"Флибустьер. Магриб" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)

Глава 5 Путь в Средиземье

«Ворон» плыл к Гибралтару, Сеуте и Средиземному морю. Погода благоволила; дни стояли ясные, ночи – звездные, что было редкостью для начала зимы, устойчивый ветер дул с зюйд-веста, нес корабль вдоль африканских берегов от Эс-Сувейры к Сафи, от Сафи – к Эль-Джадиде и дальше, к Касабланке и Рабату, к Сале, местной пиратской столице, и Танжеру, за которым открывался пролив, самый знаменитый в истории мореплавания. Тут плавали тысячу лет назад, и две, и три – а может, все четыре; плавали эллины и финикийцы, карфагеняне-пуны и римляне, норманны, сицилийцы, марсельцы, генуэзцы и множество иных народов и племен, живших в Испании и Италии, на Корсике, Сардинии и Балеарских островах. Каждый называл пролив по-своему, но сохранились в веках лишь два имени: пунийское – Столбы Мелькарта и греческое – Столбы Геракла.

Столбы Геркулеса!

Сменившись с вахты, Серов шел в свою каюту, садился у распахнутых окон, глядел на пенный след за кормою фрегата и вполголоса напевал:

Дельфины в самом деле плескались там и тут, а вот кораблей попадалось немного. Видели галеоны из Португалии и Испании, плывшие, возможно, за океан или на Канары, к Мадейре либо на острова Зеленого Мыса; встретили голландский торговый бриг и французский корвет; один раз попалась магрибская галера – видно, отчалившая от берега в районе Сале. Опознав в ней шебеку, пусть не караманову, но, несомненно, пиратскую, Серов велел ее преследовать, но скоро убедился, что занятие это пустое – «Ворон», весьма быстроходный фрегат, отстал от шебеки даже под всеми парусами. Что неудивительно: у пиратов были и паруса, и гребцы, а еще – на редкость легкое стремительное судно. После этой неудавшейся погони Серов посовещался с Теггом и ван Мандером и решил, что кроме «Ворона» нужны им две или три такие шебеки, иначе придется в Средиземье одних купцов ловить. Купцы их тоже интересовали, но главной добычей все-таки был Караман.

С европейскими судами Серов не задирался, поднимая всякий раз британский флаг. Голландский бриг салютовал ему из пушки, как и положено союзнику, испанцы с португальцами благоразумно обходили стороной, а французский корвет, понимая, что орудия «Ворона» разнесут его в клочья, бежал, как заяц. Серов подумывал о том, что у Хрипатого Боба, в большой коллекции знамен и вымпелов, отсутствует морской российский флаг, и надо бы его приобрести. На худой конец, соорудить, так как работа несложная, ни львов тебе, ни звезд, ни полумесяцев, а всего лишь синий крест на белой простыне. Однако не помнилось ему, существовал ли этот флаг в природе, учрежден ли он уже государем Петром или то дела грядущего.[48] Так ли, иначе, но в Средиземном море, омывавшем три материка, андреевский флаг вызвал бы немалое изумление у всех, от турок до французов, британцев и испанцев. Британцы, скажем, могли бы подумать, что видят фрегат свободной Шотландии,[49] и предпринять незамедлительные меры.

С российским стягом подождем, решил Серов, поплаваем под флагами других держав, известных в Средиземноморье, или как говорили в старину, в Средиземье. Хотя, разумеется, было обидно – у турок есть свои знамена на морях, а у России нет! Но с этим ущемлением достоинства и чести он ничего не мог поделать, разве что поднять «Веселый Роджер». Впрочем, «Роджер» был флагом совсем уж мифическим – ни в семнадцатом, ни в восемнадцатом веках пираты под ним не плавали.

