Глава 3. Соленое лекарство от невзгод

- Остается только надеяться, Морк, - слышим мы язвительный бабкин голос, - что само море вложило в твою лобастую башку гениальную мысль выброситься на берег.

- Это у нас идиома такая, - вполголоса говорю я Марку, - «выброситься на берег» означает примерно то же, что и «лезть поперед батьки в пекло».

Но Марк, похоже, не обращает внимания на столь важные сведения о фоморском народе. Он вслепую шарит по полу, пытаясь нащупать выпавший у него второй Фестский диск[12], но только из золота, не из глины. Марк не замечает, что исторический раритет отбил Мораку пальцы на ноге и бедолага теперь скачет вприпрыжку, словно синий Кристофер Робин, скок-поскок на палочке верхом…

Глаза Марка, совершенно бессмысленные, уставлены в лицо Мулиартех.

Кстати, разница между безумным и бессмысленным выражением глаз вам ясна? Так вот, у моего почти что мужа глаза в тот момент были без намека на мысль. Как будто интеллект внезапно решил выйти покурить или выпить кофе. И оставил позади черепную коробку, наполненную бесполезной пузырчатой массой, мягкой, как масло. Впечатление, что Марк окончательно спятил, усугублялось тем, что, потыкав рукой в пол, он планомерно принялся ощупывать все подряд – сначала ножку стула, потом, гм, ножку Асга. Дошел, слава Лиру, только до колена. Но Асг все равно послал ему воздушный поцелуй и похабное подмигивание. С таким же успехом кузен мог пытаться шокировать своими авансами меня или Мулиартех. Марк его не увидел. Он поднялся на ноги, цепляя руками мебель, стены, плечи окруживших его людей и побрел прямо в коридор, запрокинув голову к потолку. Зрачки его, огромные, словно у глубоководных рыб, отражали свет люстр. Марк был слеп.

Морк среагировал первым. Он попросту перемахнул через стол, а заодно и через Морака, сидящего на корточках и озабоченно разглядывающего опухшую ступню, подхватил невидящего Марка на руки. Бормоча озабоченно: «Щас-щас-щас…» отнес его в комнату, осторожно уложил на диван. Мулиартех вошла, раздвинула сгрудившуюся фоморскую молодежь и села в изголовье. Ждать.

Слепые глаза Марка разглядывали неведомые миры битых три часа. Все это время мы боялись шелохнуться. Когда провидец уходит, жизнь вокруг него должна замереть на полувдохе. Чтобы он смог узнать место, откуда ушел. Иначе провидец может и не вернуться. И тогда племя лишится пророчества. Но не только. Оно потеряет того, кто указывает путь. И обречено мыкаться во тьме до тех пор, пока мать рода не отыщет нового или не вернет старого провидца с самого дна подводных озер. С древности мы верили, что именно там кроются двери в другие вселенные. Не в огненные моря под водяной бездной, а вообще прочь из нашего мира. Поэтому когда-то над нижними озерами даже проплывать боялись. Священные Воды плескались под толщей привычной соленой воды, тяжелые, мутно-серые, заросшие по берегам ракушками моллюсков и трубками погонофор[13] – каждое нижнее озеро окружено полями плотоядных океанских цветов и трав, жестких, колючих, как вся наша придонная «растительность». И никто не решался опустить в подводный прибой даже прядь волос, боясь, что иная вселенная жадно схватит добычу и потащит в свою бездонную пасть…

Если бы все было так просто! Если бы отыскать ход в другую реальность, не щадя плавников, если бы запомнить, где и как он открывается, да приходить сюда за помощью, едва почуяв, как шатается великое равновесие стихий… Но каждый раз, предвидя страшное пробуждение мировых сил, мы ищем провидца, и задаем ему вопрос, и ждем ответа, бывает, что годами ждем. А понять ответ еще труднее, чем получить! Несколько слов, промолвленных в бреду, бесполезны. Или опасны. Потому что пророчество – это всего лишь компьютерный вирус, как сказали бы люди. Если ты его получил, оно исполнится – и вся твоя благополучная жизнь полетит к черту. Ты оказался слишком любопытен, чтобы сохранить ее. Ты гибнешь. Потому что пожелал узнать, как и когда это случится.

