Андрей ДОНАТОВ, Владимир ГОРИККЕР КУРЬЕР КРЕМЛЯ Киносценарий

Стояла осень тысяча девятьсот восемнадцатого. Приближалась годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Буржуазные газеты всех мастей и оттенков, не переставая, твердили:

— Советы падут через несколько дней!

— Спасите Россию!

Что же происходит там? Весь мир задавал этот вопрос.

«Там» — это в далекой, непонятной стране, в стране, одетой в лохмотья, стиснувшей зубы, затянувшей пояс.

Газеты, газеты, газеты… Залы, кабинеты, трибуны…

В руках респектабельного оратора газетный лист превращается в бумажный ком:

— Задушить большевистского ублюдка в его колыбели!

Выползает телеграфная лента. Черточки, точки.

Морзянка отстукивает тревогу.

Темнеет громада эскадры.

Подтянутый офицер в английском хаки поднимает руку…

— Советы обречены!

…Разворачиваются стволы. Зловещие тени в предрассветном небе. Залп, другой… Горит деревня. Бегут люди.

Кричат газетчики:

— Большевики — грабители и убийцы!

…Раскрыты площадки бронепоезда. У орудий — иностранцы во френчах.

Черные дымы на поле ржи. Залп. Еще…

Газетчики вопят:

— Большевики — это хладнокровные убийцы! Профессиональные палачи!

…Из Хамовнической казармы тощие лошаденки вывозят походные кухни. Их окружают голодные дети. С кастрюлями, котелками, банками тянутся они к красноармейцам, получая горячее варево.

Сухой стрекот пишущей машинки.

«…Англо-французская и американская буржуазная пресса распространяет в миллионах и миллионах экземпляров ложь и клевету про Россию, лицемерно оправдывая свой грабительский поход против нее…» — диктует секретарь.

У окна стоит Михаил Маркович Бородин. Он поглядывает на пильщиков дров во дворе Кремля. — Брови сомкнуты. Губы сжаты. Бородин ставит на подоконник стакан с чаем, блюдце с ломтиком хлеба. Пристальный, сосредоточенный взгляд возвращается к машинистке.

В руках секретаря — листы, испещренные быстрым ленинским почерком. Секретарь продолжает диктовать:

— «…Негодяи, которые клевещут на рабочее правительство, дрожа от страха перед тем сочувствием, с которым относятся к нам рабочие «их» собственных стран!..»

В памяти Бородина возникают слова недавнего разговора с Владимиром Ильичем.

Бородин говорил:

— Там, в Америке… все о нас чудовищно извращено.

Голос Ильича, обычно энергичный, задорный, потускнел, интонации стали жесткими.

— Что же вы предлагаете?

— Я думаю так… письмо американским рабочим.

— А как доставить? Все пути перерезаны… Блокада… Подлый заговор…

— Я поеду. Попытаюсь прорваться.

— Так… — Ленинский голос умолк. Ильич задумался…

Секретарь кладет на стол рукопись. Машинистка вынимает из каретки последнюю страницу, раскладывает экземпляры.

— …Желаю вам, дорогой Михаил Маркович, успешно добраться. — Голос Ильича зазвенел, как обычно, стал озорным. — А там — нет сомнения — рабочие нам сочувствуют. Наше рукопожатие будет покрепче объятий буржуазии с господином Керенским!..

Секретарь подходит к Бородину, отдает ему законченную работу.

По брусчатке кремлевского двора, уверенно отбрасывая руки, проходит батальон красноармейцев.

Одно за другим мелькают за окном сосредоточенные усталые лица. Винтовки. Шинели. Обмотки.

По сходням вверх движутся крепкие, толстокожие, начищенные армейские ботинки, гладкие краги. Их много. Они идут деловито, бодро, пружинно. Новенькая, подтянутая форма.

Звуки и команды вырываются из плотного утреннего тумана, закутавшего, словно дымовая завеса, порт, огромный город. Звенят и грохочут, убираясь в клюзы, якорные цепи. Сипло и деловито гудит пароход. Через низкие черные дымы и клубящуюся завесь тумана медленно поворачивается силуэт Нью-Йорка.

Человек, прячущийся в угольной яме корабля, пытается сохранить самообладание. Шляпа, толстый свитер, лицо — в черной едкой пыли…

Соседний отсек — огнедышащая кочегарка. Стучат машины.

С лязгом раскрывается дверца. На миг в угольную яму врывается свет и немного воздуха. Человек отступает в дальний угол, в темноту. Кочегары быстро набирают уголь. И опять захлопнута дверца…

Море. Шторм. Корабль словно падает в пропасть меж волнами.

Спрятавшийся человек будто проваливается в преисподнюю.

Сколько длится эта пытка?

Глоток воды из бутыли… Но вода — теплая и прогорклая — не утоляет жажду. Не хватает воздуха. Человек подползает к дверце машинного отделения.

Кочегары лопатами двигают по желобу уголь. Теперь человек почти не прячется. Он обессилел.

На кренящейся палубе скрипят и стонут грузы. Матросы и военные закрепляют зачехленные орудия, ящики, грузовики, аэропланы.

У дверцы угольной ямы ждет человек… Должны же открыть! Человек стучит. Но стук его тонет в гуле машин.

Человек подбирается к люку, ведущему в верхний отсек. Задыхаясь, пытается приоткрыть крышку. Еще попытка… Пролезает.

Перед ним крутая лестница. В отсеке тоже душно. Качка. Человек хватается за перекладины… Ему удается подползти к иллюминатору в коридоре. Поток света ударяет в глаза. Человек дотягивается до иллюминатора, откручивает винт. Струя ветра обдает его. Сильный крен. Под тяжестью тела распахивается дверь каюты. Человек теряет равновесие. Оседает на пол.

— Что такое?! — С дивана испуганно поднимается женщина.

— Воды…

— Боже мой!.. — Женщина подбегает с графином, пытается приподнять его голову. Но ей трудно подойти к лежащему в дверях.

— Где я? Кто вы?.. — Он жадно пьет.

— Вы русский?

Он всматривается в ее черты. Оглядывается.

— Что было? — Силится вспомнить.

— Вы говорили по-русски… — Пытается помочь ему подняться.

— Не надо… Я сам… — Он приподнялся, силы снова изменяют ему. Она подхватывает его, втаскивает в каюту, закрывает дверь. Внимательно смотрит на «гостя». Обтирает пот и угольную пыль с лица.

— Русский? — переспрашивает она. — На «Джорджии»? Из Америки? Каким образом?

— А вы? — Он уходит от ответа, выигрывая время.

— Пассажирка. А вы… из команды?

— Нет. На корабле, мадам, я «заяц».

— Любопытно.

Хозяйка каюты ловит взгляд его воспаленных глаз. На столе еда.

— «Заяц» хочет есть?.. — Она пытается помочь гостю. — Но у меня нет морковки… Вот… Есть бекон…

— Благодарю…

Принимается за еду.

— …Итак, должен отвечать… — Он собрался с мыслями. Разглядел свою спасительницу. Перед ним миловидная женщина. Движения ее ладны и ловки.

— Извольте. Возвращаюсь на родину, в Россию.

— Давно не были?

— Двадцать лет… Ну, что еще?.. Да!.. — Он пытается встать. — Инженер Леднев, Петр Иванович.

— Инженер? Сочувствуете революции, — полуутвердительно сказала она.

— А вы? — говорит он с усмешкой.

Она протянула руку. Леднев пожал ее. Ее ладонь становится черной от угольной пыли. Смеются. Идут к умывальнику.

— Не стесняйтесь, Петр Иванович. — Она оставляет его, задернув занавеску туалетной.

— Черт побери!.. Вода!.. — Леднев снимает фуфайку, моется, фыркает. — А как величать вас?

— Мария Алексеевна… Шапорина…

— Однофамилица генерала?

— Дочь.

— Ого, вот как!

— Что вас удивляет?

Перед Щапориной совсем другой человек. Глаза повеселели. Но усы и борода подчеркивают еще бледное лицо.

— Леднев из угольной ямы и… Мария Шапорина… Шокинг…

— Примета времени. Все смешалось… особенно у нас на родине.

— И все-таки вы едете?

Шапорина помолчала.

— Да, еду… Отец тяжело ранен… Часть семьи осталась в Штатах…

Деликатный стук в дверь. Леднев отпрянул в сторону, скрылся за занавеской. Шапорина оглядывает каюту. Открывает. Стюард заметает в совок угольную грязь, оставшуюся у двери каюты.

— Извините, мадам… можно убрать?

— Позже.

Леднев прислушивается.

— Подходим к Бергену. Через полчаса осмотр кают.

— Спасибо… — Шапорина закрывает дверь.

— Сойду в Бергене, — твердо говорит Леднев.

Шапорина понимает, что оставаться ему здесь долее невозможно.

— А у меня пересадка в Копенгагене. В Бергене у вас есть кто-нибудь?

— Ни души.

— Странный!.. Ну вот, если захотите — русское консульство… — Быстро пишет в книжечке, вырывает страницу, отдает Ледневу. — Консул — друг отца. Мне он не очень по душе. Ну, да бог с ним!..

Леднев обескуражен вниманием, предупредительностью, но слова признательности сейчас нелепы.

— Доведется ли встретиться… — она не столько спрашивает, сколько выражает надежду на какую-то далекую возможность. — Знаете что… вот вам еще адреса. — Снова пишет. — Это уже дома… Ну!.. Ни пуха ни пера…

Короткие, низкие гудки.

«Джорджия» входит в порт.

Чистые утренние улицы Бергена. Леднев идет так, словно он ходит по ним ежедневно. Только взгляд исподлобья фиксирует названия улиц, номера домов. Остановился. На медной доске «Русское консульство» — двуглавый орел. Корона над орлом подскоблена. У подъезда снуют люди, много военных. Группа англичан:

— Уходим?..

— Да, завтра.

— Жаль. Что нас ждет в России?

— Нда-а… Здесь нам было неплохо.

Офицер поправляет фуражку, глядя в медную доску, как в зеркало. Входит в консульство. Леднев смотрит вслед. Идет за ним.

— Все? — Русский консул генерал Гетманов уперся злыми глазами в полковника Докутовича.

— Так точно, Пал Васильич. Однако…

— Ну, что еще?

— Настроение англичан несколько… Ну, вы же знаете, они не любят поспешности.

— Плевал я на их настроение! — взорвался Гетманов. — Два-три хлюпика связались с бабьем…

— Союзники, ваше высокопревосходительство…

— Отправка завтра. После полудня. Извольте обеспечить оркестр и все, как полагается.

— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство…

Леднев в приемной около офицера — секретаря консула. Увидев Докутовича, секретарь говорит Ледневу:

— Обратитесь к господину полковнику.

Полковник оглядел выразительную фигуру Леднева.

— Что у вас?

— Я должен уехать в Россию.

Полковник взглянул еще раз.

— Я от генерала Шапорина, — добавил Леднев.

— Пропустите…

— Старик Шапорин… какая жалость! Ранен… — Консул генерал Гетманов расстроен. — Превосходный человек… Что сделали с Россией… Шомполами бы всю эту сволочь!.. — Лицо генерала мрачнеет. — Ну, ничего… Раздавим!.. Вы старика-то сами знали?

— Что я больше всего запомнил… так это… как он катал меня… — Леднев приостановился: попал или не попал?

— Конь знаменитый был… — вдруг подхватил Гетманов. Он подошел к столу, откинул салфетку. На подносе — дымящийся обед. Наливает рюмку.

— …Ахалтекинец… Вся Москва любовалась… — Для Леднева наливает в стакан. — Присаживайся, — переходит на отеческий тон.

— Я не голоден.

— За возвращение.

— С удовольствием.

— Вернешься на родину. С оружием в руках. Вместе с союзниками. За Россию!

— За Россию.

Пьют.

— Сейчас получишь документы, деньги, форму… И — в Архангельск… — Консул подходит к карте. Расцвеченная флажками, она рисует положение на русских фронтах. Леднев впился в карту глазами. Гетманов проводит пальцем линию и останавливается, словно пытаясь вдавить в стену точку, обозначающую город.

— Отправка завтра, тебе повезло. — Звонит в колокольчик.

— А денег сколько? — неожиданно спрашивает Леднев.

— Что?

— Платить сколько будете?

— Ну, знаешь!..

Леднев показывает: вид-то, мол, каков… Консул поморщился и напомнил:

— А форма?

— А-а! — Леднев широко улыбнулся.

Отрывисто, почти резко консул говорит вошедшему секретарю:

— К полковнику Докутовичу. Оформляйте… — Генерал удовлетворен. Поглядел вслед. — Да, двадцать крон — дополнительно.

— Благодарствую…

Следуя за секретарем, Леднев попал в коридорный муравейник. Посетителей много, в основном офицеры. Разноязыкий говор. Возгласы. Шумно.

— Господа… Господа… Господа… — секретарь разрезает ладонью разношерстное скопище.

Леднев, как губка, впитывает каждую реплику, каждый взгляд.

— Завтра уходим!

— Да, слава те господи, наконец-то…

Группа офицеров:

— Царя расстреляли… Не пощадили…

— Теперь, слышали, за наше сословие принялись… Каждого третьего — к стенке…

— Эх, Русь-матушка, темна…

Другая группа:

— А князь был такой рассеянный, что в кровать положил ее платье…

— Ну-ну, — собеседник заинтересован до крайности.

— …А мадемуазель перевесил через стул.

Хохочут.

Секретарь бросает Ледневу:

— Подождите.

Скрывается в дверях.

Леднев оперся о перила балюстрады.

Невдалеке снова слышит русскую речь:

— Читал сегодня эту газетенку?.. Господа социалисты стараются…

Леднев насторожился.

— Я по-норвежски ни гугу.

— Тебе повезло. Тут такое про нашего «их высокопревосходительство»!..

— Теперь все равно!

— Да! — Мнет газету, уходя, кидает в угол.

Леднев неторопливо оглядывается. Поднимает газету, расправляет… Читает название — «Арбейдер бладет».

— Ваша работа?

Газета — на столе редактора.

Мадсен — крепкий, с размеренными движениями. Прищурившись, пристально разглядывает визитера. Перед ним — унтер-офицер в английской форме. Это Леднев.

— Предположим, — неторопливо отвечает редактор.

— Вы… — посетитель глядит в газету, — Мадсен?

— Возможно.

— Моя фамилия Леднев. Я русский. — Он деловито и спокойно садится.

— Понимаю. Белогвардеец.

— Представьте, наоборот…

Мадсен заинтересован. Отложил гранки.

— …Пробираюсь на родину, — продолжает Леднев. — Пробыл в Штатах много лет. Сегодня на рассвете покинул угольную яму «Джорджии».

— Тоже возможно, — замечает Мадсен.

— Не верите…

В кабинете появился сотрудник.

— Потом… — кивнул ему редактор. Он выжидающе смотрит на Леднева.

— Итак… — посетитель переходит к главному. — Форму на меня надели (посмотрел на часы) полчаса назад… Отправка транспортов в Архангельск — завтра в два часа дня…

Мадсен привстал.

— Минуточку, это не все… справка, — Леднев положил на стол бумагу. — Выдана унтер-офицеру, — встает, щелкает каблуками, точь-в-точь как офицеры в консульстве, — седьмого полка дивизии патриотов правительства севера России…

Мадсен кричит:

— Андрес!.. Бьерн!.. Эрлинг!..

Быстро входят в кабинет сотрудники редакции.

Мадсен показывает на Леднева:

— Слушайте внимательно!

Леднев понимает: Мадсен уже союзник.

— Продолжайте, — подмигивает редактор.

— Направление на сборный пункт. — Новая бумага ложится на стол. — Выдано в русском консульстве… — снова смотрит на часы, — два часа сорок минут назад…

— Андрес, Эрлинг, — Мадсен высоко поднимает документы, — это же факты!

— Еще не все… — перебивает Леднев. — Деньги. Семьдесят — каждому «патриоту», двадцать — за милые воспоминания о лошадке генерала Шапорина.

Газетчики окружают Леднева. Редактор трясет ему руку.

— Его фамилия Леднев. Он русский. Восторги потом! Андрес, позаботьтесь о билете. — Поворачивается к Ледневу: — Поедете в Стокгольм. Только в Швеции есть представительство РСФСР… А это все, — кидает на стол бумаги, — немедленно в номер…

— …Вы, шеф полиции, не можете оградить нас! Вы срываете отправку войск!.. — генерал Гетманов не в силах сдержать себя.

Шеф полиции Бергена у телефона. Он абсолютно вежлив.

— Господин консул, меры принимаются. Сейчас меня соединяют со столицей…

Телефонист у аппарата:

— Осло…

Министр внутренних дел диктует:

— Газетку закройте. Наш сотрудник выезжает…

Министра прерывает телефонный звонок.

— Одну минутку… — говорит он телеграфисту, берет трубку телефона.

— Алло! Да, коллега!

Министр иностранных дел:

— Министерство иностранных дел на запрос в стортинге завтра ответит, что в Бергене русское консульство… не существует…

— То есть как?.. Не понял!..

— Нет правительства, нет и консульства, не так ли?

— Остроумно… — улыбнулся министр внутренних дел. Вешает трубку. Озадачен. Подыскивает формулировку. Наконец диктует: — Отправка войск — ночью. Консульство закрыть немедленно…

У трапа — шеф полиции. К нему обращается генерал Гетманов:

— А этого мерзавца уже нашли?

— Выбыл в Швецию…

Гетманов едва сдерживается.

Ночь. Порт. Мокрый снег. Свистки маневрового паровоза. Топот множества ног. Изредка вспыхивают прожекторы, выхватывая картины посадки войск на корабль. Механизм международного заговора в действии. Движутся войска. Слышны команды. Вооруженные англичане, белогвардейцы. Цепочкой поднимаются на корабль. Состав русского консульства во главе с генералом Гетмановым также приготовился к погрузке.

Стокгольм. Миссия РСФСР.

— …А вот и последняя ласточка… — Вацлав Вацлавович Воровский поднял газету к самым глазам. Утро, но в кабинете сумрачно и включена настольная лампа. — «С русской миссией в Бергене покончено…»

— Так… — заинтересовался Бородин.

— Нет! — воскликнул Воровский. — Дальше еще интереснее… «Пора и господину Воровскому…» — изображает поклон, — «большевистскому агенту, красному агитатору, убраться из Стокгольма…» Ну как?.. — Воровский отрывается от газеты, весело глядит на собеседника.

Воровский утомлен, но смех искорками вспыхивает за стеклами пенсне. Глядя на него, не сразу догадаешься, как нелегко ему здесь, в Стокгольме. Он первый полпред Советов за рубежом. Интеллигент, мягкий, воспитанный, углубленный, он из ленинской гвардии: подтянут, сосредоточен, пружинист. Бородин раздумывает над тем, что прочитал Воровский.

— Да уж, действительно, все в одну кучу!

— Хитро придумано, теперь жди сюрпризов. — Воровский озабочен. Подошел к окну. Из окна видно: около полпредства пристроились смутные личности. Они выделяются среди прохожих.

Воровский подзывает Бородина.

— Боюсь, из Стокгольма вам не выбраться! А с письмом Ильича надо спешить…

— Невероятно! Год революции! А мир полностью дезинформирован.

— Вот что. Попробуем отправить вас из Копенгагена.

— Это мысль. Еду сегодня.

— Подождите. А ведь я приготовил сюрприз.

Из ванной комнаты квартиры Воровского выходит Леднев. Он неузнаваем. Борода и усы исчезли. Перед ним Бородин. Леднев останавливается, пораженный неожиданной встречей.

— Майкл, хэлло!

— Хэлло, Питер! Мистер Леднев!..

Не Леднев, а Мравин… — уточняет супруга Воровского.

— Мравин… Странно! Забыл! А ведь это моя настоящая фамилия…

Бородин и Мравин хохочут, обнимают друг друга.

— Мы ведь с ним еще в пятом… — крякнул Бородин.

— В Риге… А сейчас — в Москву. Наконец-то!

Комната наполнилась возгласами, смехом, шумом.

Ночь.

Спокойно течет в каналах вода. Ничем не нарушается зеркальная поверхность. Тишина.

В воде повторяются, отражаясь, здания, корабли, лес мачт, паруса.

На безлюдной площади Петр Леднев-Мравин выделывает движения какого-то невообразимого танца. Прыгает на парапет, идет, балансируя, широко расставив руки.

Далекий свисток.

Бородин замечает одинокую фигуру полицейского. Петр преображается. Спрыгивает на мостовую.

Теперь они — ночные гулены. Слегка приподняв котелки, провожают почтительными взглядами молчаливого стража порядка. И снова идут по улицам.

Тишину нарушает цоканье копыт.

Ночной марш эскадрона. У направляющих на штыках флажки. Армейские лошади тянут гаубицы. Кавалькада двигается в сопровождении жандармских патрулей.

— Тихий ночной Стокгольм… — в голосе Бородина сарказм.

