"Полярная станция “Зебра”" - читать интересную книгу автора (Маклин Алистер)

Глава 3

– Наконец-то! – сказал Свенсон. – Вот он, Барьер!

Огромный цилиндрический корпус «Дельфина» то полностью скрывался под водой, то вылетал на поверхность, направленный точно на север нос раз за разом вспарывал крутые высокие волны. Мы делали сейчас не больше трех узлов, наши мощные двигатели на ядерном топливе проворачивали гигантский восьмифутовый спаренный винт лишь настолько, чтобы корабль не потерял управляемости. Хотя в тридцати футах под мостиком, на котором мы стояли, неустанно прощупывал окружающее пространство лучший в мире сонар, Свенсон не хотел искушать судьбу и старался исключить даже малейшую вероятность столкновения с айсбергом. Даже сейчас, в полдень, арктический небосвод покрывали тяжелые, мрачные тучи, а видимость была – как в густые сумерки. Термометр на мостике показывал температуру морской волны 28 градусов по Фаренгейту, а воздуха минус 16. Штормовой северо-восточный ветер беспрестанно срывал верхушки нескончаемых серо-стальных волн и осыпал отвесные стенки рубки, которую подводники называют «парусом», замерзающими на лету брызгами, так что казалось, будто мы находимся под ураганным пулеметным обстрелом.

Мороз забирал за живое. Одетый в шерстяную куртку и клеенчатый дождевик, я все равно не мог удержаться от дрожи. Высунувшись из-за брезента, который создавал только видимость укрытия, я взглянул туда, куда показывал Свенсон. Громкий стук его зубов не могли заглушить ни пронзительно-тонкое завывание ветра, ни барабанный грохот ледовой шрапнели.

Не дальше чем в двух милях от нас во всю ширину горизонта протянулась тонкая, серовато-белая полоса, казавшаяся с такого расстояния довольно прямой и ровной. Я видел Барьер и раньше, да и смотреть там особенно не на что, и все равно это такое зрелище, к которому человек никогда не привыкнет: ведь эта скромная, малоприметная полоса представляет собой кромку той ледовой шапки, что покрывает верхушку нашей планеты, которая простирается от места, где мы стоим, до Аляски в Западном полушарии. А нам предстоит нырнуть под этот массив, нам предстоит пройти под ним многие сотни миль, чтобы отыскать терпящих бедствие людей, которые, может быть, находятся на краю гибели, или которые, может быть, уже мертвы. Мы не знаем, куда занесло этих умирающих или уже расставшихся с жизнью людей, но мы обязаны с помощью чутья и Господа Бога отыскать их в этих простирающихся перед нами бесконечных пустынных ледовых просторах.

Депеша, переданная нам сорок девять часов назад, была последней.

После этого в эфире воцарилась тишина. Все прошедшие два дня траулер «Морнинг Стар» не прекращал радиопередачи, стараясь поймать ответный сигнал со станции «Зебра», но уходящая к северу, тускло отсвечивающая льдом пустыня по-прежнему хранила молчание. Ни слова, ни звука, ни малейшего шороха не долетало из этого царства зимы.

Восемнадцать часов назад русский атомный ледокол «Двина» подошел к Барьеру и, напрягая все силы, сделал попытку пробиться к сердцу этой страны льда. Считалось, что сейчас, когда зима ещё только началась, лед не такой толстый и прочный, как в марте, а по расчетам оборудованная мощным корпусом и двигателями «Двина» могла пробить путь во льдах толщиной до восемнадцати футов. Специалисты полагали, что при хороших условиях «Двина» способна дойти даже до Северного полюса. Однако выяснилось, что толщина ледового поля значительно превышает норму, так что попытка «Двины» оказалась безуспешной.

Она, правда, сумела проложить себе путь на более чем сорок миль в глубину сплошных льдов, но там перед нею встала стена высотой около двадцати футов над уровнем моря, да к тому же уходящая в глубину ещё на добрую сотню футов. Сообщалось, что «Двина» получила серьезные повреждения и сейчас не оставляет попыток вырваться из ледового плена.

Нельзя сказать, что русские на этом успокоились. Они, как и американцы, несколько раз отправляли в полет над этим районом свои бомбардировщики дальнего действия. Несмотря на тяжелые облака и сильный ветер, несущий снег и мелкие льдинки, эти самолеты сотни раз пересекли вдоль и поперек те участки ледовых полей, где могла находиться станция, прощупывая подозрительные места своими фантастически точными радарами. Но все напрасно, радары не показывали ничего. В чем причина неудачи, понять не мог никто.

Особенно удивляла безрезультатность действий стратегических бомбардировщиков Б-52, снабженных радаром, который на контрастном фоне легко мог бы засечь небольшой домик в полной темноте с высоты в десять тысяч футов. Предположения высказывались самые разные: что даже острый глаз радара не сумеет отличить обледенелый домик от обычного тороса, каких тысячи в этом районе зимой, что домиков вообще больше не существует и, наконец, что поиски велись не там, где следует. Ближе к истине, скорее всего, были те, кто утверждал, что луч радара отражается от повисших в воздухе облаков ледяной пыли, искажая и размывая получаемую на экране картину. Как бы там ни было, дрейфующая станция «Зебра» продолжала молчать, словно её никогда не существовало.