Мулиартех, змеиная ее душа, опытнее других в деле расшифровки путаных посланий из иных вселенных. Иногда сообщение может понять только тот, кого провидец полюбит. Для того фоморы и вступают в браки с людьми, наделенными пророческим даром. Представители лучших семей, с детства приученные хранить тайны, проживают жизнь рядом с земными людьми, прячась за мороком, оставив надежду когда-нибудь вернуться в море, – фоморы-атланты, из тех, что не дрогнут под тяжестью гибельных известий. Не попытаются предупредить возможную жертву. Не пустят вирус дальше, чем тот уже проник. Если понадобится, умрут, но выстоят.

А в этот раз все как-то неправильно получается. Не успела Мулиартех подготовить Марка к вопросу, как прямолинейный и туповатый (мужчины, что с них взять?) Морк ляпнул все как на духу. Видать, не ждал от моего суженого никакого ответа. Если бы все пошло как обычно, пожал бы наш новый провидец плечами и продолжил скрести таинственный диск с непонятными письменами. И мы задавали бы вопрос снова и снова, день за днем, неделю за неделей, пока не раскрылась бы дверь в ту реальность, в которую наши беды пустили корни и не показала бы слепым, обращенным внутрь мозга глазам ответ. Но этот Марк… Откуда в нем такая силища? Наведенных иллюзий он не замечает, вопрос услышал с первого раза, моментально ушел и не возвращается столько времени, сколько ТАМ никто по своей воле не задерживался…

Может, он уже… совсем? Может, пора Мулиартех приступать к ритуалу Возврата?

Я осторожно скашиваю глаза. Мулиартех, изогнув спину вопросительным знаком, в немыслимой для человека позе склоняется над лицом Марка. Мой нареченный бездумно пялится вверх, с губ его срывается то мычание, то всхлипывание, то звукосочетания, ничуть не похожие на слова… Если бы мы с Марком пробыли вместе подольше, если б он привык ко мне, раз уж не получилось у него полюбить меня, я бы научилась различать пророческую речь и сейчас над мужем склонялась бы я, а не моя ужасная прапрапрабабка. Я ощущаю странную ревность пополам с облегчением: не мне, не мне суждено узнать эту тайну, по всем приметам ужасную и неподъемную…

Вдруг Марк выпрямляется и обводит нас глазами. Он снова здесь! Он ВИДИТ! Бабка машет на братьев руками – вон, все вон! Слышать ответ можем только мы, женщины рода. Асг, Асгар и Морак беспрекословно удаляются. Но Морк стоит как вкопанный. Почему? Мулиартех буравит его взглядом. Морк не уходит. Марк потирает лоб и произносит:

- Кто-то сказал, что лучшее лекарство от всех недугов - соленая вода. Пот, слезы и море.[14] А вообще… что это было?

- Ты пророчествовал, - устало отвечает Мулиартех.

- Что он поведал? – идет на приступ Морк. Небывалая решимость. Непомерная наглость. И все-таки бабка не гонит святотатца. Очевидно, Морку открылось невидимое нам. Иначе он давно бы сидел на кухне, со своими родичами. И ждал, пока женщины узнают то, что должны узнать. И объявят то, что дозволено объявить.

- Повторял только «аптекарь», «аптекарь». И еще – «нагаси бина в реке, нагаси бина плывут».

- Так что, придется искать другого провидца? – безнадежно спрашиваю я. Как-то не похожи эти слова на великую тайну. Их ни мне, ни Мулиартех не расшифровать. Поторопился поганец Морк, поторопился. Не созрело пророчество. Вот мы и получили какой-то… непропеченный кусок не пойми чего. Я готова завыть от отчаяния. Ударить Морка. Прогнать Марка. Выпустить воду из ванны, вытереть ее насухо, уехать в пустыню, в Долину Смерти и сидеть на растрескавшейся соленой корке до самой осени, когда на Долину Смерти обрушатся дожди.

