятие решений на плечи тех, кому за это платят. В добровольцы он не рвался. Во всяком случае, в этой ситуации. Министр снова развернул кресло.

– Хорошо. Благодарю, комиссар. Тогда я попытаюсь сегодня же встретиться с президентом и ввести его в курс дела. – В голосе слышалась решительность. Пришло время действовать. – Я думаю, мне не нужно просить вас никому не говорить о нашей беседе, пока мне не представится возможность обсудить создавшееся положение с президентом. А он решит, как нам поступить.

Комиссар Дюкре встал и вышел из кабинета, спустился вниз, вышел из ворот и через сотню метров свернул в другие ворота Елисейского дворца. Оставшись один, министр пододвинул к себе папку и еще раз перечитал донесение начальника Отдела противодействия. Он не сомневался в правильности вывода Роллана, да и Дюкре присоединился к мнению полковника. Опасность налицо, серьезная опасность, избежать ее не представлялось возможным, следовательно, президент должен знать о готовящемся покушении на его жизнь.

Неохотно нажал он кнопку на аппарате внутренней связи и сказал в тут же зажужжавший микрофон: «Соедините меня с Елисейским дворцом».

Минуту спустя зазвонил красный телефон. Министр снял трубку, подождал.

– Господина Фоккара, пожалуйста. – Еще пауза, и на другом конце провода послышался обманчиво приторный голос одного из самых могущественных людей Франции.

Роже Фрей коротко объяснил, что ему нужно и почему.

– Как можно скорее, Жак… Да, я понимаю, что вы должны посмотреть, какой у него распорядок дня. Я подожду. Пожалуйста, сразу же перезвоните мне.

Фоккар позвонил через сорок минут. Фрея ждали в четыре часа, сразу же после полуденного отдыха президента. Министр хотел было запротестовать, ибо дело с которым он шел к президенту, не терпело отлагательств, но передумал. Как и все приближенные президента, он знал, что перечить сладкоголосому личному помощнику де Голля нежелательно. Как-никак, он в любой момент имел доступ к президенту Франции, а кроме того, вел специальную картотеку, в которую собирал информацию о многих высокопоставленных чиновниках, в том числе и компрометирующую, которая в нужный ему момент могла оказаться на столе президента.

В тот же день, без двадцати четыре, Шакал вышел из ресторана «Каннингэм» на Керзон-стрит после отменного, хотя и очень дорогого ленча. Фирменным знаком ресторана считались блюда из морских моллюсков и крабов, и в их приготовлении тамошние повара не знали равных. В конце концов, размышлял Шакал, сворачивая на Саут Одли-стрит, когда я еще вернусь в столицу, так что у меня есть повод пошиковать.

В это же время черный «DS19» выехал из ворот министерства внутренних дел на площадь Бово. Полицейский в центре площади, предупрежденный криком коллег у чугунных ворот, остановил транспорт, затем вытянулся, отдавая честь.

Проехав сотню метров, «ситроен» свернул к портику из серого камня, построенному перед Елисейским дворцом. Здесь несущие вахту жандармы, также предупрежденные, задержав проезжающие машины, обеспечили ему возможность разворота к удивительно узкой арке. Под приветствия двух республиканских гвардейцев, в белых перчатках, с карабинами в руках стоящих с обеих сторон арки, министр въехал в передний двор.

Перегораживающая дорогу цепь остановила «ситроен», и дежурный инспектор, один из сотрудников Дюкре, заглянул в кабину, кивнув министру. Тот кивнул в ответ. По знаку инспектора цепь упала на землю, «ситроен» переехал через нее. В сотне ярдов высился фасад дворца. Робер, водитель, описал полукруг против часовой стрелки и остановил автомобиль у шести гранитных ступеней, ведущих к парадному входу.

Дверь открыл один из двух привратников, одетых в черные сюртуки. Министр вышел из машины и взбежал по ступенькам. У дверей его приветствовал старший привратник и пригласил за собой. В вестибюле они на мгновение задержались под громадной люстрой, свисающей с потолка на позолоченной цепи: привратник позвонил по телефону, стоящему на мраморном столике слева от двери. Положив трубку, он повернулся к министру, коротко улыбнулся и неторопливо повел его по устланной ковром левой лестнице. Они поднялись на широкую площадку, доминирующую над вестибюлем, и снова остановились у двери в левой стене. Привратник тихонько постучал. Изнутри донеслось приглушенное: «Войдите». Привратник открыл дверь и отступил в сторону, пропуская министра в Salon des Ordonnances.[24] Едва министр вошел, дверь беззвучно закрылась, и привратник так же неторопливо спустился в вестибюль.