— И так всюду… — не отрывается от проезжающих Петр.

— В том-то и дело…

По мосту проходит кавалерия.

— Стой! — Трое конных жандармов подъезжают к Бородину и Петру. — Документы!..

Оба вынимают паспорта. Руки в перчатках неловко открывают кожаные обложки.

Недоумение.

Жандарм, перегнувшись, возвращает паспорта.

Почувствовав свободу, лошадь, переступая, закружилась на месте. Жандарм натягивает поводья. Подняв морду, лошадь скалится, косит глазом, пытаясь избавиться от всадника. Жандарм бьет ее. Лошадь вздымается. Все мгновенно мешается. Рассыпается строй. Ряды спутаны.

Поднявшуюся морду лошади Петр крепким движением ловит за поводья. Натягивает. Пригибает. Лошадь стоит дрожа, всхрапывает, прядет ушами. Взметнулась рука жандарма. Сейчас ударит… Не Петра ли?..

Петр крепче зажал лошадиную морду и, ласково похлопывая по ней, по храпу, тихо успокаивает:

— Но, но, но… Балуй!.. Но, но…

Рука замирает.

Обтекает группу эскадрон.

Посреди моста, широко расставив ноги, стоит Петр. Пальто расстегнуто. Он порывисто дышит. Одной рукой держит в поводу лошадь, другой продолжает оглаживать ее.

Со всех сторон объезжают его всадники. Оглядываются.

Петр отпустил поводья… Так и остается он стоять посреди моста.

Затихает перестук копыт.

Бородин подходит к Петру.

— Ну что?..

— Домой хочу!..

— Петр Иванович, дорогой!.. — Воровский в упор глядит на Петра. — В Россию сейчас вам ехать не придется…

Петр опешил.

Воровский ищет необходимые слова.

— Надо вернуться в Штаты. Это необходимо!

— Что?!

— Я вас понимаю… Не просто понимаю — разделяю ваши чувства. Но поговорим по-мужски. Вы и Бородин — два человека, которые могут добраться с письмом Ильича. Это объективное положение. А люди должны, наконец, узнать правду о нашей революции.

— Петр, поймите, даже вы знали мало. — Бородин тоже взволнован.

— Верно… Но…

— Подумайте… — Воровский поднялся, показал Бородину: пошли…

Петр рванулся за Воровским. Остановился. Постоял. Машинально листает журнал… Швырнул на пианино. Дрогнули струны. Вырвался из гнезда маятник метронома, стал отстукивать, словно удары сердца.

Глядит на Петра Бородин.

Глядит Петр… Метроном, ноты, клавиатура.

Врывается стук пароходных машин. Слышны шаги патруля, цокот копыт, тяжелый топот солдатских ботинок.

Петр резко распахивает окно. На рейде — крейсер, как хищник, растянувшийся на воде. Петру становится мучительно, до физической боли ясно: дорога домой будет еще длиннее… Петр не находит внутреннего равновесия, чувствует себя разбитым.

Воровский, Бородин, Мравин в купе поезда. Доносятся беспокойные вокзальные шумы.

— Присядем на дорогу… — Воровский снимает шляпу, расстегивает пальто.

Сели на диваны, помолчали. Поднялись.

— …До свидания! Михаил Маркович… — Воровский крепко жмет ему руку. — Петр Иванович… — задерживает руку, говорит подчеркнуто, напоминая, — господин Леднев…

Воровский выходит на платформу.

Поезд трогается. Удаляется фигура Воровского. Последний напутственный жест.

Человек с крысиной физиономией бесшумно входит в купе и бесшумно усаживается. Смотрит. Разглядывает. Беззастенчиво. Перед ним — двое. Безукоризненно одетые господа.

— Будем знакомиться?.. — голос у «крысиного» шершавый, как наждак.

Молчание.

— Что же вы молчите… То-ва-рищи?

Двое смотрят друг на друга. Недоуменно.

— Мистер что-то хотел сказать?.. — спрашивает Петр.

— А-а! Американцы! — Новый пассажир скорчил мину. — И провожал вас не господин Воровский, а президент Штатов Вудро Вильсон!..

«Крысиная физиономия» издала скрипучий смех.

«Господа» подхватывают.

Смеются все. По-разному.

Стрелки. Стыки. Мосты. Стучат колеса. Проносятся станции. Мелькают реки, леса…

Двое по-прежнему сидят напротив одного. Двое читают иллюстрированный журнал и расписание.

Один смотрит на них остренькими глазками, не отрываясь.

Бородин, слегка подвинувшись, показывает страницу, проводит пальцем по строке. Петр чуть наклоняется, читает: Линчепинг… стоянка 7 минут…

— Йес.

Поезд замедляет ход. Здание вокзала, надпись: Линчепинг. Удар колокола: прибытие.

Двое поднимаются, берут саквояжи и трости.

— Гуд бай!

Выходят на платформу.

«Крысиная физиономия» — за ними.

Двое выходят на привокзальную площадь. Видят несколько пролеток. Петр направляется к одной из них. Человечек тут же резво взбирается в другую пролетку. Но Бородин останавливает Петра, достает из жилета часы, смотрит: рано, не следует спешить!..

Стоят.

Шпик напряженно вертится на сиденье.

Пора. Двое усаживаются.

Пролетка шпика трогается.

Теперь и Бородин дает команду извозчику.

Лишь только шпик въезжает в улицу, второй экипаж круто сворачивает и катит по площади, направляясь снова к вокзалу.

«Крысиный» теряет подопечных из виду, суетится. Его пролетка, разворачиваясь, перегораживает движение в узкой улице. Махнув рукой, шпик соскакивает и бегом устремляется через площадь.

Удары станционного колокола: отправление.

Двое спокойно входят в купе.

Поезд трогается.

Шпик выбегает на платформу.

Поезд уже далеко.

За окнами вагона — крупные буквы: Копенгаген.

Из купе выходят Бородин и Петр — два рабочих парня, один в блузе, другой в свободном, мятом костюме.

Они спешат смешаться с толпой.

В Копенгагенском порту — послевоенное оживление. О прошедшем говорят полуразрушенные пакгаузы, ржавые корпуса судов, застрявших у отдельных причалов. Но порт ежедневно принимает корабли. В основном с Запада. Отправляет в основном — на Восток. Пассажирские и торговые линии еще законсервированы. Война окончилась, но идут военные грузы. Бородин и Петр стоят около огромного океанского судна под американским флагом.

— Матросы… — Бородин обращается к спустившемуся по сходням шкиперу. — Отличные ребята, можем пригодиться…

— Шутники, — усмехается шкипер. — Вас тут на сто посудин… — кивнул в сторону платформ, стоящих на железнодорожной ветке. На них греются в лучах блеклого солнца безработные.

— Нас всего двое, — говорит Петр.

— Много!

— А если один?..

— Спросите на «Хелиг Олафе»…

С платформы язвят:

— Идите, идите!.. Там требуется капитан.

На причале — воинская часть. Перед строем прохаживаются офицеры.

Раздаются команды:

— Становись!.. Напра-во!..

Солдатская масса растягивается серой гусеницей. Безработные курят, смотрят на солдат.

— Сопляки еще.

— Жалко!..

— На корм.

— Червячкам и рыбам…

Петр и Бородин среди безработных.

— Да, время против нас, — глядит на отправку Бородин.

— Сегодня — англичане, вчера — американцы, и все туда… — цедит кто-то.

— А нам — туда… — Петр показывает в другую сторону.

— Не выйдет у вас, ребята…

— Почему?

— Платить надо. Шипингмайстеру.

— Неужели?! И много? — вырвалось у обоих.

— …Задаток получите, принесете!.. — коротко рубит здоровяк шипинг, шагая по причалу.

Бородин и Петр почти бегут рядом.

— Как, весь?

— А вы что думали! Капитану отдаю… половину…

— Когда устроите?

— Не знаю… Придется подождать…

— Нам бы поскорее!

Петр и Бородин в конторе профсоюза.

За широким окном — железнодорожные подъезды к порту, дымы, нескончаемое движение.

— Но при чем наш профсоюз? — респектабельный, спокойный, рассудительный босс полон недоумения.

— Он же болел, мы сошли на берег, а вы — матросский профсоюз…

— Каких матросов?.. Датских. — Гладкими руками респектабельный берется за книгу записей. — Какого числа пришли?

— Второго.

— Корабль?

— «Сан-Франциско».

Сверяется по книге:

— Верно… В какой больнице?

Петр и Бородин переглядываются.

— Да тут, недалеко…

— Недалеко… — Босс переводит взгляд с одного на другого. Раздумчиво цокает языком. — Це-це-це… Цу-цу-цу-цу… бесполезное дело, ребята…

Грязная, жирная, крутящаяся воронками вода. Тяжело вытягивается из нее толстый канат.

Скрежещут лебедки, гнусаво гудят пароходы, свистит маневровый паровоз. Крики, команды, шум порта.

Опускается трап. На палубе уже сгрудились люди. Они расталкивают друг друга, кричат, размахивают руками.

Толпа белоэмигрантов напирает. Здесь же пожитки, тюки, баулы, ящики. Пестрые, растрепанные люди скатываются с палубы такого же грязного, дымного грузо-пассажирского парохода.

Падает с борта корзина, кружится в воде между бортом и причалом. Истошный визг стоит над местом разгрузки.

Зажатая между двумя рядами солдат с винтовками, толпа медленно сползает с трапа.

— В карантин… В карантин… В карантин… — раздается голос, усиленный рупором.

Другой, скандируя, повторяет:

— В таможню… В таможню… В таможню…

Ползет в узком проходе между солдатами пестрая толпа.

Дама в сбившейся шляпке:

— Свободная Европа!..

Интеллигент в пенсне:

— А вы думали, мадам, едете в свое имение…

Офицер:

— В карантин — прелестно! Лишь бы не к большевикам в лапы!..

За товарным вагоном — Бородин и Петр. Им все хорошо видно.

Бородин прищурился, жестко оценивает:

— Соотечественнички…

— В голове не умещается!..

— Слушайте, Петр… — Бородин замечает, что его товарищ, силясь что-то разглядеть, не слушает его.

Пытаясь прорваться через цепь солдат, высокий человек старается привлечь к себе внимание людей, стоящих группой в стороне. Наконец его замечают. Солдаты расступаются, пропуская высокого и даму.

— Это Шапорина. Я рассказывал. Может быть, нам улыбнется фортуна, — торопливо говорит Петр и, быстро нагнувшись, пробирается под вагоном.