Мне и самой непонятно, с чего такая тоска: каких-то полчаса назад я боялась, что в нашу жизнь огненным смерчем ворвется невыносимая, чудовищная истина, обращая в пар последние надежды. А сейчас, когда пытка неизвестностью продлена на месяцы, на годы, когда участь жены для нового провидца падет на другую, когда я стою на пороге безопасной, благополучной судьбы – мне хочется орать и лупить окружающих чем ни попадя. Тщеславие, что ли, гложет мою душу?

* * *

На лице Ады отражается такое отчаяние, что я принимаюсь пороть несусветную чушь:

- Ну не расстраивайся ты так! Аптекарь – это тот самый, который нас свел, он же делает кукол, чтобы пустить по реке, беспомощных таких кукол, у них черные глаза, они плывут и мечтают зажмуриться, на них лежит возмездие за все грехи аптекаря, это не их грехи, они платят по его счетам, потому что он их делает – не из бумаги, из плоти и крови, тысячи кукол, их слезы отравляют океан уже много веков, не плачь, пожалуйста, ты тоже отравляешь океан, ты тоже его кукла…

- Вот и всё… - кивает Мулиартех. Лицо ее словно замерзает, через человекоподобные черты проступает вытянутый череп морского змея, похожий одновременно и на лошадиный, и на череп динозавра. – Слово для вас сказано, потомки. Оно поведет вас. Мои дела здесь окончены. – Она поднимается, удивительно легко и плавно для такой туши, и пересекает комнату, и исчезает в темноте коридора. Я слышу, как открывается дверь в ванную, как плещет вода – и тишина…

Что значит – слово для вас сказано?

Ада глядит на Морка. Тот улыбается совершенно разбойничьей улыбкой, а потом отвечает на мой невысказанный вопрос:

- Если наш домашний морской змей недостаточно мудр, чтобы все разъяснить, это сделаем мы.

- Ты с ума сошел? – сухо переспрашивает Ада. – Он же слепой. Он не воин. Куда он пойдет?

- А-а! – радостно откликается Морк. – Значит, ты что-то поняла, любовь всей моей жизни?

Ада кусает губы. Зубы у моей принцессы острые, как иголки, они впиваются в кожу, под ними выступают капли крови – иссиня-черной на синей коже. Сердце мое сжимает жалость.

- Если я сказал «нагаси бина», то я тебе все и объясню. Оставь в покое мою… невесту.

И тут Морк поворачивает голову. Я с ужасом вижу, что глаза у него горят. Не фигурально, а натурально. Биолюминесценция, мать иху подводну. Веки медленно сходятся, оставляя небольшую щель, ноздри сжимаются. Выражение огромной боли проступает на этом чужом, нечеловеческом лице. Так смотрят получившие удар в солнечное сплетение. Ножом, не рукой. Выходит… он ее… действительно любил? И его обращение к Аде – не фигура речи?

Все длится какое-то мгновение. И вот – передо мной прежний, добродушный, внимательный Морк, рубаха-парень, парень-акваланг, если можно так выразиться. Спаситель, помощник, надежа и опора сухопутного недотепы, заплутавшего в соленых глубинах.

- Нагаси бина – бумажные куклы, - тараторю я, - в Японии их пускали вниз по реке в первый день змеи, чтобы отвести беду от ребенка. Аптекарь – не спрашивай, почему я его так назвал, может, потому, что мы с Адой познакомились, гм, у аптечного киоска, а он был где-то рядом, я не знаю, я только чувствую, что был, - Аптекарь делает их из живых людей... и не только из людей. Он умеет отводить СВОИ беды на наши головы, это его умение действует столько лет, что портит… экологию. Да, экологию. Он словно огромный могильник в беззащитном мире, его влияние слабое, но оно копится, копится, пока не начинает убивать. Я его видел… там. Только не знаю, где. Больше я ничего не понял, но я постараюсь, я могу попробовать еще раз, вот только посплю – и…

- И поешь. И еще поспишь. И так – много-много раз. Потому что ты нам нужен ЖИВОЙ. – Голос Ады звучит размеренно и глухо, точно надтреснутый колокол.

