"Рота, подъем!" - читать интересную книгу автора (Ханин Александр)День рожденияИзменения за дни нашей командировки были поистине грандиозные. Командир роты еще значился на должности, но во время его отсутствия, обязанности ротного ревностно исполнял лейтенант Салюткин. Последние "дембеля" распростились с армейской службой, и часть сержантов в батальоне перераспределили, в результате чего у нас добавилось "дедов" из других рот. Все мы, конечно, были знакомы, но одно дело видеться, другое дело – служить в одном подразделении. Исполняющим обязанности старшины был назначен "дед" – старший сержант Бугаев, минчанин крепкой наружности, так ни разу и не побывавший дома за время службы. Увидеть дом ему хотелось до ужаса, и он готов был землю грызть перед Салюткиным, который, утверждая, что его вот-вот официально назначат командиром третьей роты, обещал Бугаеву краткосрочный отпуск на Родину за его, "бугаевскую", вечную преданность. "Бугай" искренне верил обещаниям лейтенанта и старался изо всех сил. Во всей этой катавасии мне отводилось временное место командира третьего взвода до назначения на эту должность офицера, в заместители которого я и должен был в последствии перейти. Но утром в день возвращения мне это было, мягко говоря, "до фени". Я проспал завтрак и лежал в воспоминаниях о днях, проведенных в Москве, и сожалениях о том, что так и не съездил в Питер. Именно в состоянии мечтающего, валяющегося на армейской койке, меня и увидел Салюткин. – Ты заболел? Почему не в санчасти? Салюткин явно недолюбливал меня еще в мою бытность курсантом первой мотострелковой роты, а тут я оказался в его непосредственном, хотя и немного странном, подчинении. – Я только из командировки вернулся… – Подъем! Построить новобранцев. Доложить! – и Салюткин удалился в каптерку к "Бугаю". Нехотя я встал, умылся, перепоручил построение Самсону и пошел уточнять с Сашкой, какие у нас планы. – Надо бы документы сдать, – вспомнил Сашка. – Можно и в город уйти, а документы вечером, часов в шесть, сдать… – А чего в городе-то делать? У нас несколько солдат новых появилось, один выпендривается. Наверное, решил, что ему тут детский сад. Я его повоспитывать хочу, привести к первоначальному состоянию бойца. – Ну, я чайку у писарей хлебну, и пойдем сдавать в "строевую". – Договорились. Штаб батальона оказался закрытым, и я зашел в канцелярию ротного. За столом ротного сидел короткостриженный, белобрысый, перепуганный солдат и что-то писал. Он даже не поднял головы, когда я вошел. "Оборзел солдатик? – подумал я. – За неделю оборзел?". – Встать!! Смирно!! Солдат вскочил. – Чего вылупился, воин? Как фамилия-то? – Назарчук, – выпалил он, выкатывая на меня глаза. – Ты почему не приветствуешь старших вставанием? – спросил я. – Задумался, выполнял приказ… – Приказы отменяют уставы, товарищ солдат? – Никак нет! – Чей приказ выполнял? – Гвардии младшего сержанта Доцейко, – и с этими словами солдат опустился на стул. – Ты чего, солдатик? – опешил я. – Была команда садиться? Устал?! Так сейчас лежать будешь!! Выйти из-за стола!! Приказа не слышал?? Бегом!!! Назарчук выскочил из-за стола. – Уже и крючок не застегиваем? Ремень расслаблен? "Бурый" солдат, совсем "бурый". Упор лежа принять!! Отставить, не резко! Упор лежа принять! Отжимаемся: раз-два, раз-два, раз-два. Назарчук не очень умело прижимался к полу, стирая униформой пыль с досчатого пола, и с усилиями поднимал свое тощее тело. – Раз-два, раз-два. Дверь канцелярии открылась, и в помещение вошли Сенеда, Доцейко и Родионов. – Ты чего моего писаря гоняешь? – поднял брови Доцейко. – Привет, кстати. Как съездил? – Привет всем. А у тебя уже свои писаря появились? – ответил я вопросом на вопрос, и, присев на