"Революционная сага" - читать интересную книгу автора (Марченко Андрей)Пьянство с мертвецом…Неизвестно, как крестьяне узнали о приближении сотни. Может, кто-то живущий на выселках в доме сокрытом кустами был разбужен грохотом копыт… И пока эскадрон петлял по дороге проложенной намеренно серпантином, вестник рванул тропой тайной, короткой. Может, тревогу поднял какой-то бортник, удалившийся от деревни по делам своего ремесла. Сложил костер из веток смолистых, еловых бросил туда побольше мха для дыма и ушел, спасаясь от беды, все глубже в лес. Как бы то ни было, когда сотня появилась ввиду деревни, грянул нестройный залп. Толку с него было вовсе никакого — пули вылетели в белый свет как в копеечку. Некоторые зарылись в землю перед эскадроном, другие пролетели над головами наступающих. Затем загремели иные выстрелы. Но стреляли уже не залпом, а как придется: кто когда успеет перезарядить винтовку. Деревня оказывала сопротивление. Кстати, крестьян можно было понять. Приходили белые и грабили. Приходили красные — и опять грабили. Появлялись странные люди, без знамен и особых идей и снова грабили, портили баб. Налетчики понимали, что шанс вернуться в эти края минимален, поэтому грабили бестолково, не оставляя ничего на развод. Те, кто переживал налеты, сначала дрожали, как осиновый лист, затем, когда беда была далече, сжимали кулаки. Потом успокаивались, думали: это был последний раз. Должны же они успокоиться когда-то? Но проходило время, и в деревню приходила новая беда. Наконец, терпение лопнуло. Из земли были вырыто оружие, которое прятали еще деды-прадеды, вернувшиеся с турецкой войны. На свет явились винтовки кремниевые, капсульные, мушкетоны, скорее похожие на мортиры. Более поздние, унитарные винтовки: переделочные, систем Ле Фоше, Гра-Копачека, Крнка, именуемые в народе как «Крынка». Были и более новые, разработанные под руководством американского генерала Бердана. Порох просушили, отлили пули. Но вот беда: почувствовав в руках оружие, большинству казалось, что они — высотой с горы сильней былинных богатырей. Как-то забывалось, что у нападающих тоже есть оружие, и опыта обращения с ним будет поболее. Посему, селяне, экономя порох, оружие не пристреляли. И это только в книгах дубина крестьянской войны побеждала хорошо обученную армию. В реальности налетчики были готовы ко всему. Закаленные в боях и грабежах, они ждали боя постоянно. Бандиты проживали каждый день как последний, но крайний день этот отодвигали, как могли. Отлично понимали, что их никто не будет любить даже за деньги, и поэтому ненавидели всех. Часто от малейшего шума припадали к гривам лошадей, хватались за шашку, карабин. Били, не глядя, на звук, а лишь потом разбирались — что именно их всполошило. Потому залп в сотне восприняли как сигнал: конники рассыпались лавой и стали гнать лошадей, стремясь быстрей пересечь простреливаемое пространство. Кто-то из крестьян не выдержал, бросил оружие и бежал. Это было второй ошибкой: бежать бы в леса стоило раньше, когда гонец доставил вести о надвигающейся беде. Порой, та или иная пуля била в грудь летящей лошади. Та рушилась в траву, всадники кубарем слетали на землю, но не поднимались в пешую атаку, а били из своих карабинов. И вот, лава врывается в село, влетает в улицы, кони перепрыгивают заборы. Мелькает сталь шашек. Кто-то пытается бежать, подымает руки. Но нет, не будет им пощады. За несколько минут сопротивление подавлено, деревня взята. Ее жители были обречены. Их выгнали из домов, лишь немногие селяне успели одеться. Солдаты выгоняли детей из-под лавок, заглядывали в нужники, протыкали штыками скирды сена. Делали это на скорую руку, знали — все равно кто-то уйдет. А если проверять все тщательно, играть с каждым в прятки, то так и до весны не управиться. Всех согнали в большой сарай на околице. Двери закрыли, поставили часовых. Подогнали одну тачанку, лошадь выпрягли, но пулемет навели на ворота. Сквозь щели сарая крестьяне видели немного. Рядом с сараем имелась площадка, на которой стоял колодец-журавель. Уж не известно, кто его сделал, из каких таких соображений, да только сделал это так капитально, что можно было поднимать на нем не ведра, а целые бочки с водой. Когда сотня входила в деревню, то проезжала рядом, и, вероятно, Лехто ее заметил, запомнил. Отчего именно Лехто? — спрашивали иные