"Гражданская война в Испании. 1936-1939 гг." - читать интересную книгу автора (Платошкин Николай Николаевич)

Глава 11. Две Испании: республика и «национальная зона»

После того, как в ноябре 1936 года миновала непосредственная угроза Мадриду, республиканское правительство, наконец, получило возможность для наведения элементарного порядка в тылу. И здесь впереди шла Хунта обороны Мадрида. В столице было конфисковано оружие у гражданского населения и разоружены все «бесконтрольные» патрули. Стали сурово караться доносы на «врагов революции», не имевшие под собой никакого основания. Одновременно город очищался от «пятой колонны». Нельзя не упомянуть и об эксцессах. Перед поспешным отъездом из столицы 6 ноября 1936 года министр внутренних дел и соратник Кабальеро по левому крылу ИСРП Галарса дал приказ эвакуировать главную мадридскую тюрьму Модело. Охранники поняли это по-своему и во рвах, под городом, было расстреляно несколько сот заключенных.

И все же нормальный порядок налаживался. 29 декабря 1936 года правительство приняло декрет об упразднении различного рода комитетов обороны, хунт и комиссий, возникших на местах сразу после мятежа. Примечательно, что этот шаг поддержали даже анархисты. Вместо комитетов создавались обычные муниципальные советы на основе соглашений между всеми организациями Народного фронта. 1 февраля 1937 года гражданские губернаторы провинций получили право утверждать состав этих новых органов местной власти. Правда, партии и профсоюзы Народного фронта не всегда могли быстро договориться о распределении мест. В Мадриде новый муниципалитет появился только в конце апреля 1937 года (в нем было 6 представителей ВСТ, 5 — НКТ, 6 — ИСРП, 5 — КПИ и т. д.).

26 декабря 1936 года были ликвидированы различного рода патрули и посты на дорогах, часто занимавшиеся обыкновенным вымогательством. Распускалась вся тыловая милиция. Разношерстные силы правопорядка объединялись в корпус полиции под руководством министра внутренних дел. Анархисты и троцкисты из партии ПОУМ (о ней несколько ниже) поспешили обвинить правительство в реставрации «буржуазных порядков». Но от старой полиции осталось только ее название. Состав коренным образом изменился, и полицейскими стали делегированные в силы правопорядка представители организаций Народного фронта.

Все эти давно назревшие меры, однако, не могли быть осуществлены на всей территории республики. Дело в том, что сразу после подавления мятежа власть в Каталонии и Арагоне захватили анархисты. Особенно тяжелая обстановка сложилась именно в промышленно развитой Каталонии. 21 июля 1936 года председатель автономного правительства провинции (генералидада) Компанис созвал совещание всех партий и профсоюзов Народного фронта с целью образования нового правительства. В этот момент в зал ворвалась вооруженная группа лидеров НКТ-ФАИ (в т. ч. Дуррути) и потребовала немедленного создания нового органа власти — Центрального комитета милиции Каталонии. Так как у анархистов в руках было оружие, Компанису ничего не оставалось, как согласиться. 23 июля Центральный комитет милиции был создан, и тон в нем задавали анархисты. Формально продолжавший свое существование Генералидад, по сути, был отстранен от власти.

В провинции, особенно в Барселоне, воцарились хаос и террор. Банды анархистов, легализовавшись в патрули Центрального комитета, убивали всех, не согласных с анархистскими экспериментами. Погибли сотни членов ВСТ Каталонии, голосовавшие против избрания заводских комитетов из членов НКТ. Существовали даже подпольные кладбища, где анархисты тайно хоронили свои жертвы. В состав милиции и различных комитетов пробралось немало скрытых сторонников Франко, так как новых членов НКТ никто не проверял. Был налажен настоящий рэкет, когда анархистские патрули обирали барселонский порт и контрабандистов на испанско-французской границе. Доходным видом бизнеса была и переправка через границу за деньги врагов республики. Проходили бесчисленные реквизиции и конфискации имущества богатых граждан и средних слоев.