Но, насколько помнилось Серову бессмертное гомерово творение, Одиссей в эти места не заплывал. Плавали другие и, миновав пролив, сворачивали на зюйд, к знойной Африке, а чаще на норд, в Иберию и к Касситеридам, Оловянным островам, как называлась в древности Британия. С той античной эпохи трирем и пентер пролив повидал всякое, и драккары викингов, и испанские каравеллы, и шебеки магрибских разбойников, и фрегаты под белыми парусами, грозившие суше и морю десятками орудий. А увидит еще больше, думал Серов, глядя на пустынное море и серое зимнее небо. Увидит дредноуты в тяжелой броне, ракетные крейсеры, авианосцы и атомные субмарины, увидит лайнеры-дворцы, роскошные яхты и паромы, увидит, как эпоха паруса сменится эпохой пара и как паровые суда станут такой же экзотикой, как окрыленные парусами бриги и фрегаты. Пролив увидит, и увидит море, но не человек, выпавший из родного времени…

На этом море он бывал, скитаясь с цирком по Италии и Франции. Бывал и после, когда расстался с сестрой и родителями – ездил отдыхать под Барселону, в Малагу, на Крит. Это курортное Средиземье – во всяком случае, со стороны Европы – было дивно обустроено; всюду, от Греции до Испании, многоэтажные отели, рестораны, пляжи, аквапарки, диснейленды и океанариумы. Ешь, пей, веселись, если шелестит в карманах! Не жизнь, а вечный праздник! Ну, пусть не вечный, а ежегодный, с мая по сентябрь…

Но теперь вспоминалось Серову иное, не отели с диснейлендами, а другие, очень многозначительные туристские объекты. Вспоминались руины сторожевых башен, понатыканных на всех берегах, развалины когда-то неприступных замков, стены прибрежных монастырей, похожих на крепости, и настоящие цитадели, развернутые к морю амбразурами и пушечными жерлами; вспоминались равелины и позеленевшие орудия восьмифутовой длины, входные арки, защищенные воротами, решетками и надвратными башнями; вспоминались музеи, где неизменно экспонировался ятаган, а в самых богатых собраниях – турецкая кольчуга, мушкет, пистолет, а иногда и череп янычара или мавританского разбойника. Это наводило на грустные мысли. Хоть угодил Серов во времена, когда в Европе были могучие страны вроде Британии, Испании и Франции, когда стояли на морских берегах богатые города, Венеция, Генуя, Неаполь, Тулон, Марсель и Барселона, были пушки, корабли и регулярные армии, но вся эта сила и мощь тратилась на европейские войны и свары или на борьбу в колониях. Что же до Средиземного моря, то для Европы это было неподвластное пространство, где чаще правил полумесяц, а не крест, и где пришельцы с южных берегов, из Марокко, Туниса, Алжира, объединившись с турками, грабили кого хотели и где хотели.

О мусульманских разбойниках Средиземья и вообще о ситуации в этих краях Серов знал очень немногое – можно сказать, почти ничего. В школе этого не проходили, в школьной истории битвы за испанское наследство и другие события на европейском театре заслоняла фигура Петра, войны со шведами и турками, стрелецкие бунты, выход России к морям и возведение столицы на невских берегах. Ему доводилось читать пару-другую пиратских романов, но Стивенсон и Сабатини[50] писали о Вест-Индии и карибских корсарах, и от того казалось, что больше в мире и пиратов нет. А если есть, то лишь отдельные злодеи и мелкое жулье, что ошивается у дальних берегов и грабит рыбачьи баркасы.

Но башни, замки и крепости, которые видел Серов в прошлой своей жизни, говорили совсем об ином. Их голос был негромок, воспоминания – смутны, но, добавив услышанное от Деласкеса и де Пернеля, Серов понимал: сейчас Средиземье не туристский рай, но арена смертельной схватки между христианством и исламом. И «Ворон» на всех парусах двигался в эту преисподнюю.