бойцы. Оттого, — отвечали другие, что такая казнь никому в голову не пришла бы. Казнили троих. Не ставили к стенке, не расстреливали из винтовок или пулеметов — патроны нынче в дефиците. Не рубили шашками. Не перебрасывали веревку через сук ближайшего дерева. К казни подошли творчески. Совсем недалеко от сарая старыми хозяевами деревни был давным-давно выкопан колодец, вокруг него положен сруб. Но вместо привычного ворота имелся сделанный скорей по малороссийской моде журавель. Кто бы колодец не ставил, делал это на века — балка журавля, была дюйма в три в поперечнике и могла выдержать не то что ведро с водой, а, наверное, и человека. Собственно, выяснением последнего предположения сотня и занялась. К стороне, где было ведро, привязали веревку потолще и удавку. На другой край навесили жернова. Затем веревкой подтянули свободный конец к земле так, что удавка оказалась на уровне человеческой головы. Крестьяне заключенные в сарае, собрались у ворот. Сквозь щели смотрели на приготовления. Было предельно ясно: ничего хорошего от этого устройства ждать не приходится. Только вот под чью шею петля та завязана?.. Собралась сотня… Вот на второй тачанке прибыли командиры… …Крестьяне выдохнули с облегчением — вели троих, со связанными за спиной руками. По случаю казни они уже были ободраны и одеты кое-как в тряпье. Приговоренных подвели к колодцу. Не читали приговоров, не произносили речей. Никто не спрашивал у приговоренных последнее желание, не стали вспоминать о священнике. Просто атаман смутного войска кивнул головой — приступайте. И действительно, приступили. Одного подвели к месту казни, накинули петлю на шею. Ударил топор. Груз потянул один конец балки вниз, сначала медленно, затем все быстрей, разгоняя длинное плечо до скорости просто молниеносной. Небольшой запас веревки был выбран за мгновение ока. Тело оторвалось от земли стремительно. Вот только что оно стояло на земле, но взлет, движение в небо на полсажени… Затем груз дошел до нижней точки, ударив в землю гулко, остановился. Но человек продолжал лететь выше, словно снаряд диковинного метательного орудия. Только совсем ненамного, может на пять дюймов. Веревка прослабилась, но, достигнув высшей точки, тело обрушилось вниз. Снова натянулась веревку, задрожала балка. Контргруз словно собирался пуститься в обратный путь, но нет, даже не отрывался от земли. Повешенный качался, словно какой-то безумный маятник. Но меньше чем, через минуту, всякое движение прекратилось. Лишь что-то капало из штанин приговоренного. Палачи поймали конец обрубаной веревки, за него подтянули журавль в начальное положение, вынули повешенного и тут же подвели следующего. — Ай, бедныя… Еще с час назад против этих самых людей дралось деревенское ополчение. Многие, кстати, положили головы. Еще полчаса назад хозяйки готовы были выцарапать глаза любому постороннему, кто прикоснется к их горшкам. Но сейчас беззащитный приговоренный к смертной казни вызывал жалость. — Шынок, шынок… — шептала скучающему часовому из-за ворот сарая бабушка. — А за шо их так? «Сынку», которому было хорошо за сорок лет, почесал бороду, стриженную в последний раз, вероятно, кровельными ножницами. — За шо… За грабеш-ш-ш… В сарае одобрительно зашептались. Ишь ты, за грабеж вешают. Наверное, в войске порядок строгий. Верно, зря их свинцом встречали. Ну а то, что одеты как оборванцы, да ведь сейчас просто так мануфактуры не найти. — А шо, у вас в армии грабить нельзя? — забрезжила смутная надежда. — Можно. Но только по команде. А энти, вишь, не дождались… Но на третьем приговоренном случился сбой. Когда тело отделилось от земли на пядь, раздался треск, словно от ружейного выстрела. Контргруз опустился на землю, но и край балки, к которой был подвешен приговоренный, на мгновение словно задумался и тоже пошел вниз. Балка раскололась на две части, и приговоренный упал на землю. Рядышком рухнул обломок бруса. В толпе бандитов зашептались, стали оглядываться на командиров: что будет дальше? Прикажут отпустить? Или, напротив, без затей вздернут на ближайшем дереве? Пристрелят? Иные говорили: Костылев сам по себе, наверное бы, отпустил. Да что там, может быть, и до виселицы дело не дошло бы в былые-то времена. Но шут его знает, что в голове у этого колдуна. И виселицу эту шутовскую он придумал. У нашего-то человека хватит разума