Основным противником НКТ-ФАИ в Каталонии была образованная, как уже упоминалась выше, 23 июля 1936 года Объединенная социалистическая партия Каталонии (ОСПК), за которой шла каталонская организация ВСТ. Почуяв конкуренцию, анархисты стали бороться с ней привычными методами. Были убиты лидеры профсоюзов банковских работников, шахтеров и портовиков ВСТ. При захвате в свои руки общественного транспорта Барселоны боевики анархистов ликвидировали около 200 рабочих — сторонников ОСПК, выступавших против развала городского транспорта. Но влияние ОСПК росло. Если в июле 1936 года она насчитывала 6 тысяч членов, то через год — 60 тысяч. Быстро росли и ряды ВСТ Каталонии: ее ряды переходили целые профорганизации из НКТ.

2 августа 1936 года был образован новый Генералидад под руководством Хуана Касановаса (Компанис, опустив руки, на время отстранился от политики, став президентом Каталонии — пост скорее церемониальный). Однако анархисты, опять угрожая оружием, потребовали удаления из Генералидада двух представителей ОСПК, что и было сделано.

Август-сентябрь 1936 года стали пиком засилья анархистов в Каталонии. 17 августа была образована так называемая «юридическая канцелярия», своего рода суд, решавший спорные гражданские дела за деньги. Можно было избежать ареста или крупного штрафа, заплатив почти легальную мзду. По Барселоне прокатилась волна арестов и обысков.

27 сентября 1936 года анархисты все же согласились с роспуском Центрального комитета милиции и вошли в состав нового Генералидада, сохранив в нем контроль над экономикой. Такой вынужденный шаг НКТ-ФАИ сделали потому, что бредом оказались их широковещательные заявления июля-августа 1936 года о быстром захвате «доблестными» анархистскими колоннами Арагона и его столицы Сарагосы. На самом деле в течение целого года (до середины 1937 года) Арагонский фронт был самым спокойным на войне. У франкистов там не было ни авиации, ни танков, ни элитных частей. Противостоявшие им колонны милиции (в основном из НКТ и ПОУМ) особенно не досаждали мятежникам своей боевой активностью. Известный английский писатель Дж. Оруэлл, воевавший в рядах колонны ПОУМ, признавал, что в течение недель не было не то что боев, а даже перестрелок. В то время, как Мадрид истекал кровью, Каталония послала на все участки фронта не более 20 тысяч бойцов. Практически бездействовала промышленность провинции, в т. ч. и военная. Одновременно анархисты обвиняли центральное правительство в том, что оно не дает Арагонскому фронту оружие и боеприпасы. «Имей мы 2 миллиона патронов, — говорили лидеры НКТ, — Сарагоса уже давно была бы нашей». Когда защитники Мадрида попросили прислать медь для прожекторов ПВО, лидеры каталонских анархистов, контролировавшие промышленность провинции, заявили, что не сделают этого до тех пор, пока советские корабли с оружием не станут разгружаться только в каталонских портах.

Конечно, Арагонский фронт получал гораздо меньше оружия, чем Мадридский, но ведь именно под столицей решалась судьба всей республики. К тому же анархисты явно лукавили, говоря о своей безоружности. Позднее на подпольных складах НКТ были обнаружены даже танки. Да и колонна Дуррути прибыла в Мадрид с Арагонского фронта вооруженная до зубов. Анархисты просто приберегали оружие для «второго раунда» борьбы против КПИ и ИСРП после разгрома мятежа.

Рассмотрим теперь положение в сельском хозяйстве республиканской зоны.

10 августа 1936 года еще правительством Хираля был принят закон, по которому любой, покинувший свою собственность, землевладелец должен был примириться с тем, что в случае его отсутствия в течение 8 дней с момента опубликования указанного закона земля переходит под контроль муниципальных властей. Этим декретом фактически был лишь легализован охвативший всю деревню процесс захвата земель крупных помещиков, перешедших на сторону мятежников.