Оказавшись по ту сторону линии, Петр ловко поднимает чемоданы. Перешагивая через рельсы, шпалы, обходя угольные кучи, группа выбирается к автомобилю.

Укладывают вещи. Петр старается оказаться близ Шапориной. Наконец это ему удается. Она поднимает глаза и на мгновение застывает. Узнает не сразу: лицо знакомое, но бороды нет…

— Вы?.. Здесь?.. Что случилось?!

— Удивлены?

— Еще бы!..

— Я — не меньше!..

Высокий человек наклоняется к шоферу:

— Гостиница «Савой».

— Прощайте, — Шапорина улыбнулась. Одними глазами.

Петр глядит вслед. Сосредоточенно. И весело.

В центре Копенгагена выставка цветов. Осенний базар. Из оркестровой раковины льется вальс.

Навстречу Петру по дорожке между шпалерами цветов идет Шапорина, стройная, в широкополой шляпе с вуалью. Лицо — «мурильевское»: выразительные глаза, добрая улыбка.

— Как это мило, — улыбается Шапорина. — Лучшего места не придумаешь… Тогда получилось неловко. Извините! Но вы!.. Право, я могла бы вас и не узнать…

— Обстоятельства… Да и я не сразу решился подойти…

— Понимаю, — улыбнулась, — это был случайный спутник…

Музыка внезапно прерывается. На сцене перед оркестром — молодой человек.

— Победительницей нашей выставки цветов признана юная фру Амстед.

Появляется героиня праздника с огромным букетом.

За столиками аплодируют.

— Прошу!..

Оркестр грянул польку. Девушка спускается с эстрады. За ней — директор выставки. У него — большая хрустальная ладья в серебре. Девушка проходит между столиками. Посетители получают гвоздики невиданных размеров. Взамен каждый бросает в ладью какой-нибудь сувенир: булавку из галстука, кольцо, деньги, цепочку и даже часы. Ваза почти полна.

— Господа! — сопровождает эту сцену тенорок молодого человека на эстраде. — Датчане любят цветы и юность. Поможем нашей очаровательной малютке развивать свое дарование и цветоводство…

Посетители за столиком:

— Маленькое уточнение: ее папа — банкир и владелец цветочных магазинов.

— Сдобненький вырастил цветок.

— За этот бутончик я отдал бы все эти гвоздики…

— Похоронила отца… Решила уехать… — Шапорина посмотрела в глаза Петру.

— Но куда?

— Сейчас в Америку…

Чуть не вскрикнув, сдержал себя Петр.

— Там тетка. Все-таки пристанище…

Вновь на полутакте обрывается музыка. Почти восторженно тенорок объявляет:

— Господа! А теперь выполним нашу гуманную миссию. Пожертвуем несчастным голодающим детям России.

Снова по дорожкам скользит директор выставки с подносом.

— Решиться на такое… — Петр взглянул на Марию Алексеевну.

— Звучит иронически… Просто нет дома, нет ничего. А после смерти отца я не могу остаться…

— Значит, надолго?..

— Пережду это страшное время. Там хоть нет голода…

На подносе — жалкая кучка монет. Директор приближается к эстраде.

Из-за столика, расположенного близ раковины, вырастает импозантная фигура банкира Амстеда. Он останавливает директора выставки и, взяв с небрежным видом несколько монет, просеивает их между пальцами.

— Я не понимаю вас, господа…

Все затихает.

Лишь двое комментируют, обмениваются впечатлениями.

— Явление второе: те же и папаша…

— …Помочь детям — значит помочь России, — продолжает банкир. — Помочь России — значит избавить ее от большевиков. Покончить с большевиками — значит спасти цивилизацию. Вот мое слово… — бросает на поднос бумажник. Аплодисменты. Амстед поднимает руку. — Иди сюда, детка…

Из-за стола выходит юная фру Амстед. В руках у нее — ладья. Передает ее отцу. Он высыпает содержимое на поднос. Один за другим подходят гости. На подносе вырастает гора вещей и денег.

— Пойдемте отсюда, — говорит Петр.

Они идут по парку. Стемнело. Фонарщики проворно зажигают лампы вдоль аллей. Доносятся звуки бравурного марша. По дорожкам снуют разносчики сбитых сливок, мороженого. Перегоняя Шапорину и Петра, растягиваются цепочки смеющихся людей. Кто-то наигрывает на концертино смешную мелодию. Компания веселится, догоняя ловкого музыканта.

— Ну, а вы? — спрашивает Мария Алексеевна.

— Вот, все еду…

— А в Бергене не помогли?

— Консульства уже не было.

— Так… — посмотрела на него внимательно. — Что же дальше?

— Посоветуйте!..

— Поезжайте, как я… Парадокс, но через Америку путь может оказаться короче! Переждете тоже…

Петр как бы размышляет над ее предложением:,

— В Америку?.. Об этом, признаться, я не думал…

— Вы же там жили!..

— …Стопроцентный американец!.. Прошу — матросское удостоверение, пропуск в Нью-йоркский порт…

— Хотите, я помогу вам…

Движется шествие. По традиции оно завершает праздник. На колеснице, в которую запряжен пони, стоит юная победительница. За ней шагают участники праздника. У многих в руках бокалы с шампанским.

Начинается фейерверк. В толпе мелькает высокий человек, сопровождавший Шапорину в порту. Он замечает свою спутницу.

— Госпожа Шапорина, идите сюда… — Берет Шапорину под руку. — Видели спектакль? Удался на славу! — Затем увлекает ее в шествие.

Снова вспыхивает фейерверк.

Шапорина уже вдали.

— Соглашайтесь… — Петр почти угадывает это слово.

— Согласен!.. — кричит он вслед.

— А не поспешили вы? — говорит Бородин Петру.

— Реальная возможность… такой не было.

— Это верно… но тогда вы едете один… очень рискованно.

— Отказаться?

— Это проще всего… утром выеду в Стокгольм, к Воровскому. Тогда решим. Через два-три дня ждите.

Шапорина в кабинете консула США в Копенгагене.

— Господин консул, неужели вы откажете мне?

— Мадам! — Консул вертит в руках документы Мравина, внимательно их рассматривает. — Царские драгоценности, документы концессий, акции… сколько угодно! Но везут наркотики, литературу большевистскую… Более того, письмо самого Ленина. Об этом сообщил из Москвы посол Штатов мистер Фрэнсис. Вот почему мы обследуем каждый корабль, как проститутку в Вашингтоне… Вы это учитываете?

— Бесспорно.

— Отлично… — Консул открывает стенной сейф, достает досье. Удобно усаживается, раскрывает папку, берет удостоверение. Одна под другой ложатся две фотографии. Фото в газете (Петр — унтер-офицер, с бородкой, в фуражке) закрывается наполовину удостоверением. Фото на удостоверении (бритое лицо Петра) перекрывается ладонью консула. Мария Алексеевна наклоняется и видит две пары одинаковых глаз.

— Что скажете?.. — На лице консула появилась усмешка.

— Я знаю про историю в Бергене. Это не он… — Шапорина поднимает ладонь консула, сдвигает газету. Видны оба фото. Полностью.

Консул глядит внимательно, пытаясь проникнуть в ее мысли.

— Мадам… как вы можете утверждать?!

Шапорина, перебивая его, твердо повторяет:

— Это не он.

— Значит, вы настаиваете!..

— Речь идет о любезности.

Консул подходит к книжному шкафу, открывает кабинетный бар. Достает вино, бокалы. Наливает.

— Вы не устаете меня удивлять, мадам…

Шапорина пригубила.

— Поедет вашим пароходом?

— Да.

— Кстати, вы знаете, «Авраам Линкольн» уходит на два дня раньше…

— Я знаю.

Консул прячет в сейф документы и достает пакет.

— И у меня небольшая просьба. Захватите это. Будьте осторожны…

— Кокаин?

— Мадам, речь идет о любезности…

Рукопожатие.

— Значит, так… — Боровский встал, подошел к Бородину. Сказал отчетливо: — Адрес, данный Петру Ивановичу этой женщиной, — явочная квартира белогвардейцев.

— Не может быть?!

— Проверено. ЧК ручается головой.

— Шапорина, следовательно…

— Совершенно верно. Работает на белогвардейцев… Связана с американской разведкой. Очень опытная.

Бородин вскакивает.

— Черт побери! Чувствовал же я!

— Промедление… Сами понимаете. Петр Иванович — человек горячий. Может допустить просчет… — Боровский положил свою руку на руку Бородина, взглянул поверх пенсне. — Поспешите, надо предупредить.

Петр еще и еще раз проверяет вещи в саквояже и на себе. Особенно жестяную коробку. В ней письмо — оба экземпляра. Спрятано надежно. Покидает гостиницу.

Бородин в поезде. Глядит в окно. Курит. Жарко. Расстегивает ворот; развязанный галстук не соответствует его франтоватому облику.

Петр неторопливо входит в ворота порта. Показывает охране документы. Направляется к кораблю. Посадка уже началась.

По причалу бежит Бородин. Еще несколько шагов, и он видит, что «Авраам Линкольн» уже отошел.

Растерянный, стоит Бородин на берегу.

Губы сжаты. Брови сомкнуты.

Прокатилась вдоль причала волна.

В размеренный шум моря вплетается звук: сухой стрекот пишущей машинки…

И голос Ильича:

— Что же вы предлагаете?.. А как доставить?.. Все пути перерезаны…

Сжав губы, смотрит Бородин вдаль.

Кто-то трогает его за плечо.

Поворачивается. За ним — несколько выразительных фигур: крепкие мужчины в тесных, не по фигурам, костюмах.

— Следуйте за нами…

«Авраам Линкольн» в океане.

В ящик для плотницких инструментов руки кладут маленькую жестяную коробку. Сверху — инструменты. Молотки, клещи, отвертки тщательно прикрыли ценный груз.

Из каюты выходит Петр. В руке — плотницкий ящик.

Петр идет по узкому коридору.

В капитанской рубке несколько человек склонились над картой.

Среди них капитан Джекобе — высокий, гладко выбритый, стройный человек. Он не молод.

Поспешно входит телеграфист. В руках лента и лист с расшифрованным текстом.

— Господин капитан… Адресовано вам и господину Краузе.

Капитан берет лист, читает.

— Начинается!.. — вырвалось у него.

Шапорина и ее «случайный спутник» в каюте у старпома Краузе. Теперь «случайный» в форме подполковника русской армии.

Собеседники взволнованы.

— Сколько н-н-новеньких доб-б-рали в Копенгагене? — Краузе заикается.

Перед ним — коренастый человек с тяжелым лбом.

— Шестерых, господин старпом.

— Наблюдение за каждым. Обо всем докладывать.