- Он увидел… отца лжи? – изумленно спрашивает Морк.

- Отец лжи? У фоморов тоже сатана имеется? – поражаюсь я.

- У фоморов имеется привычка воровать у людей красивые названия! – посмеивается Морк. – Ты что думаешь, мы сами назвали себя фоморами, выдумали имена своим богам, назвали старых жаб вроде Мулиартех матерями рода и всякое такое?

- Почему нет?

- Да потому, что мы не нуждаемся в словах! – Морк уже хохочет. – Как ты себе это представляешь, под водой-то, при давлении в тыщу атмосфер, мы бы стали разевать пасть, языками рыбьими артикулировать, пузыри пускать?

- Так что, телепатически общаетесь? – хватаюсь я за первую попавшуюся теорию.

- Ага, телепатически. Телефонически. – Ада с ходу подключается к избиению человеческих младенцев в лице меня. - Если слова не нужны, какого Ктулху телепатировать? Говорили же тебе – море растворяет в себе ВСЁ, что мы думаем и чувствуем. И в море фоморы – одно. Словами мы пользуемся только здесь. Но изобрели их люди. Мы просто думали вместе. Пока не пришло время выйти на сушу. У людей уже была вполне развитая мифология, мы ее сперли и приспособили для собственных нужд.

- Тогда кто такой отец лжи?

- Ты сам сказал – сатана. Он портит наши сети, впускает в умы людей опасные мысли, отравляет море, оно немеет, мы теряем силы, мы не можем думать, наше Главное Дело страдает.

- А я думал, это мы травим воду всякой дрянью… - задумчиво киваю я.

- Никакая нефть, никакие радиоактивные утечки не могут замутить мысль моря. Но отец лжи – может. И делает это давно. Слишком давно, чтобы успокаивать себя и дальше. Чтобы не замечать: наша бездна больна. – Ада обессиленно присаживается у меня в ногах. Я чувствую, как от нее веет холодом. Тело ее вообще холоднее человеческого, но сейчас оно, словно у замороженной… рыбы. Меня пробирает дрожь. – Хочешь выпить?

- Я хочу! – громогласно объявляет Морк. – Ада, что я могу ИМ сказать?

- Что ты вляпался по самые жабры! – отрезает она. – Что ты идешь с нами туда, откуда никто не возвращается. В мир отца лжи. В мир, япона мать, Аптекаря-кукольника.

- Хорошо! – даже как-то радостно соглашается Морк. – Когда?

- Когда узнаем, что это за мир такой. И как найти в него дорогу. Когда Марк сможет проложить тропу.

- А чего тебе налить? – этого парня ничем не испугаешь.

- Чего угодно. Но покрепче.

- Алоха! – и он уходит вперевалку, как настоящий моряк. Мореход. Откуда это новое имя? Кто такой… Мореход?

* * *

Мужчины в любом мире – мужчины. То есть совершеннейшие бестолочи и торопыги. Ведь объяснила же я Марку: нельзя уходить из этого мира, не отдохнув от прошлого путешествия. Нет, ходит за мной и канючит, что ему надо «еще разочек попробовать». Угробить себя решил. На благо общей победы. Александр Матросов, блин.

Люди относятся к собственному мозгу так же, как к дикой природе: сколько оттуда ни черпай, там не убудет. А значит, можно грести и нести, и сразу же возвращаться за добавкой. Причем без разницы, удовольствие или работу ты «хищнически потребляешь». И коли мозги (природа) не принесут тебе желаемого, нужно колотиться в дверь и ныть, покуда не откроют и не швырнут тебе в лицо вожделенную добычу: да на! Только отстань!

Сиюминутная выгода кажется мужчинам нужнее долгоиграющей пользы.

Когда Марк меня особенно достает, я спрашиваю: зачем ты хочешь вернуться туда? Узнать подробности? Не узнаешь! Потому что пророчества – не сериал. Прежде чем получить ответ на вопрос – нет, Ответ на Вопрос, с прописной, чтоб ты лучше осознал величие и того, и другого – ты должен перестать быть человеком. Ты должен остудить свою кровь. Ты должен забыть местоимение «я». У тебя больше не будет «я». Ты задаешь Вопрос не от своего имени – от имени бездны. И тебе важнее, чтобы Ответ поняла она, а не твой суетный человеческий ум.