Самой настоящей аграрной революцией, которую Испания пыталась осуществить 100 лет, стал декрет от 7 октября 1936 года, разработанный министром земледелия коммунистом Винсенте Урибе. По этому декрету безвозмездно отчуждались в пользу государства все угодья и основной капитал (т. е. постройки и т. д.) лиц, замешанных в мятеже, т. е. практически всех крупных землевладельцев. Социалисты предлагали национализацию земли, но коммунисты настояли на ее передаче в бессрочное и бесплатное пользование бывшим арендаторам, батракам и малоземельным крестьянам. Передаваемые наделы не должны были превышать 30 га сухих, 5 га орошаемых земель и 3 га садов и огородов. Была возрождена и практика древней Римской республики: право на землю получали бойцы армии и милиции, демобилизованные по ранению или потомки убитых на войне.

Коммунисты настояли, чтобы крестьяне сами решали, вести ли им частное хозяйство или объединяться в коллективы (левые социалисты и анархисты хотели форсировать коллективизацию).

С октября 1936 года до весны 1938 года между крестьянами было распределено 4 млн га земли (в 1935 году во всей Испании под посевами было занято 20 млн га). Причем возрожденный из забытья Институт аграрной реформы предоставлял крестьянским хозяйствам кредиты (200 млн песет в 1936–1937 гг.), бесплатно выделял семена и удобрения (в т. ч. закупаемые в СССР). Была создана система агротехнического образования.

Результаты не замедлили сказаться. В 1937 году был собран богатый урожай: 11 698 тыс. центнеров пшеницы (в 1936 году — 10 118 тыс. центнеров), 8 670 тыс. центнеров ячменя (в 1936 году — 7 554 тыс. центнеров). Это было особенно важно, если учесть, что основные районы возделывания зерновых культур (а это основа всей системы снабжения продовольствием) попали в руки мятежников.

Однако результаты аграрной реформы могли бы быть еще более впечатляющими, если бы не многочисленные анархистские эксперименты с «массовой коллективизацией».

После захвата в августе 1936 года части Арагона колоннами милиции НКТ-ФАИ, 12–13 августа в местечке Бинефокра была созвана конференция, избравшая так называемый Комитет нового социального переустройства Арагона, Риохи и Наварры. Этот самозванный орган приступил к насильственному насаждению в деревнях Арагона «либертарного коммунизма».

Проходило это примерно так. В присутствии вооруженных анархистов в деревне созывалось собрание, на котором провозглашались коллективизация, отмена денег и налогов. Голосование не допускалось («Голосование — это эгоизм», — говорили анархисты). На первых порах многие крестьяне с радостью принимали «новый мир», но действительность их вскоре разочаровала. Коллективизировались не только сельхозугодья, но средства производства и мастерские. Во главе коммун стояли комитеты НКТ, члены которых не работали. Крестьяне получали за свой труд уравнительную плату по числу едоков. Причем выдавалась она не деньгами (их торжественно отменяли, а иногда и публично сжигали), а бонами, выпускавшимися каждым коллективом. Местных торговцев в лавках под страхом расстрела заставляли принимать за проданный товар эти бумажки. В «коллективированных» деревнях кончались медикаменты, а покупать новые анархисты не разрешали. Когда в одной из деревень врач попросил привезти из города справочник по медицине, ему ответили, что напечатают книгу сами.

Сами же комитеты ловко продавали сельхозпродукцию по завышенным ценам (особенно в прифронтовые районы и крупные города), причем, естественно, за нормальные деньги, предпочитая золотые и серебряные монеты. На территории же самих коллективов свободная торговля была запрещена. Крестьяне обязаны были сдавать всю продукцию различным самозванным комитетам (вроде «комитета рабочего контроля за торговлей яйцами» в Барселоне).