корточки, опустил голову к "духу". – Команды "прекращать" не было. Раз-два, раз-два. – Потом заскочи, – бросил мне Родионов, и они с Сенедой вышли. – Откуда ты, орел? – спросил я Назарчука. – Из Ростова. – Молодец, а годков тебе сколько, сынок? – Двадцать шесть скоро. – Сколько? – я соскочил со стола, на котором сидел. – Двадцать шесть. – Ты с "высшим" что ли? – Ага. – Кто по специальности? – Инженер-строитель, – продолжая упираться руками в пол и подняв голову, ответил солдат. – Да хватит тебе пол "хебешкой" вытирать, встань. Мне стало откровенно стыдно перед парнем, который был на семь лет старше меня, а я шпынял его, как мальчишку. В армии было не принято сильно гонять ребят с высшим образованием, которые имели существенную разницу в возрасте с обычными военнослужащими срочной службы и по воле случая попали на полтора года выполнять свой гражданский долг. Такие ребята в случае окончания военного училища уже имели бы звания капитанов, что давало им небольшие привилегии. – Так ты и писать, и чертить умеешь? – Умею. – А кирпичи класть? – Умею, если честно. В стройотряде клал. Только Вы, товарищ сержант, никому об этом не говорите, ладно? Это было сказано так наивно, что я сразу согласился. – Прикольный он, да? – захихикал Доцейко. – Иди, Андрей, работай. Иди, иди. – Олег, так вы парня к себе заберете? – Пока его ротный не отпускает, но еще несколько дней, ротный уйдет и тогда… Мы перешли в комнату штаба батальона. Сенеда ставил чайник, а Роман, только что вернувшийся с офицерских курсов, собирал вещи. – Все, ухожу. Вместо меня будет Сафронов. Жаль, что ты не согласился. – Ром, ты меня чуть из комсомола не выгнал, какой из меня комсомолец батальона? – Да чего уже говорить? Проехали. Давайте прощаться, у меня поезд через час. Мы обнялись, проверили, что все телефоны и адреса давно внесены в записные книжки, и пожелали Ромке, как учителю истории, поменьше наезжать на пионеров в школе. Документы в строевую часть я сдал после двенадцати. Это оказалось очень просто. Макс принял у меня бумажки, посоветовал не мешать, сказав, что сам все сделает, а сейчас нет времени даже на перекур. Я отправился обратно в роту, рассчитывая до вечера не сильно напрягаться с выполнением служебных обязанностей в преддверии моего дня рождения. Как же я сильно ошибался. – Ханин, ты где шляешься? – Салюткин был в гневе. – Ты сегодня заступаешь в наряд по роте. Понял? – Товарищ лейтенант, у меня завтра день рождения. Я в увольнение собрался. – А кто тебе его обещал-то, увольнение? – Ротный, старшина… – Ротный теперь – это я. Понял? Я решаю. А я решил, что ты заступаешь в наряд дежурным по роте. – Товарищ лейтенант, мы вернулись вместе с Денискиным. Он заступит сегодня, а я завтра вечером его сменю. Мы с ним уже договорились… – Не хочу ничего знать. Ты заступаешь, и все. А сейчас ведите, товарищ сержант, роту на обед. Я построил роту и вышел вместе с ней на обед. Мое мнение об идеях Салюткина выплеснулись в реализации отрицательных эмоциях на роте новобранцев. Я остановил солдат перед входом в столовую и дал команду: – В столовую бегом… Так как новобранцы еще не усвоили, какие действия положено выполнять за командой, то перечень указаний посыпался на их бедные головы с невообразимой скоростью. – Отставить! Ручки согнуты в локте, корпус тела наклонен вперед!! Я не вижу, чтобы все стоящие в строю выполнили команду. Оставить!! В столовую бегом… Отставить!! Бегом!! Какой урод руку в локте согнуть не могЁт? Рота, кругом, двадцать шагов вперед шагом марш!! Я гонял солдат перед входом в столовую добрую четверть часа, выплескивая на не в чем не повинных людей свою неприязнь к новоявленному командиру роты. В результате бессмысленной траты времени у солдат