А чего хочешь ты? Сейчас чего ты хочешь? Удовлетворить любопытство? Выяснить детали? Подорожную потребовать?

Не получишь. Ничего из этого пророчество тебе не даст.

Снова будут обрывки истории без конца и начала, неведомые существа и непонятные диалоги. Потому что реальность – не фильм и даже не сериал. Ты будешь тыкаться в ее огромное пространство, точно слепая креветка в бок кита, отыскивая «то самое место», о котором ты помнишь только… А что ты вообще помнишь?

И тогда Марк заводит глаза. И начинает рассказывать. И я чувствую: он ПОМНИТ. Помнит достаточно, чтобы вернуться именно в то место и в то время. А самое страшное: его туда ПРИГЛАШАЮТ. Его там ЖДУТ. Совершенно невообразимый тип, в котором ни я, ни Мулиартех (наконец-то вышедшая из приступа старческого кокетства «Ах, моя миссия на земле окончена, дальше вы уж сами, зачем вам старый морской змей, бездна зовет меня, бу-бу-бу…») не можем распознать ни друга, ни врага. Типа зовут Мореход. И он – не человек. Но и не фэйри.

Самая мысль о Мореходе вызывает ломку. Почти наркотическую. Не только Марк – даже я и Морк страдаем от невозможности немедленно отправиться во «вселенную Марка» (а что? название как название…). Мне и Морку она вдвойне интересней, чем нашему провидцу. Потому что там – новая бездна. Чужая. Не наша. Своя собственная бездна. И если у фоморского рода осталась хоть капля воинской, захватнической, жадной тяги к новым территориям, то вся она бурлит в наших жилах. И делает нас суетливыми дураками.

Но я это прекращу. Пусть даже не заикается про «какие-нибудь стимуляторы» и про «надо придумать новый вопрос, чтоб пробрало». Будет есть, спать, смотреть телик и гулять со мной по набережной местной полудохлой реки, подпитываясь нужным настроением. Пиво, шашлыки, ситро, мороженое. И никаких энергетиков.

Я и не знала, что мужчины так нуждаются в матери. Что жены им в принципе без надобности. Нужна мамаша-тиранка, которая за ухо отведет к обеденному столу, посадит и велит есть, как выражается Кава, по часовой стрелке все, что на тарелке лежит. Кстати, эти двое – мой жених и моя нянька - отлично поладили. Кавочка все повторяет: какой худой, ну какой худой, одна кожа да кости, он же не выдержит, он же заболеет, он же совсем мальчик. Ага. Мальчику тридцать уже. Я в его возрасте, конечно, мальком была (метафора это, метафора, фоморы – живородящая раса), но человек, разменяв четвертый десяток, должен соображать головой, а не спинным мозгом, как некоторые. Только Кава этого уже не помнит и воспринимает всякое человеческое существо как юного несмышленыша. Ну, мне это на руку. Пусть пичкает его рыбой и опекает в своем неповторимом стиле «ни шагу без нянюшкиного дозволения».

Морк тоже изо всех сил сдерживает нетерпение, но толку от его маскировки чуть. Марк его видит насквозь. Впрочем, Морка все насквозь видят. Он слишком хорош, чтобы усвоить науку двуличия. Поэтому он изгой. Поэтому он выбрал дорогу вместе с нами – с принцессой, отданной провидцу, с и провидцем, отданным на заклание судьбе. Своей-то судьбы у Морка нет. И никто не вернет ему судьбу, отобранную моей сестрой.

