"Рота, подъем!" - читать интересную книгу автора (Ханин Александр)Очевидное-невероятное– Товарищи сержанты, – сразу с места в карьер начал Дрянькин, как только за нами закрылась дверь канцелярии. – Учебный процесс отменяется. Рота срочно укомплектовывается, и ближайшие три недели мы проводим в учениях к показательным выступлениям. – На какой сцене выступать будем, товарищ старший лейтенант? – Умникам я потом объясню. А для остальных: будет показ для высшего командования сухопутных войск. Показ будут записывать на пленку и, может быть, вас покажут в передаче "Очевидное-невероятное". – Где? – обалдел Самсонов. – В "Мире животных", Самсон, – пихнул его в бок Сашка Денискин. – Да иди ты, – обиделся Самсонов. – Чего тут невероятного? – Так называют воскресное "Служу Советскому Союзу". Видел, как танки летают и чмошники с парашютом прыгают? Вот оттуда. – Отставить разговоры, – прервал наши пояснения ротный. – Завтра утром рота выходит на гору для первого "отстрела". Личный состав подготовить. Сейчас все свободны. "Отстрелом" называлось мероприятие, которое каждый солдат обязан был пройти перед принятием присяги. Подразумевало оно трехкратное нажатие на спусковой крючок автомата Калашникова, установленного на режим "одиночная стрельба". За нажатием предполагалось, что из ствола автомата вылетают три пули по направлению к несменяющимся мишеням, что и являлось "отстрелом". Проделавший это несложное упражнение сразу считался годным к защите Родины и мог смело принимать присягу, чтобы иметь полное право закрывать грудью дзоты и доты на просторах страны, даже если он относился к строительным войскам, и его руки первый и последний раз держали автомат. – Рота, подъем! Строиться. Сегодня у вас ответственный день. Сегодня вы первый раз за свою службу в армии получите возможность пострелять. – Я умею стрелять, товарищ сержант. – Сигареты у товарищей? Вот и продемонстрируешь свое умение на стрельбище, где, предупреждаю, курить строго запрещено… Никакой демонстрации солдатского умения, конечно, не было и быть не могло. Рота пришла на гору, вернее, на маленький холм, который по исторически сложившейся традиции называли "горой". Несколько человек развернули принесенные с собой плащ-палатки, на которые аккуратно уложили пять автоматов. У стоящего поодаль стола Самсон и такой же младший сержант Шилов заполняли магазины по три патрона. Офицеры проводили инструктаж по технике безопасности. Все было тихо и спокойно. – Первая смена, получить боеприпасы. Ложись. Заряжай. Приготовиться. Пли! – Разряжай. Оттянуть затворную раму. Показать ствол. Спуск. Оружие положить. Встать. Кругом. Встать в строй. Следующий. Смены сменяли одна другую. Сержанты стояли около своих взводов и скучно наблюдали за процедурой становления солдатами призывников. Я стоял чуть сзади стреляющих и наблюдал, чтобы все было в порядке на огневом рубеже. Солдаты лежали на плащ-палатках и целились. Куда они могли целиться, мне было все равно, лишь бы пули летели в направлении сложенных бревен, к торцам которых и были прикреплены мишени. – Товарищ сержант, товарищ сержант, – среднеазиат с узкими глазами начал поднимать автомат, – у меня не стреляет, – продолжал он, поворачивая оружие в мою сторону и приподнимаясь на колено, нажимать на спусковой крючок. – Ствол положи, урюк, – я ударил по автомату, который выпал у солдата из рук и выстрелил в сторону мишеней. – Встать! – взводный, стоящий на передовой и мгновенно подскочивший к нам был вне себя. – Встать, солдат! Короткий удар в челюсть был хорошо поставлен. Солдат упал. – Встать, урод!! Ты решил своих товарищей положить, чудила? Тебя мама стоя рожала, и ты головой о бетонный пол ударился? Встать!! Солдат поднялся и получил второй удар в живот. – Пшел в строй, дебил. Два наряда вне очереди. Не слышу. – За что? – За то, что ты чуть сержанта не убил, баран безрогий. В строй!! Ротный и взводные еще долго отчитывали солдата, который так и не понял, почему же у него заклинил автомат и за что его ругают. Других приключений в этот день у нас не было. Вечером мы получили новую партию новобранцев. Большинство призывников были славянами. Мы выбили возможность набрать их, а не положенных нам среднеазиатов, которых в неограниченных объемах присылали в московский округ военкоматы, исключительно благодаря намечающимся учениям. Вместе с другими ко мне во взвод попал грузин из Тбилиси. Гия Сандашвили выглядел старше и, главное, солидней всех призывников. Он как бы случайно забрел из другого мира к нам в пехоту. – Солдат, встань ровно, – попросил я его. – Подними подбородок. – А почэму я должэн говорить Вам "Вы", а Вы мнэ нэ должны? – Ты хочешь на Вы? Будет на Вы. Без проблем. Заступаете в наряд по роте. С первого же дня. Мыть туалет Гия отказался. По новому указанию Дрянькина (новая метла, как известно, по-новому метет) никто его заставлять не стал, а был Сандашвили отправлен на беседу к ротному. – Ты почему сержантов не слушаешься, солдат? Ты не в армии? – Я Вам не ты, – твердо и спокойно ответил Сандашвили. – Хорошо, товарищ солдат, Вы. Но это не отменяет сути. – Вы, товарищ старший лейтенант, про Кавказ слышали? Про мужчин слышали? Зачем издеваться? Зачем смеяться? Я что, мальчик? – Умный что ли? Умные нам нужны. Ты кто по специальности? Вместо ответа Сандашвили взял у ротного со стола чистый лист бумаги, вынул из коробки, стоящей на столе, остро отточенный карандаш и, молча, вышел в коридор. – Солдат, ты куда? – опешил