Через высокие, от пола до потолка, окна в дальней стене зала врывались яркие лучи солнца. Одно из них было открыто, и из дворцового парка доносилось воркование дикого голубя. Пышная листва буков и лип полностью скрывала находящиеся в пятистах ярдах от окон Елисейские поля, а шум проезжающих там машин не заглушал даже голубиного воркования. Попадая в выходящие на юг залы Елисейского дворца, Роже Фрей, родившийся и выросший в городе, всегда представлял себе, что находится в каком-нибудь замке, затерянном среди лесов. Президент, он знал, обожал сельскую местность.

В тот день обязанности личного секретаря исполнял полковник Тесьер. Он поднялся из-за стола.

– Господин министр…

– Полковник, – месье Фрей кивнул в сторону закрытых дверей с позолоченными рукоятками. – Меня ждут?

– Конечно, господин министр, – Тесьер пересек зал, постучал, открыл одну из половинок и застыл на пороге.

– Министр внутренних дел, господин президент.

Ему что-то ответили, Тесьер отступил назад, улыбнулся министру, и Роже Фрей прошел мимо него в кабинет Шарля де Голля.

Каждый раз, попадая сюда, он ловил себя на мысли, что кабинет как нельзя лучше подходит его нынешнему хозяину. Три высоких окна, таких же, как в зале, выходили в сад. Одно было открыто, и сквозь него также доносилось голубиное воркование.

Где-то там, под липами и буками, затаились мужчины с автоматами наизготовку, из которых с двадцати шагов они могли попасть в середину пикового туза. Но горе тому, кто оказывался замеченным из окон первого этажа. Меры безопасности приводили президента в ярость, словно они мешали его уединению. Дюкре выпало нести тяжкий крест. Нет более сложного дела, как охранять человека, который почитал оскорбительными для себя любые формы его защиты.

Слева, у стены с застекленными книжными полками, стоял стол в стиле Людовика XV, а на нем часы, сработанные при Людовике XIV. Пол устилал старинный ковер, сотканный на королевской ковровой фабрике в Шайо в 1615 году. Эта фабрика, как однажды объяснили президенту, раньше выпускала мыло, поэтому такое название закрепилось за изготовляемыми там коврами.

Не было в кабинете ничего вычурного, но обстановка дышала чувством собственного достоинства, отличалась изысканностью вкуса, более того, подчеркивала величие Франции. Все это Роже Фрей в полной мере относил и к мужчине, поднявшемуся из-за стола, чтобы приветствовать его с присущей ему вежливостью.

Министр вспомнил, что Гарольд Кинг, старейшина британских журналистов и единственный из живущих в Париже англосаксов, близкий друг Шарля де Голля, как-то заметил в разговоре с ним, что своими манерами президент скорее принадлежит к восемнадцатому, чем двадцатому веку. И с тех пор, встречаясь с главой государства, Роже Фрей пытался представить себе, как будут выглядеть те же жесты, если обрядить высокую фигуру в шелк и парчу. Он видел, что слова Кинга не лишены оснований, но цельный образ ускользал от него. Возможно потому, что он не мог забыть тех редких случаев, когда величественный старик, чем-нибудь весьма рассерженный, начинал говорить с членами кабинета министров или с кем-то из приближенных грубым языком солдатских казарм. Вопросы безопасности и досада президента всегда шли рука об руку. Подумав о документе, лежащем у него в брифкейсе, и о требованиях, которые он собирался выставить де Голлю, Фрей едва не повернул назад.

– Мой дорогой Фрей.

Де Голль, в неизменном темно-сером костюме обошел стол, протягивая руку.

– Господин президент, – Фрей почтительно пожал руку де Голля.