Много лет назад Адайя выбрала Морка себе в мужья (любой из фоморов хвостовой плавник бы отдал за возможность жениться на сестре моей Адайе, когда окончится ее земная жизнь!). И все – ВСЕ (а значит, и я тоже) – покорились воле старшей из принцесс, как повелось от начала времен. Если старшая из младшего колена говорит: я приказываю! – сама мать рода принимает ее сторону. Сказать «я приказываю» мы можем только раз. И выбирать этот раз нужно очень, очень чутко и осторожно. Не дай бог разменять свое Единственное Повеление на глупую прихоть! Недостойно принцессы. Стыдно. И вот Адайя перед тем, как уйти на сушу, сделала то, чего хотела всегда, – подошла к Морку и без всякого пафоса произнесла: «Я приказываю тебе ждать меня, как будущую жену», - а потом взглянула на него с уверенностью собственницы. Само море замерло, принимая помолвку Адайи и Морка, связанных с этого мгновения – и навсегда.

- Нет. – Морк обреченно закрыл глаза, но голоса не умерил. – Нет, принцесса. Не стану.

Никто его не покарал, конечно. Разве можно покарать фомора, лишенного судьбы? Он сам себя покарал тем, что отказался прожить правильную жизнь. А мы с Адайей в тот же день ушли на берег. И я не сказала Морку ни слова. И уже никогда не скажу. Море приняло выбор моей сестры, я приняла выбор моей сестры, род принял выбор моей сестры… В этой вселенной не идти мне рядом с Морком к ждущей бездне. Никогда.

А сейчас этот правдолюбец сидит напротив Марка и насвистывает «La camisa negra», вырезая своему новому другу надпись на ножнах. Наверняка матерную тираду по-исландски, красивыми рунами. Морк уверяет, что грубая ругань и есть первооснова магических заклинаний. Так что должно подействовать, если что. Особенно если покрепче стукнуть противника ножнами по голове. Кузен мой прав. Все равно, чем исписано твое оружие. Главное, чтоб ты не был дураком, полагающимся исключительно на свою «верную сталь». Разум – оружие куда более надежное.

Я, демонстративно топая, иду в ванную, закрываю водяную тропу, напускаю свой мини-бассейн до краев, выключаю свет и ложусь ничком, распустив волосы по поверхности воды. Можно было бы, конечно, отправиться куда-нибудь далеко, в ледяные глубокие воды, бессолнечные и безжизненные, поймать могучее, как земной ураган, течение и лететь в его струях, раскинув руки, слушая, как поет океанская волна вверху, как осторожно стрекочут мелкие рыбы, как мягко ухают широкими крыльями скаты, как орут сквозь толщи воды лихие убийцы-касатки… Вобрать в себя весь этот гам, всю эту суету, что представляется людям пустотой и безмолвием, спросить море, спросить себя: как мне быть дальше? Идти сейчас? Ждать знака? Пустить провидца в мысленное странствие? Удерживать, пока не станет похож на фомора? А вдруг не станет? Совсем? Никогда?

* * *

- Опять она идет топиться, - вполголоса произношу я. Морк хмыкает. Скорее иронически, чем неодобрительно. А мог бы и осуждать мое непочтительное отношение к Адиному зазнайству. Потому что за дни, проведенные в обществе не только Ады и ее прабабули, но и бравых кузенов, я понял: эти подводные тетки – просто зазнайки.

Нет, их форму правления матриархатом не назовешь. Есть же в бездне и короли, и принцы, и отцы рода… Просто они принимают ну самые главные решения. Например, с кем воевать и с кем пить, оказавшись на суше. Что петь на гулянках и каким словами ругаться в минуту жизни трудную. Зато женщины принимают решения, с кем спать, от кого рожать, кому пророчествовать и всякое такое.

Я выспросил у Морка историю их с Адой разрыва, пока та отмокала в ванне. Чтобы впредь не допускать дурацких заявлений про невесту-почти-жену, если мужику это так неприятно.

И обнаружил, что ко всяким священным словам и ритуалам, к которым женщины столь трепетно относятся, мужской пол пиетета не чувствует. Или это только Морк такой… бунтарь?

- Ада – еще очень молодая и глупая девчонка, - ответил он мне как на духу. – Ей кажется, что воля бездны, или воля матери рода, или воля старшей в младшем колене есть вещь непреложная. Коли что авторитетными бабами нашими сказано, то и быть по сему.