— Понял, шеф.

— Иди.

— Г-г-господа, — обращается Краузе к собравшимся, — На нашем корабле опасные преступники. Они везут секретное письмо Ульянова. Вот сообщение, — вертит в руках телеграмму.

— Так и следовало ожидать, — заметила Шапорина.

— Вот как! — поднял глаза Краузе.

— Надо брать всех! — твердо сказал подполковник.

— Кого?

— Шестерых!..

— Ко-о-омандой уже з-занялись, — отрезал Краузе. — 3-за вами пассажиры. Вот та-абель.

— Думаю, — уверенно протянула Шапорина, — я на верном пути.

— В-в-вашего подоп-печного я в-возьму на-а себя.

— Напрасно. Можно спугнуть…

Петр идет мимо кают. Пробегает матрос.

— Второй плотник?.. Мастер ищет…

Петр ускорил шаг.

— Вот список кают, — первый плотник протянул Петру бумагу. — Вызывают. Действуй.

Петр сделал шаг к двери.

— Постой. — Плотник показывает в списке. — Эту немедленно. Каюта старпома Краузе…

Краузе стоит у двери каюты. Руки в карманах кителя. Не отрываясь, глядит на работающего Петра.

Сноровисто, по-плотницки, вывинтив подпорки откидного столика, Петр прилаживает его на место. Дело спорится. Ни одного лишнего движения. Изучающий взгляд старпома несколько беспокоит Петра.

— Исправно, — говорит он, закладывая инструмент в ящик.

Петра не узнать. Он преобразился. Перед Краузе — рубаха-парень, с чуть озорным взглядом. Двигается, делает все как бы неторопливо, вразвалку.

— П-п-плотник настоящий!.. — Старпом акцентирует на слове «плотник»; мол, все остальное в биографии этого человека очень темно.

— Какой год!.. Я и слесарь, и кузнец, и лесоруб…

— И русский, — как бы между прочим вставляет Краузе.

— А? — Вопрос вырвался неожиданно, хотя Петр все время начеку. Но он тут же поправился. — А как же!.. Живу в Америке.

— С неко-оторых по-ор в Европе…

— Судьба-индейка!.. — по-простецки кинул Петр.

— Находчивый! Ха-ха… — сухо смеется Краузе, провожая Петра. Смотрит вслед жестким взглядом.

Петр выходит из каюты.

— Петр Иваныч!.. — слышит Петр приветливое восклицание. Он медленно оборачивается, оценивая, не слышал ли кто-нибудь слова Шапориной. С укоризной глядит на нее.

— Я поступила опрометчиво, простите, мистер Леднев.

— Надеюсь, обойдется, — Петра не оставляет ощущение тревоги от разговора с Краузе.

— Вы о чем? — замечает она его состояние.

— Пойдемте… — Они двинулись по коридору. — Старпом устроил маленький допрос.

— Будьте осторожны.

— К слову… не можете ли вы взять кое-что из моих вещей?.. Сохраннее будет.

Шапорина приостановилась.

— Сохранить?.. Пожалуйста… Каюта семьдесят вторая…

Шапорина сворачивает в салон.

Петр идет дальше. Вынимает список. Сверяет номера. Остановился против каюты № 13. Смотрит список: прочеркнуто, свободна. Хочет войти. Заперто. Открывает служебным ключом. Оглядывает каюту. Она пуста.

В капитанской рубке штурман отрывается от карты.

— Господин капитан, зона мин.

— Два румба левее. Сбавьте ход. Команда передается в машинное отделение.

— Вы поспешили, господин Краузе, — бросает Шапорина. Она с единомышленниками снова у старпома.

— Я б-б-бы его в-в-взял немедленно! Но ведь он н-не один! Хитрая лиса…

— Раскололи бы этот орешек на берегу — везли бы чистенькое зернышко, — рубит подполковник.

— В чужой стране?! — Шапорина усмехнулась. — Здесь… как на ладони… каждый…

— Мадам, это судно — мой дом. Я хожу на нем лет десять. Тогда оно еще было «Кайзер», а не «Линкольн». — Подходит к Шапориной вплотную. — Ск-крыться здесь — су-у-ущий пу-у-устяк.

— Он придет.

Их прерывают короткие тревожные гудки парохода. Всюду: вокруг, сверху, на палубе, по коридорам раздается топот, крики. Рывком распахивается дверь. Матрос:

— Господин старпом, мины!..

По лестницам, переходам бегут люди. Хлопают двери. Мелькают искаженные страхом лица. Люди пытаются надеть спасательные пояса.

Из каюты Петра видно: паника, бегут люди… Он быстро захлопывает дверь, запирает. Достает жестяную коробку. Завернув ее в тряпку, прилаживает на груди шарфом. Хочет выйти… Дверь еле поддается… Нажимает… Врезается в плотную толпу.

В рубке — капитан.

— Стоп. Назад. Тихий.

Все внимание на нем. Все ждут распоряжений, готовые немедленно их выполнить.

Вооруженные матросы отражают атаки пассажиров у выходов на палубу.

Тесные проходы забиты до предела.

— Пустите!

— Спасите!

— Прощай!

— Где капитан?

— Все потонем!

— Я заплачу!

У борта матросы.

Затаив дыхание смотрят вниз, где по курсу «Линкольна» перекатываются в воде три смертоносных рогатых шара.

Склонилась над поручнями Шапорина.

Рядом — Петр.

Волны то подталкивают мины, то отгоняют их от корпуса. Слышно, как в мертвой тишине постукивают машины, плещут в обшивку волны.

Корабль начинает отходить. Медленно, вначале почти неощутимо, увеличивается просвет между минами и судном.

— Морское путешествие, — иронизирует Шапорина, — это восхитительный отдых…

— Кормежка рыб отменяется…

— Как, в сущности, все мизерно… Наши хлопоты, беспокойства… жизнь…

— Вы хотели что-то спрятать… Что же не приносите? Вы не забыли: каюта семьдесят два.

— Спасибо, но, возможно, не придется.

— Вам видней… — Видимое безразличие сменяется решительностью. Шапорина делает козырный ход: — Слушайте, Леднев… Сегодня — обыск.

— А у вас?

— Господи! — кокетливо улыбается. — Вот недогадливый! — и добавляет: — Мужчины есть мужчины!..

— …Типичная женщина! — Краузе бросил уничтожающий взгляд на Шапорину. — Обыск! Ха-ха! — Смеется холодно, презрительно. — Я п-п-предупреждал. Мог спрятать. Мог передать т-т-тысячу раз.

— Только начните обыск…

— Все перет-т-тряхнем. — Прошел по каюте. Крепко стукнул по столу, приняв решение. — До по-следней з-з-за-клепки.

Коридор. Лестница. Палуба. Еще коридор. Стараясь ни с кем не встречаться, идет Петр…

Видит сверху: мелькают группы из команды. Расходятся в разные стороны. Стучат в каюты:

— Разрешите!

— Откройте!..

— Придется вас потревожить…

Еще несколько шагов. Группа навстречу… Петр прячется.

Миновали… Снова идет.

Номера кают: 20, 25, 50, 65, 72…

Останавливается. Оглядывается. Берется за ручку.

Отпускает. Делает шаг в сторону.

Испарина. Вытирает лицо…

Возвращается. Каюта № 72. Снова протягивает руку… Мгновенье.

Рванулся от двери. Бегом.

Мелькают цифры: 65, 50, 25…

Поворачивает за угол. Каюта № 13. Оглядывается.

Открывает дверь. Знакомая пустая комната… Входит.

Другая каюта. В глубине ее стоят пассажиры. Все перевернуто. Двое из команды вытряхивают вещи из чемоданов.

Петр, стоя на лесенке, засовывает в вентиляционный воздуховод железную коробку. Быстро завинчивает крышку…

В коридоре вооруженные матросы. Распахивается дверь. Кто-то пытается выйти из каюты.

— Вернитесь…

За большим столом салона случайное сборище. Играют в карты, пьют, молчат, курят. Холодно, неуютно. Люди выглядят случайными среди элегантных панелей, удобной мебели. Они старательно сохраняют никчемные обычаи и манеры. Офицеры щелкают каблуками, дамы величественно склоняют головы. Все изображают «свет».

Шапорина наигрывает на рояле.

Пересекая салон в разных направлениях, мечется подполковник.

— Господа, что творится!.. — прикрыв за собой дверь, входит тучный человек. — Трудно описать.

— Благодарите бога, — отрывается на миг от пульки батюшка, — что вы здесь…

Шапорина перестает играть. Но только для того, чтобы лучше продемонстрировать роль, избранную ею в этот вечер.

— Надоело все, — тоскливо тянет она. — Уснуть бы… А проснуться: ни большевиков, ни меньшевиков… древние ящеры, право, лучше!

— Играйте, мадам… — рядом с ней устроился человек в накинутой на плечи богатой шубе, бывший член думы.

— Повеселее что-нибудь… — просит красивый офицер.

— Трефы.

— Козырная масть пошла…

— Зима выручит… Зима всегда спасала Россию… — говорит тучный.

— Спасет ли? — Преферансист выкладывает карту.

— Прозевали родину, — констатирует богач.

— Вернем… Россию… — Подполковник похож на мечущегося хищника.

— Сидя здесь?! — спокойно язвит член думы.

— Замолчите… — Красивый офицер пытается расстегнуть воротник. — Вы, он, она, я — вот Россия! Другой нет…

— Взятки мои.

— А вернемся, — тучный не блещет новизной мысли, — вздернем интеллигентиков…

— В первую очередь, — подхватывает батюшка — сдавая карты, — Блока, Шаляпина, Горького и… как его?.. Станиславского… Продались большевикам за паек да похлебку… «Гордость культуры»!

В каюте № 13 Петр энергично нарушает привычный облик: ставит стол поверх кровати, вывинчивает плафон. Комнату не узнать: от недавнего уюта не осталось ничего.

Группа пассажиров останавливает капитана.

— Господин капитан, что делается?! Прекратите!

— Господа, разойдитесь по каютам, я обещаю навести порядок.

Петр выходит из каюты. Пишет на двери мелом: «Ремонт». Достает ключ, хочет запереть. Решает не делать этого. Оставляет каюту открытой.

В салон твердым шагом входит старпом. Офицерские движения, выправка. С ним несколько человек из команды. Останавливаются. Краузе быстрым взглядом ощупывает собравшихся.

— Го-о-спода… П-п-прошу п-пройти в каюты. П-п-проверка вещей…

— Что?

— С кем вы разговариваете!

Кричат почти все сразу.