По крайней мере, Старик в хорошем настроении, подумал Фрей. Его подвели к одному из двух стульев с высокими спинками, обитых декоративной тканью времен Первой империи, которые стояли перед столом. Шарль де Голль, сыграв роль хозяина, вернулся за стол, сел, откинулся назад, положил руки на полированную поверхность, ладонями вниз.

– Мне передали, мой дорогой Фрей, что вы хотите видеть меня по срочному делу. Так что вы можете мне сказать?

Роже Фрей глубоко вздохнул и начал. Скупо, без лишних слов он объяснил, что привело его в Елисейский дворец, ибо де Голль не любил длинных речей, кроме собственных, да и те произносил только на публике. В личных беседах он ценил краткость, в чем быстро убедились его наиболее красноречивые приближенные.

Фрей говорил, а мужчина по другую сторону стола отклонялся все дальше назад, лицо его бледнело, а во взгляде появилось изумление, словно слуга, которому он полностью доверял, внезапно принес в кабинет что-то мерзкое и противное. Роже Фрей, однако, знал, что с пяти футов его лицо для президента – расплывчатое белое пятно, так как тот стеснялся своей близорукости и надевал очки, только когда читал.

Министр внутренних дел закончил монолог, уложившись в минуту с небольшим, не забыв сослаться на мнения Роллана и Дюкре.

– Донесение Роллана у меня с собой.

Не говоря ни слова, де Голль протянул руку. Месье Фрей вытащил папку из брифкейса и передал президенту.

Из нагрудного кармана Шарль де Голль достал очки, надел их, раскрыл папку и углубился в чтение. Голубь перестал ворковать, будто понимая важность момента. Роже Фрей смотрел на деревья, затем перевел взгляд на бронзовую настольную лампу, прекрасное творение Фламбо де Вермея эпохи Реставрации, переделанную под электрическое освещение. За пять лет президентства де Голля она горела не одну тысячу часов: генерал нередко засиживался допоздна за государственными документами.

Де Голль читал быстро. Донесение Роллана он проглотил за три минуты, закрыл папку, сложил на ней руки, посмотрел на министра внутренних дел:

– Ну, мой дорогой Фрей, чего вы от меня хотите?

Вновь Роже Фрей глубоко вздохнул и изложил меры, которые он хотел бы предпринять. Дважды он вставил фразу: «…по моему мнению, господин президент, это необходимо, чтобы предотвратить угрозу». На тридцать третьей секунде он сказал: «…в интересах Франции».

На этом президент прервал его речь, зычный голос повторил последние слова так, как не мог их произнести ни один француз.

– Интересы Франции, мой дорогой Фрей, заключаются в том, что президент Франции не будет прятаться, испугавшись какого-то жалкого наемника, – он подождал, пока кабинет наполнится презрением к незнакомому убийце, – к тому же, иностранца.

Роже Фрей понял, что проиграл. Генерал не вышел из себя, чего опасался министр. Он заговорил ясно и четко, чтобы его пожелания ни в коем разе не могли быть истолкованы иначе. Отдельные фразы через открытое окно долетали до полковника Тесьера.

– Франция не может согласиться… достоинство и величие, принесенные в жертву жалким угрозам какого-то… какого-то Шакала.

Две минуты спустя Роже Фрей вышел из кабинета. Кивнул полковнику Тесьеру, направился к двери, по лестнице спустился в вестибюль.

«Вот идет человек, озадаченный очень серьезной проблемой, – подумал старший привратник, провожая министра по гранитным ступеням к ожидающему „ситроену“. – Интересно, что же такое сказал ему Старик?»

Но так как он был старшим привратником, лицо его оставалось каменным, как и фасад дворца, в котором он служил двадцать лет.

– Нет, так нельзя. Президент высказался по этому поводу совершенно определенно.

Роже Фрей отвернулся от окна и взглянул на человека к которому обращался. По возвращении из Елисейского дворца он сразу же вызвал главу министерского аппарата Александра Сангинетти, корсиканца, еще одного яростного фанатика-голлиста. Занимаясь в последние два года по поручению министра укреплением и реорганизацией органов охраны правопорядка, Сангинетти приобрел известность и неоднозначную репутацию. Французы воспринимали его по-разному, в зависимости от социальной принадлежности и политических симпатий.