Андрею хотелось узнать о ней побольше. В конце концов, он был уроженцем другого времени, он явился сюда из эпохи, когда пусть не деяния, но человеческая мысль охватывала всю Галактику и прикасалась к атомам и звездам, к тайнам мозга и живой материи, когда человек дотянулся до космоса и побывал на Луне. Он мыслил шире, видел глубже и, не являясь выдающимся воителем, или ученым, или знатоком истории, все же имел бесспорное преимущество перед своими нынешними современниками: он привык планировать. Отчасти это было связано с военной службой, с бизнесом и прочими его делами, но наблюдалась тут другая составляющая, разница между людьми двадцатого и восемнадцатого века. Казалось бы, не очень изменился человек за триста лет – может, стал более упитанным и живет теперь подольше, – но разница все же была, и Серов ее ощущал. Предки были импульсивнее потомков, ими обычно двигали чувства, эмоции, но не разум, и, кроме гениев и великих правителей, никто не заглядывал в грядущее дальше часа или дня. Воистину, их жизнь была как танец мотыльков над пламенем – прожил секунду и доволен.

Серов открывал сундук с нарядами Шейлы, касался резной шкатулки, в которой хранилась рукопись. Тайный труд мессира Леонардо, пророчества, записанные им со слов всезнайки Елисеева… Он помнил книгу едва ли не наизусть, помнил, что в ней говорится о событиях великих, менявших лицо мира и судьбы миллионов людей. Сражения с турками, борьба американских колоний за независимость, французская революция, походы Наполеона, две мировые войны в двадцатом веке, первый паровоз, первый самолет, первый взрыв атомной бомбы… И почти ничего о том, что происходит в Средиземноморье на рубеже столетий, в годы, когда сошлись в бою четыре могучих правителя: Петр I, Карл XII, Людовик XIV и Леопольд I Габсбург, император Священной Римской империи германского народа.

В день, когда фрегат проходил широту Касабланки, Серов призвал в свою каюту Робера де Пернеля, мальтийского рыцаря и командора, выставил угощение – ямайский ром, финики, вареную баранью ногу – и принялся расспрашивать о городе, что на арабском назывался Дар аль-Бейда.[51] Отведав мяса и рома, рыцарь пояснил, что в Касабланке засели португальцы и возвели мощную крепость, откуда – хвала Создателю! – сынам ислама их не выгнать. И это хорошо, ибо португальцы тоже христианский народ. Правда, поговаривают, что в заморских своих колониях они ведут себя не совсем по-христиански – гонят туземцев на плантации, а не принявших святую веру подвергают мучениям и жгут на кострах, но это, видимо, пустые слухи.

Серов усмехнулся, покивал головой и сказал:

– Я, благородный рыцарь, происхожу из Нормандии, из самого что ни на есть захолустья. Где-то чему-то учился у святых отцов, знаю о древних временах, о римлянах и греках, слышал о том, как герцог Вильгельм захватил Британию, о походах в Святую Землю для освобождения Гроба Господня, о плавании мессира Коломбо за океан и великих его открытиях – ну, на эти берега и острова я и сам довольно нагляделся, сражаясь в Вест-Индии. Еще помнятся мне рассказы монаха, духовника батюшки-маркиза, о португальце Магеллане, обогнувшем Землю, и британце Дрейке, который сделал то же самое, а потом, лет сто назад, разгромил испанскую армаду.[52] Еще я слышал, что нынче Луи Французский бьется с британцами и голландцами за Испанию и что российский государь схватился с шведским королем и зовет к себе на службу охочих людей. Но о том, что происходит в магрибском море и в Турции, мне ничего не известно.

– Даже если так, – молвил де Пернель, – ваши знания, мессир капитан, меня необычайно радуют. В наше время разврата и убожества так редко встретишь образованного человека! Что же до Турции и Магриба, то я, прожив на Мальте двадцать лет, могу поведать вам о прошлом и настоящем этих народов и стран. Конечно, если Господь одарит вас терпением, чтобы выслушать сию повесть.

– Терпения у меня достаточно, – сказал Серов и подлил рома в кружку рыцаря.

– Доводилось ли вам слышать имя Барбароссы?

– Конечно. Он был германским императором, хотел сразиться с Саладином, но погиб во время третьего похода в Святую Землю.[53] В нем еще участвовал английский король Ричард Львиное Сердце.