— Н-не за-аставляйте м-м-меня по-овторять. — Выдержав паузу, старпом продолжает: — В Нью-Йорке н-не в-вы-пустят н-никого, ес-сли что-нибудь об-бнаружится…

Шапорина резко провела по клавишам.

— Но мы не отвечаем за остальных! — натопорщился член думы.

— Т-тогда п-придется, го-оспода, о-осмотреть вас здесь, а каюты без вас…

Салон взрывается негодованием.

— Это издевательство!

Неслышно входит капитан Джекобе.

Он молча наблюдает.

Скандал продолжается.

— Молчать! — перекричав всех, почти скандирует Краузе. — Вы с-свое ска-азали. Нация тряпок…

В возникшей тишине слышны сдержанные слова капитана:

— Господин Краузе, немедленно прекратите.

Краузе бледнеет, поворачивается, отвечает подчеркнуто почтительно:

— Уважаемый шеф, есть дела, в которых вы н-не компетентны.

— Ах, вот что!.. — Джекобе резко выходит из салона.

— Так что? — Краузе смотрит на пассажиров. — Господа!..

— Мы слышали капитана…

— Эти англичане — т-тугодумы… — небрежно бросает Краузе. — Приступайте!.. — кивает матросам.

Капитан выходит на палубу.

— Вахтенный… десять матросов ко мне!..

— Господа! — Шапорина стоит у рояля. Наступает тишина. — В чем дело?.. Господин Краузе, я иду в каюту.

— Мадам, вы не пройдете! — Вышколенный офицер в дверях.

— Пропустите!

Взрыв негодования.

— Дрянь!

— Предательница!

— Может быть, вы заодно с ним?

Рядом с Шапориной со звоном разлетается пущенный кем-то бокал. Шапорина пятится. На выручку кидается подполковник. Вместе с матросами он старается оттеснить толпу. Краузе берет Шапорину за руку, ведет к двери.

— Она — с немцами!

— Шпионка!

— Продалась, как большевики…

Офицер, забыв про выправку и лоск, бросается на Шапорину с кулаками.

Сильные руки хватают его и резко отбрасывают прямо па стол.

Это Петр.

В распахнутых дверях вместе с капитаном стоят матросы.

Старпом видит второго плотника. Скрестились взгляды.

Из глубины салона на Петра глядит и другой человек — рослый матрос.

Офицер бросается на Петра. Но дорогу ему преграждает рослый матрос.

Офицер падает. Ретируются бандиты старпома. Леднев направляется к Шапориной.

— Петр… — останавливает его незнакомый матрос. Петр оцепенел. «Здесь, на «Аврааме Линкольне», произнесено его имя!..» Мысли скачут чехардой.

— Петр!.. — в ночной тьме парень прижал его к переборке.

— Что надо?

— Молчи! Из-за кого ввязался?! Она с ними. Третий рейс. Красную пропаганду ищут. Все переворачивают.

— Что-о!.. — вскрикнул Петр.

Парень прикрывает Петру рот.

Простучали дробно ноги, кто-то спускался по лестнице.

Оба исчезают в темноте.

Разговор продолжается на баке.

Неизвестный зажигает фонарь, загораживая свет кепкой.

— Да ты-то кто? — спрашивает Петр, всматриваясь в едва различимое лицо.

— А не шпик ли я?.. Так подумал? — посмотрел на него парень.

— Ну-у…

— Я — Бриедис… — парень подносит к лицу фонарь. Светлые глаза, чуть прищурясь, глядят на Петра. — Помнишь… Мравин!.. Рига, пятый год, наш отряд… металлисты, схватка у тюрьмы…

— Арвид, ты?..

На палубе вдали показались фигуры. Тревожно замелькали огоньки.

Бриедис загасил фонарь. Снова — тьма. И удаляющиеся шаги.

— …Сидел. Кунгурская этапная. Бежал… Снова бежал… Теперь здесь, — продолжает рассказывать Бриедис.

— Эх, я! Какой идиот! Дружище! Как ты кстати…

— Еще бы…

— Я не о том… — Петр поднялся, оглядывается. — Ищут, говоришь…

Отворачивается крышка воздуховода. Петр и Арвид в каюте № 13.

Петр глубоко просовывает руку… «Неужели? Что-нибудь случилось?!» Перехватило дыхание. Арвид смотрит снизу… Петр тянется еще дальше… В порядке… Вытаскивает жестяную коробку.

— Вот она! — Петр спрыгивает.

— Дай посмотреть.

— Там, где не так опасно.

Топот по коридору.

Замирают…

Стихло…

Петр приоткрывает дверь.

Свободно.

Первым выбирается Бриедис.

Спустя немного времени, спрятав на груди коробку, из каюты выскальзывает Петр.

— Спасенная мадонна, вам не надоел этот спектакль? — Краузе дает волю открытой издевке.

— Что дальше? — Шапорина вынуждена снести и это.

— По-олюбуйтесь!.. — На столе у Краузе — груда вещей, реквизированных во время ночного обыска: русские книги, брошюры. Старпом поднимает журнал, держа пальцами за страницу. — Д-до-вольны? Ни-ничего… — резюмирует он.

— Тонко подмечено.

— Мне н-н-нужно пи-исьмо Ле-енина! — кричит старпом.

— Как вы тупы, Краузе.

— Готовьтесь к худшему, мадам.

— Краузе, мы в одной упряжке.

Узкий лаз.

Куда-то, будто в преисподнюю, спускается Арвид. За ним Петр.

Ползут мимо труб, вдоль переборки.

Петр передает Арвиду коробку.

Она скрыта в тесной щели, спрятана от самого тщательного розыска.

— …Я должна извиниться за наших сограждан… — мягко говорит Шапорина.

— Вам-то чего прощения просить!

— Осуждаете, — уловив интонацию, Шапорина подмечает резкость Петра.

— Да нет… Противно с этой сворой… — подчеркивает Петр. — На одном корабле… — Он резко пошел вдоль борта.

Шапорина — за ним. Догоняет, идет рядом.

Перегнувшись через перила, сверху за ними наблюдает старпом.

— Уж не большевик ли вы, Петр Иванович? — кокетливо спрашивает Шапорина.

Вопрос, впрочем, серьезен. Разговор приобретает обнаженный характер.

Петр посмотрел на Шапорину так, что у нее мелькнуло: «Уж не ошибка ли все это?..» Вид ее собеседника говорил: «Ну и нелепости приходят в голову женщине!»

Петр ответил:

— Просто люблю драться.

Смеются.

Петр продолжает игру.

— Значит, моя просьба…

Шапорина взглянула остро. Спросила:

— Какая?

— Насчет вещичек, сверток…

— Так ведь обыск был!

— Чем черт не шутит!..

— Я же говорила! Пожалуйста!..

Останавливаются. Петр говорит доверительно, стараясь довести до ее сознания смысл своих слов во всей их полноте:

— Мария Алексеевна, это очень важно и… очень секретно.

— Я буду ждать.

Петр прошел несколько шагов. Вернулся.

— А у вас не опасно?

— Они мне доверяют.

— Почему?

— Привыкли… Мой друг, на этом корабле я уже третий рейс…

— Превосходно!.. — опешил, но виду не подал.

— …Так и сказала: третий рейс?! — вскрикнул Арвид.

— Да.

— Вот дрянь!

— Ну, ничего!.. Сверток она получит…

— Что?

— Слушай внимательно…

— …Сработаем! — Американец, маленький сморщенный человечек, похожий на поганку, ясен с первого взгляда: негодяй.

— Когда принесешь? — спрашивает Петр.

— А когда нужно?

— Давай так: ноль тридцать. Сюда.

— Пятьдесят долларов.

— Вот… Задаток. Остальные, как принесешь.

— О'кэй.

— …Шеф доволен, — Коренастый человек с тяжелым лбом на миг оторвался от переговорной трубки и ласково ткнул «поганку» кулаком в бок. — Слушаю. Так. Ясно… Жду… — закрывает трубку. — Пойдешь с напарником… Эй!.. Евлампий! — кричит он, перекрывая грохот машинного отделения.

Появляется верзила.

По-хозяйски решительно в машинное отделение входит старпом.

— Ах, это ты! — говорит он американцу. — Учти, явишься к-к-к нему т-т-точно, к-как до-оговорились. В ноль т-тридцать. Кокаину добыть хоть со дна.

— А как насчет…

— С-с-сколько о-обещано?

— Сотня, — не моргнув, отвечает «поганка».

— П-получишь сто пятьдесят.

— Нас двое… — недовольно мямлит верзила.

— К-к-каждый. И без шума!.. Ясно? — Уходит.

— Брать надо в шестьдесят первой… — подсказывает коренастый. — Только тихо…

— Вы не ошибаетесь? — Шапорина искренне изумлена.

— Нет, мадам, — Краузе прошелся по каюте, обдумывая неожиданно возникшую ситуацию. — Ха-ха. Обвел, так сказать, вокруг пальца! Вместо п-п-письма он принесет н-наркотики.

— Вы помешаете ему.

— На этот раз помогу. — Краузе торжествует. — Он достанет наркотики!

— И принесет ко мне…

— Увы, нет… наркотики — это улика. Большевистский курьер будет арестован.

Крадутся по коридору люди, посланные старпомом.

— Сюда, — прошипел «поганка», — каюта шестьдесят первая… — вытаскивает ключ.

Каюта раскрылась бесшумно.

Еле приметный луч фонаря обшаривает ее. Беспокойно спит подполковник. Вдруг раскрывает глаза. Вскакивает.

Исчезает луч. В кромешной тьме слышны возня и удары, сдавленный крик. Распахивается дверь. Стремглав выбегают двое грабителей.

За ними в разорванной рубахе — подполковник. У него в руке кобура. Бегут по палубе. Верзила прячется. Преследователь теряет его из виду. Бросается за «поганкой». Догоняет. Не успевает вытащить револьвер. Тогда верзила выходит из укрытия и бьет подполковника кастетом по голове. Тот падает. «Поганка» пинает упавшего ногами, топчет его. Раненого переваливают за борт. Бандиты подбирают оброненный сверток.

— Человек за бортом!! — поднимает тревогу вахтенный. Вспыхивают прожекторы. Шарят лучами. Подполковник висит над водой, чудом уцепившись за какой-то выступ.

На палубу сбежались матросы. Среди них суетится пара жуликов.

Испуганный вопль:

— Убили…

Петр и Арвид видят все сверху.

Матросы оттесняют от борта сбежавшихся пассажиров. Спускаются по канатам к пострадавшему.

Старпом глядит на часы. Стрелка приближается к 0.30.