практически не осталось его на обед. После того как я выгнал роту на улицу строиться, вновь перепоручив Самсонову личный состав, а сам вразвалочку вышел на крыльцо, щурясь на яркое солнце, то первым офицером, который встретил меня был Салюткин. – Товарищ сержант, почему Вы не идете вровень со строем? – Не могу, товарищ лейтенант, я ногу подвернул, видите – хромаю. И в наряд заступить не могу. – Вы меня обманываете… я тебя посажу, суку. – В зеркало давно не смотрелись? – Чо сказал, сержантик? Чо сказал? Окабанел? Обурел? Сажи объелся? Ты как, быдло, с офицером, с командиром роты разговариваешь? – А кто тут командир роты? – Я. – Вы, насколько я помню, временно исполняющий обязанности. – Меня скоро официально назначат… – Сортир драить… – Хамишь? Молчать, если я спрашиваю!! Думаешь, я поверю, что нога болит? – Не верьте. Это Ваши проблемы. – Ты меня задолбал! За мной, Ханин. Я приказываю, идите за мной. Салюткин бодрым шагом шел впереди, я, прихрамывая и поминутно отставая плелся за ним. – Быстрее, иди быстрее. – Быстрее не могу, болит, – врал я. Заступать в наряд на свой, возможно единственный, день рождения в советской армии совершенно не хотелось, но дело начинало принимать уже принципиальный оборот. – Борзой сержантик, обуревший, – вякал лейтенант, шагая широким шагом, что при его низкорослой фигуре выглядело крайне смешно. Он подвел меня к дивизионной санчасти и резко повернулся ко мне, от чего огромная выгнутая фуражка на его голове закачалась. – Сейчас я докажу, что ты врешь, и тебя посадят за симуляцию. Понял? Ты врешь? Врешь? – Никак нет! Болит. Прямым курсом, Салюткин вошел в дверь к начмеду. – Товарищ старший лейтенант, у меня тут симулянт выискался. Проверь его. Старлей-медик, некогда уговаривавший меня остаться в его ведомстве, посмотрел на нас поверх очков, сразу смекнул о конфликтной ситуации и спросил: – На что жалуетесь? – На Салюткина, товарищ старший лейтенант. – Это не ко мне. Мне ты на что жалуешься? – Я не жалуюсь, я с легкостью переношу все тяготы и лишения. А вот товарищ лейтенант, заботясь о моем здоровье, говорит, что нельзя в роте день-два перекантоваться, надо к медикам быстро. – Короче. – Ногу подвернул. Похоже на растяжение. Не сильно, через день-два пройдет. – Мне нужна справка о симуляции, – твердо сказал Салюткин.- Напиши. – Пишу, – вздохнул начмед. – В санчасть обратился гвардии сержант Ханин с жалобами в области лодыжки. Визуальное обследование не может дать какого-либо заключения. Рекомендации: прийти на повторный прием к врачу через пару дней. – Дай мне, мне дай, – замахал руками Салюткин, вытаскивая справку из рук начмеда.- Иди за мной! И лейтенант выскочил из комнаты врача. Начмед развел руками, повертел пальцем у виска, намекая на лейтенанта, и занялся заполнением журнала. Я вышел из санчасти. – Все, товарищ лейтенант? Я могу возвращаться в роту? Времени-то уже почти четыре часа, надо бы Денискину сказать, что он заступает в наряд, а то подготовиться не успеет. – Что? Ты издеваешься? Я приказал – за мной. И Салюткин бодро зашагал в сторону штаба полка. – Вот, вот бумага. У меня теперь есть документ о симуляции. Я тебя теперь в тюрьму посажу. – Хороший документ, – подтвердил я. – Жаль использоваться некуда. – Почему же некуда? – Для туалета бумажка жесткая, а заключение дается комиссией на основании снимков. Вы их взять забыли? – Какие еще снимки? – Вы где учились, товарищ лейтенант? – В Московском ВОКУ. – Оно и видно. Средне-специальное… – Что ты этим хочешь сказать? – Что учили плохо… Не, ну учились Вы, наверное, хорошо, но только мало… и не тому. – За мной!! Иди за мной! Ты хочешь ТАМ, НАВЕРХУ схлестнуться? Я не посмотрю, что у тебя дядя в округе. У меня отец полковник и