Естественно, что вскоре начались крестьянские волнения. Но недовольных судили «за контрреволюцию» и либо расстреливали, либо заставляли работать бесплатно. Дело доходило до того, что некоторые крестьяне целыми деревнями переходили к мятежникам. А в январе 1937 года вся Испания была потрясена событиями в селе Фатарелья, где крестьяне попытались оказать сопротивление боевикам НКТ-ФАИ, и те в отместку зверски убили 30 человек. Там, где анархистам все же не удавалось насадить свои «коллективы», они взимали с крестьян арендную плату за землю, заменив помещиков.

Всего анархисты создали в Испании 1000–1200 «коллективов», в которых работало до 1,5 млн человек (в т. ч. 450 «коллективов» с 453 тыс. работающих в Арагоне). Прежде всего «коллективизация» охватила Арагон и Каталонию (только в нескольких районах последней, где была сильна ОСПК, удалось предотвратить «свободный коммунизм»).

Результаты «коллективизации» были плачевными. Посевные площади в Каталонии и Арагоне сократились на 20–30 %. Поля зарастали сорняками, в негодность приходил сельхозинвентарь.

Уже через две недели после введения «свободного коммунизма» в Арагоне там закончились товарные запасы и возникли серьезные проблемы со снабжением. Естественно, что промышленные предприятия той же Каталонии отказывались признавать в качестве оплаты за свои товары какие-то бумажки, пусть и гордо именуемые бонами. В отместку Арагонский комитет (потом был переименован в Совет Арагона) пригрозил захватить и даже взорвать электростанции и лишить города Каталонии электроэнергии. Лидерам НКТ пришлось отдать приказ командующему Арагонским фронтом о расстреле лидеров комитета, если они попытаются привести в действие свои угрозы.

В Леванте (средиземноморское побережье к югу от Каталонии) преобладали мелкие крестьянские хозяйства, специализировавшиеся на выращивании овощей и фруктов, прежде всего апельсинов. Здесь анархисты попытались взять под контроль сбыт цитрусовых через так называемые кооперативы. Крестьян заставляли сдавать в эти кооперативы апельсины по низким ценам (а иногда продукция просто «реквизировалась»), а затем кооперативы с огромной прибылью продавали их за границу, не платя, естественно, никаких пошлин и налогов. Интересно, что в этом районе анархистов поддерживали и сторонники Кабальеро, так же участвовавшие в этом прибыльном бизнесе. Однако из-за потери многих экспортных рынков, наладить вывоз цитрусовых за границу толком не удавалось. Богатый урожай апельсинов гнил, и республика теряла так необходимую ей валюту. Советское полпредство считало проблему экспорта апельсинов одной из самых важных в экономической жизни республики и просило Москву через рабочие партии Европы организовать широкую компанию в пользу закупки испанских апельсинов Великобританией, Францией и Скандинавскими странами.

В сельских районах Андалусии и Кастилии, где преобладали крупные латифундии, коллективные хозяйства возникали добровольно и добивались неплохих результатов. Так как в этих провинциях были сильны социалисты и коммунисты, то никаких экспериментов с отменой денег не проводилось.

Сложное положение сложилось в начале 1937 года в промышленности республики.

2 августа 1936 года был издан декрет о конфискации государством тех предприятий, владельцы которых покинули их и не вернулись в течение 48 часов. Такие предприятия стали называть «инкаутированными» (т. е. секвестрированными). Как правило, власть на таких предприятиях брали в свои руки рабочие комитеты, что было легализовано 30 августа, когда правительство дало им право проводить финансовые операции, в т. ч. выплачивать заработную плату с текущих счетов. Различались коллективные предприятия (т. е. те, где власть принадлежала представителям трудового коллектива) и «синдицированные» (управляющих там назначал профсоюз соответствующей отрасли).

Ключевые монополии все же остались под контролем государства. 3 августа 1936 года были «военизированы» железные дороги. В электроэнергетике и топливном секторе в компании-монополисты были назначены государственные представители.

Однако, несмотря на требование коммунистов о создании единого органа по планированию производства (в условиях войны это было необходимо), этого не было сделано, и промышленность республики была ввергнута в хаос.