– Что толку торчать здесь? Только замерзнем до смерти… – Коммандеру Свенсону приходилось надрывать глотку, чтобы я его расслышал. – Лучше уж нырнуть и двигаться дальше.

Он повернулся спиной к ветру и уставился на запад, где меньше чем в четверти мили от нас тяжело и лениво покачивался на волнах большой и широкий траулер. «Морнинг Стар», который провел последние два дня у самой кромки ледового поля в напрасной надежде поймать сигнал со станции «Зебра», собирался возвращаться в Гулль: запас горючего у него был на исходе.

– Передайте сообщение, сказал Свенсон ближнему из матросов. «Собираемся нырнуть и двигаться подо льдом. Не всплывем минимум четыре, максимум четырнадцать дней…» – он повернулся ко мне и произнес:

– Если мы за это время их не найдем… – и оставил фразу неоконченной.

Я кивнул, и он продолжил сообщение: – «Весьма благодарны за ценное сотрудничество. Удачи и благополучного возвращения домой». – Когда специальный прожектор замигал, передавая депешу, он удивленно добавил: Неужели эти рыбаки ловят рыбу в Арктике даже зимой?

– Да, ловят.

– Всю зиму! Пятнадцать минут – и я чуть не околел от мороза. Вот вам и изнеженные англичане!.. – На «Морнинг Стар» замигали световые сигналы, и коммандер спросил: – Что они отвечают?

– «Берегите головы подо льдом. Удачи и до свидания».

– Всем вниз! – приказал Свенсон.

Сигнальщик принялся свертывать прикрывавший нас от ветра брезент, а я спустился по трапу в небольшое помещение под рубкой, протиснулся через люк и по второму трапу добрался до прочного корпуса субмарины, одолел ещё один люк ещё один трап – и только тогда очутился на одной палубе с центральным постом. За мной следовали Свенсон и сигнальщик, а замыкал эту процессию Хансен, которому пришлось задраивать два тяжелых водонепроницаемых люка. Действия Свенсона при погружении могли бы разочаровать ярых любителей кинобоевиков. Никакой беготни, никаких парней со стальными глазами, лихорадочно манипулирующих непонятными приборами, никаких воплей и рева сирен. Свенсон просто наклонился к микрофону и спокойно произнес:

– Говорит капитан. Мы собираемся идти подо льдом. Начинаем погружение… – Он отключил микрофон и добавил: – Триста футов.

Главный техник по электронике неторопливо включил ряды индикаторов, контролирующих положение всех люков, отверстий и клапанов. Круглые указатели остались мертвы, щелевые ярко вспыхнули. Так же неторопливо техник пощелкал тумблерами для перепроверки, поднял глаза на Свенсона и доложил:

– Прямой доступ закрыт, сэр.

Свенсон кивнул.

Воздух, громко шипя, стал выходить из балластных цистерн – и это было все. Наше путешествие началось. Такое начало могло взволновать примерно так же, как вид человека, трогающегося с груженой тачкой. Странным образом, все это даже действовало успокаивающе.

Через десять минут Свенсон подошел ко мне. За прошедшие два дня я прекрасно узнал коммандера Свенсона, он завоевал мои симпатию и огромное уважение. Команда верила ему слепо и безоговорочно. Я тоже был готов присоединиться к ней. Мягкий, сердечный, он досконально разбирался во всем, что связано с подводными лодками, обладал острым, приметливым глазом, ещё более острым умом и сохранял невозмутимость и хладнокровие в любых, самых сложных обстоятельствах. Хансен, его старший помощник, не отличавшийся особым почтением к авторитетам, заявил мне прямо и без обиняков, что Свенсон – лучший офицер-подводник американского флота. Я надеялся, что так оно и есть, именно такой человек и требовался для выполнения стоящей перед нами задачи.

– Скоро мы поднырнем под лед, доктор Карпентер, – сказал капитан. – Как вы себя чувствуете?

– Я бы чувствовал себя куда лучше, если бы знал, куда нам плыть.

– Узнаем, заверил Свенсон. – У «Дельфина» лучшие в мире глаза. Его глаза смотрят одновременно вверх, вниз, прямо перед собой и по сторонам. Наш нижний глаз – это эхолот, или ультразвуковой локатор, он показывает, сколько воды у нас под килем. Конечно, сейчас, когда внизу пять тысяч футов до дна и нам вряд ли грозит опасность наткнуться на риф или отмель, мы включаем его просто для перестраховки. И все-таки ни один серьезный штурман и не подумает его выключить. Два наших сонара смотрят вперед и по сторонам, один прощупывает курс корабля, второй контролирует сектор в пятнадцать градусов по каждому борту. Все видит, все слышит. Кто-то уронит гаечный ключ на корабле в двадцати милях от нас – и мы уже знаем об этом. Точно! И снова это кажется перестраховкой. Сонар предостережет нас от ледовых наростов, придавленных сверху всей толщей ледового поля, но за пять плаваний подо льдом, из них два к самому полюсу, я ни разу не встретил ледяных преград глубже двухсот футов, а мы сейчас на трехстах. И все равно держим и этот сонар включенным.