поставить лишь обычную шибеницу похожую на качели или «глаголь». В крайнем случае — «костыль». А так и вовсе вздернет приговоренного без затей на ближайшем дереве. Все же негоже казнь в опыт превращать… Но Лехто молчал. Так же не двигался и Костылев. Палачи запоздало бросились поднимать лежащего на земле. Но скоро выяснилось, что попытки тщетны. Третий приговоренный был также мертв. Не то сломало шею рывком в начале короткого, длиною в человеческую пядь, полета, не то его удушило во время этого самого взлета. А может, он просто умер от страха. Ведь бывает, что приговоренный к колесованию умирает от страха, не дойдя, пять шагов до эшафота. И палач колесует уже покойного. Но что с этого за удовольствие для почтенной публики? Хотя все приговоренные к казни были мертвы, собравшаяся сотня оставалась на месте. Ждала каких-то дальнейших приказов, продуманных слов. Но нет. Так же молча Лехто тронул возницу за плечо: поехали. Сотня расходилась по деревне. В сарае большинство выдохнуло с облегчением: пока пронесло… Слишком рано… Арво Лехто хотелось если не напиться, то хотя бы выпить. Совершенно кстати в саквояже имелась припасенная бутылка. Он мог выпить ее самостоятельно, но одному пить не хотелось. Вероятно, он мог бы пригласить к своему столу кого-то из эскадрона, даже того же Костылева. Но на его приглашение вряд ли бы кто откликнулся бы. А в случае если бы и кто и согласился, то, разумеется, из вежливости, чтоб не расстраивать колдуна. И приглашенные пили бы со страха не пьянея, с оглядкой, стараясь не сболтнуть чего лишнего. К всеобщему счастью, Лехто никого и не звал. Он не хотел, чтобы в эскадроне видели его расслабленным. Арво в свою очередь боялся сказать что-то не то, такое что заставит потом свести в могилу собутыльника. Еще больше опасался что-то выболтать, но забыть об этом, и, следственно, не уничтожить свидетеля. Меж тем, Лехто серьезно считал, что пить одному — довольно зазорно и вредно. Потому вечером, придворный маг взял свой саквояж и отправился на край деревни, к дому местного гробовщика. Погибших в утреннем бою селян сносили именно сюда. Тут же лежало пять человек из сотни. Двое погибли при штурме деревни, и сюда же принесли казненных на виселице придуманной Лехто. Лехто прошел мимо покойников, постоял некоторое время на пороге. Смотрел на деревню, на закат. Затем открыл дверь и вошел в дом. В мастерской у гробовщиков обычно пахнет хорошо, пахнет праздником, Рождеством и Новым Годом. Если принюхаться, первым делом чувствуешь запах сосновой стружки. Даже не потому что таковой больше всего, просто пахнет она ярче. Но это пока глаза закрыты. А откроешь их — а вокруг гробы, крышки к ним да кресты. Когда работы было много, то гробовщик спал в мастерской непосредственно в гробу. Если же работы не имелось — на топчане в комнате. По удобству и топчан и гроб были равноценны. Вообще, говорят в гробах спать полезно, не то для осанки, не то вовсе для здоровья вообще. Наверняка это враки — иначе бы все спали в гробах, а в могилу опускали кровати. Просто гробовщик кровать выгодно пропил — ибо напоминала она ему о покойнице-жене. Несмотря на обилие работы за порогом, никакой активности в мастерской не наблюдалось. Пылился рубанок. Стоял на верстаке сделанный до половины гроб. На то была веская причина. Местный гробовщик помер позапрошлым днем. Гражданская война предоставляла много шансов не дожить до следующего утра, но старик-гробовщик умудрился помереть самостоятельно. Четыре дня назад он налетел в темноте на штырь, пропорол живот. К лекарю обращаться не стал, понадеявшись на авось. Сам перевязал рану, предварительно промыв ее самогоном — известным целебным народным средством. Рана сначала ныла, но гробовщик глушил боль тем же самогоном. Однако, через два дня старик слег, но до последнего думал, что выкарабкается, и священник для соборования приглашен не был. Да и бежать за ним было некому — старик жил один. Последние шесть часов — лежал в горячечном бреду. Казался тот старику обыкновенным похмельем, и перед ним не проносилась прошедшая жизнь, дела свершенные, недоделанные или вовсе неначатые. Последние часы своего сознания старик пытался вспомнить, что же он такое выпил, что его так трусит. Но вроде нет, не пил ничего такого, нет… Нашли его только утром, когда он уже остыл. Обнаружил сосед, заглянувший, дабы взять