ротный. Не отвечая, Гия подошел к кровати с лежащим солдатом и за три минуты создал фото в графике, после чего молча вернулся к ротному в канцелярию и положил рисунок на стол. – Ты рисовать умеешь? – ротный вертел в руках рисунок, который мог бы украсить стены его кабинета. – Где учился? – Тбилисская академия художеств. – Какой курс? – Окончил с отличием в прошлом году. – Молодец. А заголовок к "Боевому листку" сможешь написать красиво? – Смогу. – Я тебя позову, когда нужно будет. Иди. Долго у нас Гия не продержался. Дня через три Сандашвили во время работ вышел из части, о чем мы, конечно, не знали. – Ханин, твоего солдата поймали, – встретил меня дежурный по роте, когда я вернулся из санчасти, куда водил стерших ноги молодых солдат. – Где поймали? – Около реки. – Вот это "задница"… Есть же приказ, чтобы солдаты не приближались ближе ста метров к воде… Кого поймали-то? – Сандашвили. – А чего он там делал? – Ребята из патруля рассказали, что они шли вдоль реки, вдруг видят – солдат сидит. "Воин, ты приказа не слышал?". А оттуда тишина в ответ. Решили, может плохо солдату. Спустились. Смотрят – сидит, на воду смотрит. "Солдат, ты чего тут делаешь?" – "На воду смотрю, мне вдохновение нужно". "Чего тебе нужно?" – "Вдохновение". "У тебя хотя бы увольнительная есть?" – "Зачэм увольнительный? Мне вдохновение нужно". Вязать его не стали. Старший патруля видит, что солдат не пацан, уговорил его пойти вместе с ними и привел его к дежурному по караулам. А тот уже задумываться не стал, влепил твоему бойцу пять суток ареста. Так, что мыль задницу. Тебе как и.о. взводного достанется. – Дальше дембеля не просидим… Ладно, придет, разберемся. До конца ареста Гия не досидел. На второй день он нарисовал на стене гауптвахты что-то очень красивое и начальник гауптвахты, желая выслужиться, тут же сообщил об этом коменданту гарнизона. На третий день Сандашвили пришел в роту. – Наслышаны, наслышаны, – встретили его в роте. – Нашел вдохновение? – Нэт, нэ нашел, – серьезно ответил художник. – Нэт его здэсь. – Значит, будем служить? – Будем, я за вэщами. – За какими вещами? – Я в штаб дивизии перехожу. Минэ послали вэщи свои забрать. До свидания. Гию Сандашвили, прослужившего меньше недели, забрали в отдел художников дивизии. Мечты о красивых дембельских альбомах, так нежно вынашиваемых сержантами, рухнули в тартарары. В моем взводе еще были три солдата, учившихся или окончивших художественные училища, но художник такого уровня был один на всю дивизию. Утром рота отправилась на склад, где хранились боеприпасы, чтобы получить запас для дальнейших тренировок. Гранаты, цинки (жестяные вытянутые ящики) с патронами, взрывпакеты, дымовые шашки и прочую атрибутику выписывал старый, строгий старший прапорщик. Считал он ответственно и каждую коробочку аккуратно записывал в толстом журнале. – Кольца от гранат сдать обязаны. Все кольца. Не сдадите – будет хищение боеприпасов, – бубнил он. Не обращая внимание на то, что мы несколько раз предупреждали солдат, несмотря на множественные плакаты о строгом запрете курения в районе склада, кто-то зажег сигарету. Я, Самсонов и лейтенант Путилов стояли рядом со столом прапорщика. Вдруг он бросил все и выскочил на улицу. Солдат стоял в стороне, на платформе, куда подъезжали в случае разгрузки-погрузки снарядов грузовики. Грузный прапорщик в два прыжка подскочил к солдату и с левой руки влепил ему между зубов так, что сигарета влетела в рот. – Я… – начал было отлетевший в сторону от удара солдат, но вторая оплеуха по шее сбила его с ног, и любитель табака слетел с платформы. – Все нах отсюда! – громким голосом прокричал начальник склада. - Все за забор, суки!! Вы хотите внуков деда лишить? Читать не научились? Несмотря на неуставные взаимоотношения, по сути прапорщик был прав. Одной искры могло хватить, чтобы мы все взлетели на воздух. Взлетели из-за глупости одного-единственного солдата, а таких вокруг было не мало. Для подготовки к показательному мероприятию нам выделили отдельное поле, где были выкопаны траншеи. В отдалении были построены из красного кирпича стены разной высоты как декорации города, а в центре поля стояло несколько рядов колючей проволоки и противотанковых заграждений. Полторы сотни солдат должны были наглядно демонстрировать, на что способна Красная Армия. Ко мне подошел один из солдат: – Товарищ гвардии сержант, у меня автомат не стреляет. – А где ты его взял? – В оружейке. На нем номер, который мне в военный билет записали. – Дурак, я же сказал брать только с первых трех шкафов. – Но ведь он мой, его на меня записали, а командир роты сказал, что надо брать свое оружие. Спорить с глупостью, даже вполне логичной, не хотелось. Я взял автомат из рук солдата. Затвор не хотел даже шевельнуться. Автомат был настолько загажен, что чистить его было бесполезно. Крышка затворной рамы тоже не снималась. – Набей магазин патронами, – дал я команду солдату, ударяя ногой по ручке затворной рамы, которая с трудом, двигаясь по миллиметру, но опускалась с каждым ударом. Когда рама отошла настолько, позволила вставить патрон, я загнал его в автомат и такими же ударами сапога привел затворную раму в первоначальное положение. Только молодецкая дурь позволила мне нажать на спусковой крючок, не задумавшись о том, что ствол может разорвать. Видать на небе за мной смотрели, и мой ангел-хранитель, наверное, сплюнув в очередной раз, меня спас. Ствол не разорвало. Пуля ушла в небо, прочистив