Крайне левые ненавидели и боялись его за решительность, с которой он без всяких колебаний объявлял мобилизацию КРС, и жестокость, проявляемую этими полувоенными формированиями численностью в 45 тысяч человек при разгоне уличных демонстраций как левых, так и правых.

Коммунисты называли его фашистом, хотя многие из его методов поддержания общественного порядка напоминали те, что были в ходу в рабочем раю за железным занавесом. Ненавидели его и правые экстремисты, приводя те же аргументы о подавлении демократии и гражданских свобод, но более всего за ту безжалостную эффективность предложенных им мер, которые позволили предотвратить полный развал системы охраны правопорядка, что могло бы ускорить правый переворот, нацеленный якобы на восстановление того самого порядка.

И общественность в большинстве своем недолюбливала Сангинетти, так как драконовские декреты, выходящие из его кабинета, приводили к осложняющим всем жизнь заграждениям на улицах и проверкам документов на перекрестках. А газеты пестрели фотографиями молодых демонстрантов, избитых в кровь и брошенных на землю громилами из КРС. Пресса уже окрестила его «господином Анти-ОАС» и, если не считать нескольких проголлистских изданий, нещадно критиковала. А он, казалось, и не замечал всеобщей недоброжелательности. Единственный бог, которому он поклонялся, восседал в Елисейском дворце, а он, Александр Сангинетти, в рамках созданной им религии, почитал себя главой Курии.

Сангинетти потряс папкой с донесением Роллана:

– Это же невозможно. Невозможно. Почему он так себя ведет? Мы должны охранять его жизнь, а он не позволяет нам выполнять свой долг. Я мог бы схватить этого человека, этого Шакала. Но вы говорите, что мы не должны принимать никаких контрмер. Что же нам делать? Просто ждать удара? Сидеть сложа руки и ждать?

Министр вздохнул. Другой реакции он не ожидал.

И сел за стол.

– Александр, послушайте. Во-первых, на текущий момент у нас нет еще полной уверенности в том, что Роллан прав. Это его анализ бессвязной речи какого-то Ковальски, который уже умер. Возможно, Роллан ошибся. В Вене ведется расследование. Я связывался с Гибо, он рассчитывает получить результаты сегодня вечером. Но надо признать, начинать уже сейчас национальную охоту за иностранцем, известным нам лишь по кодовому имени, мягко говоря, преждевременно. Тут я не могу не согласиться с президентом. Кроме того, есть его рекомендации, нет, его официальные распоряжения. Я повторю их, чтобы потом у нас не возникло недоразумений. Абсолютная секретность, никаких облав в масштабе всей страны, никто, кроме ограниченной группы посвященных, ничего не должен знать. Президент чувствует, что, если этот секрет станет достоянием общественности, у прессы будет большой праздник, в других странах вдоволь посмеются над нами, а любые дополнительные меры предосторожности будут истолкованы внутри страны и за рубежом однозначно: президент Франции прячется от одного человека, к тому же иностранца. Этого, я повторяю, он не потерпит. Более того, – министр усилил свои слова, направив на Сангинетти указующий перст, – он ясно дал понять, если пресса даже заикнется о том, что в министерстве внутренних дел что-то затевается, покатятся головы. Поверьте мне, дорогой, я никогда не видел его столь непреклонным.

– Но программу его появлений на публике необходимо изменить, – твердо заявил Сангинетти. – Никаких выступлений, пока мы не поймаем этого человека. Он должен понимать…

– Все останется по-прежнему. Изменений не будет ни на час, ни на минуту. Мы должны действовать в обстановке строжайшей секретности.

Впервые после раскрытия февральского заговора в Военной академии и ареста его участников Александр Сангинеттн почувствовал, что снова оказался в начале пути. В последние два месяца, несмотря на многочисленные ограбления банков и ювелирных магазинов, он начал тешить себя надеждой, что худшее уже позади. Видя быстрый развал ОАС под совместными ударами агентов Отдела противодействия изнутри и подразделений полиции и КРС снаружи, он истолковал этот всплеск преступности как агонию Секретной армии, стремление ее главарей награбить побольше для безбедной жизни в изгнании.