немного дюймовых гвоздей. Гвозди пришлось брать без спросу. Новость о смерти гробовщика по деревне разнеслась быстро, но хоронить его не торопились — родственников у него не имелось. К слову сказать, подобный случай уже имел место быть, когда скончалась бабулька в хате на краю деревни. Она пролежала там недели полторы. Люди обнесли все добро, вынесли имущество вплоть до надколотого горшка. А затем одной ночью хата запылала. Хату не тушили — разве что приходили погреться. Последние два дня жизни гробовщик не топил печь. Тем более никто не стал возиться с печкой после его кончины. Потому в доме было довольно прохладно — за одну ночь все тепло вытекло в трубу, зато налился холод. Потому в доме было довольно зябко. Лехто натолкал в печку дров, вытащил спички, но открыв коробку, раздумал. Словно выплюнул в печь заклинание. Тут же на бревнах заплясало веселое пламя. Поверх дров Лехто высыпал ведро угля. Из печи тут же пошел дым, огонь загудел низко и будто с усилием… Колдун удовлетворенно кивнул и закрыл печку. Затем подошел к лежащему гробовщику. С момента смерти его так никто и не трогал. Гробовщик не выглядел спящим. Не выглядел он и умершим во сне. Он был полноценным мертвым, скончавшимся в муках. Туманный взгляд открытых глаз, искривленный рот. Мышцы уже окоченели, и вздумай его кто-то похоронить, глаза следовало бы прикрыть пятаками… Впрочем… Из своего саквояжа Лехто достал осьмериковый штоф с водкой. Поставил его на стол. Затем вытащил необходимые снадобья, влил одно в рот покойника. Целую минуту, а то и более произносил заклинание… Ничего не произошло. Колдун ругнулся: заклятие было долгим, достаточно произнести неверно одну букву, и в лучшем случае ничего не происходило. В худшем на зов заклинателя мог явиться какой-то демон или даже сама Смерть. Говорят, старуха имеет скверный характер, шуток не понимает. Вызовы ложными не признает, не любит уходить с пустыми руками… Лехто произнес заклинание наново: теперь это заняло у него минуты полторы. Еще с четверть минуты ничего не происходило… …Затем покойник открыл глаза, сел на топчане. — Ты пить будешь? — спросил его Арво. Старик кивнул, скорей рефлекторно. Кто же в здравом уме да на нашей земле откажется от выпивки? Смущал чужак в его мастерской, но это уравновешивала поставленная на стол бутылка не самогона, настоящей водки. Впрочем, и с грядущим возлиянием не совсем все было ясно: часто после попоек гробовщику мерещились черти. Но в этот день они ему показались перед пьянкой. Гробовщик попробовал свой лоб — жара будто бы не было, рана не саднила… — Да садись же. — указал пришелец на место напротив себя. Тут же принялся разливать водку по мельхиоровым чаркам. Выпили. Долгожданный стакан не принес гробовщику облегчения. Напротив озадачил еще более: вроде бы и не ел давно, должен бы захмелеть быстро. Но нет… В голове стоял все тот же туман. Не становилось ни веселей, ни печальней. — Я живу как в царствии слепо-немо-глухих… Или словно в пустыне… — жаловался Лехто, разливая по второй. — Мне надо кричать изо всех сил, чтоб услышали хотя бы ближайшие. Надо три дня делать что-то, что не забудут на следующий день. И если я зажгу костер, то они почувствуют огонь, только когда он прижжет их задницы… Они не заметят знамения, чуда, пока оно не подымится и не клюнет их ниже пояса… Давай выпьем… …И вторая чарка не принесла облегчения. — Ты лекарь? — прошептал недавний покойник и удивился своему голосу. Звучал он глухо, губы шевелились с трудом, словно на жутком морозе. Лехто покачал головой и скривился так, будто его оскорбили. Старик кивнул — в докторов он не верил. И на то была весомая причина. С года два назад он подхватил какую-то быстротечную заразу. Еще утром вроде был здоров, но к полудню бился в горячке, терял сознание. Температура была такой высокой, что от простыней шел не пар, а дым. Послали в соседнюю деревню за врачом. Тот вздохнул, собрал инструменты, сел в двуколку и покатил на вызов. Ехал неспешно, думал: пока доеду, авось и помрет… Но случилось иначе. Доктора на полпути перехватили иные посланцы: на охоте ранили местного предводителя дворянства. Врач, недолго думая, повернул. И рана казалась не шибко страшной, и пациент был поприбыльней. Но получилось совсем наоборот. Предводитель умер в жутких мучениях, зато гробовщик пошел на поправку. — …Вся беда в том, что