– Боитесь врезаться в кита? – подкинул я вопрос.

– Боимся врезаться в другую подводную лодку, – без улыбки ответил Свенсон. – Тут уж нам крышка обоим. Учтите, и русские, и наши ядерные субмарины так и снуют подо льдами туда-сюда вокруг полюса в обоих полушариях. Здесь сейчас движение оживленнее, чем на лондонской Тайме Сквер.

– И все-таки шансов мало…

– А какие шансы столкнуться в воздухе у двух самолетов на пространстве в десять тысяч квадратных миль? Теоретически – никаких. А в этом году уже было три таких столкновения. Так что лучше пусть себе сонар попискивает…

Но наш основной глаз, когда мы подо льдом, это тот, что смотрит прямо вверх.

Давайте-ка сходим поглядим, что там и как.

Мы прошли в тот конец центрального поста, где справа по борту и ближе к корме у поблескивающей стеклами машины, состоящей из движущейся бумажной ленты шириной в семь дюймов и самописца, который чертил на ленте узкую прямую черную линию, корпели доктор Бенсон и ещё один моряк. Бенсон что-то там подкручивал и был полностью погружен в это занятие.

– Верхний эхолот, – пояснил Свенсон. – Обычно его называют ледовой машиной. Доктор Бенсон вообще-то не имеет к ней никакого отношения, у нас на борту два квалифицированных специалиста, но когда выяснилось, что оторвать его от этого занятия можно только с помощью военного трибунала, мы махнули рукой и оставили все, как есть… – Бенсон заулыбался, но даже глаз от бумажной ленты не отвел. – Работает ледовая машина на принципе отражения звука, как обычный сонар, но эхо приходит ото льда. Если он есть, конечно.

Тонкая черная линия означает чистую воду над головой. Когда мы идем подо льдом, перо совершает вертикальные движения и не только показывает наличие льда, но и дает его толщину.

– Остроумно, – заметил я.

– И очень серьезно! Подо льдом это может стать для «Дельфина» вопросом жизни и смерти. И уж точно это вопрос жизни и смерти для станции «Зебра».

Если мы сумеем засечь её положение, мы все равно не сможем добраться туда, не пробившись сквозь лед. А где он тоньше всего, нам подскажет именно эта машина.

– А как вы считаете, нам могут встретиться в это время года свободные ото льда места?

– Мы называем их полыньями. Скорее всего, нет. Обратите внимание, лед не стоит на месте даже зимой, так что на него действуют разные силы, и разрывы вполне возможны. Но чистая вода при таких температурах долго не продержится, сами можете это прикинуть. Тонкий ледок нарастает уже за пять минут, а дальше прибавляется по дюйму в час, по футу за два дня. Однако если мы встретим полынью с трехдневным, к примеру, льдом, то вполне можем пробиться сквозь неё наружу.

– Прямо рубкой?

– Именно. Нашим «парусом». У всех современных атомных субмарин рубка специально укреплена с единственной целью – пробиваться сквозь арктический лед. Конечно, действовать приходится очень аккуратно, потому что толчок передается всему корпусу.

Я немного поразмыслил над этим и спросил:

– А что случится с корпусом, если вы всплывете слишком резко – а так, если я правильно понял, может произойти при неожиданном изменении солености и температуры воды – и в последнюю минуту обнаружите, что вас отнесло в сторону и у вас над головой прочный массив в десять футов толщиной?

– В том-то и загвоздка, – ответил Свенсон. – Как вы правильно определили, это последняя минута. Лучше об этом даже не думать, не то что говорить: мне вовсе не улыбается видеть по ночам кошмарные сны…

Я взглянул на него испытующе, но он больше не улыбался. И продолжал, понизив голос:

– Честно говоря, сомневаюсь, что в команде «Дельфина» найдется хотя бы один человек, у которого душа не уходит в пятки, когда мы ныряем под лед. У меня-то уж точно. Я уверен, что наш корабль – лучший в мире, доктор Карпентер, но мало ли что может пойти наперекосяк. А если что-то случится с реактором, паровыми турбинами или электрогенераторами – что ж, понятно что мы уже в гробу и даже крышка заколочена. Эта крышка ледовое поле. В открытом море нас черта с два так просто возьмешь: в случае любой неполадки мы мигом всплывем на поверхность или хотя бы на перископную глубину и включим наши дизели. Но для дизелей нужен воздух – а подо льдом его нет. Стало быть, если что-нибудь случится, нам остается одно: искать полынью, пока ещё заряжены аккумуляторы, а это один шанс из десяти тысяч в эту пору, или же … В общем, дело ясное.

– Да, весьма бодрящий рассказ, – откликнулся я.

– А что? – он неопределенно улыбнулся. – Но такого никогда не случится!

Зря, что ли, наш драгоценный Бенсон так возится с этой игрушкой?