Особенно, как всегда, отличилась в этом смысле находившаяся под контролем анархистов Каталония. По принятому там закону подлежали обязательной коллективизации все предприятия, где было занято более 100 рабочих, или предприятия с меньшим числом занятых, если за коллективизацию голосовало #190; коллектива. Дело дошло до «коллективизации» мелких парикмахерских и даже имущества чистильщиков обуви. Формально собственником становился трудовой коллектив, но на деле всю власть брал соответствующий профсоюзный комитет (естественно, из членов НКТ). Была установлена уравнительная заработная плата, а рабочая неделя сокращалась до 36–40 часов. Текущие счета и резервы предприятий в короткий срок были растрачены на заработную плату. Не было налажено никакой системы снабжения сырьем. Налоги не платились. Вместо так нужных фронту снарядов производились игрушки, так как их было легче продать. Попытки ОСПК создать на предприятиях военного значения стахановские бригады пресекались угрозами физической расправы. Дисциплина упала, в рабочее время шли постоянные митинги.

Когда быстро были опорожнены текущие счета, стал проедаться и основной капитал. Под залог зданий и земель получались кредиты, которые также стремительно проедались. Приступили к продаже оборудования. Чтобы хоть как-то стимулировать сбыт, министр промышленности в правительстве Ларго Кабальеро анархист Пейро даже издал закон об обязательном бое пустых бутылок, чтобы дать импульс производству стеклотары. Но уже к началу 1937 года вся промышленность была на грани банкротства. Кредиты и помощь государства просили более 11 тысяч предприятий. Это было особенно страшно в дни осады Мадрида. 75 машиностроительных заводов Каталонии могли производить оружие, но не делали этого.

В конце концов Ларго Кабальеро поручил тому же Пейро разработать меры по упорядочению испанской промышленности. 23 февраля 1937 года родился логичный декрет, по которому предприятия, получавшие государственную финансовую помощь, обязаны были подчинять свою текущую деятельность нуждам государства. Однако до лета 1937 года анархисты в Каталонии тормозили проведение этого декрета в жизнь и по-прежнему проедали госкредиты.

Советское полпредство в донесениях в Москву резко критически отзывалось о повальной экспроприации мелкой и средней промышленности (инкаутацию в исполнении анархистов советские дипломаты расценивали лишь как скрытую форму экспроприации) и настраивало испанских коммунистов, чтобы они тактично добивались от анархистов возврата прежним собственникам всех предприятий с числом работающих менее 50 человек. Однако НКТ не желала отказываться от своих экспериментов в промышленности, причем вовсе не по идеологическим соображениям. Захватившие власть на большинстве предприятий анархистские комитеты заставляли всех рабочих вступать в НКТ, угрожая в противном случае выставить их за ворота. Не удивительно, что ряды анархистского профцентра росли как на дрожжах. К тому же НКТ ставила себе в заслугу популистское повышение заработной платы, а когда деньги на ее выплату закончились, анархисты стали обвинять коммунистов в ухудшении материального положения трудящихся, которые все деньги пускают на войну, не думая о рабочем классе. Надо признать, что такая агитация приносила свои плоды.

Отдельного упоминания заслуживает ситуация с иностранными предприятиями на территории республики. В своем послании Кабальеро Сталин, Ворошилов и Молотов рекомендовали республиканскому правительству уважительно относиться к собственности иностранных государств, если, конечно, эти государства открыто не поддерживали мятежников. Так и происходило в реальности. Но проблема была в том, что анархисты, особенно в Каталонии, пытались обложить иностранные предприятия данью, что естественно не могло не вызвать недовольства. Сами иностранные компании тоже вели себя по-разному. Так, если британские компании искусственно снижали производство на принадлежавших им свинцовых рудниках, то американская компания «Бэбкок и Уилкокс» в октябре 1936 года сделала пожертвования для организации банков донорской крови. В Стране басков иностранные компании чувствовали себя еще вольготнее. После оккупации республиканского Севера франкистами немцы с удивлением обнаружили одну из фабрик, принадлежавших германскому капиталу, абсолютно нетронутой.