Но последняя страница донесения начальника Отдела противодействия показала, что анонимность наемного убийцы сводила на нет любые усилия агентов Роллана, хотя некоторые из них заняли весьма важные посты в ОАС. Только три человека, засевшие в римском отеле, знали, кто он такой. Сангинетти отдавал себе отчет и в том, что бесполезными оказались все архивы и досье, заведенные на сторонников ОАС: Шакал был иностранцем.

– Если нам не разрешают действовать, то что же нам делать?

– Я не говорил, что нам не разрешают действовать, – возразил Фрей. – Я сказал, что нам не разрешают действовать открыто. Необходимо обеспечить полную секретность операции. Впрочем, путь у нас один. В глубокой тайне установить личность убийцы, выследить его, где бы он ни был, во Франции или за рубежом, и уничтожить без малейшего колебания.

– …и уничтожить без малейшего колебания. Иного, господа, нам не дано.

Роже Фрей оглядел собравшихся в зале заседаний министерства внутренних дел. Четырнадцать человек, включая его самого.

Министр сидел во главе стола. Справа от него – Александр Сангинетти, слева – префект полиции, командующий полицейскими силами Парижа.

За Сангинетти расположились генерал Гибо, начальник СДЭКЭ, полковник Роллан, возглавляющий Отдел противодействия, автор донесения, копии которого лежали перед каждым из присутствующих, комиссар Дюкре из службы охраны президента и Сен-Клер де Вийобон, полковник ВВС, сотрудник аппарата Елисейского дворца, убежденный голлист, хотя в окружении президента бытовало мнение, что свою карьеру он любит ничуть не меньше.

Слева от Мориса Папона, префекта полиции, сидели Морис Гримо, генеральный директор Сюрте Насьональ, а за ним – пять начальников управлений, составляющих Сюрте.

Хотя романисты часто пишут о том, как Сюрте Насьональ раскрывает преступление за преступлением, на самом деле это не так. Сюрте – немногочисленный координирующий орган, руководящий деятельностью пяти управлений, которые и ведут борьбу с преступностью. Сюрте занимается только административной работой, так же как и Интерпол, функции которого не всегда верно трактуются в книгах. В штате Сюрте нет ни одного детектива.

Рядом с Морисом Гримо сидел Макс Ферне, директор Полис Жюдисер (ПЖ), которому подчинялась вся полиция Франции. Помимо огромного управления на набережной Орфевр, значительно превосходящего по численности персонал Сюрте, занимающей дом 4 по улице Соссэ, за углом от министерства внутренних дел, в Полис Жюдисер входят семнадцать региональных штаб-квартир, по одной в каждом из семнадцати полицейских районов Франции. Региональные штаб-квартиры руководят подразделениями городской полиции. Всего их 453: 74 центральных комиссариата, 253 окружных комиссариата и 126 полицейских постов. Вся сеть охватывает две тысячи городов и деревень Франции. В сельской местности и на автострадах закон и порядок обеспечивают Жандармери Насьональ и дорожная полиция, Жандарм Мобиль. Во многих районах для большей эффективности жандармы и полицейские работают в одном здании. В 1963 году под командой Макса Ферне в Полис Жюдисер состояло более 20 тысяч человек.

Сидевшие по левую руку от Ферне четыре человека возглавляли следующие управления Сюрте: Бюро де Секюрите Пюблик (БСП), Рансенман Женере (РЖ), Дирексьон де ла Сюрвеянс дю Территуар (ДСТ) и Корп Репюбликен де Секгорите (КРС).

Первое из них, БСП, занималось главным образом защитой домов, коммуникаций, дорог и прочей государственной собственности от саботажа и диверсий. Второе, РЖ, или Центральное архивное управление, являлось банком памяти остальных четырех. Гигантские хранилища вобрали в себя 4 миллиона 500 тысяч досье на тех, кто попал в поле зрения полицейских сил Франции с момента их сформирования. Досье занимали полки, длина которых составляла пять или шесть миль, классифицированные как по алфавиту, так и по видам правонарушений. Досье заводились как на преступников, так и на подозреваемых. Сохранялись фамилии свидетелей на суде и подсудимых, признанных невиновными. Даже не имея компьютеров, архивариусы гордились тем, что за несколько минут могли найти подробности дела десятилетней давности, связанного с поджогом дома в маленькой деревне, или имена свидетелей малозначительного судебного процесса, которому в свое время даже не нашлось места в газете.