ствол. – Рожок, – и солдат протянул мне магазин от автомата Калашникова, набитый тридцатью боевыми патронами. – Учись, сынок, – и я залихватски загнал магазин в автомат. Автомат задрожал в моей тощей руке, жавшей на спусковой крючок. Пули очередью ушли в небо. Гильзы посыпались к сапогам. – Сержант, что происходит? – голос приближающегося замполита роты чуть умерил мою радость. – Прочистил оружие. – Ты идиот? Могло ведь ствол разорвать. – Так не разорвало же. Лучшее оружие в мире. Даже в воде делает один выстрел. Держи, солдат. Вечером, когда приедешь, почистишь с маслом, будет как новое. Свободен. – Он вечером почистит, а ты сейчас иди со мной, – позвал меня старлей. – Ты со всем личным составом взвода знаком? – Ну, с большинством. – Иваненков откуда? – Из какой-то деревни Рязанской области. А что? – Ты знаешь, что у него нашли за коркой военного билета? – Шифр? – Какой шифр? – Американской разведки. Он шпион? – Дошутишься у меня. У него там молитва! – Какая молитва? – Вот! А говоришь, что работаешь с личным составом. А сам не знаешь, что у советского солдата листок с молитвой в военном билете. – Так то у него же в военном билете, а не у меня. Я чужие военные билеты не шмонаю. Не в моих правилах по карманам лазать. – У твоего солдата, – лейтенант сделал ударение на указании принадлежности, – с собой в армии молитва. А он, между прочим, комсомолец. Может быть, он еще и в бога верит? – Во-первых, не у моего солдата, а у солдата Советской Армии. А во-вторых… Да пусть хоть в черта верит. Мне-то что? Солдат служит, службу "тянет", а во что он верит – это по Вашей, товарищ старший лейтенант, части. – Я с тобой в роте поговорю. И по поводу автомата тоже. Понял? Держи молитву и иди, разбирайся с солдатом. – Есть,- и я пошел искать Иваненкова. – Иваненков, чего там у тебя нашли? – Будете беседу проводить, товарищ гвардии сержант? Ну, понятно, Вам по должности положено. – Не буду я ничего проводить. Этим пусть замполит занимается, ему положено. Мне интересно. – Я даже не знал, что там молитва лежит. Наверное, бабка положила, когда я в армию уходил. Бабка верующая. А я… Я же не вытаскивал военный билет из корочки. – А откуда старлей узнал? – Собрали все военные и комсомольские билеты. Наверное, деньги искали. – А что в молитве-то? – А Вы не открывали? – А оно мне надо? – Я и сам не читал. Давайте прочту. Я протянул ему бумажку. Солдат, сбиваясь, начал читать старославянский текст. – Понятно, – прервал я его. – Охранная молитва на случай войны. Ну, у нас войны тут не предвидится. Если так важно тебе – запихни куда подальше. А если нет – бабке назад отправь, скажи, что у тебя замполит должность попа выполняет, а все священные молитвы в уставе написаны. – Спасибо, товарищ гвардии сержант, – обрадовался непонятно чему Иваненков. – Не за что. Дуй на обед, а то не достанется. В кругу друзей "таблом" не щелкай. Нас разделили на группы. Моя группа в количестве дюжины человек должна была демонстрировать выход отделения из траншеи и проход через собственное заграждение, состоящее из колючей проволоки. – Надо бы продумать, как им проходить сквозь проволоку, – обсуждали, стоя на бруствере окопа, майор с подполковником, ответственные за показ. – Надо "проходы" сделать, проволоку разрезать, – предложил майор. – Если все в один "проход" пойдут, некрасиво получится. Надо, чтобы досками пользовались и шинелями… – Товарищ полковник, а давайте Казылбекова положим. Он длинный и будем по нему переходить, – пошутил я. – Это тоже вариант, – серьезно принял мою шутку подполковник. - Во время боевых действий, если товарищ погиб, то его спина используется для того, чтобы скорее пройти проволоку, так сказать, исполняет свой последний долг. – Да ладно, – испугался я за казаха. – Хороший парень, пусть живет. – Пусть живет, но с "проходами-то" что делать будем? – Товарищ полковник, а если мы три "прохода" откроем, чтобы солдаты пройти могли, а рядом положим шинель, доски, бревно и ведущий будет рассказывать, что все это можно использоваться. – Молодец! Голова! – обрадовался подполковник. – А чтобы натуральнее было, надо, чтобы напалм горел. – Может не надо напалм? – засомневался майор. – Надо. Я поговорю с саперами, как сделать. У вас гранаты есть? – Есть, но… – Вот и хорошо. Гранаты и взрывпакеты самое то. – … – Вы нам покажите, чему отделение подготовили. Пройдем все с самого начала. – Отделение, становиться. Слушай постановку задачи, – ляпнул я вместо "Слушай мою команду". Ляпнул не потому, что хотел выпендриться. Для меня не было существенной разницы между этими двумя фразами. Но ответственный товарищ был на чеку. – А это ход! – обрадовался подполковник. – Кто из солдат сможет поставить задачу? Вопрос старшего офицера был ударом ниже пояса. Из дюжины солдат десяток являлись представителями очень Средней Азии. Когда я за несколько дней до этого раздал всем листочки для заполнения личных данных, то получил следующий усредненный вариант: после фамилии, имени и отчества, у большинства стояло: мама – доярка, папа – тракторист, социальное положение – аристократический интеллигент, место жительства – Колхоз XXVI съезда партии. При этом вариантов обозначения данного колхоза было три: Колхоз имени 26-го съезда партии, колхоз имени съезда партии номер 26, колхоз партии двадцать шесть в Узбекистане. Кто надоумил этих детей колхозного поля написать в графе социальное положение аристократический интеллигент, я так и не смог выяснить. Но бланки