- А бездна – тоже женского рода? – невинным голосом осведомляюсь я.

- Выходит, что женского, - пожимает плечами Морк. – Если управляет нашей жизнью, определяет, чему жить, чему умереть, чему родиться… В общем, Ада все эти изъявления воль даже под вопрос не ставит. А я, пожив без судьбы, понял: ничего непреложного в мире нет. Даже у фоморов.

- Ты, значит, первый, кто до этого додумался? – полуутвердительно-полувопросительно говорю я.

Морк отрицательно мотает головой. Видать, были в бездне настоящие храбрецы, идущие волнам наперекор. И наперекор бабам с их дурацкой привычкой класть понравившимся парням руку на плечо со словами «Будешь ждать, я сказала!» Морк вздыхает и начинает с самого начала, от сотворения времен:

- На земле нас считают Детьми Хаоса. То есть считали. И видели в фоморах воплощение людской мечты о свободе: не горбатятся ни на полях, ни в мастерских, знай, как дураки, в волнах кувыркаются, песни без слов поют и развлечения ради людей гробят… Плохо род человеческий представлял себе быт стихий.

- Бытие? – словосочетание «быт стихий» показалось мне абсурдным.

- Быт, - твердо повторил Морк. – Можно, конечно, распустить тут все плавники и щупальца, удариться в красивости, заговорить на старославянском... Но только быт остается бытом, а не бытием. Никакого особого великолепия – штормового или грозового, сплошная рутина. Да! Шторма и грозы нагоняем не мы – это делает сама планета. Так что если мы исчезнем – все, включая воздушный и огненный народ, - проблемы будут, но не у планеты. У людей. Людям придется учиться все делать самим. Впрочем, они и так учатся. Таблетки для такого настроения, напитки для сякого, музыка для третьего… И вот-вот мы станем не нужны.

- Вот-вот?

- Ну, еще пару веков продержимся. А может, и дольше. Для определенной категории людей. Да не заморачивайся ты! Освободимся от этой работы – найдем другую. В море действительно полно рыбы! – И Морк подмигнул мне. Довольно безрадостно. Похоже, ему и самому не нравилась перспектива всем фоморским племенем выйти в тираж.

- А до тех пор наш быт очень жестко регламентирован. Так, чтобы мы могли без особых душевных потерь и здесь пожить, и в бездне обустроиться, когда здешняя жизнь закончится.

- А правда, что у вас на земле остаются дети, внуки, правнуки? - неприязненно спросил я. Бросать свое потомство, чтобы отправиться на воссоединение с какой-нибудь глубоководной принцессой/принцем казалось мне… не очень ответственным поступком.

- Ты Свифта читал? – поинтересовался Морк. – Он очень правильно понял: родственные чувства дальше третьего-четвертого колена не распространяются. Их, конечно, можно имитировать, но праправнук – последний твой потомок, к которому еще можно прикипеть душой. Так что если у тебя никого больше не осталось, кроме этих самых «прапра», которые с тобой даже не знакомы, для которых ты просто добрый сосед или снисходительный коллега – жди, скоро море позовет. Связи оборваны, путь открыт. А уж если бездна тянет… Это сильнее семьи. Вот и уходим. Как моряки от сухопутной родни.

- А впереди вас ждет новая семья, подводная? – иронизирую я.

- Это не совсем семья. Это больше, чем семья. Это твоя половина, как любите выражаться вы, земные люди, понятия не имеющие, что означает выражение «найти свою вторую половину», - сухо отвечает Морк. – С нею ты проведешь неисчислимое количество времени, с нею дашь жизнь новым поколениям фоморов, с нею в одно время утратишь свою материальную сущность и превратишься в чистую, ничем не замутненную печаль, из которой твои потомки будут творить свои сети, - не просто кто-то, кто готовит тебе еду, велит починить пылесос или мешает смотреть матч. Если вы не подходите друг другу – твоя жизнь насмарку. Но это неважно. Важнее то, что ты отравишь своим ядом сокровищницу печали.

- Да, это серьезно! – киваю я. Кивать-то я киваю, но оценить масштаб катастрофы, будучи человеком, не в состоянии.

