Н.А.Черкашин Знак Вишну

Как пить дать…

Только когда мотоцикл въехал в массивные ворота комендатуры, лейтенант Еремеев перевел дух и размазал по лбу скопившийся в бровях пот.

Жарко!

Да что жарко… Тут кого угодно бы холодный пот прошиб. Шутка ли, конвоировать «вервольфа»[1] по незнакомому для тебя городу. Таких субчиков, судя по тому, что Еремеев о них слышал, надо перевозить в бронированных автомобилях. Но у «смершевского»[2] автофургона полетела коробка передач, и за добычей капитана Сулая прислали этот дохлый колясочный мотогроб.

Капитан Сулай, «волкодав» экстра-класса, первым из «смершевцев» Альтхафена взял живого «вервольфа»; неделю выслеживал его в портовых водостоках, и уж, конечно же, майор Алехин, прекрасно понимавший, кого добыл Сулай, мог бы расстараться если не насчет «эмки», то уж хотя бы насчет бортовой полуторки. Таинственный «вервольф» в серой докерской спецовке выглядел весьма прозаично. Тем не менее Сулай затянул на поясе «черта» крепкий флотский линь, а свободный конец намертво привязал к скобе коляски. Руки оставил свободными, чтобы не привлекать внимания прохожих. «Вервольф» покорно позволил проделать все это и даже предупредительно поднял руки, чтобы Сулаю удобнее было обвязывать поясницу. Капитану эта предупредительность не понравилась, уловил он в ней что-то насмешливое, обидное для себя и потому узел на скобе затянул потуже.

Еремеев с любопытством поглядывал на белобрысый затылок немца. Он впервые так близко видел живого диверсанта и никак не мог понять, что заставляет его воевать спустя год после того, как война закончилась.

Посреди асфальтового двора, у широкого колодца, переделанного, видимо, из бывшего фонтана, плескался голый по пояс помощник коменданта капитан Родиков. На фигурной закраине колодца стояло ведро, Родиков ладонями черпал из него воду и блаженно разбрызгивал по спине.

— Привет, Еремеич! Иди освежись!

И плеснул пригоршню на горячий мотоцикл. Капли попали в лицо пленному, он жадно слизнул их с верхней губы и впервые за всю дорогу обратился к конвоирам:

— Господин лейтенант, разрешите попить… Воды.

Еремеев молча распустил узел на колясочной скобе, и «вервольф», обвязанный веревкой, словно францисканский монах, побрел к колодцу.

— Василий Петрович, дай ему воды! — крикнул Еремеев, расправляя сбившуюся под ремнем гимнастерку. Родиков уступил ведро и потянулся за майкой, сложенной вместе с гимнастеркой на краю колодца. Едва он натянул ее на голову, как «вервольф» отшвырнул ведро и нырнул в колодец. Еремеев застыл. Родиков ошеломленно вглядывался в колодезный зев.

Первым опомнился сержант Лозоходов.

— Утоп, гадюка! — метнулся он к колодцу. — Чтобы живым не даться! Во гад, а?! Во псих!..

— Багор! — осенило лейтенанта. — Срочно багор. Багром достанем…

Через минуту Еремеев уже шарил длинным шестом в темной воде.

— Ничего! — утешал его Лозоходов. — Всплывет…

Еремеев покусывал губы, сдерживая непрошеные слезы. Через три дня у него кончался стажерский срок… Теперь все.

После такого казуса — прощай контрразведка! Шляпа-растяпа.

Еремеев на минуту представил, как капитан Сулай, лучший «волкодав» Альтхафена, узнав, что звездный час его жизни, коронный «хват», загублен юным ротозеем, презрительно сощурит свои глазки — ни бровей, ни ресниц, процедит свое уничтожающее — «пианист»!

На шум и суету у колодца подоспели командир комендантской роты и несколько малознакомых Еремееву «смершевцев». Тыкали шестом в дно и Еремеев, и командир роты, и капитан Родиков, и остальные офицеры, однако ничего не находилось. Да там вообще ничего не было, кроме ровного песочка!

— Придется вызывать водолазов! — мрачно резюмировал капитан Горновой, оставшийся за Алехина.

Пока ждали машину с водолазами, Еремеев писал объяснительную записку:

«После того как я разрешил арестованному напиться воды, тот подошел к колодцу и прыгнул в него с целью самоутопления. В упущении вражеского диверсанта признаю себя виновным полностью и безоговорочно. Прошу наказать меня по всей строгости. Лейтенант Еремеев.

14.07.46 г.».

Приехали водолазы.

Мичман в беловерхой фуражке интересовался глубиной колодца.

— Метра четыре, — отвечал ему Еремеев, слегка воспрянувший при виде моряков, выгружавших из кузова воздушный насос, шланги и блестящий медный шлем с круглыми оконцами.

На дармовое зрелище набежал праздный комендатурский люд — шоферы, писари, стрелки.

Мичман склонился над колодцем и подозвал офицеров.

— Товарищи начальники, не ваш ли там клиент купается?

Горновой и Еремеев свесились в ствол: из воды выдавалось что-то похожее на спину и затылок.

— Багор, живо! — крикнул Горновой Лозоходову. Сержант принес шест, подцепил труп за край брезентовой спецовки. В три пары рук они вытащили окоченевшее тело и положили у колодца лицом вниз.

Моряки забрасывали свои причиндалы обратно в кузов, и мичман, довольный, что не пришлось возиться с тяжелыми доспехами, по-хозяйски побивал скаты грузовика.

— Товарищ капитан, осмотреть бы надо, за что он там зацепился. Что-то долго не всплывал… — догнал Еремеев Горнового.

— Пусть водолаз осмотрит.

Морякам снова пришлось выгружать снаряжение и облачать мичмана в прорезиненную рубаху. Четыре матроса, растянув ворот, втряхнули туда своего начальника, привинтили к фланцу шлем, задраили передний иллюминатор и бережно спустили мичмана в колодец. Пузыри воздуха, вырывавшиеся из воды, гулко клокотали в бетонной трубе.

Через четверть часа, сипя и шипя, на поверхность вынырнул медный шар шлема. Водолаза вытащили наверх, вывинтили переднее стекло.

— Ни-че-го! — сообщил мичман почему-то по складам. — Ровнехонькие стенки. Грунт — песок с галькой. На глубине три метра махонький отросточек водопроводной трубы. Наверное, за него и зацепился. Одно слово — труба дело…

«Труба дело…» — мысленно повторил Еремеев. В ворота въезжал «виллис» майора Алехина.