– Вот оно! – воскликнул Бенсон. Первая плавающая льдина… Еще одна…

И еще! Поглядите-ка сами, доктор.

Я поглядел. Перо, которое раньше, еле слышно поскрипывая, чертило сплошную горизонталь, теперь прыгало вверх и вниз по бумаге, вырисовывая очертания проплывающего над нами айсберга. Линия было выровнялась, но тут же перо снова задергалось: ещё одна льдина появилась и уплыла. Пока я смотрел, горизонтальные отрезки появлялись все реже и реже, становились все короче и короче – и наконец исчезли совсем.

– Вот и все, – кивнул Свенсон. – Теперь мы плывем глубоко, по-настоящему глубоко, и всплывать нам больше некуда.

Коммандер Свенсон обещал поторопиться. Сказано – сделано. На следующий день чья-то тяжелая рука легла мне на плечо ещё до рассвета. Я открыл глаза, заморгал от падающего с потолка света и увидел перед собой лейтенанта Хансена.

– Вы так сладко спали, док, что даже жаль было будить, – весело сказал он. – Но мы уже здесь.

– Где здесь? – недовольно пробурчал я.

– В точке с координатами 85 градусов 35 минут северной широты и 21 градус 20 минут восточной долготы. То есть там, где, по последним данным, находилась станция «Зебра». С учетом полярного дрейфа, разумеется.

– Уже? – Я недоверчиво взглянул на часы. – Нет, в самом деле?

– Мы дурака не валяем, со скромной гордостью заявил Хансен. Шкипер приглашает вас подняться и посмотреть, как мы работаем.

– Я мигом!..

Если «Дельфин» все же сумеет пробиться сквозь лед и сделает попытку связаться со станцией «Зебра», пусть даже вероятность удачи равна одному шансу из миллиона, я хотел бы при этом присутствовать.

Мы с Хансеном уже приближались к центральному посту, когда меня вдруг качнуло, потом тряхнуло и чуть не сбило с ног, я едва успел ухватиться за поручень, идущий вдоль коридора. Я почти повис на нем, пока «Дельфин» метался и вертелся, точно истребитель в воздушном бою. Ни одна известная мне субмарина не выдержала бы ничего подобного. Теперь я понял, для чего нужны ремни безопасности на сиденьях в центральном посту.

– Что тут, черт побери, происходит? – обратился я к Хансену. – Чуть с кем-то не столкнулись?

– Наверно, попалась полынья. Вернее, место, где лед потоньше. Когда мы такую штуку обнаруживаем, то уж стараемся её не упустить, вот и крутимся, как реактивный «ястребок», прикрывающий свой хвост. Команда от этого обычно в диком восторге, особенно когда пьет кофе или ест суп.

Мы зашли в центральный пост. Коммандер Свенсон вместе со штурманом и ещё одним моряком, низко пригнувшись, что-то внимательно изучал на штурманском столе. Дальше к корме матрос у верхнего эхолота ровным, спокойным голосом считывал цифры, определяющие толщину льда. Свенсон оторвал взгляд от карты.

– Доброе утро, доктор. Джон, по-моему, здесь что-то есть.

Хансен подошел к столу и пристально уставился на табло. По-моему, смотреть там было не на что: крохотная световая точка, пробивающаяся сквозь стекло, и квадратный лист карты, испещренный кривыми черными линиями, которые матрос наносил карандашом, отмечая движение этой точки. В глаза бросились три красных крестика, два из них совсем рядышком, а как раз когда Хансен изучал карту, моряк, обслуживающий ледовую машину, оказывается, доктор Бенсон был все же не настолько увлечен этой игрушкой, чтобы играть с нею посреди ночи, – громко выкрикнул:

– Отметка!

Черный карандаш тут же сменился красным, и на бумаге появился четвертый крестик.

– Похоже, вы правы, капитан, – сказал Хансен. – Только что-то уж сильно узкая, по-моему.

– По-моему, тоже, – согласился Свенсон. – Но это первая щелка в ледовом поле, которую мы встретили за этот час. А чем дальше к северу, тем меньше вероятность такой встречи. Давайте все же попробуем… Скорость?

– Один узел, – доложил Рейберн.

– Разворот на одну треть, – произнес Свенсон. Никакого крика, никакого пафоса, Свенсон бросил эту команду тихо и спокойно, словно обычную фразу, но один из сидящих в откидных креслах матросов тут же наклонился к телеграфу и передал в машинное отделение:

– Лево руля до отказа.

Свенсон пригнулся к табло, следя, как световая точка и не отрывающийся от неё карандаш двигаются назад, примерно к центру квадрата, образованного четырьмя красными крестиками.

– Стоп! – проговорил он. – Руль прямо… – и после паузы: – Вперед на одну треть. Так… Стоп!

– Скорость ноль, – доложил Рейберн.

– Сто двадцать футов, – приказал Свенсон офицеру у пульта погружения.

Только осторожнее, осторожнее.

До центрального поста докатился сильный продолжительный шум.

– Выбрасываете балласт? – спросил я у Хансена.