Помимо досье, в РЖ хранились все отпечатки пальцев, когда-либо снятые во Франции, включая те, что так и не были идентифицированы. Сюда же стекались и регистрационные бланки, общее число которых достигало 10 миллионов 500 тысяч, в том числе въездные карточки, которые заполнял каждый турист, ступая на территорию Франции, и гостевые карточки, заполняемые теми, кто останавливался во французских отелях вне Парижа. Из-за нехватки помещений эти карточки уничтожались после относительно коротких сроков хранения, чтобы освободить место для новых, поступающих каждый день.

Из регистрационных бланков, заполняемых во Франции, в РЖ не поступали только гостевые карточки из отелей Парижа. Их отправляли в префектуру полиции на бульваре Палэ.

ДСТ, руководитель которого сидел через два стула от Ферне, ведает вопросами контрразведки, а также несет охрану аэровокзалов, морских портов и границ. Прежде чем оказаться в архиве, въездные карточки прибывающих во Францию проверяются сотрудниками ДСТ на контрольно-пропускных пунктах, чтобы не допустить в страну нежелательных лиц.

Последним сидел командир КРС, полувоенных формирований общей численностью 45 тысяч человек, которые в последние два года активно использовались Сангинетти, снискав себе недобрую славу.

Командир КРС сидел на углу, в пол-оборота к министру. Между ним и Сен-Клером в торце стола стоял еще один стул. Его занимал крупный мужчина, куривший трубку, дым которой явно раздражал утонченного полковника. Это был комиссар Морис Бувье, возглавлявший бригаду сыскной полиции ПЖ. Макс Ферне привел его с собой по просьбе министра.

– Такова сложившаяся ситуация, господа, – подвел итог министр. – Вы все прочитали донесение полковника Роллана, что лежит перед вами. А теперь вы услышали от меня об условиях, которые выставил президент, руководствуясь заботой о достоинстве Франции. Мы обязаны их выполнить и предотвратить при этом попытку покушения на его жизнь. Я повторяюсь, но поиск убийцы должен проводиться в строжайшей тайне. Нет нужды напоминать, что, кроме присутствующих, вы ни с кем не должны обсуждать подробности операции, если только мы не сочтем необходимым расширить наш круг. Я собрал вас всех у себя, так как мне представляется, что, какой бы путь мы ни избрали, рано или поздно нам придется задействовать все управления, и вы, их руководители, должны осознать важность и срочность этого дела. Заниматься им должны вы сами, ничего не перекладывая на подчиненных, за исключением поручений, не раскрывающих сути операции.

Министр вновь выдержал паузу. Кто-то из сидящих за столом кивнул, другие смотрели на оратора или на копию донесения Роллана. Лишь комиссар Бувье в дальнем конце стола разглядывал потолок, выпуская из уголка рта клубы дыма. Полковник авиации морщился при каждом выдохе комиссара.

– Сейчас мне хотелось бы услышать ваши предложения. Полковник Роллан, вам удалось что-нибудь выяснить в Вене?

Начальник Отдела противодействия оторвался от своего же донесения, искоса взглянул на генерала, возглавляющего СДЭКЭ, но не увидел ни поощряющего кивка, ни нахмуренных бровей.

Генерал Гибо, помня о том, что провел полдня, успокаивая начальника бюро R3, венское отделение которого использовал Роллан для получения нужной информации, смотрел прямо перед собой.

– Да. Сегодня утром и днем наши агенты посетили пансион Клейста на Брукнералле. Они принесли с собой фотографии Марка Родина, Рене Монклера и Андре Кассона. Переправить им фотографию Виктора Ковальски, которой не было в венском отделении, мы не успели. Портье заявил, что он узнает по крайней мере двоих, но не помнит, когда они останавливались в пансионе. За деньги он согласился просмотреть книгу регистрации за период с 12 по 18 июня, то есть перед тем, как три главаря ОАС поселились в Риме. Тут он вспомнил, что на одной фотографии изображен герр Шульц. Под этой фамилией Марк Родин снял комнату в пансионе 15 июня. Портье добавил, что днем у него была деловая встреча, а утром следующего дня он уехал. Шульц прибыл в сопровождении мрачного вида здоровяка, поэтому портье его и запомнил. Утром к нему приехали двое мужчин, с которыми он совещался до позднего вечера. Возможно, Кассон и Монклер. Полной уверенности у портье нет, но вроде бы он видел одного из тех, кто изображен на двух других фотографиях. Портье говорит, что они все время оставались в комнате, лишь однажды Шульц и этот гигант, как он назвал Ковальски, отлучились на полчаса. Они не заказывали еду в номер и сами не спускались в ресторан.