– Поистине духовник вашего отца был знатоком истории и передал вам многие познания! – искренне восхитился командор. – Но я говорю о другом Барбароссе – вернее, о других, ибо было их двое братьев, Арудж и Хайраддин, оба рыжебородые и оба – злобные пираты.[54] Два века назад, когда османы были в зените могущества, они предались туркам, построили на их золото корабли – целый огромный флот! – и, отправившись на запад, принялись опустошать берега Сицилии, Италии, Испании и Франции. На их судах главенствовали турки, но в экипажах было множество мавров и других людей из Туниса, Алжира и Марокко. Арудж и Хайреддин, эти два врага христианской веры, не щадили ни малого, ни старого, правили всем Магрибом, и длилось это почти пятьдесят лет. С той поры сыны ислама сражаются в море с христианами, захватывают торговые корабли, пленяют их команды, требуют выкуп и дань, творят насилия и проливают реки крови. Вы уже видели их, мессир капитан, видели, когда они напали на ваши суда и похитили вашу супругу… Да постигнет их кара Господня на том и этом свете!

Утомленный длинной речью, рыцарь отхлебнул из кружки и закашлялся.

– А что же наши христианские государи? – спросил Серов. – Как они терпят такое бесчинство и поношение веры?

– Не терпят, мессир, не терпят, но посылают войска и корабли, и в прошлом разбили турок при Лепанто, а магрибские страны не раз подвергли суровому наказанию[55] и отняли многие их города – Касабланку и Танжер, Сеуту и Оран, Триполи и Ла-Каль. Но, сказать по правде, – тут де Пернель понизил голос, – у наших государей, у всех и каждого, свои интересы. Случается, что они вступают в сговор с неверными против христианского соседа или платят разбойникам золото, дабы те щадили их суда, а прочие грабили и топили. Только славный Орден иоаннитов, который называют теперь Мальтийским, сражается с магометанами честно и храбро, не предавая веру в Господа нашего и не вступая в союзы с их султанами и беями. И бьемся мы с ними много лет, с 1530 года от рождества Христова, когда наш Орден, изгнанный турками с Родоса, перебрался в Триполи и на Мальту.

И будете сражаться еще много, много лет, подумалось Серову. Целый век, пока не прогонят Орден с Мальты, пока не найдет он прибежища в России, но и оттуда придется ему уйти – а вот куда, о том Серов не ведал.

На Мальте он не бывал, но помнились ему проспекты в туристических агентствах с изображением могучих стен и бастионов, что вырастали, казалось, из самого синего моря. Еще была какая-то история, тоже связанная с Мальтой, – то ли турки ее захватили, то ли захватят в будущем, то ли мальтийцы отобьются и надерут басурманам зад. Он не знал, когда и как это случится; в памяти застряло только одно имя – Ла Валетт.

Серов произнес его, и глаза де Пернеля сверкнули.

– Мессир Иоанн де Ла Валетт! Великий магистр Ордена и победитель турок! Вы слышали о нем, капитан? О, я польщен, клянусь святым причастием!

– Давно это было?

– Давно, век и еще треть века назад. Хотите, чтобы я рассказал?

– Как-нибудь попозже, командор. Я вижу, вы устали… Последний вопрос: турки до сих пор угрожают Мальте?

– Нет, теперь, пожалуй, нет. После Лепанто их звезда на морях закатилась, а власть над Магрибом пошатнулась. Здесь еще много османов – есть купцы, есть воины, потомки янычар, есть предводители пиратов, есть беи, правящие городами. Но Стамбул над ними не властен – то есть не властен в той мере, как в прошлом. Сейчас не турки опасны, а те, кто идет за ними, хотя их не любит, – мавры, арабы, берберы.

– Они чем-то различаются между собой?

Де Пернель задумчиво поднял глаза к потолку.

– Вероятно, мессир капитан, но об этом вам лучше расскажут Мартин Деласкес и его приятель Абдалла. Их предки жили здесь много веков и сроднились с арабами… и не только сроднились – ведь Абдалла мавр, хоть и христианин.