– Просто откачиваем его, – покачал он головой. – Так легче выдерживать нужную скорость подъема и удерживать лодку на ровном киле. Поднять субмарину на ровном киле, когда скорость нулевая, – это трюк не для новичков. Обычные субмарины даже не пытаются это делать.

Насосы замерли. Снова зашумела вода, теперь уже возвращаясь в цистерны: офицер по погружению замедлил скорость подъема. Наконец и этот звук умолк. – Поток постоянный, – доложил офицер. – Точно сто двадцать футов. – Поднять перископ, – приказал Свенсон стоящему рядом с ним матросу Тот взялся за рычаг над головой, и мы услышали, как в клапанах зашипела под высоким давлением жидкость, выдвигая перископ по правому борту. Преодолевая сопротивление забортной воды, тускло отсвечивающий цилиндр наконец освободился полностью. Свенсон откинул зажимы и прильнул к окулярам.

– Что он там собирается разглядеть на такой глубине да ещё и ночью? спросил я у Хансена.

– Кто знает. Вообще-то полной темноты никогда не бывает. То ли луна светит, то ли звезды. Но даже звездный свет все же пробивается сквозь лед, если, конечно, он достаточна тонок.

– И какой толщины лед над нами в этом прямоугольнике?

– Вопросик на все шестьдесят четыре тысячи долларов, отозвался Хансен. А ответ прост: мы не знаем. Чтобы довести ледовую машину до подходящего размера, пришлось пожертвовать точностью. Так что где-то от четырех до сорока дюймов. Если четыре мы проскочим, как сквозь крем на свадебном торте. Если сорок – набьем себе шишек на макушке, – он кивнул в сторону Свенсона. – Похоже, дело табак. Видите, он регулирует фокус и крутит ручки разворота объективов кверху? Значит, пока ничего не может разглядеть.

Свенсон выпрямился.

– Темнотища, как в преисподней, – пробормотал он. Потом приказал: Включить огни на корпусе и «парусе». Он снова прильнул к окулярам. Всего на пару секунд.

– Гороховый суп. Густой, желтый и наваристый. Ни хрена не понимаешь. Попробуем камеру, а?

Я взглянул на Хансена, а тот мотнул головой на переборку напротив, где как раз расчехляли белый экран.

– Все новейшие удобства, док. Собственное ТВ. Камера установлена на палубе и защищена толстым стеклом, дистанционное управление позволяет очень даже легко поворачивать её вверх и вокруг, да куда хочешь.

– Новейшая модель, наверно? На экране появилось что-то серое, размытое, неопределенное.

– Самая лучшая, какую можно купить, – ответил Хансен. – Это просто такая вода. При такой температуре и солености она становится совершенно непрозрачной. Как густой туман для зажженных фар.

– Выключить огни, – приказал Свенсон. Экран совсем потемнел. Включить огни… – Та же серая муть на экране. Свенсон вздохнул и повернулся к Хансену. – Ну что, Джон?

– Если бы мне платили за воображение, – тщательно подбирая слова, произнес Хансен, – я бы сумел вообразить, что вижу топ «паруса» вон там, в левом уголке. Слишком уж сумрачно там, капитан. Придется играть в жмурки, ничего другого не придумаешь.

– Я предпочитаю называть это русской рулеткой, – у Свенсона было безмятежное лицо человека, покуривающего воскресным днем на свежем воздухе.

– Мы удерживаем прежнюю позицию?

– Не знаю, – Рейберн оторвался от табло. – Трудно сказать что-то наверняка.

– Сандерс? – вопрос человеку у ледовой машины.

– Тонкий лед, сэр. По-прежнему тонкий лед.

– Продолжайте наблюдение. Опустить перископ… – Свенсон убрал рукоятки и повернулся к офицеру по погружению. – Давайте подъем, но считайте, что у нас на «парусе» корзина с яйцами, и надо сделать так, чтобы ни одно не разбилось.

Снова заработали насосы. Я обвел взглядом центральный пост. Все были спокойны, собранны и полны внутреннего напряжения. На лбу у Рейберна проступили капельки пота, а голос Сандерса, монотонно повторяющего «тонкий лед, тонкий лед», стал преувеличенно ровным и невозмутимым. Тревога сгустилась настолько, что, казалось, её можно пощупать пальцами. Я тихо обратился к Хансену:

– Что-то не вижу радости на лицах. А ведь ещё сотня футов над головой.

– Осталось всего сорок, – коротко ответил Хансен. – Измерение ведется от киля, а между килем и топом «паруса» как раз шестьдесят футов. Сорок футов минус толщина самого льда… А тут может подвернуться какой-нибудь выступ, острый, как бритва или игла. И запросто проткнет наш «Дельфин» посередке. Вы понимаете, что это значит?

– Стало быть, пора и мне начинать волноваться? Хансен усмехнулся, но улыбка получилась безрадостной. Мне тоже было не до смеха.

– Девяносто футов, – доложил офицер по погружению.

– Тонкий лед, тонкий лед… – пел свою арию Сандерс.