- Потому я и отказал Адайе. Не нужна она мне. Мне нужна Ада. А я – ей.

- А как же я? Ада всерьез за меня собралась! – предупреждаю я. – Откровенно говоря, стоять у тебя на пути не хочется, но принцесса наша так категорично настроена…

- Ничего. Вот отыщем этого Аптекаря или как его там – и поглядим. Я хоть и не провидец, но что-то мне подсказывает: Ада – не твоя женщина. Может, тебе и нравится ее рисовать, лицо ее разглядывать… - Морк пожимает плечами. – Во всяком случае, у меня право первенства. Мы с Адой увидели друг в друге пару раньше, чем ее сестра отметила меня, а Мулиартех наворожила тебя.

Вот так вот. И никакой интриги. Никаких тебе, блин, деликатных подходов: фоморское волшебство бессильно против истинного единства душ, любовь сильнее утилитарной магии, посторонись, обычай, дай дорогу непреходящему чувству. Чтоб хватило на все сто двадцать серий нашего любовного треугольника, в котором я бы занимал место самого тупого угла. Ну и слава богу. Мне не хочется принуждать себя и Аду к дурацкому ритуальному сожительству с благословения морских богов - и богинь тоже. Пусть божества занимаются своими делами, а в стихию человеческих отношений не вмешиваются. Не понимают они ничего в стихии чувств.

- Главное, чтоб Ада не пела мне больше. От ее песен я теряю голову. – Я и не заметил, как произнес эту фразу вслух.

- Это неизбежно, - вздыхает Морк. – Песни водяного народа – самое мощное наше оружие. Психотропное, как вы выражаетесь. Вызывает дикий гормональный всплеск. Который, впрочем, быстро проходит. Люди, опять-таки, много чего напридумывали о русалочьих песнях. Якобы они, однажды услышанные, меняют человека навсегда. На самом деле дочери Мананнана…

- Кого?

- Сына бога Лира, Мананнана Мак Лира, - назидательно поясняет Морк. – Все морские, речные и озерные девы считаются его дочерьми. Хотя кто теперь их родство подтвердит или опровергнет? Тех дочерей с хвостами по всей планете… - и он закатывает глаза, не желая, вероятно, богохульствовать, употребляя привычное для человеческого уха обозначения ну очень большого количества… чего-либо. Заклинания заклинаниями, а в адрес женского рода сквернословить не следует… без особых причин. Я понимающе подмигиваю. Морк продолжает: - Итак, дочери Мананнана своими песнопениями привлекают не столько мужские сердца, сколько совсем другие, гм, органы. Могут, конечно, у творческих натур вызвать, э-э-э, бурную сублимацию. В разных жанрах. Но влюбить в себя могут только тех, кто УЖЕ хочет влюбиться в существо другой расы. Людей, которые мечтают порвать со своим племенем, предостаточно.

- Правда? – изумляюсь я.

Морк смотрит на меня саркастически.

- Это тебе люди до глубины души интересны. Ты их не видишь, тебя к ним тянет, ты мечтаешь оказаться с ними лицом к лицу, а погляди на своих соплеменников? Кого они только ни подставляют в качестве идеалов красоты? От остроухих эльфов (которые на самом деле совершенно иначе выглядят) до…

- Стоп-стоп! – радостно вклиниваюсь я. – А как они выглядят?

- Да никак! – сообщает Морк. – Ты хоть понимаешь, человече, что никаких эльфов, в земном мифологическом представлении, не существует?

- Ух, и нифига себе! – поражаюсь я. – А кто вместо них?

- Дети воздуха и дети огня, о которых тебе уже столько раз говорили – ты чем слушал-то?

- Говорили… Чтоб я тебе об Аптекаре так говорил, - ворчу я. – Упоминали сами названия, а больше ничего…

- И зачем тебе знать больше? Так никакого сюрприза не получится. – Морк едва сдерживает смех. – Зато когда встретитесь, я первый скажу: сюрпри-и-из!

Когда встретимся. Я и дети воздуха. Я и дети огня. А когда мы с ними встретимся?