тоже есть… – Какой дядя, товарищ лейтенант? – опешил я. – Который в отделе кадров. Ни о каком дяде я понятия не имел, напрочь забыв просто так брошенную несколькими месяцами раньше начальнику связи полка фразу, и плелся за Салюткиным в штаб, стараясь догадаться, что же он придумал на этот раз. Посадить он меня не мог. Даже на "губу" не мог, потому что я "болен". А что могло прийти в его, молодую, горячую и ужасно глупую голову, я никак не мог взять в толк. – Стойте здесь, товарищ сержант, – оставил он меня на крыльце и вошел внутрь штаба. Я не стал стоять и вошел следом. – Здравия желаю, товарищ капитан, – приветствовал я дежурного офицера. – Привет, как дела? Слышал, ты в Москве хорошо отдохнул. – Да, пять дней "солдат сдавали". – Девок-то за попки похватал? "Шишечку" успел "замочить", – капитана очень радовал примитивный армейский юмор. – Да где там, товарищ капитан… – Дежурный, – раздалось в динамике над головой у дежурного по полку. – Слушаю, товарищ майор. – Ханин далеко стоит? – Рядом со мной. – Отправь его на второй этаж. Начальник штаба Егоркин стоял около окна в коридоре второго этажа, Салюткин стоял рядом, заискивающим взглядом смотря на старшего. – Что же это ты, Ханин, офицеров не слушаешься? – мягко спросил майор. – Вот Салюткин говорит, что на офицеров-мотострелков, на ВОКУ "катишь"? Не хорошо, Ханин, не хорошо. А мы тебя замком взвода сделали, так сказать, рассчитываем на тебя, а ты не оправдываешь. Лейтенанта нах посылаешь. Ты что, умираешь от болезни? Нет? Отдохнул ведь пять дней в Москве. Теперь пора и службу знать. Не говори ничего, не спрашиваю. Тебе приказа командира роты мало? Не хорошо, не хорошо. Будем разбираться. Но не сейчас. Времени нет. А сейчас слушай приказ: Заступить дежурным по роте. Это уже МОЙ приказ. Понятно? Не слышу. – Понятно. – Вот. Нефиг офицеров приучаться посылать. А теперь иди и готовься к наряду, и чтобы в 18:00 был на разводе полка, я лично проверю. – Товарищ майор… – Приказ понятен?! – повысил голос Егерин.- Кру-гом. Арш! Салюткин стоял и улыбался во всю ширину своей худой физиономии, не скрывая радости. Я шел по зданию штаба полка, и от обиды слезы наворачивались на глаза. Да, Салюткин меня "сделал". Некрасиво, грубо, но сделал. Как бы я не пытался быть свободным, но в армии существует жесткая, ломающая субординация. Я вышел из здания штаба полка, сплюнул на траву и пошел к забору постоять, отдышаться и подумать о том, почему нет справедливости в армии. Тот, кто старше тебя по званию или должности, имеет право попрать все святое, что может быть у тебя в жизни только потому, что ему это право дано. Дано Властью, и он в эту минуту чувствует себя властью и любит ей пользоваться, получая удовольствие от безграничности своих прав. Да, конечно, такого не мало и на гражданке. Но на гражданке ты можешь повернуться и уйти, уволиться, переехать, в конце концов, в другой город, а в армии тебе деться некуда. У тебя нет свободы, есть только обязанности. Еще совсем не давно я сам пользовался этим правом власти, и вот теперь все вернулось ко мне с утроенной силой. Жизнь – бумеранг, и все возвращается. Я забыл это жизненное правило, и бумеранг настиг меня. Армия – это своеобразное рабство с безграничными правами местного маленького фараона. Все разговоры об открытых дверях для желающих поделиться своими проблемами, о якобы правах солдат, о возможностях что-то изменить – газетные утки для большого начальства. Служба солдат приносит родителям не гордость, а неврозы и седые волосы. Родители, зная все систему советского образа жизни, хорошо отдают себе отчет в том, что их ребенок стал на два года рабом этой системы в ее худшем проявлении. Солдат два года – бесправный раб. Раб, которого