Рыцарь поднялся и, испросив разрешение, вышел. Серов смотрел ему вслед. За несколько дней, что «Ворон» двигался вдоль африканского побережья, внешность де Пернеля переменилась: кости уже не грозили прорвать кожу, волосы и борода были подстрижены, и не воняло от него, а пахло, как от других корсаров, соленым ветром, кожей и порохом. Новые члены экипажа, взятые в Эс-Сувейре, тоже отъелись, обрезали дикие гривы и сменили лохмотья на пиратский наряд, а кому не хватило штанов и рубах из боцманских запасов, те напялили басурманские шаровары. Каждый вложил свои руки в ладони Серова и поклялся соблюдать законы Берегового братства, подчиняться начальникам, переносить с терпением все тяготы и не жалеть в бою ни крови, ни жизни. За это им полагалась часть добычи: раненым – возмещение потерь, простым матросам из палубной и абордажной команд – одна доля, а мастерам, умевшим плотничать, стрелять из пушек или чинить паруса – полторы.

Серов знакомился с новичками во время трапез, вахт и капитанских обходов, когда он спускался на орудийную палубу и в трюмы, осматривая свой корабль от клотика до киля, от гальюна на носу до балкона на юте. Люди попались бывалые, одни – с британских и французских военных кораблей, другие – с торговых судов, приписанных к Марселю, Тулону или Генуе, третьи – бывшие контрабандисты, промышлявшие в магрибских водах. Для всех мушкет и сабля были так же привычны, как рукоять весла, все умели работать с парусами, а мастер Бонс, шкипер из Саутгемптона, и четверо других были искусны в судовождении. Этих Серов наметил в офицеры – в том случае, если разживется парой-тройкой шебек.

Временами он прикидывал, кто из новобранцев захочет расстаться с вольной жизнью, кто пойдет с ним на службу к русскому царю. Но говорить об этом было рано; люди еще не проверены в бою, еще не сдружились с прежним его экипажем, не повязаны с ним смертью и кровью. Возможно, это произойдет через месяц-два или еще быстрее – время в магрибских водах отсчитывалось не днями и неделями, а залпами пушек, жестокой резней, штормами и захваченной добычей. После разговора с де Пернелем Серов понимал, что эти события неизбежны, что волею судеб он угодил из одного гадючника в другой, из карибского в магрибский. Все здесь казалось таким же, как за океаном: вместо Тортуги – Джерба, вместо продажных губернаторов – местные беи и султаны, вместо испанцев – любой корабль под европейским флагом. Были тут и свои герои, не менее знаменитые, чем Генри Морган или Монбар Губитель,[56] прославленные жестокостью и разбоем, были будившие алчность сокровища, золото, серебро, слоновая кость и драгоценные камни, и, разумеется, были рабы. Как же без рабов! Ни одна война без них не обходится ни в восемнадцатом, ни в двадцатом веке. А уж какая их доля, размышлял Серов, это зависит от местной специфики: то ли скамья на галере, то ли лесоповал.

Но при всем сходстве в пиратских обычаях и целях между Карибами и Средиземьем была, конечно, и разница. Другие корабли и города, другие ветры, течения и гавани, другие народы, другая вера… Поворот того же калейдоскопа с зеркалами гордыни, нетерпимости, стремления к наживе, но картинка другая – ромбы вместо треугольников и зеленого цвета побольше, чем красного… В сущности, нюансы! Но Серов хотел в них разобраться.

В ночь, когда до Гибралтара оставалось сорок с лишним миль, он велел Деласкесу зайти в свою каюту. Деласкес и де Пернель являлись для него двумя полюсами, не совпадающими ни в чем, кроме того, что оба были с Мальты. Но де Пернель родился во Франции и происходил из дворянского сословия; движимый верой и рыцарской честью, он стал одним из высших членов Ордена, дабы спасать и защищать обиженных – но исключительно христиан. Магометане, что турки, что арабы, были для него врагами, и, несмотря на свое благородство, он глядел на них поверх клинка или мушкетного ствола. Мартин Деласкес, уроженец Мальты, простой солдат и мореход, мог иметь о магрибинцах иное мнение, отличая их от турок и тех арабов, что жили на востоке, за Красным морем, Палестиной и Ливаном.