Титанические задачи встали перед финансовой системой республики. Естественно, правительство не могло удержаться от популистских мер. 1 августа 1936 года на 50 % была снижена квартплата для трудящихся. Налоги просто перестали выплачиваться явочным порядком. Анархисты тайно вывезли за границу более 200 миллионов песет в денежных знаках, что вместе с бегством капитала за границу привело к падению котировок испанской валюты на биржах мира. 600 тыс. бойцов милиции обходились государству в 20 песет в день каждый (10 песет — жалованье, остальные десять — питание и другие расходы). Выброс на рынок такой огромной денежной массы, не подкрепленной ростом товарного производства, сразу привел к инфляции. Опять же по соображениям популистского характера правительство вначале не вводило карточную систему, без которой не обходилась ни одна экономика военного времени. А ведь еще надо было закупать огромные объемы оружия за рубежом.

В начале августа 1936 года было запрещено снимать со счетов более 1000 песет в месяц (довольно либеральная мера, если учесть, что на жизнь вполне хватало и 300 песет в месяц). 30 августа в крупнейшем полугосударственном Банке промышленного кредита были сменены члены совета банка и назначены представители Народного фронта. То же самое было сделано и во Внешнеторговом банке.

4 сентября 1936 года министром финансов Испании стал представитель центристского течения ИСРП Хуан Негрин. По его декрету от 3 октября во всех частных банках в качестве органов управления образовывались паритетные советы из представителей владельцев и трудового коллектива под руководством представителей государства. Но сами банки не национализировались. Однако основную свою задачу Негрин видел в использовании золотого запаса Испанского банка для финансирования войны. Формально это был независимый кредитно-денежный институт и устав его менять не стали из опасения предъявления международных исков, но фактически банк был поставлен под контроль Министерства финансов. О том, насколько тяжело было Негрину, свидетельствует «финансовое кредо» Ларго Кабальеро. Когда министр финансов обратился к премьеру с предложением осуществить некоторые неотложные меры, тот прервал его, заявив, что дело минфина оплачивать все расходы, а если деньги кончатся, можно будет подумать и о каких-нибудь мерах.

В начале августа 1936 года часть золотого запаса Испанского банка уже была вывезена во Францию в качестве гарантии поставок закупленного ранее французского вооружения и, прежде всего, самолетов. Однако граница была закрыта, и золото по сути дела лежало в парижских банках мертвым грузом, а после войны было выдано франкистам.

В октябре 1936 года, когда мятежники подходили к Мадриду, было принято решение перевезти оставшуюся часть золотого запаса на средиземноморское побережье, чтобы золото не досталось врагу.

Министр финансов Негрин предложил Ларго Кабальеро переправить золото в СССР, чтобы гарантировать закупки нужных республике товаров и, прежде всего, оружия, причем не только в Советском Союзе, но и во всем мире. Сам Кабальеро вспоминал уже в эмиграции в Мексике, что это было единственно возможным решением, так как во Франции или Англии золото в любой момент могло быть арестовано по требованию Франко, а в самой Испании оно было бесполезно. К тому же контролируемые анархистами власти Каталонии еще в августе 1936 года в ультимативном порядке потребовали перевода всего золотого запаса в Барселону. Правительство в Мадриде отвергло ультиматум и между центром и Каталонией началась настоящая финансовая война. НКТ-ФАИ сформировал боевые группы для насильственной «экспроприации» золота путем нападения на Испанский банк. Была организована даже транспортная система доставки золота в Барселону.