пришлось переписывать. – Тарасюк. Тарасюк, – позвал я солдата, который, несмотря на украинскую фамилию, имел запись в военном билете "эстонец". - Сможешь поставить задачу? – Неа, – признался солдат. – А дать мне команду "Постановку задачи ставит курсант Ханин" сможешь? – Смогу. На том и порешили. Постановку задачи учил я. Поменявшись с Тарасюком формой, отдав ему свою с погонами и значками, я должен был, получив "приказ на постановку задачи" от него, рядового, временно исполняющего мои сержантские обязанности, декламировать минут на пять ориентиры, расстояния, как и в каком направлении должно будет выдвигаться отделение и какие героические цели перед нами поставлены. Текста, составленного с помощью и при указании офицеров, было много, нарвался я на это сам, и приходилось учить. – Отделение, слушай постановку задачи, – читал я по памяти написанный и уточненный десятки раз текст. – Направление северо-западное… Ориентиры… Выдвижение… Прохождение через заслоны… После прослушивания совершенно непонятного для многих солдат текста я давал команду: – Вперед!! После команды все сидящие в окопах выскакивали на бруствер и бежали по направлению к проходам в колючей проволоке, кидая вперед взрывпакеты. В момент дружного появления на бруствере, на столбах с колючей проволокой взрывались пластиковые пробки с бензином, и столб огня поднимался вверх, демонстрируя нашу небывалую боеспособность, от которой должны были дрожать враги Родины. Во время движения я отдавал команду "Атом, справа!", после которой солдаты во главе со мной падали ногами в сторону предполагаемого атомного взрыва, прикрывая своими телами автомат, чтобы "капли оплавленного металла не попортили обмундирования", – как объяснил подполковник. Что в случае атомного взрыва на таком расстоянии капли металла будут волновать нас меньше всего, на встрече никто не задумывался, так как устав не предполагал наличие мыслей во время данного действия. Пролежав несколько секунд, я давал команду "Отделение, к бою. Вперед!" и мы продолжали бежать, стреляя из автоматов в сторону проволоки и взрывающихся бочков с бензином. Приблизившись к проволоке, мы пробегали через сделанные проходы, которые с каждой дополнительной тренировкой все время расширялись, в результате чего стали похожи на ворота Дворцовой Площади, так красиво заваленные революционными матросами в семнадцатом году. Пробежав метров десять за колючую проволоку, мы останавливались, считая поставленную боевую задачу выполненной. Дальнейшее нас не касалось, и мы могли отдыхать, наблюдая за тем, как на других участках подобные нам молодцы, лихо бежали, прыгали, перелезали через препятствия, непрерывно стреляя во все стороны из разных видов стрелкового оружия. Все патроны была холостыми, но грохот стоял повсюду. Тренировки шли по нескольку раз в день. Солдаты научились выполнять приказы, быстро строиться, ответственно относиться к оружию и понимали, что если командир сыт и спокоен, то и солдату служба не тяжела. После очередной тренировки, когда все солдаты тихо сидели на бруствере окопа, ко мне подошел подполковник. – Сержант, чего Вы намереваетесь делать с гранатами? – спросил меня начальник подготовки. – Что прикажете, товарищ подполковник, то и сделаем. – Приказываю! Устроить с солдатами курс с боевыми гранами. – Есть. Выполнять приказ я не собирался. Внутривойсковая инструкция гласила, что на такое мероприятие должен направляться офицер. Наслушавшись неприятных историй о том, как у солдат гранаты могут летать в неизвестные стороны, я решил дело проще. – Сашка, – позвал я Денискина, – пошли рыбу глушить. – На озеро? А у тебя динамит есть? – Динамита нету, но гранат – три ящика. – Айда. Где наша не пропадала?! Мы взяли с собой трех смекалистых солдат. Накрутили с пол-ящика запалов в гранаты и начали, выдергивая кольца, швырять в озеро с криками: – За Родину!! За Сталина!! – За скорый дембель!!! – Вот тебе, фашист, гранатой… – С деревянного обреза. Или гранаты были плохие, или рыба тупая, но всплывала какая-то мелочь, за которой было даже лень лезть в озеро. Взрыв, по время которого мы приседали, поднимал всплески воды, шумел в ушах, но рыба упорно не глушилась. – Динамит нужен, – сказал Сашка. – Где я тебе динамит сейчас найду? У нас еще штук шестьдесят гранат осталось. Чего делать будем? – Я уже задолбался кидать. – Воины, – позвал я солдат. – Постановка задачи. Из всех запалов выдернуть кольца. Запалы и гранаты в озеро. Чем дальше, тем лучше. Кольца сдадите мне под счет. Выполнять! Минут через двадцать мы пошли в направлении полигона, где все ждали обеда. – Э, Шалимов, – позвал я, стоя на бруствере, солдата узбека, на вид дремавшего в траншее, закутавшись в плащ-палатку.