можно пнуть, унизить, оскорбить, обхамить, и подчиненный обязан это проглотить, потому что существует огромная пропасть между солдатом и офицером. И выражается эта пропасть во всем. В качестве одежды, в качестве питания, в условиях жизни и отдыхе. Таких различий нет во многих армиях мира. Генералы спят в палатках рядом с солдатами, едят из одного котелка, носят такую же одежду, отличаясь только нашивками и шевронами. Советская же армия имеет различия с древних времен, когда солдата призывали на двадцать пять долгих лет, и мало что изменилось с той поры. Даже шинель, введенная во времена Петра Перового, не претерпела больших изменений. Почему? Ну почему какой-то пацан, который на год-два старше меня самого имеет право распоряжаться моей жизнью? Он сам еще мальчишка, и его глупость, эгоизм, чванство и злость может дорого стоить в первую очередь мне. Но кто позаботится обо мне самом, если не я сам? И, вообще, мне остался всего год. И я не имею право продлить разлуку с домом выплеском своих эмоций, выражающихся в попытке сбежать из армии или схватиться за автомат. Да, желание схватиться за автомат существует, но я справлюсь. Черт с ним, с лейтенантом. Пусть живет. Буду умнее. Год – не два, можно и потерпеть. Жалко, что день рождения пропал. Но будут еще дни рождения. Уже в следующем году я не буду видеть ни армейскую форму, ни Салюткина, ни казармы. Глубоко вздохнув и забив всю горечь внутрь себя, я поплелся к казарме. Настроения было совсем не предпраздничное. Завтра наступал мой день рождения. Единственный день рождения, который мне стоило провести в армии, и я должен был провести его в наряде дежурным по роте. Наверное, Господь решил меня проучить за мой эгоизм и отношение к солдатам. Он ничего не забывает и учит. Как Отец учит каждого из нас. С любовью и строгостью. Учит как жить, как совершенствоваться, как бороться со своими внутренними мелкими желаниями, без исполнения которых мы могли бы легко обойтись. Кто-то вникает в суть и развивается, а кто-то поддается негативной стороне и пользуется надуманными привилегиями, не задумываясь о том, что долги отдавать когда-нибудь придется каждому. УАЗик выскочил на плац так быстро и шустро, чуть не задев меня, что я, погруженный в свои мысли о несправедливости, даже не успел отскочить. Дверца распахнулась, и из УАЗика выскочил командир полка. – Ханин, ты чего такой грустный? Дома что случилось? – Дома – не знаю, думал завтра позвонить… – А чего завтра? Праздник? – День рождения у меня, товарищ подполковник… – Поздравляю. Радоваться надо, а ты… – Чему же радоваться, товарищ полковник? Меня Салюткин в наряд по роте загнал, да еще майором Егоркиным воспользовался. – Так может некому больше заступить? – Денискин есть. Мы с ним договорились, что он сегодня заступит, а я его завтра после дня рождения сменю. – Чем хотел заняться в день рождения? – На почту в город сходить, своим позвонить, с мамой поговорить… – Ладно, слушай приказ. Все предыдущие приказы отменяются. Ты выполняешь мое личное распоряжение. Вот бумаги – мой доклад. Надо отпечатать в трех экземплярах к утру. Поможешь своему другу Манукевичу. Ну, не в службу, а в дружбу. Не успевает он совсем. Печатную машинку возьмешь в штабе своего батальона. Доцейко скажешь, что я приказал. Завтра, если сдашь вовремя доклад, отправляешься в увольнение в город по случаю дня рождения. Приказ ясен? – Так точно, товарищ полковник! – радость смешивалась с чувством "опять надуют". – Тогда, выполнять! – Есть! Командир полка, оставив мне папку с документами, сел в УАЗик и укатил, а я пошел в роту, думая о том, что все-таки есть кто-то на небе, и я зря решил усомниться в Его плохом отношении ко мне. – Кто заступает-то? – встретил