– Садись, – сказал Серов, кивая на табурет. Потом покосился на окно, где в темном небе сияли звезды, и добавил: – Погода нам благоприятствует. Шкипер говорит, что утром пройдем Танжер.

– Да, дон капитан. В Танжере можно было бы взять на борт воду и провизию. Но вы, похоже, с португальцами ладите не лучше, чем с испанцами.

– Не лучше, – подтвердил Серов. – Впрочем, запасов у нас хватает, есть вода и провиант, порох, пули и ядра. В Вест-Индии мы снарядились для трансатлантического плавания. – Он расстегнул камзол, вытащил из-за пазухи испанскую карту и расстелил на столе. – Мы идем на Мальту, Деласкес, но я хотел бы знать, где на этих берегах города и крепости с европейским населением и гарнизоном. Не испанские и не португальские… Есть такие?

– Их немного, синьор. Вот… – Палец Деласкеса двинулся вдоль побережья от Алжира к Тунису. – Вот Ла-Каль, французское поселение. Здесь крепость, пушки и солдаты. Охраняют торговцев.

– Кто живет окрест? Арабы?

– Не только, господин. На запад от Ла-Каля, в горах, – кабилы, на юге – шауйя, а за ними – уаргла, но это уже в пустыне.

– Разве это не арабские племена?

– Нет, берберские.[57] Совсем другие люди, мой господин. Когда пришли арабы – а случилось это тысячу лет назад, – они были дикими и поклонялись солнцу, луне, скалам и камням в пустыне. Очень воинственный народ, долго сражались с пришельцами, но теперь они тоже заключили договор с Аллахом. Но магрибских арабов не любят, а турок просто ненавидят.

– Де Пернель сказал мне, что арабы османов тоже не жалуют.

– Это правда, мессир капитан. Много, много лет турки владели почти всем Магрибом, правили по воле Стамбула и творили, что им хотелось. Да и сейчас, что ни реис или ага, что ни богатый купец, так турок… Повсюду, кроме Марокко, которым владели великие династии альморавидов, альмохадов, а сейчас властвует Мулай Измаил, грозный султан из рода алауитов… – Деласкес помолчал, затем добавил: – Арабы, мой господин, гордый народ и преданный Аллаху – сам пророк Мухаммед был арабом, и через него Бог даровал им Коран… Легко ли им смириться с турками?

– Однако разбойничают они вместе, – заметил Серов.

– А что еще им остается, мой господин? Кругом пустыни и горы, хорошей земли мало, а людей много… Вот и ищут пропитания в морском грабеже. Голодный всегда готов бить и резать, а есть хотят все: и мавры, и арабы, и берберы. Бьют и режут христиан, но и друг друга не забывают. Даже арабы – мавров, а мавры – арабов.

– Погоди-ка, что-то я не пойму… – Серов наморщил лоб. – Разве мавры – не арабы, только переселившиеся из Испании?

Деласкес тяжело вздохнул.

– Не переселившиеся, дон капитан, а изгнанные, и случилось это двести лет назад, когда испанцы захватили Андалусию и одних ее жителей перебили, а других изгнали в Магриб.[58] Многие, многие тысячи! Христом клянусь и Девой Марией: не было б того изгнания, не пошли бы магрибцы в море и не сделались разбойниками!

– Я слышал о том несчастье испанских мавров. Но при чем тут магрибцы и морской разбой?