- Воин, со слухом плохо? Так как ответа не последовало, то я тихо достал из полевой сумки взрывпакет, поджег запал и бросил в полуметре от солдата. Ни слова не говоря солдат, почти не вставая, мелкими шажками побежал и спрятался за изгибом траншеи. Раздался взрыв. Я достал второй взрывпакет и бросил его туда, куда успел переместиться узбек. Тот, не долго думая, поднялся и, не оглядываясь на взрывпакет, перебежал на прежнее место, вызвав у нас гомерический смех. – Все успокоились, – тихо остановил я продолжающих ржать, как кони, солдат. – К нам идет самое страшное, что может быть в армии – начальник особого отдела. – А как он отличается? – поинтересовался Тарасюк. – Во-первых, он, в отличие от нас, носит не красные, а черные погоны. Во-вторых, слово "парикмахерская" он не знает вообще. Сейчас сам увидишь. Всем тихо, и рты на замок. Русский язык, как и остальные языки, разрешаю на время забыть. К нам подходил, улыбаясь, начальник особого отдела полка капитан Васильев. Про него ходили разные слухи. Поговаривали, что в каждой роте и даже каждом взводе у него были стукачи, которые информировали его обо все происходящем в подразделениях. Несмотря на то, что звание у особиста было всего капитанское (которое многие сравнивали с майорским, считая, что КГБ имеет более веское значение), Васильева боялся даже начальник штаба. Однажды Егерин пытался прорваться в строевую часть, где писари, чуть "принявшие на грудь", благоразумно решили майора не впускать, затихнув в надежде, что пронесет. Тогда Егерин, вспомнив молодость, поднял тренированное, упругое тело на руках, упершись в стены и, сильно ударив ногами в металлическую, стальную дверь, вышиб ее вместе с косяком. – Нифига себе, – присвистнул старший писарь строевой части, которая считалась секретным местом. – Будете знать, как от меня запираться, – гордо ответил начштаба. – Почему не отвечали? – Почему они не отвечали, мы потом разберемся, – раздался у него за спиной тихий голос особиста. – Майор, зайди ко мне, поговорим за жизнь. Васильев принципиально не носил красные мотострелковые погоны, предпочитая им черные, гармонирующие со знаками танков в петлицах, всячески подчеркивая свою принадлежность к дивизии, а не полку. Светлые волосы начальника особого отдела свисали разве что не до плеч, чем вызывали не только непонимание, но и откровенную зависть определенной категории военнослужащих. – Как дела, бойцы? – радостно приветствовал Васильев сидящих солдат. Робкие голоса были ему ответом. – Чего такие грустные? Давайте повеселимся. Скучно ведь. У кого-нибудь взрывпакет найдется? – Откуда, – тут же ответил я. – Мы их, товарищ капитан, только во время прохода получаем. Все под роспись со стопроцентным использованием. – Ну, с тобой все понятно,- грустно сказал капитан. – А может быть, у кого-нибудь найдется? К последней фразе особиста к нам подошел совсем молодой младший сержант Андрейченко. Звание ему еще присвоено не было, но лычки он уже носил. – Здасьте, товарищ капитан, – веселый Андрейченко чему-то радовался. – Может чем помочь? – он не обращал внимания на меня и Сашку, показывающих ему за спиной капитана кулаки. – Взрывпакет можешь найти? Штуку одну показать хочу. – У меня нет, но у Самсона… – наивно улыбаясь, обрадовался молодой. – Так зови его скорее, родимый!! Зови. Андрейченко, готовый услужить патлатому капитану, убежал и через две минуты вернулся грустный в сопровождении Самсонова, который уже успел втолковать ему все, что сейчас предстоит. – Привет, Самсонов, – капитан протянул ему руку. – Здравия желаю, товарищ капитан. – Дай взрывпакетик. – Нету у меня. Ошибся… – Не ври. Не обыскивать же мне тебя. Давай, давай. Покажу солдатам кое-что. Нехотя Самсон полез в карман и достал взрывпакет. – Случайно остался, я его сдать хотел, да все уехали, – начал оправдываться сержант. – Потом врать будешь, – понизил голос капитан. – Остальные доставай. – Больше нету. Честное слово,- со взглядом ягненка заверил сержант. Особист сделал шаг к Самсону и в несколько движений обыскал его. – Действительно нет. Ну, смотрите. Дай-ка сюда каску, – приказал особист одному Шалимову. С этими словами, Васильев подошел к торчащему из земли куску трубы. Бросил туда зажженный взрывпакет и накрыл сверху каской. Каска довольно быстро взлетела метров на десять вверх и упала на землю метрах в пяти от места запуска. На полет каски и, видя, что капитан "свой в доску", прибежало еще человек двадцать. – Маловато будет, – заключил капитан. – Вот если бы два взрывпакета. Взрывпакеты нашлись. Капитан улыбался. – А ты мне говоришь: нету. А ты говоришь, по записи, – смотрел он мне прямо в глаза. – Так за всеми же не уследишь, товарищ капитан. – Потом поговорим, Ханин. Всем внимание! Капитан повторил эксперимент с каской, предварительно бросив два зажженных взрывпакеты в трубу. Каска улетела высоко в небо и стала совсем невидимой точкой в небе. Через несколько долей секунд она начала опускаться, и солдаты разбежались в разные стороны, как от бомбы. – Здорово, классно, круто, – были возгласы кругом.- Товарищ капитан, давайте еще. – Хорошего понемножку, – отрезал Васильев. – Самсонов, Андрейченко, за мной. Мы еще пообсуждали ситуацию с каской, сержантами и сообразительным особистом, после чего разошлись по точкам. На месте осталось только мое отделение. – Шутник особист, – подвел итог Сашка. – Не то слово. У меня, кстати, еще несколько взрывпакетов осталось. – Может, еще раз каску запустим? – Лучше кружку. Она лететь выше будет. Мы нашли кружку, подошли к трубе, я поджег два взрывпакеты, как это делал Васильев, и кинул их внутрь. – Ложись! – пошутил Сашка и закрыл выход трубы армейской кружкой. Кружка улетела на такую высоту, что перестала быть видимой. Казалось, что она уже никогда не вернется. – Здорово запулили, – восхитился Тарасюк. – Интересно куда она улетит? В Америку? – захохотал Сашка. – В Москву, – ответил я, наблюдая за быстро едущим УАЗиком по направлению к трибуне, уже возведенной на месте будущего объяснения карт и местности тем, для кого предназначалась вся показуха. Из остановившегося около трибуны УАЗика вышел генерал с нависающим над ремнем большим животом и оглядел поле. И в этот момент я заметил кружку. Кружка