меня Денискин. – Ты, как договорились, у меня есть задача на ночь от "кэпа". – Лады. Я пошел на развод. Наряд, за мной. На крик дневального после возвращения с ужина: "Рота, смирно!", я даже не шелохнулся. Салюткин вошел в роту и тут же налетел как черный ворон: – Я не понял. Не понял я. Где дежурный по роте? Денискин выскочил из туалета, улыбаясь: – На очке был, товарищ лейтенант, виноват. Товарищи лейтенант, за время вашего отсутствия в роте… – Я не понял, где Ханин? – В штабе батальона. У него приказ "кэпа"… – У него МОЙ приказ заступить в наряд! Он чо не понял?? Ко мне его, живо! Денискин влетел в штаб батальона в предвкушении предстоящих разборок, понимая, что власть сейчас за моей спиной, и глупый лейтенант опять сядет в лужу. Схватившись за дверной косяк он развернулся на каблуках: – Тебя Салюткин в каптерку требует. – Он по совместительству катерщиком устроился? Может быть, дать ему начистить мне ботинки на завтра? – Шутник, он вне себя, что не ты заступил. – Но у меня действительно приказ "кэпа". – Я верю. Ты попробуй ЕМУ объяснить. Я вошел в каптерку. – Товарищ лейтенант, сержант Ханин по Вашему приказанию явился. – Ты чего обурел? Совсем нюх потерял? Я тебе что приказал? Тебе начштаба, что приказал? А?! – Командир полка отменил все предыдущие приказы и дал свой приказ… – Я тебе новый даю, сменить Денискина. Сейчас!! Немедленно!!! Понял? – Никак нет, товарищ лейтенант. – Ты совсем опупел? В рыло хочешь? – Хочу выполнить приказ старшего по должности и званию. – Выполняться должен ПОСЛЕДНИЙ приказ, а я приказываю… – Выполняться должен последний приказ, если отсутствует или погиб во время ведения боевых действий его дававший, а комполка в штабе полка живой и здоровый – можете сходить и убедиться. Или Вам надо, чтобы я завтра утром в штабе доложил, что лейтенант Салюткин приказал похерить приказ "кэпа"? – Ты можешь дежурить и печать. – Не могу, я просто не успею по времени. – Сколько тебе времени печатать? – понимая, что, перегнув палку, должность ротного он даже в мечтах не получит, сменил тему Салюткин. – Не знаю. Там много. Наверное, до утра. – Значит утром, еще до завтрака, ты выезжаешь вместе со всей ротой на "директрису". – Я должен сдать доклад комполка в 10:00. – Отдашь дежурному. – Не имею права. На документе гриф секретности. У Вас есть допуск? Нет. И у дежурного нет. А у меня есть. Поэтому отдать имею право только я, – соврал я, не задумываясь. – Я все сказал. Попробуй только не явиться на "директрису", я тебя живого закопаю. Свободен. Я вышел удовлетворенный. Салюткина я все-таки "сделал". Тяжело, возможно с будущими последствиями, но они меня в этот момент не волновали. Я радовался этой мелкой победе как мальчишка, которым в общем-то и был. Печатать я закончил в третьем часу ночи. Ничего секретного в докладе, конечно, не было, но отдать напечатанное я хотел "кэпу" лично. Это давало мне больше шанса уйти в увольнение. Утром меня разбудил дневальный – Товарищ сержант, товарищ сержант, подъем. – Отвали, воин. – Товарищ сержант, подъем. Все "в поле" едут. Вы тоже. – Отвали, я сказал. Я печатал до трех ночи. Спать хочу. Отвали. – Товарищ сержант… – Слышь, Ханин, вставай,- Бугаев стоял прямо надо мной. - Салюткин приказал, чтобы ты ехал с нами. – Меня "кэп" в увольнение отпустил. Я ему доклад сдаю и ухожу. – Я говорю, Салюткин приказал… Препирались мы минут десять. На мои аргументы Бугаев приводил свои, главным из которых был обещанный ему отпуск, а на все остальное, мол, он клал с пробором. И только мое увещевание, что если "кэп" не получит доклад, это не только не принесет ему отпуска, но и прикрывать его будет некому, чуть успокоило сержантский пыл. Но оказалось, что это еще не все. Бугаев отступать