– Их посетил пятый мужчина? – нетерпеливо cпросил Сангинетти.

Роллан, однако, продолжил доклад в той же неторопливой манере:

– Вечером к ним приехал еще один мужчина. Портье обратил на него внимание, потому что тот, войдя в вестибюль, быстро направился к лестнице. Портье даже не успел рассмотреть его, но решил, что это кто-то из постояльцев, не сдавших ключ. Он заметил лишь нижнюю часть пальто. Несколько секунд спустя мужчина вернулся. Портье уверен, что это был тот самый мужчина, потому что запомнил пальто. Мужчина попросил портье соединить его с комнатой Шульца, номер 64. Произнес несколько слов по-французски, положил трубку и вновь поднялся по ступенькам. Провел наверху какое-то время, затем ушел, не сказав портье ни слова. Шульц и трое других остались в отеле на ночь и уехали после завтрака. О ночном госте портье смог сказать следующее: высокий, неопределенного возраста, черты лица правильные, но глаза и скулы скрывали большие черные очки, бегло говорит по-французски, светлые, довольно длинные волосы зачесаны назад.

– Нельзя ли привезти сюда этого человека, чтобы он помог нам составить фоторобот блондина? – спросил Папон, префект полиции.

Роллан покачал головой.

– Мои… наши агенты выдавали себя за австрийских детективов. К счастью, один из них мог сойти за венца. Но этот маскарад нельзя продолжать до бесконечности. Портье пришлось допросить прямо в пансионе.

– Но мы должны получить более точные приметы, – подал голос глава архивного управления. – Никаких фамилий не упоминалось?

– Нет, – покачал головой Роллан. – Я пересказал вам все, что удалось выяснить в ходе трехчасового допроса. Каждый вопрос задавался неоднократно. Больше он ничего не вспомнил. Не так уж мало, даже без фоторобота.

– Нельзя ли выкрасть его, как Арго, чтобы он помог составить фоторобот здесь, в Париже? – осведомился полковник Сен-Клер.

– Нет, – вмешался министр, – это отпадает. Министерство иностранных дел ФРГ до сих пор в ярости из-за похищения Арго. Такое допустимо только один раз, но не более того.

– Но едва ли исчезновение портье наделает столько шума, как похищение Арго. – поддержал полковника начальник ДСТ.

– А есть ли в этом смысл? – подал голос Макс Ферне. – От фоторобота человека в очках на пол-лица едва ли будет прок. Да и как можно ручаться за память портье, который видел этого мужчину не более двадцати секунд два месяца назад? Скорее всего, такой фоторобот уведет нас в сторону.

– Значит, кроме Ковальски, который уже умер и рассказал все, что знал, а знал он самую малость, осталось только четыре человека, кому известно, кто такой Шакал, – вставил комиссар Дюкре. – Один из них – он сам, остальные трое находятся в римском отеле. Нельзя ли попытаться вытащить кого-нибудь из троих сюда?

Вновь министр покачал головой:

– На этот счет я получил самые четкие указания. Никаких похищений. Итальянское правительство обезумеет, если такое произойдет в нескольких ярдах от улицы Кондотти. Кроме того, я сомневаюсь в практической осуществимости вашего предложения. Генерал?