опускалась точно в направлении УАЗика. Кружка выбрала себе цель. Миномет в виде трубы сработал целенаправленно. Кружка не могла выбрать себе другую цель, она выбрала в объекты нападения генерала советской армии. – Щас, как ухнет по машине… – процедил я. – Тогда нам точно хана. Кружка грохнулась в метре от генерала и, подскакивая на камешках, со звоном покатилась под машину. – Это откуда? – поднял бровь генерал. Ему ответом была тишина. Мои солдаты, почувствовав неладное, попрыгали в траншею и, похватав автоматы, лежали в направлении прохода, ожидая команды. – Слушай постановку задачи, – повернулся я к траншее, всем своим видом давая понять, что кружка уж к нам-то ну никакого отношения иметь не может. – Старшеофицерский состав ко мне! – дал команду генерал и пошел к трибунам, забыв про кружку и тем самым оставив нас в покое. После совещания старших офицеров, подполковник, отвечавший за нашу точку, подошел к нам. – Значит так. Вас будут снимать на пленку. – Кино, товарищ подполковник? – Нет, для передачи Служу Советскому Союзу. – А мы уже решили, что это шутка. – Нет, не шутка. Показывать выход из траншеи будете генштабу армии, генералам, полковникам. Вас должно быть хорошо слышно. Издали слышно. Товарищ сержант, прочтите еще раз постановку задачи, а я послушаю с дороги, по которой будут идти слушатели. Я начал читать. – Не слышу, громче. Еще громче. Нихрена ни слышно. О! Надо Вам дать рацию. – Р-сто пятую? – выдал я свои познания. – Со сто пятой Вы устоять не сможете. Мы Вам выдадим специальные, новые, портативные рации. – Как у милиции? – вспомнил я оперотряд. – Увидите. Рация, которую мне выдали уже к концу дня, представляла собой небольшую коробочку размером десять на пятнадцать и цеплялась к армейскому ремню. От рации шел шнур с наушником на резинке, одевающемся на голову под каску. От наушника ко рту шел маленький, черный микрофон. Рация имела всего два канала связи и была односторонней. То есть меня было слышно. А я мог слышать только, когда отпускал клавишу. Но в мою задачу, как выяснилось, слушать не входило. – За учащимися будет двигаться дивизионная агитационная машина с динамиками, и вас будет слышно в эти динамики всем. Меня это мероприятие веселило. Выглядело все немножко по-детски, немножко по-пионерлагерски. Казалось, что мы не служим, а играем в какую-то детскую военно-спортивную игру. Я представлял, как удивится отец, увидев меня на экране телевизора. Как покажет маме и скажет: "Смотри, мать, нашего оболтуса показывают". Радостные дни на полигоне сменялись скучными нарядами по роте или по столовой, небольшими тренировками и занятиями, а также мелкой армейской текучкой. – Товарищ сержант, – подошел ко мне Харитонов. – Чего тебе, воин? – вставать с койки было лень. – У меня тут, это… телеграмма. – Жена родила? – Я не женат… брат умер… Я вскочил. – Мои соболезнования, зема. А сколько ему было? – Двадцать три. У него сердце больное было. Операцию сделали. Думали, что все будет в порядке, а он… – солдат с трудом сдерживал слезы. – Так тебе на похороны надо… Поезд через два часа. Пошли. Мы с Харитоновым подошли к канцелярии ротного, где заседали офицеры. – Разрешите, товарищ старший лейтенант? – толкнул я, постучавшись, дверь. – Заняты. Не видишь совещание? – Мне срочно, товарищ старший лейтенант. У солдата телеграмма… – Выйди! – Срочная телеграмма, брат у солдата умер. – Мои соболезнования. Брата не вернуть, а у нас важное совещание. Выйти и подожди снаружи. Я вышел, громко хлопнув дверью. Ни одно совещание не могло быть важнее такого горя. Но командир роты считал иначе. – Потерпи, ему сегодня "пистон" вставили. Сейчас ротный свой "пистон" передаст дальше, выдохнет и решим. Через несколько минут из канцелярии вышел замполит. Я вкратце описал ситуацию. – Ему нельзя ехать. Он присягу еще не принял. Вот если бы принял… Ни на какие уговоры замполит не соглашался. Я пытался взять на себя ответственность, заверял. Замполит был непреклонен. – Все понимаю, все. Но не могу. Нельзя. Не положено. Пока присягу не принял… – Товарищ старший лейтенант. Так давайте организуем ему присягу. Прямо сейчас. – Ты рехнулся, Ханин? У тебя совсем башню снесло? На шум вышел ротный. – Ханин, ко мне. Ты чего тут воду мутишь? У меня перед показухой каждый солдат на счету. – Вам, товарищ старший лейтенант, показуха важнее человеческой жизни?? А если солдат застрелится? – Значит, не давай ему автомата! – При чем тут автомат? У него родной, единственный брат умер. – Все! Закончили!! Или ты чего-то не понял? Я все сказал! – И принял бы присягу – все было бы легче, – вторил ему замполит. – Свободен. Оба свободны. Мы отошли в сторону. Слезы текли у Харитонова по щекам. – Спасибо, товарищ сержант. Спасибо Вам. – За что спасибо? Ничего же не сделали. – Ну, а что от Вас зависит?.. Если они не хотят, – ударение на слове ОНИ звучало очень отчетливо, – значит, не сделают. Не бойтесь, стреляться я не буду и не сбегу. – Верю, что не сбежишь. Пойдем со мной. – Так ведь уже послали… ничего не выйдет, товарищ сержант… – Ротный и замполит роты не одни офицеры в полку. Пойдем. Волков бояться – в лес не ходить. И мы направились к замполиту полка. Подполковник Станков оказался у себя в кабинете. Вкратце выслушав историю, он встал и протянул солдату руку… – Мои соболезнования. Ты один в семье остался? – Ага. Еще жена брата и племянница. Ей еще годика нет… – Как солдат служит? – посмотрел подполковник на меня. – Ты можешь поручиться? – Могу, – твердо ответил я. – Точно можешь? Если он сбежит – тебе сидеть! – Могу поручиться, – повторил я. – Во время подготовки к показательным учениям, он проявил себя исключительно с положительной стороны. Не сбежит. – Я не сбегу, – клятвенно заверил его Харитонов. – Верю, что не сбежишь. Куда тебе бежать? Три дня отпуска по семейным обстоятельствам тебе хватит? – Ему больше суток домой ехать, товарищ подполковник, – влез я. – Пять суток. Даю пять суток. На поезд сегодня успеваешь? – Нет, – посмотрел я на часы. – Утром? – Нет! – отрезал подполковник.