не желал и попробовал перекинуть ответственность на другого. – Самсонов, – крикнул Бугаев. – Делай, что Салюткин приказал. – Я чего, враг своему здоровью? – тихо и спокойно ответил Самсонов. – Я ему верю и… – Выполняй приказ. – Не буду я его выполнять. Не буду я вязать старшего по званию из-за того, что ты хочешь в отпуск. – Ну-ка, ну-ка, – привстал я с кровати. – Колись, Самсон. – Салюткин вчера в каптерке приказал доставить тебя на "директрису", а если откажешься, связать и принести на руках. – Самсон, ты рехнулся? Бугай, ты в "дизель" вместо отпуска захотел? Ты что потом "кэпу" объяснять будешь? Что, зная о его приказе, решился-таки нарушить и потащил связанного сержанта через весь Ковров из-за выпендрежа взводного? – Ротного… – Он ротным лет через пять будет, если доживет. Кто ему майорскую должность даст, когда в полку старлеев и капитанов как собак не резаных? Да еще половина из них боевые офицеры. Этот поц – год, как из-за парты. Кто ему учебной ротой позволит командовать? Ему позволили поиграться, пока солдат не набрали и учебного процесса нет. И что ты патрулям будешь объяснять, что тебе Салюткин приказал связать командира взвода? Знаешь, где десять суток вместо отпуска отдыхать будешь? – Да пошли вы все, – сплюнул Бугаев.- У вас разборки, а я влезать буду? Сами разбирайтесь. Я передам, что ты отказался, и все. Рота, строится на улице!! Когда новобранцы и сопровождающие их сержанты ушли на улицу и в расположении остался только прошлый, будущий наряды и каптерщик, я не спеша встал, умылся, оделся, сходил на завтрак и достал из кармана увольнительную записку, заранее полученную у старшины еще до поездки в Москву. Записка была уже с печатью. Не хватало в записке только моих данных и подписи. Я заполнил увольнительную, поставив сегодняшнее число, привел в порядок парадную форму, которую после приезда из Москвы повесил в шкаф к писарям в штабе батальона и направился в штаб полка к "кэпу". Комполка еще не было на месте, и я, стоя на улице, приветствовал офицеров, трепался с дежурными по полку и штабу, рассказывая о Москве, подтрунивал над такими же солдатами и сержантами, как я, получая ответные отклики. Подполковник Сазонов приехал на своем УАЗике в четверть одиннадцатого. – Сделал? – Так точно. – Молодец. Поздравляю с днем рождения, – протянул мне широкую, крепкую ладонь подполковник. – Спасибо, товарищ полковник, – я крепко прожал протянутую мне руку. – Разрешите отбыть в увольнение? – Разрешаю. – Вот только проблемка есть. – Какая? – Увольнительную записку мне старшина выдал, в подписи на ней… увы. – А Салюткин чего? Для чего он обязанности ротного выполняет? Его в школе писать не научили? Детский сад… – Нету его, товарищ полковник. Рота с утра на "директрису" уехала. Он, наверное, с ротой… – Пошли в кабинет. Мы поднялись в кабинет командира полка. Следом за нами, заметив нас через решетчатое окно, в кабинет влетел "секретчик", неся в руках папку с бумагами. – Подожди, в кабинет войти не дашь, – буркнул ему "кэп". – Давай твою увольнительную. Вот ведь лейтенант, блин, старого полковника заставляет за себя работу делать, олух. И с этими словами, гвардии подполковник Сазонов размашисто расписался на увольнительной записке. Еще раз внимательно изучив ее и, подождав, когда чернила высохнут, он протянул ее мне: – Отдыхай. Свободен. – Спасибо, товарищ гвардии полковник. – Иди, иди, – махнул рукой "кэп" и посмотрел на "секретчика" - Ну, что у тебя там? Я выскочил из штаба полка. Супер. Класс. Здорово. Увольнительная есть. И подписана "кэпом". Такого ни у кого ни в части, ни в дивизии никогда не было. Увольнительная записка должна была подписываться ротным, были случаи, когда на ней ставили непонятные