– При том, мой господин, что мавров было очень много, и города Магриба переполнились. Много голодных ртов, мало еды и питья… К тому же мавры были богаче и искуснее во всех ремеслах, чем магрибцы; кто-то из мавров спас свое достояние и смог завести какое-то дело, ткацкое, кузнечное, ювелирное или иное, и брали они к себе в мастерские умелых сородичей, а вовсе не тех, кто жил в Марокко, Тунисе и Алжире. Но все же мавры научили магрибцев делать хорошую посуду и дорогие ткани, вещи из кожи, дерева, меди, железа и серебра, и возвели мечети и медресе, ставшие очагами учености. Но научили и другому – строить быстроходные суда, искать добычи в море… Ибо ненависть к испанцам и жажда мести пылали в их сердцах, и ненависть эта да сих пор не угасла.

Серов всмотрелся в смуглое лицо Деласкеса. Мальтиец был гораздо больше похож на араба, чем на испанца или итальянца, не говоря уж о жителях северных стран; щеки его раскраснелись, глаза пылали, и чудилось, что сам он перенес страдания изгнанников, покинувших родину два столетия назад. Возможно, кто-то из них добрался до Мальты, осел на острове, крестился и стал из Динмухаммада Деласкесом?

– А ведь ты сочувствуешь арабам, – произнес Серов. – Ты их жалеешь. Почему? Ты мальтиец, христианин… Что тебе до них?

Деласкес провел ладонями от висков к бороде, соединив затем пальцы перед грудью. Жест был Серову знаком – так мусульмане в Чечне благодарили бога, шепча «Аллах акбар». Но Деласкес произнес совсем другие слова:

– Да будет с нами милосердный Иисус! Он учил, что всякий попавший в беду достоин жалости… Тем более что мы, мальтийцы, родичи арабов. Вера у нас иная, но облик тот же, и язык похож, и едим мы ту же пищу – хлеб с оливковым маслом и овечий сыр, а по праздникам – ягненка. Правда, пьем вино и нет у нас запретов на свинину… Это уже от испанцев пришло, от итальянцев и французов. Их кровь тоже в наших жилах, но ее меньше, чем арабской. Вам это неприятно, дон капитан?

– Отнюдь, – сказал Серов. – Кровь твоя меня не волнует. Будь ты хоть пингвином из Антарктиды, мне все едино! Мне твои познания нужны, а еще храбрость, честность и преданность. Вот если с этим будет непорядок, я тебя на мачте вздерну.

– На верность мою мессир может положиться. – Деласкес церемонно поклонился.

– Хорошо. Когда пойдем проливом, встанешь к штурвалу. Помнится, ты говорил, что знаешь испанский берег как свою ладонь? Надеюсь, то была не похвальба?

– Не похвальба, мой господин. Вы можете на меня положиться, на меня и на Абдаллу. Наша арабская кровь не означает, что мы благоволим морским разбойникам. Между нами и ими мира нет.

– Хорошо, – повторил Серов. – Ты рассказал мне много интересного, Мартин. Теперь иди, отдыхай.

Деласкес встал, с поклоном сделал шаг к двери, потом остановился.

– Простите мое любопытство, синьор капитан… Пинвин и Атартида – это что такое?

– Антарктида – земля к югу от заморских Индий, а пингвин – тварь, которая там водится, – без тени улыбки пояснил Серов. – Очень далекие края от этих мест. И очень дикие.

– Вы там бывали, господин?

– Не довелось. Слышал от моряков, которые там плавали.

Будут плавать через сотню с лишним лет, добавил он про себя. И будут те мореходы, Лазарев и Беллинсгаузен, из России. Из далекой северной страны, у которой нынче ни флота приличного нет, ни даже морского флага.