– Выключить палубные огни, огни на «парусе» оставить включенными, произнес Свенсон. – Камера пусть вращается. Сонар?

– Все чисто, – доложил оператор сонара. – Кругом все чисто… пауза, потом: – Нет, отставить, отставить! Преграда прямо по корме!

– Как близко? – быстро уточнил Свенсон.

– Трудно сказать. Слишком близко.

– Лодка скачет! – резко выкрикнул офицер по погружению. – Восемьдесят, семьдесят пять…

Видимо, «Дельфин» вошел в слой очень холодной или очень соленой воды. – Толстый лед, толстый лед! – тут же отозвался Сандерс.

– Срочное погружение! – приказал Свенсон – и теперь это уже звучало именно как приказ.

Я почувствовал скачок воздушного давления, когда офицер по погружению открутил нужный вентиль и тонны забортной воды ринулись в цистерну аварийного погружения. Но было уже поздно. Сопровождаемый оглушительным грохотом толчок чуть не свалил нас с ног: это «Дельфин» с размаху врезался в толщу льда. Зазвенели стекла, мигнув, выключились все огни, и субмарина камнем пошла ко дну.

Продуть цистерну! – скомандовал офицер по погружению.

Воздух под высоким давлением ринулся в балластную емкость – но при той скорости, с какой мы падали вниз, нам явно грозила опасность быть раздавленными давлением воды раньше, чем насосы сумеют откачать хотя бы часть принятого перед этим балласта. Двести футов, двести пятьдесят мы продолжали падать. Все будто в рот воды набрали, только стояли или сидели, как завороженные, и не сводили глаз с указателя глубины. Не нужна была телепатия, чтобы прочесть мысли всех, кто находился сейчас в центральном посту. Было очевидно, что «Дельфин» наткнулся кормой на что-то твердое как раз в тот момент, когда его «парус» напоролся на тяжелый лед. И если корма у «Дельфина» пробита, мы не остановимся в падении до тех пор, пока давление миллионов тонн воды не раздавит и не сплющит корпус лодки, в мгновение ока лишив жизни всех, кто там находится.

– Триста футов, громко читал офицер по погружению. Триста пятьдесят… Падение замедляется! Замедляется!..

«Дельфин» ещё раз, неторопливо минуя четырехсотфутовую отметку, когда в центральном посту появился Ролингс. В одной руке он держал инструментальную сумку, в другой – мешочек с различными лампочками.

– Все это против природы, – заявил он, обращаясь, кажется, к перегоревшей лампочке на табло, которую он тут же принялся заменять. – Я всегда доказывал, что мы встаем поперек законов природы. За каким дьяволом людям надо соваться в глубь океана? Помяните мое слово, все эти новомодные штучки до добра не доведут…

– Вас точно не доведут, если вы не умолкнете, – язвительно бросил ему Свенсон. Но в его голосе не было упрека; как и все мы, он по достоинству оценил целительное воздействие глотка свежего воздуха, внесенного Ролингсом в насыщенную тревогой атмосферу центрального поста.

– Держимся? – обратился капитан к офицеру по погружению.

Тот поднял кверху палец и улыбнулся. Свенсон кивнул и взял переносной микрофон.

– Говорит капитан, – спокойно произнес он. – Прошу прощения за встряску. Немедленно доложить о повреждениях.

На пульте перед ним загорелась зеленая лампочка Свенсон нажал на тумблер, и на потолке заговорил громкоговоритель.

– Докладывает отсек управления… – Этот отсек находился на корме, как раз над машинным отделением. – Удар был прямо над нами. Пришлось зажечь свечки, кое-какие приборы вышли из строя. Но крыша над головой ещё цела.

– Спасибо, лейтенант. Справитесь?

– Конечно!

Свенсон включил другой тумблер.

– Кормовой отсек?

– А мы разве не оторвались от корабля? – осторожно осведомился чей-то голос.

– Пока ещё нет, – заверил Свенсон. – Что можете доложить?

– Только то, что нам придется тащить обратно в Шотландию целую кучу грязного белья. Стиральную машину, кажется, хватила кондрашка.

Свенсон улыбнулся и отключился. Лицо у него оставалось безмятежным, а под рубашкой, наверно, работал какой-то потоуловитель, потому что лично мне не помешало бы и банное полотенце. Капитан обратился к Хансену:

– Нам просто не повезло. Вот такое совпадение: подводное течение, где его не должно быть, температурный перепад, где никто не мог его ожидать, и ледяной нарост, который тоже подвернулся не вовремя. Да ещё и тьма такая хоть глаз выколи. Но потребуется нам совсем немного: чуточку покрутимся вокруг, чтобы освоить эту полынью, как свои пять пальцев, прикинем скорость дрейфа льдов, ну и дадим побольше света, когда подойдем к девяностофутовой отметке.

– Так точно, сэр. Это все, что нам потребуется. Вопрос в другом: что мы все-таки собираемся делать?

– Именно это и собираемся. Немного поплаваем и попытаемся ещё раз. Не люблю ронять свое достоинство, поэтому удержался и не вытер пот со лба.