— Идиоты! — едва сдерживая себя, бросает он коренастому. Крепкий кулак привычно ткнулся в физиономию. — На-азывается «без шума»! Самому надо было идти. Заканчивайте дело!

Петр хватает Арвида за плечо:

— Гляди!.. Это они!

Стараясь быть неприметными, от толпы, образовавшейся на палубе, отделяются «поганка» и верзила.

Петр стремглав скатывается вниз.

Торопятся бандиты.

Еще одна лестница позади.

Выходит из толпы старпом, с ним два вооруженных матроса.

Издали наблюдает Арвид.

Петр вбегает в свою каюту.

Стук в дверь. В каюту юркает «поганка».

— Вот, держи, — протягивает сверток.

— Кокаин! Отлично… Петр взвешивает пачку на ладони. Подходит к иллюминатору. Открывает его и… сверток летит в темноту.

В тот же миг в каюте появляются — старпом и вооруженные матросы.

— Ну что, господин русский? Так вы и слесарь и плотник…

— И лесоруб…

— И преступник. За н-незаконный про-овоз н-наркотиков вы арестованы.

— Это ошибка.

— Судьба-индейка… Так, кажется… — Краузе спокойно-язвителен. — О-обыскать!

Матросы не успевают приступить к выполнению приказа. Их останавливают.

— Господин Краузе, — шелестит «поганка». — Он выбросил… Только что…

— Болваны!

Шапорина поддерживает забинтованную голову подполковника. Раненый лежит на полу посреди салона.

— Ну?! — почти кричит Шапорина, увидев старпома.

— Без изменений, — сквозь зубы отвечает Краузе.

— Состояние весьма тяжелое! — поднимается судовой врач.

— П-п-п-постарайтесь до-отянуть хотя бы до Нью-Йорка, — настойчиво говорит старпом.

— Я знаю… помню убийцу… его лицо… — Глаза подполковника закрыты, он бредит, слова его неразборчивы. — Жить… хочу…

— Успокойтесь… вы еще п-поможете нам, подполковник.

«Авраам Линкольн» входит в Нью-Йоркский порт.

Туман. Сквозь него еле пробиваются фонари маяков. Будто через толстый слой войлока, доносятся сиплые гудки пароходов.

На палубе «Линкольна» напряженное ожидание.

Все пассажиры выбрались сюда. Впереди чужой берег… неизвестное завтра.

Толпа эмигрантов выглядит жалкой.

Три метра до Америки…

Все сосредоточенно вглядываются.

Пришвартовались…

На борт поднимаются таможенники, офицеры в военно-морской форме, сотрудники разведки.

Капитан Джекобе встречает их на палубе, у трапа.

— Господин капитан, приготовьте команду и пассажиров к досмотру.

— Все готово.

— Превосходно.

— Вас проводят…

Перед столом на палубе выстраиваются две очереди: команда и пассажиры.

Начинается досмотр: вытряхивают вещи; подпарывают подкладку; обыскивают карманы; проверяют головные уборы; заставляют снять обувь; выворачивают бумажники. На стол вываливают книги, журналы, брошюры, записные книжки.

Заполняются приготовленные карточки: каждый оставляет отпечатки пальцев.

С одной стороны — команда.

В длинной шеренге — матросы, кочегары, здесь же Петр и Арвид.

С другой — медленно подвигаются пассажиры. Подавленная масса людей.

Капитан останавливает старпома, энергично направляющегося к представителям разведки.

— Господин Краузе, занимайтесь пассажирами.

— Есть дела поважнее.

— Я вызвал врачей, полицию.

— Это по-о-олитическая о-перация.

— Дешевая и опасная игра.

— Игра!.. Борьба… С-сильных людей. С-сильных н-наций. Мир-р содрог-гнется, и н-не ме-ешайте, господин ка-апитан.

— Разве может леопард избавиться от пятен? — говорит Джекобе.

Краузе отстраняет капитана, идет к группе представителей морской разведки.

— Господа, — говорит он громко. — Произошло покушение на жизнь п-пасса-ажира.

— Он жив?

— К счастью, да.

Заострилось лицо Петра.

— Н-и-несите…

Как в хорошо отрепетированном спектакле, на палубу выходят четверо матросов с носилками. Подполковника сопровождает судовой врач.

Носилки проносят сначала вдоль очереди пассажиров, затем медленно двигаются мимо строя команды.

— Не похож?.. Здесь нет? Дальше… Не похож?..

Остановились перед Петром.

— Этот… — почти утвердительно говорит старпом. — Убийца.

— Да.

Офицер разведки:

— Свидетели?..

Раздвигая матросский строй, вперед выходят «поганка» и верзила.

Офицер морщится.

— Все?

Тишина.

— …Отправить в полицию. Свидетелей тоже. Продолжайте досмотр… Господин старпом, благодарю.

— Этот человек не убийца… — Шапорина подошла вплотную к офицеру, говорит тихо, только ему: — Он русский, большевик… Фальшивые документы… Письмо Ленина… Оно на борту…

— Господа! — Словно ток пронзил разведчика. — Этот человек — большевик. Высадка отменяется. Все остаются на борту. Корабль — в карантин.

Стало тихо до боли в ушах.

В следующий миг на Петра навалились, сдавили со всех сторон.

Петр еще пытается отбросить кого-то, вырваться, но руки уже в наручниках.

Петр оглянулся, пытаясь увидеть Арвида. Арвид быстро теряется в матросской толпе.

— Красный!.. — пронесся по палубе визгливый вопль.

Цепь матросов смята. Толпа бросилась на Петра… Так вот виновник их несчастья!..

— Назад! — разрубил воздух старпом. — Ни с места!

Таможенники и полиция кидаются к толпе пассажиров, отталкивают их.

Петра волокут вниз.

Слякотная мгла окутывает корабль, моросит пронизывающий дождь.

На причале, у трапа тормозят грузовики. Солдаты быстро поднимаются на палубу, занимают проходы.

С воем подкатывает санитарная карета.

По трапу спускаются таможенные чиновники, офицеры, с ними Шапорина, четверо солдат с носилками: на них — подполковник.

Буксиры тянут корабль к другому причалу.

Пароход стоит в карантинной зоне порта. Ночь. На причале — зыбкие огни фонарей. В их слабом свете — вдоль всего корпуса — полицейский кордон, в плащах, с дубинками и карабинами.

Издали ветер едва доносит шумы города.

Петр ходит по каюте.

«Неужто все рухнуло?!» — стучит в голове. Сцепились скованные руки.

Осторожный и настойчивый стук. За иллюминатором! Что там?..

Снова… За толстым стеклом — спустившийся на канате Арвид.

Двумя сцепленными руками Петр пытается оттянуть створку иллюминатора. Не поддается. Арвид с другой стороны упирается в стекло ногами. Наконец иллюминатор открыт.

Протянув руки вперед, Петр пробует пролезть наружу… У борта, обращенного к морю, висит на канате Арвид. Еще усилие… Он вытаскивает Петра. Петр цепляется за иллюминатор.

Они спускаются. Все ниже, ниже. Небольшое расстояние отделяет их от покачивающейся баржи. Нацелились… Прыжок…

Бегут. Перебираются на другую баржу. Снова бегут. Останавливаются. Надо снять наручники… Арвид зажимает цепь в шестерни лебедки… Поворот, Хруст металла. Больно! Петр сжал зубы… Цепь разорвана.

Петр опускает рукава фуфайки, заправляет под них «браслеты» и обрывки цепи.

— Письмо… — хрипло, запекшимися губами шепчет Петр.

— Здесь… Вот…

Они достают бумаги из жестяной коробки. Экземпляры ленинского письма. Один — у Арвида, другой — у Петра.

Снова бегут по баржам. Вот и причал. Прыгают на него. Пробираются вдоль пакгауза. Идут к выходу из порта.

— …Этот пропуск, — охранник небрежно возвращает картонку, — сдай в музей.

— Полгода не были, — тянет Петр.

— Отстань. Много вас тут всяких… — раздраженно бросает охранник и отворачивается.

— Дом-то рядом, у морского клуба, — вступает Арвид.

— Ведь сказали… — скучно сплевывает другой охранник.

— Хоть глотку промочить…

— Присосался… — охранник отвечает несколько мягче.

— Возьми залог, — говорит Петр, — вернемся через час.

Охранники перемигивается.

— А не врешь?

— Ей-богу!

— Рокфеллер!.. — Теперь охраннику не терпится, чтобы сделка совершилась скорее. — Ну ладно, давай!..

Петр полез в карман. Протягивает золотую монету.

Рукав фуфайки задирается, открывая поблескивающий наручник.

Все мгновенно меняется.

Тревога!

Дула карабинов направлены в грудь Петра и Арвида.

— Руки!

Арвид медленно поднимает руки. Внезапно крепко хватает дула.

Уперев их в себя, он кричит:

— Беги!..

Охранники обескуражены.

Пытаются вырвать карабины, но Арвид навалился на них всей тяжестью тела.

Петр бросается в сторону. Прыгает через шлагбаум.

— Беги, беги!!

Охранники выкручивают дула. Мертвой хваткой держит их Арвид.

Раздаются выстрелы.

В Арвида вонзаются пули…

Подбегает на подмогу охране патруль. На ходу вскидывают карабины. Целятся в уже оседающего Арвида. Стреляют.

Бежит Петр. Оглянулся. Снова бежит.

Выстрелы, свист, погоня.

Петр бежит, падает, снова бежит, бежит…

Обессиленный, Петр падает в уголь.

Наступая, двинулись на него: порт, причалы, дома, краны. Он вдавился в черные куски.

Над Петром с неистовым шумом проносится товарный поезд. Мелькают тени. Перестук колес превращается в дробный оглушающий грохот. Свист. Гудки. Выстрелы. Сирены.

Когда все стихло, Петр понял: спасен…

Холодный дождь льет не переставая. Он и не прекращался ни на секунду. Он шел все время. И тогда… Петр плачет, зарываясь лицом в уголь. Слезы сливаются с грязными потоками.

В кабинете департамента внутренних дел из-за просторного стола поднялся высокий человек.

— Ничтожества! Дали уйти! С письмом!..

На столе — смятый, истерзанный экземпляр ленинского письма, найденный у убитого Арвида. Шеф полиции Ныо-Иорка хватает письмо.

Шеф в ярости, готов ткнуть эту бумагу в физиономию каждому. Перед ним — несколько человек.

— Письмо Ленина — бомба!.. И она уже в Нью-Йорке!..

— Взять под контроль…

Типографии.

Рабочие газеты.

Профсоюзы.