растет поколение разбойников. — продолжал колдун. — Или как говорят большевики: перманентных революционеров. Они не умеют ничего кроме как грабить, убивать, махать шашками. Книгами растапливают печь. Картами Таро играют в подкидного дурака. Своего гостя гробовщик слушал в пол-уха, но постоянно кивал. Лехто от старика большего и не требовал. — …они думают, — кивнул Лехто куда-то за пределы дом, имея ввиду, очевидно, свое смутное войско. — что получили к своей колоде козырного если не туза, то короля. И я буду магией прикрывать их никчемные грабежи, способствовать восшествию на престол этого недоцаря Костылева. А ведь иной бой мне обходится дороже, чем они за неделю намародерствуют! И не я в их колоде — король, а они у меня проходят картами мелкого достоинства. Что поделать — других у меня пока нет. С иной стороны — совершенно не жалко пожертвовать эту мелочь… А знаешь все ради чего? Гробовщик, конечно же не знал. Да и все равно ему то было. Старик пожал бы плечами, скажи ему, что все его односельчане по приказу вот этого собутыльника согнаны в сарай и ноне ждут не то приговора, не то пощады. А скорей всего не сделал бы и того. Ему было ленно. Тем паче, на своих односельчан он держал обиду: никто к нему не зашел поведать, пока гробовщик лежал в горячке. — Власть… Они ищут власть такую же мелкую, как их душонка. Над губернией — им в самый раз… Но я… Я знаю: есть средство, покорить весь мир. Всего-то и надо, что собрать части головоломок, сложить их воедино. Пройти через поле, длиннее, сложнее иной жизни. Найти дверь, открыть замок… Освободить сокрытую силу, обуздать ее, вылепить по своему образу и подобию. И владеть миром… Старик о чем-то вспомнил, поднялся из-за стола. Лехто насторожился, словно приготовился бросить какое-то заклинание. Но нет: гробовщик прошел к шкафу, вернулся оттуда с кулем ржаных сухарей и сыром, позеленевшим от плесени. — И то что, сегодня казнили троих… Ах, да ты же не видел. Я приказал сегодня трех солдат казнить… Наверное, многие считают меня за это людоедом — на самом деле сделано это во благо этой сотни и вообще человечества! В сотне появится хоть какое-то подобие дисциплины. Человечеству будет дадено устройство, умерщвляющее быстро, надежно, безболезненно, и стало быть гуманно… Пили дальше. Лехто о чем-то рассказывал. Старик кивал. Удивлялся про себя: почему водка так плохо хмелит, отчего у него, гробовщика, притупился вкус. И водка не обжигает, пьянит плохо, и сыр почти не пахнет. Ведь разило от него пару дней назад просто жутко — мыши разбегались… Наступало утро, мутное как стакан сивухи. Лехто был во хмелю, не спал всю ночью. Но что за беда — вздремнуть можно было и в коляске. Впрочем… Порывшись в саквояже, колдун достал две микстуры, проглотил обе. Подождал, пока исчезнут хмель и усталость. Колдун поднялся, осмотрелся: все ли в порядке — не забыл ли он чего. Вот выпитый штоф, вот собутыльник… Ах да… — Вставай. — приказал Лехто гробовщику. Тот выполнил распоряжение, хоть и сделал это небыстро. Пусть в доме за ночь и потеплело, мышцы были словно налиты свинцом. — Отойди вот в тот угол! — продолжал командовать колдун. Гробовщик снова послушался. — Изыди! — Лехто щелкнул пальцами. Покойник повалился в такую ароматную сосновую стружку. …Где-то безумно далеко и, в то же время, совсем рядом ругнулись демоны-регистраторы… Все еще на этом свете Лехто достал папироску, вытащил коробку со спичкам. Закурил. Тушить ее не стал, а бросил на пол, в стружку. Спичка была самая дешевая, не шведская, и не потухла, а продолжала тлеть… — Кто будет хоронить гробовщиков? — спросил непонятно кого Лехто. От стружки начинало пахнуть сосновым дымком… Лехто, слегка пошатываясь, вышел из избы… Веселое пламя уже карабкалось по одежде гробовщика. Эскадрон втягивался в лес. За ним пылала деревня. В огне ревели коровы, было слышно, как лопаются стекла в домах. От домов вспыхивали деревья, горели фантазийно, роняя на землю факела веток. Горел и сарай, однако двери его были открыты. Люди расходились по деревне, каждая семья к своему кострищу. Шли неспешно, никто не торопился тушить свой дом. Когда случались пожары, тушили, обычно, всем миром. И, кстати, не всегда получалось. Здесь же пылало все, не хватило бы воды в колодцах, рук подавать ведра. В свете костров у людей появлялись длинные тени Людям было тепло… |
||
|