Значит, поплаваем и попытаемся ещё раз. Минут пятнадцать на глубине двести футов Свенсон манипулировал винтами и рулями, пока наконец не изучил очертания полыньи и не нанес их на табло со всей возможной точностью. Потом он придвинул «Дельфин» к одной из границ и приказал начать медленный подъем.

– Сто двадцать футов, – начал счет офицер по погружению. Сто десять…

– Толстый лед, – завел свою песню Сандерс. – Толстый лед…

«Дельфин» продолжал потихоньку всплывать. Я окончательно решил, что в следующий раз, когда направлюсь в центральный пост, прихвачу с собой махровое полотенце. – Если мы переоценили скорость дрейфа, – заметил Свенсон, – боюсь, мы треснемся ещё разок… – Он обернулся к Ролингсу, который все ещё возился с лампочками. – На вашем месте, я бы повременил с этим делом. Вдруг снова придется все менять – а ведь наши запасы не бесконечны.

– Сто футов, – доложил офицер по погружению. Его ровный голос абсолютно не соответствовал мрачному выражению лица.

– Видимость улучшается, – внезапно произнес Хансен. – Смотрите… Видимость действительно улучшалась, хотя и не слишком заметно.

На экране ТВ отчетливо обрисовался верхний уголок «паруса». А потом, совершенно неожиданно, мы увидели кое-что еще: громадную бесформенную ледяную скалу всего в дюжине футов над «парусом».

В балластные цистерны хлынула вода. Офицеру по погружению не требовалось никаких приказаний. Если бы мы продолжали, как в первый раз, всплывать со скоростью курьерского лифта, мы бы опять подпрыгнули вверх, между тем и одного такого удара с лихвой хватило бы для любой субмарины.

– Девяносто футов, доложил офицер по погружению. – Продолжаем подниматься… – шум воды, заполняющей цистерны, постепенно затих. Останавливаемся… Все ещё девяносто футов. – Держитесь этой глубины, – Свенсон бросил взгляд на экран. Мы заметно дрейфуем в сторону полыньи… Надеюсь…

– Я тоже, – отозвался Хансен. – Между топом «паруса» и этой проклятой штуковиной зазор не больше двух футов. – Маловато, – согласился Свенсон. – Сандерс?

– Минутку, сэр. Что-то тут непонятное на графике… Нет, все ясно, – в его голосе наконец-то прорвалось волнение. – Тонкий лед!

Я посмотрел на ТВ-экран. Он был прав. Наискось через весь экран медленно плыла вертикальная стена льда, ограничивающая чистую воду.

– Теперь потихоньку, потихоньку, – сказал Свенсон. – Держите камеру на этой ледяной стене, потом разворот вверх и по сторонам.

Насосы принялись снова откачивать воду. Ледяная стена ярдах в десяти от нас неторопливо проплыла вниз.

– Восемьдесят пять футов, – доложил офицер по погружению. Восемьдесят…

– Не гоните лошадей, – вмешался Свенсон. – Нас больше не сносит.

– Семьдесят пять футов… – Насосы замерли, вода перестала поступать в цистерны. – Семьдесят…

«Дельфин» почти замер, как парящая в воздухе пушинка. Камера подняла объектив кверху, и теперь мы отчетливо различали верхушку «паруса» и плывущую ему навстречу корку льда. Вновь забурлила вода, наполняя цистерны, верхушка «паруса» почти без толчка соприкоснулась со льдиной, и «Дельфин» застыл в неподвижности.

– Красиво сделано, – похвалил Свенсон офицера по погружению. Давайте теперь слегка тюкнем этот ледок. Нас не развернуло?

– Курс постоянный.

Свенсон кивнул. Заработали насосы, теперь они вытесняли воду из цистерн, облегчая корабль и придавая ему дополнительную плавучесть. Время шло, вода вытекала, но ничего не происходило. Я шепнул Хансену:

– А почему он не освободится от главного балласта? В мгновение ока у вас добавится несколько сотен тонн положительной плавучести, против такого напора, да ещё на малой площади, никакой лед, будь он даже в сорок дюймов толщиной, не устоит.

– «Дельфин» тоже, – угрюмо ответил Хансен. – Если мгновенно прибавить плавучесть, лодка, конечно, прошибет лед, но потом вылетит в воздух, как пробка от шампанского. Прочный корпус, может, и выдержит, не знаю, но рули нам покорежит, это уж точно. Или вы хотите провести весь крохотный остаток жизни, описывая под водой сужающиеся круги?

Мне не улыбалось провести даже самый маленький остаток жизни, описывая под водой сужающиеся круги, поэтому я умолк. Только проследил, как Свенсон подошел к пульту глубины и принялся изучать приборы. Я с опаской ожидал, что он предпримет дальше: такие парни, как Свенсон, так просто не складывают оружие, в этом я успел убедиться.