Генерал Гибо оглядел присутствующих:

– Согласно донесениям моих агентов, ведущих постоянное наблюдение за отелем, Родин и оба его прихвостня столь надежно защищены, что похищение едва ли возможно. При них восемь отборных экс-легионеров, семь, если Ковальски еще не нашли замену. Лифт, лестницы, включая и пожарную, крыша охраняются. Чтобы взять одного из них живым, придется применить оружие, не только пистолеты, но гранаты со слезоточивым газом и автоматы. Даже если мы справимся с охраной, шансы вывезти пленника во Францию, до границы которой пятьсот миль, с разъяренными итальянцами на хвосте близки к нулю. У нас есть превосходные, возможно, лучшие в мире специалисты по подобным делам. Они пришли к выводу, что, по существу, это будет боевая операция командос.

В комнате повисла тишина.

– Ну, господа, есть еще предложения? – настаивал министр.

– Шакала нужно найти. Это совершенно очевидно, – ответил Сен-Клер.

Некоторые из присутствующих обменялись взглядами, кое у кого удивленно поднялись брови.

– Разумеется, очевидно, – пробормотал министр. – Мы и пытаемся найти путь, который позволит нам это сделать, с учетом выставленных условий, и, исходя из этого, мы должны решить, какое из управлений, главы которых здесь присутствуют, наиболее подготовлено для выполнения этого весьма непростого задания.

– Даже если вам не удастся найти такое управление, – важно заявил Сен-Клер, – у президента всегда есть последняя надежда – его личная охрана и аппарат. Мы выполним свой долг, заверяю вас в этом.

Некоторые сидящие за столом профессионалы даже закрыли глаза. Комиссар Дюкре бросил на полковника убийственный взгляд.

– Разве он не знает, что Старик не слушает? – прошептал Гибо Роллану, не разжимая губ.

Роже Фрей поднял глаза на представителя Елисейского дворца и ответной речью доказал, что он не зря занимает министерское кресло.

– Полковник Сен-Клер абсолютно прав, – промурлыкал он. – Мы все должны выполнять свой долг. И я уверен, что полковник полностью отдает себе отчет в том, что кто-то из нас, беря на себя ответственность за предотвращение покушения и не справившись с этим или даже воспользовавшись методами, которые, вопреки желанию президента, привлекут к этой операции внимание общественности, рискует тем, что все кары обрушатся на него.

Полковник побледнел, в его глазах мелькнула тревога.

– Нам всем известны те ограниченные возможности, которыми располагает служба охраны президента, – добавил Дюкре. – Мы несем дежурство в непосредственной близости от него. Проведение такого расследования помешает нам выполнять наши прямые обязанности.

Никто ему не возразил, ибо все понимали, что Дюкре прав. Но никто и не хотел, чтобы выбор министра пал на кого-то из них.

Роже Фрей оглядел стол и остановил свой взор на комиссаре Бувье, дымящем как паровоз.

– А что вы об этом думаете, Бувье? Вы еще не выступали, не так ли?

Детектив вынул трубку изо рта, выпустив последний клуб дыма в лицо повернувшемуся к нему полковнику Сен-Клеру. Заговорил не спеша, словно излагая простые и очевидные истины:

– Мне представляется, господин министр, что СДЭКЭ не может найти этого человека через своих агентов в ОАС, потому что в ОАС не знают, кто он такой. И Отдел противодействия не может уничтожить его, потому что не знает, кого надо уничтожать. ДСТ не может остановить его на границе, потому что не знает, кого останавливать. РЖ не может дать нам необходимую информацию, потому что понятия не имеет, какие документы нам нужны. Полиция не может арестовать его, потому что не представляет, кого арестовывать. КРС не может устроить на него облаву, потому что нельзя ловить незнамо кого. Вся структура сил безопасности Франции бессильна перед человеком, у которого нет фамилии. Поэтому мне кажется, что наша первейшая задача, без решения которой все наши усилия будут тщетны, дать этому человеку фамилию. За фамилией последует лицо, за лицом – паспорт, за паспортом – арест. А выяснить фамилию, причем в условиях строжайшей секретности, может только детектив.

И замолчал, сунув чубук меж зубов. Сидящие за столом медленно переварили его слова. И не нашли изъяна в логике его рассуждений. Сангинетти даже кивнул.

– И кто, комиссар, лучший детектив Франции? – спросил министр.

Бувье задумался на несколько секунд, не выпуская трубки изо рта.

– Лучший детектив Франции, господа, мой заместитель, комиссар Клод Лебель.

– Пригласите его сюда, – приказал министр внутренних дел.