Телефон…

Из кабинета по одному стремительно удаляются сотрудники. Разъезжаются под звуки сирен и гудков автомобили, конная полиция занимает места, охрана патрулирует входы почт и телеграфов…

— Шеф, обратите внимание на Рида.

— Джон Рид? Правильно! Этого особо…

Грохочет типографский станок.

Мелькают полосы.

Станок резко останавливается. Заголовок: «Письмо к американским рабочим».

Газетный лист падает на кипу. Ее бросают на упакованные пачки газет. Связывают.

Газеты выносят из типографии.

Это действуют полицейские.

В типографии у стены стоят служащие, рабочие, наборщики.

Среди них — Джон Рид, ладный, широкоплечий.

Удар, удар.

Полиция разбивает станки. Выносят все, что можно вынести.

— Повторится — пойдете за решетку. Как преступники и шпионы, — бросает полицейский начальник — человек с бычьей шеей. Он решительно перешагивает через кипы газет, ящики, мешки. — А вы, мистер Рид… Рукопись вашу про Россию конфисковали! Бросьте это!

— Просить деревья не расти, рыб не плавать, птиц не летать!..

— Пожалуйста, мистер Рид, пишите. Америка — свободная страна.

— Свобода — это уважение к правам других, — язвительно заметил Рид.

«Бычья шея» оглядел опустевшее помещение и остановил взгляд на Риде.

— Красная пропаганда!

— К вашему сведению, — рассмеялся Рид, — это слова босоногого мексиканского мальчишки.

— «Уважение к правам»… Ваше право — гонорар.

— Карамба! — воскликнул Рид. Это его любимое словечко. — Продаться…

— Мистер Рид, мы предупредили… — «Бычья шея» посмотрел вокруг: посреди помещения разбитые станки. А кроме того, не забывайте: предвыборная кампания. Мы не остановимся ни перед чем!.. — Он медленно прошел мимо служащих. — Мы еще наведаемся.

Дверь за ним захлопнулась.

Луч фонарика осветил подвал… Несколько спасенных пачек конфискованного номера… Настороженного Петра.

Рид, Петр и несколько рабочих быстро выходят к автомобилю, перекидывают в маленький кузов грузовичка пачки, тщательно прикрывая их рогожей, брезентом.

— Куда? — спросил Петр.

— Сначала в типографию «Класс Страгл». Успеем к утру… Несколько тысяч…

— Капля в море…

Мчится автомобиль по ночным улицам.

Уверенно ведет машину Рид. Взглянул на Петра, улыбнулся.

— Карамба! Я даже рад… — произносит он.

Это неожиданно.

— Рады? Чему?..

Рид молчит, что-то обдумывая.

И вдруг тормозит.

— Слушайте! Есть идея. В таких случаях полагается крикнуть: «Эврика!..» Мы идем к республиканцам…

— Та-ак… — Петр заинтересован.

— …Они публикуют письмо… И каким тиражом!..

— Потребуется уйма денег…

— Ни цента!

Рид резко нажал на педаль акселератора. Мотор взревел. Машина круто развернулась.

— Послушайте, Джон. Но ведь это правда, правда о России, которую скрывают! Разве они пойдут на это?

— Они пойдут!.. — решительно сказал Рид. — Демократическая партия скрыла правду. Для республиканцев это козырь. Они воспользуются им, чтобы победить на выборах. Это же две банды!

Мчится автомобиль.

Мелькнула аптека. Рид и Петр выскакивают из машины.

Яркий свет.

За стойкой — парень.

Рид кидает монету.

— Два виски… и телефонную книгу…

Находит номер.

Пьют.

— Звоню.

— Давайте…

Рид набирает номер.

— Сенатор Райтсон?.. Это Джон Рид. Простите, поздновато… Ничего? Телефон в спальне?.. — Подмигивает Петру. — У меня тоже. Господин сенатор, есть дело чрезвычайной важности.

— …Что там у вас? У меня мало времени. — Сенатор Райтсон, Рид, Петр стоят в кабинете ночного клуба. Приглушенно доносится музыка. Райтсон — высокий, седеющий мужчина. Решительные складки лица, узкие губы, нетерпеливые движения выдают человека напористого, злобного, бывалого. Так и стоит он, не сняв шляпы и перчаток.

— Письмо… — отвечает Рид спокойно. Петр открывает портфель, достает знаменитую жестяную коробку, а из нее письмо. Передает его Риду.

Рид берет бумаги.

— Письмо Ленина…

— О-о! — Сенатора бросило в жар. Снял шляпу. Садится. Читает: — «Письмо к американским рабочим». — Отшучивается: — Это не по адресу, — Читает дальше: — «Товарищи…» — Разводит руками.

— Но они же ваши избиратели.

— Ха! Вы хитрый человек, мистер Рид.

— Ну, так как?

— Не торопите меня, мистер Рид… — Райтсон углубляется в чтение.

В зале шумно, накурено. На маленькой эстраде певица. В зал входят Шапорина, несколько мужчин. С ними «Бычья Шея». Они усаживаются за столик. Подходит официант.

— Они здесь… — говорит он тихо Шапориной.

— Сам я решить не могу. — Райтсон встает, аккуратно прячет письмо в боковой карман.

— Мы должны знать.

— Мистер Рид, никаких гарантий.

В кабинете появляется телохранитель сенатора. Райтсон понял:

— Время.

Рид, Петр, за ними сенатор Райтсон и сопровождающий выходят из кабинета в зал клуба. Идут к выходу.

— Вот он! — тихо говорит Шапорина «Бычьей шее». Группа мужчин поднимается из-за столика, преграждая путь Риду, Петру и сенатору.

— Мистер Леднев, господин Мравин, «товарищ» Петр… Соблаговолите отдать письмо Ульянова… — она решительно протянула руку, — Ле-ни-на.

Петр поворачивается к Риду, как бы продолжая прерванную беседу.

— Отличный клуб, — улыбается Петр.

— Самое веселое место…

— Ну что ж! — Шапорина готова ко всему. — Попросим иначе…

Несколько человек шагнули к Петру. Пытаются выхватить портфель.

Официант подскакивает к Шапориной и стоящему рядом с ней «Бычьей шее».

— Не у него… у сенатора…

— Ах, вот что! — Шапорина смерила Петра взглядом. — Иуда! За сколько продали родину?..

Сенатор уверенно миновал зал. Он — почти в дверях.

— Остановитесь, мистер Райтсон… — Сенатор обернулся. — Вам придется иметь дело с представителями правительства… — процедил «Бычья шея».

— И что же? — Райтсон остро взглянул сквозь очки.

— Вы действуете на руку Советам!

Райтсон снял очки, небрежно сунул их в карман пиджака и только тогда ответил, глядя поверх всех, в никуда:

— Слушайте, вы, «представитель»… Правительство будет республиканским. Я уверен. А уж насчет Советов мы разберемся после выборов.

— Письмо!.. — повысил голос «Бычья шея».

Петр обернулся к Шапориной и как бы вскользь бросил:

— Ну, как насчет родины?..

Не отвечая, Шапорина вынимает из муфточки пистолет.

— Осмелитесь стрелять? — Райтсон почти насмешливо глядит на Шапорину. — Я сенатор!

— А хоть бы и президент! — «Бычья шея» тоже вынимает револьвер.

Выстрел.

«Бычья шея» падает ничком.

Шапорина не понимает, что произошло.

Паника. Посетители клуба, отталкивая друг друга, бросаются к выходам.

В дверях зала, у входов из-за кулис на сцену, у окон стоят люди с пистолетами. Сенатор окружен своими людьми. Райтсон говорит одному из них:

— Стрелять не следовало.

Телохранитель сенатора прячет револьвер. Отвечает спокойно:

— А мы-то при чем?.. — Показывает на вездесущих фоторепортеров, направивших объективы аппаратов на Шапорину. — Это дело эмигрантов… не так ли?

Сверкают магниевые вспышки.

«Руки прочь от России!..»

«Прекратить необъявленную войну!..»

«Народ Америки не будет воевать с Россией!»

Орет газетчик, размахивая пачкой свежих листов.

Он стоит у портовых ворот.

Люди берут свежие листы. Читают тут же.

Другой газетчик:

«Забастовка докеров. Пикеты рабочих».

«Рабочие отвечают Ленину: Колчак не получит оружия!»

У входа в порт — рабочие, докеры, грузчики. Сидят. Читают. Прохаживаются.

В порт не входят.

На ступеньке грузовичка сидит Петр. У его ног — вещевой мешок. Вид Петра говорит о том, что он собрался в далекую дорогу. Теплый свитер, шарф, крепкие ботинки.

Доносятся крики:

«Америка предлагает штыки. Русские — борьбу идей…»

Петр поднимается. Переходит через улицу, добирается до газетчика. Бросает несколько монет, берет газеты.

«Письмо Ленина — по-прежнему сенсация номер один!..»

Петр подходит к другому продавцу, в руках — уже целая пачка.

Неторопливо возвращается он к автомобилю. Усаживается на ступеньку. Развязывает мешок.

«Интернациональный долг рабочих Америки — помочь Советской России!..»

Петр аккуратно складывает газеты в мешок.

— Садись…

Петр видит: Рид влезает в кабину. Петр недоумевает.

— Иди, расскажу, — зовет Рид.

Петр подсаживается к Риду.

«Русские дети голодают. Прекратить блокаду!..» — доносится голос.

— Ну! В порядке? Когда отчаливаю? — нетерпеливо спрашивает Петр.

— Очень хочешь домой?

— Что случилось? — Петр встревожен.

— Моя книга выйдет месяца через два. Поедем тогда?

— Что случилось? Когда рейс?

— Рейса не будет. — Рид переполнен желанием рассказать о том, что узнал в порту. Говорит нарочито спокойно: — Карамба! Пароходы в Россию не идут…

И вдруг Петр срывает с головы кепку, натягивает на голову Рида до самого носа.

Когда Рид содрал кепку, автомобиль уже разворачивался.

Грузовичок выскочил на шоссе между портом и заводскими корпусами.

Портовые строения, доки, причалы, подъездные пути — все было безлюдно. Замерли краны. Стали паровозы. Неподвижны корабли. Резкий ветер — полновластный хозяин путей и причалов.

Рид и Петр в кабине. Молчат. Встречаются взглядами, подмигивают. Заразительно смеются.

И вдруг в тишине возникает протяжный низкий гудок. Затем другой, третий. Гудят заводы. К ним присоединяются суда.

— Отвечает рабочая Америка! — Рид опускает стекло. Еще громче врываются в кабину гудки. Хохочут два счастливых человека.