– Пожалуй, этого достаточно, – сказал капитан офицеру по погружению. Если мы прорвемся сейчас, под таким напором, то прыгнем очень высоко в небо. Выходит, лед здесь толще, чем мы рассчитывали. Постоянное давление на него не действует. Значит, нужен резкий толчок. Притопите лодку примерно до восьмидесяти футов, только аккуратненько, потом дуньте как следует в цистерны – и у нас все получится, как в пословице про барана и новые ворота.

Тот, кто установил на «Дельфине» 240-тонную махину кондиционера, ей-богу, заслуживал смертной казни: она, по моему мнению, просто-напросто перестала работать. Воздух, а вернее, то, что от него осталось, казался мне густым и горячим. Я осторожно повел глазами по сторонам и убедился, что и все другие заметно страдают от недостатка воздуха, – все, кроме Свенсона, у того, похоже, в организме прятался собственный кислородный баллон. Мне оставалось только надеяться, что Свенсон помнит, во что обошлось строительство «Дельфина»: что-то около 120 миллионов долларов. Хансен ощурил глаза, пряча отчетливую тревогу, даже непрошибаемый Ролингс застыл, потирая смахивающей формой и размерами на лопату ладонью свой выскобленный до синевы подбородок. В мертвой тишине, наступившей после слов Свенсона, раздался громкий скрежет, потом все перекрыл шум хлынувшей в цистерны воды.

Мы впились глазами в экран. Вода лилась в цистерны, и мы видели, как зазор между «парусом» и льдиной расширяется. Сдерживая скорость погружения, медленно заработали насосы. По мере того как мы опускались ниже, пятно света на льдине от палубного фонаря бледнело и расплывалось, потом оно застыло, не увеличиваясь и не уменьшаясь. Мы остановились.

– Пошли! – скомандовал Свенсон. – Пока нас снова не отнесло течением. Раздалось оглушительное шипение сжатого воздуха, вытесняющего из цистерн воду. «Дельфин» нерешительно двинулся вверх, на экране было видно, как световое пятно на льдине постепенно делается все меньше и ярче.

– Больше воздуха, – приказал Свенсон. Я напряг мышцы, одной рукой уцепился за табло, а другой – за вентиль над головой. Лед, видимый на экране, ринулся вниз, навстречу нам. Внезапно изображение запрыгало, заплясало, «Дельфин» вздрогнул, завибрировал всем корпусом, несколько лампочек перегорели, изображение на экране дернулось, пропало, появилось снова – «парус» все ещё находился подо льдом. Потом «Дельфин» судорожно взбрыкнул, накренился, палуба надавила нам на подошвы, как скоростной лифт при подъеме. «Парус» пропал, весь экран заволокла темно-серая муть. Голосом, в котором все ещё чувствовалось напряжение:

– Сорок футов! Сорок футов!.. Мы пробились-таки сквозь лед.

– Что и требовалось доказать, – негромко произнес Свенсон. Немного упрямства – и дело в шляпе, Я взглянул на этого пухленького коротышку с добродушным лицом и в сотый раз удивился тому, как редко в этом мире железные люди со стальными нервами выглядят соответствующим своему характеру образом.

Спрятав в карман самолюбие, я достал носовой платок, вытер лицо и обратился к капитану:

– И так у вас каждый раз?

– К счастью, нет, – улыбнулся он. И повернулся к офицеру по погружению.

– Мы собираемся побродить по льду. Давайте-ка убедимся, что держимся прочно.

Добавив ещё сжатого воздуха в цистерны, офицер по погружению заявил: – Теперь на все сто не потонем, капитан.

– Поднять перископ.

Длинная, отливающая серебром труба снова выдвинулась из колодца.

Свенсон даже не стал откидывать рукоятки, только бросил взгляд через окуляры и выпрямился.

– Опустить перископ.

– Как там наверху? Прохладно? Свенсон кивнул.

– Ничего не видно. Должно быть, вода на линзах тут же замерзла… он снова повернулся к офицеру по погружению. – На сорока прочно?

– Гарантия! Плавучесть что надо.

– Ну, что ж, прекрасно. – Свенсон взглянул на старшину рулевых, который принялся втискиваться в тяжелый тулуп из овчины. – Что, Эллис, немного свежего воздуха нам не помешает?

– Так точно, сэр, – Эллис застегнул тулуп и добавил: – Только может случиться задержка.

– Едва ли, – возразил Свенсон. – Вы думаете, мостик и люки будут забиты ледяной крошкой? Вряд ли. По-моему, лед слишком толстый, скорее всего, он развалился на крупные куски, которые попали с мостика в воду.

Вскоре люк был расстопорен, поднят и зафиксирован защелкой, у меня в ушах закололо от перепада давления. Щелкнул ещё один фиксатор, подальше, и мы услышали голос Эллиса в переговорной трубе:

– Наверху все чисто.

– Поднять антенну, – приказал Свенсон. – Джон, передайте радистам, пусть начинают работу и стучат до тех пор, пока у них пальцы не отвалятся…

Итак. мы на месте и останемся здесь, пока не подберем всех со станции «Зебра».

– Если есть, кого подбирать, – бросил я.

– То-то и оно, – согласился Свенсон, не решаясь взглянуть мне в глаза.

– В том-то и загвоздка.