Ранним утром, когда показались с правого борта стены, башни и крыши Танжера, Серов стоял на шканцах, изучал берег в подзорную трубу и поглядывал на суетившихся вахтенных. «Ворон» готовился повернуть к восходу солнца; поскрипывал рангоут, хлопали паруса, и Хрипатый Боб, повторяя команды ван Мандера, орал на марсовых. Пролив, как помнилось Серову, был нешироким – в хорошую погоду с горных склонов над Альхесирасом и Тарифой удавалось разглядеть африканский берег. Когда-то он здесь отдыхал, и запомнилась ему бесконечная набережная, что протянулась от Альмерии до Малаги и дальше, через Фуэнхиролу, Марбелью, Эстепону до самого Кадиса. Вдоль нее теснились отели, и при каждом – рестораны и бассейны, бары и танцевальные площадки, сувенирные лавочки, автостоянки, пальмы, пинии, кактусы и всякая прочая экзотика. Жизнь била ключом, тысячи туристов бродили по улицам, ели, пили, болтали, глядели на рыб в океанариуме или валялись на пляжах. Ночью, особенно если смотреть с моря, берег озаряли огни и неоновое пламя реклам, и до прогулочного суденышка доносились музыка, шелест шин по асфальту, смех и вопли подвыпивших компаний. Но сейчас ни отелей, ни музыки, ни реклам и в помине не было; одни лишь нищие рыбачьи деревушки, лодки у причалов да перезвон далекого колокола – должно быть, звонили к заутрене.

А ведь я тут бывал, подумалось Серову, бывал, только поближе к берегу, когда катался на пароходике с девицей из Пскова. Как ее звали? Ксюша, Маша, Люда?.. Не помню, дьявол! Даже как познакомились не помню… Ну не в этом соль. Главное, бывал!

Эта мысль его поразила. В прежней своей жизни он до Америки не добирался, равно как и до Африки, и причин для сравнения не имел. Но теперь перед ним оказалось нечто знакомое, и это выглядело чудом, каким-то неприятным волшебством. Знакомая земля, однако незнакомая… Сбросившая все, что возведут в три будущих столетия, от отелей и асфальта до мишуры цветных огней… Внезапно он с пугающей остротой ощутил, что нет еще ни привычной Москвы, ни железных дорог от Мурманска до Крыма, ни строгой прелести петербургских улиц – болото на том месте, где встанут Зимний, Исаакий, Медный всадник, ростральные колонны и Александрийский столп! Болото да жалкие хибарки! А здесь, на испанском берегу, тропинка в диких скалах да ослик с погонщиком – то ли рыбу везут на базар, то ли какую-то овощь…

За спиной Серова раздалось покашливание, и он, опустив трубу, обернулся. Это был Сэмсон Тегг – глядел на него прищурившись и словно бы в сомнении.

– Что с тобой, Эндрю? Акула меня сожри… Ты вроде бы не в себе?

– Капитан всегда в себе, – молвил Серов, каменея лицом. – Я размышлял, Сэмсон. Иногда, знаешь ли, полезно думать.

– О чем?

– О разном. О том, куда стремится бег планет, о прошлом и будущем, о провидении, судьбе и человецах – твари ли мы дрожащие или возлюбленные Господни чада.

– Ну и что надумал? – поинтересовался Тегг, чуждый всякой лирики.

– Надумал, что с Деласкесом и Абдаллой ты не ошибся – парни подозрительные. Может, верные, может, честные, но подозрительные. Не за тех себя выдают. Не еретики они, не контрабандисты… – Серов метнул взгляд на кормовую надстройку, где у штурвала стояли мавр и мальтиец. – Хотя не буду отрицать, мореходы отменные.

Бомбардир кивнул:

– Значит, бродят и в тебе сомнения… В моих родных краях говорят: у каждого свой скелет в шкафу. И у них есть скелет, я это задницей чую! А ты как допер?

– Я прошлой ночью говорил с Деласкесом.

– И что?

– Многое знает. Слишком образован для контрабандиста, – пробурчал Серов и отвернулся.

Было раннее утро 7 декабря 1701 года. К полудню «Ворон» миновал узкую часть пролива, что тянулся, огибая самые южные земли Испании, миль на тридцать пять. Древнее море, колыбель цивилизации, встретило фрегат неласково: небо затянули тучи, солнце скрылось, заморосил дождь, волна была крутой и злой, морские воды – не сине-зелеными, а почти что черными. В Средиземноморье наступала зима.