- Пусть сейчас уезжает. Найдет, как добраться. Иди, оформляй его, я позвоню в строевую. Мы оба поблагодарили Станкова и пошли в строевую. – Через голову прыгаешь? – орал на меня ротный, стоя посреди канцелярии. – Кто тебе позволил?! – Обстоятельства. – Обстоятельства? Кто тебе разрешил к замполиту полка обращаться? Тебе кто позволял расположение роты покинуть без разрешения? Объявляю выговор. – Есть выговор, – я спокойно поднял руку к пилотке.- Разрешите идти, "отбить" личный состав? – Я тебя самого "отобью". Чтобы взвод был в койках через пять минут. Иди, но наш разговор еще не закончен. Я повернулся на каблуках, вышел из канцелярии и, повернув за угол, показал согнутый в локте кулак. Харитонов стоял в перекосившейся одежде новобранца. – Да тебя в таком виде первый же патруль на десять дней засадит. Пошли в каптерку, солдат. Мы с Бугаевым подобрали убитому горем солдату приличную одежду и, снабдив деньгами и наставлениями, как себя вести, если в Москве встретятся патрули, отправили. Когда Харитонов покинул казарму, я вернулся к моему взводу. Около мой кровати, ожидая меня и беседуя с еще не спящими солдатами, стоял Васильев. – Ханин, как дела? – Нормально, товарищ капитан. Служба путем. – Садись, поговорим, – присел на соседнюю койку особист. – Товарищ капитан, у меня приказ ротного "отбить" взвод. – "Отбивай". Я подожду. Я отправил взвод спать, отдав на ходу последние распоряжения, и подошел к сидящему на моей койке особисту. – Рассказывай, сержант. – Что? – Ну, что знаешь. – Однажды, в студеную, зимнюю пору… – начал я. – Не выпендривайся. Знаешь, о чем спрашиваю. – О чем? О Харитонове? Так брат у него умер, замполит части отпустил на похороны… – Я не про похороны. Что сегодня в городе произошло, когда ты взвод в часть вел? – А… вспомнил. Чурка один у меня за яблоками полез. Ну, я влепил ему наряд вне очереди. – Ты чего мне втираешь? Чего чушь несешь? – А надо было два дать, товарищ капитан? – делая наивное детское лицо, что ничего не понимаю, переспросил я. – Ханин, ты чего вчера родился? Я такими вещами занимаюсь? – Так я вообще не знаю, товарищ капитан, чем Вы занимаетесь. Вот мне завтра в наряд, а чем Вы… простите… Особисту мое дуракаваляние надоело, и он перешел к сути: – Кто кинул взрывпакет в городе? Быстро! – Не знаю. – Мне на тебя показали. – На меня? – на моем лице было искреннее удивление. – Как же могли показать, товарищ капитан, если я ничего не бросал? Скажите мне, кто этот враг народа, мы с ним методами товарища Сталина поговорим. – Полевую сумку сюда, – приказал капитан, которого уже достал мой бред. Не споря, я протянул ему сумку, подаренную мне уходящим на пенсию зампотехом батальона майором Тарасовым. В тот день Тарасов радостный вошел в штаб батальона. – Все, мужики. Дембель. "Черную медаль" получил и приказ. – Покажите медаль, товарищ майор, – полез я к нему. – Держи. – А почему ее "черной" называют? – Так она темного цвета, да и двадцать пять "черных" лет… Ну, все мужики, сейчас соберусь и покеда. С этими словами майор начал складывать небольшие пожитки в картонный ящик, который стоял в канцелярии и, сняв с себя полевую сумку, протянул ее мне. – От дембеля Советской Армии. Ведь так положено делать? – Положено срок службы написать, товарищ майор. – Доцейко, ручку! Олег подскочил к зампотеху и протянул хорошую шариковую ручку. Майор взял ее крепкой рукой, повертел и вывел на внутренней стороне полевой сумки "69-87 г.г. ДМБ" и залихватски расписался под ней, не забыв поставить звание. Я с этой сумкой не расставался и, сильно опустив ее ремень, носил ниже установленного уставом, чуть выше колен. Вот эту сумку и потребовал особист, зная, что в ней много чего могло уместиться. Взрывпакетов в ней не было. – Ты в этой тумбочке живешь? – показал Васильев на предмет около моей кровати. – Тумбочка моя, товарищ капитан, но я в ней не живу, я в ней вещи свои держу. – Открывай, умник. В тумбочке ничего интересного для представителя отдела, где все с холодной головой, горячими сердцами и чистыми руками, не нашлось. – Ключ от ящика взвода, – вновь приказал осведомленный особист. Я, тяжело вздохнув, молча протянул ключ. Капитан присел перед моей кроватью и вытащил из-под нее огромный, запертый на замок, ящик из-под выстрелов. Каждый взвод имел такой ящик для хранения взводных или личных тетрадей, ручек, конвертов, запасных погон и прочей ерунды, так необходимой в повседневной армейской жизни и постоянно ворующейся друг у друга. Старый совсем развалился, и я притащил с "директрисы" новенький, выкрашенный в зеленый цвет ящик, на который таджик-столяр из моего взвода очень красиво и качественно приделал ушки. В ушки был повешен новый, свежемасленный замок, ключ от которого лежал у меня в кармане. Ключ щелкнул в замке, открывая возможность добраться до внутренностей ящика. Взрывпакетов и в ящике не было. Там были и тетради, и значки, и