закорючки взводные или старшина, а иногда и сами сержанты, когда шли в "официальную" самоволку. Я слышал и видел, когда на увольнительной записке расписывался начштаба и даже командир батальона, но чтобы командир полка – такого не было. Это была реликвия, ее стоило сохранить и, наверное, вклеить в дембельский альбом, если бы я решил такой создать. Быстро переодевшись и договорившись с Денискиным, что наряд я приму около восьми вечера, не проверяя, я ушел в город. Позвонив домой, выпив пол-литра кваса и посетив краеведческий музей и музей Дегтярева, я понял, что пойти-то мне совершенно некуда, и без толку шатался по мало известным мне районам города, заглядываясь на девчонок. Присев в одном из скверов и расслабившись, я услышал у себя над головой: – Товарищ сержант, предъявите документы. Передо мной одетый не в парадную форму, а в ежедневное, хотя и очень чистое, практически новенькое "хебе", стоял младший сержант. – Ты кто такой? – Я спросил Ваши документы. Что Вы тут делаете? – Я тебя спросил: ты кто такой? Тебя не учили подходить к старшим по званию? Крючок застегните, товарищ младший сержант. И представьтесь. Шахматная сицилианская защита – защита нападением – как никак лучше всего действовала в армии. Если младший сержант имел какие-то права, то это был самый простой способ сбить его с толку. Такого оборота парень явно не ожидал. Он застегнул воротничок, выпрямился и, приложив руку к пилотке, произнес: – Помощник коменданта дивизии, младший сержант Воронин. – Вольно, Воронин, покажи документ, что не врешь. Воронин достал сложенную вчетверо бумажку, где действительно значилось, что он, Воронин, помощник коменданта, и ему дано право проверять документы у солдатско-сержантского состава. Подобный документ я видел впервые, но печать и подпись присутствовали, а только без бумажки, как известно, мы букашки, а с бумажками – люди и порой очень важные. – Держи, служивый, – протянул я ему свой военный билет и увольнительную записку. – А чего ты в городе делаешь? – Гуляю. Выполнил приказ командования, награжден… Да ты сядь рядом, отдохни. Не в самоволке я, не в самоволке. День рождения у меня. Вот и расслабляюсь. Воронин сел рядом и протянул мне мои документы. Через десять минут выяснилось, что Воронин является писарем коменданта, что устроила его туда мама, а комендант, чтобы патрули писаря не трогали, выписал ему страшного вида бумажку. – Ну, раз ты тоже "в увольнении", пошли в кино сходим, – предложил я ему.- Одному в городе ужас как скучно. Девчонки внимания не обращают. Денег не много. Кино – самое то. – Не могу, мне в штаб дивизии надо. – Раз надо, так надо. Будь здоров. Будешь мимо проходить, заходи в третью мотострелковую роту. – Спасибо. Воронин пожал мне руку и ушел. Сходив в кино, где вместо фильма я пялился на целующуюся в одном со мной ряду парочку, и поняв, что больше мне идти совершенно некуда, вернулся в часть. Как было договорено, я принял у Денискина дежурство по роте, не проверяя чистоту туалета и порядок в бытовой комнате, решив, что все равно через пару часов все улягутся, оставив там бардак. Поговорив о произошедшей ситуации и покритиковав непосредственных командиров, мы с Сашкой пришли к выводу, что наша служба в армии точно "под гору покатилась", а следующий день рождения я уж наверняка буду встречать дома. Сашка обещал приехать ко мне в Питер. Я обещал показать ему город во всей красе. День рождения подошел к концу. Было немножко грустно, но одновременно радостно. Девятнадцать лет – это еще не возраст, чтобы грустить. В девятнадцать лет мир кажется непознанным, и перед тобой тысячи дорог по которым можно пройти. В девятнадцать лет весь мир твой, даже если ты живешь с армейскими ограничениями. |
|
|