ручки, и пять пар красных погон, и черный крем для обуви, но взрывпакетов в ящике не было. – Ну, колись, куда подевал взрывпакеты, – устало посмотрел на меня Васильев. – Ведь остались же, я знаю. – Да, – почти сознался я. – Осталось два взрывпакета. – Ну? – Я их прямо там, на поле и взорвал, чтобы не сдавать. Лень идти было. – Врешь ты все, Ханин. Врешь. Я вашу… хм… натуру знаю. Запомни, поймаю, посажу. Понял? – Угу, – посмотрел я, тяжело напрягшись от намеков, в глаза капитану. – Конечно, понял. Чего же тут не понять? Особист встал и пошел к ротному в канцелярию. – Чего особист хотел? – подсел ко мне Денискин. – Про взрывпакеты и "городские приколы" спрашивал. – Допытался? – Да пошел он. Я ничего крупного и не сделал. Шли тихо, мирно по краю города. Навстречу взвод артиллеристов. Я перемигнулся с их замком и кинул им под ноги взрывпакет. Он закричал "Воздух", а они как попадали в песок. Ну, мы поржали. А тут за забором собака залаяла. Я ей туда за забор второй взрывпакет. Она от страху в будку забилась. А бабка за забором заверещала… Сашка хохотал, держась за живот. – Главное, Сань: как он пронюхал? Это три часа тому назад было. Из роты почти никто не выходил. – Это тебе так кажется. Я двух "официальных" стукачей знаю. Один даже у меня разрешения спрашивает. Так и говорит: "Товарищ сержант, разрешите на доклад в особый отдел?". – Вот падла. – И ничего ему не сделаешь. Ты остальные взрывпакеты убрал? – Убрал. Как жопой почувствовал,- вспомнил я место в шкафу канцелярии батальона, куда спрятал оставшиеся восемь взрывпакетов. Дверь канцелярии открылась. Мы замолчали. Ротный и Васильев прошли мимо нас, поглядывая в нашу сторону, но ничего не сказали, и я успокоился. Показательные учения прошли, как положено, без задоринки. Слушателям показали и красивые выходы из траншеи, и проход через колючую проволоку, и атаку на траншеи "противника", и передвижение вместе с боевыми машинами, и бой в "городе". Я громко кричал "постановку задачи" в микрофон под каской, а динамики разносили мои слова по всему полю. Генеральские погоны и линзы видеокамер отсвечивали в лучах солнца. Начальство было довольно. Лично мне очень понравился показ передвижения отделения вместе с БТРами. Новые, восьмидесятые машины отличались от своих предшественниц тем, что имели возможность открывания боковой двери по частям вниз и в сторону. Нижняя часть, опускаясь, напоминала мне выходы из космических летающих тарелок, а боковая дверь дополняла это впечатление. Солдат же, выходя между парными колесами, оказывался прикрытым в случае стрельбы этими же колесами, и мог на небольшом ходу практически выйти, не прыгая на безопасное расстояние от машины, чтобы не угодить под нее во время движения. Со стороны это выглядело просто великолепно. За участие в показательном учебном процессе мы получили общую благодарность командования, что было приятно, но совсем не грело. Ответственные за показ обещали похлопотать и насчет других поощрений не только для офицерского, но и для солдатско-сержантского состава. Обещание было обнадеживающим, хотя в его выполнение слабо верилось. В армии вообще было принято наобещать солдатам с три короба и после не выполнить не одно. Возвращаясь с места показа, я отметил для себя, что солдаты знают практически все, чему их можно было бы научить за курс молодого бойца. Бойцы взвода сплотились куда лучше за эти три недели, чем это происходит за время четырехмесячного курса подготовки наводчиков-операторов БМП… На следующий день приехал Харитонов и привез огромную банку меда. – Это Вам, товарищ сержант. Мама прислала. – Так съешь это со всем. – Нет, это лично Вам. У меня еще одна такая же есть. – На похороны успел? – Нет. На полдня опоздал. Но все равно… – Понимаю… – Харитонов, – увидел его замполит. – Вернулся? Молодец. Булочки, пирожки из дома привез? – Так точно, товарищ старший лейтенант. Угощайтесь. – Спасибо, спасибо, – замполит запихнул один пирожок в рот целиком, другой взял в руку. – Чтобы к утру пирожков в роте не было. Все съесть. Можешь поделиться с товарищами. – Так уже отбой… – Вот именно. Поторопись,- и замполит удалился. – Не дергайся, – остановил я Харитонова. – Что может храниться, я в штаб батальона положу. Там не тронут. А, вот курицу и колбасу, действительно до утра надо съесть. Холодильников нет, жарко. Ты ее и так сутки вез. Не дай Бог все отравятся. – Берите, товарищ сержант, берите. – Давай тогда в каптерку отнесем. Лучше сам отнеси. Харитонов вернулся через минуту, оставив в каптерке часть продуктов, где после отбоя мы с сержантами роты устроили небольшой пир. – Часть солдат заберут в командирские роты, – отламывая здоровенный кусок курятины, поведал Бугаев. – Вот учи, учи. Делай из людей солдат. А придет какой-нибудь жлоб и… – Никуда не деться, они самыми грамотными в батальоне стали. У тебя полный взвод славян. Да и у Денискина не слабо у пацанов с мозгами. Твоих думали в музроту, в художники, в писаря разогнать, а получился самый грамотный взвод. Им как раз в командиры перейти… – А мне чурок дадут? – Кого дадут – те и будут. У нас в конце недели присяга. Снова папы, мамы наприезжают. – Значит, снова гуляем, – заключил я. – Угу, гуляем. Надеюсь, что будет побольше, чем сегодня. И может кто умный горячительное притащит. Все, мужики, отбой. Я пошел спать. И мы, поглаживая полные животы, отправились по койкам, обсуждая по дороге, как бы спрятать самых грамотных солдат от перевода в другие роты. |
|
|