В этих условиях правительство республики 15 октября 1936 года официально обратилось к СССР с просьбой принять на хранение 510 тонн золота (стоимостью 1,58 млрд золотых песет, или 578 млн долл. в ценах того времени, из общей стоимости золотого запаса в 2,6 млрд золотых песет). 2 ноября 1936 года корабли с золотом прибыли в СССР. На каждом из них находился сопровождающий груз полномочный представитель Испанского банка. Впоследствии золото было привезено в Москву и хранилось в Наркомфине СССР. Из него финансировались не только поставки советского оружия республике (причем цены на него не были выше аналогичных зарубежных образцов), но и выплата денежного довольствия советским военным специалистам, подготовка испанских летчиков в СССР, а также закупка нужных республике товаров в третьих странах. Испания стала вторым по значимости торговым партнером СССР после Англии. За первый квартал 1937 года советский экспорт в Испанию составил 51 миллион рублей (по сравнению с 2,6 млн за первый квартал 1936 года), а импорт — только 17 миллионов рублей (900 тыс. в первом квартале 1936 года). Республика поставляла в СССР в основном свинец и апельсины, но все равно для нее существовало огромное отрицательное сальдо, которое тоже покрывалось золотом Испанского банка.

И, тем не менее, золотой запас стал иссякать уже в начале 1938 года, а с марта все советские поставки осуществлялись в кредит. Сначала СССР предоставил Испании кредит на сумму 70 миллионов долларов на три года под три процента годовых, а в декабре 1938 года (тогда уже весь мир считал положение республиканцев безнадежным) еще один кредит в 100 миллионов долларов. Таким образом, все рассказы о том, что Москва присвоила себе чужое золото, просто не выдерживают сопоставления с фактами.

Интересно посмотреть, какой же была повседневная жизнь людей в Испанской республике в тот тревожный, но такой волнующий сердца и умы период конца 1936- начала 1937 года.

Мятеж и спровоцированная им революция изменили не только повседневный уклад жизни, но и внешний облик людей. Исчезли с улиц шляпы и галстуки, считавшиеся воплощением буржуазии. Впрочем, галстуки все же иногда надевали в особо торжественных случаях (свадьба, похороны и т. д.). Самой популярной одеждой и мужчин, и женщин стал синий рабочий комбинезон на молнии («моно асуль»), в честь которого был даже назван популярный литературно-публицистический еженедельник, где печатались лучшие поэты и прозаики Испании. Комбинезон (ставший своего рода и униформой народной милиции) дополняли тряпичные тапочки на веревочной подошве («альпаргатас»), также позаимствованные из заводских цехов. На смену шляпам пришли «революционные» кепки и береты. Женщины перестали носить украшения и не только из-за опасения прослыть «буржуазией». В первое время войны многие самозванные патрули повально «реквизировали» драгоценности. Впоследствии, в конце 1937 года, многие женщины все же достали из сундуков нарядные платья и туфли на каблуках. Тогда эти предметы уже не считались чем-то предосудительным.

С осени 1936 года в Мадриде, а в 1937 году и в других крупных городах стали ощущаться трудности с продовольствием, хотя настоящий голод в республике наступил в 1938 году. Причины перебоев были не только в том, что основные сельхозугодья были в руках мятежников. Сказывались и инфляция, и неразбериха в промышленности, разлад транспорта (находившегося под контролем НКТ, за исключением железных дорог) и анархистские эксперименты в сельском хозяйстве.

В сентябре-октябре 1936 года стала ощущаться нехватка пшеницы, мяса и угля (им отапливались жилища). В марте 1937 года в Мадриде было введено рационирование хлеба. Основной продовольственный набор жителя столицы состоял из риса, фасоли и оливкового масла. Стали употребляться в пищу люцерна, желуди и различные травы. В ноябре 1936 года Хунта обороны Мадрида ввела боны и нормы отпуска по ним продовольствия. Сначала нормы были относительно терпимыми. Так, по решению от 9 декабря 1936 года каждому жителю полагались ежедневно 250 молока, 500 хлеба, 100 мяса, 500 фруктов, 250 картофеля и 100 овощей. Помимо этого, три раза в неделю по талонам можно было купить 100 рыбы, 100 риса, 50 сахара и 2 яйца. И, наконец, сверх того раз в неделю полагалось пол-литра оливкового масла, 50 кофе, 3 килограмма угля, 400 ветчины, 100 сыра, 100 трески, 1 банка концентрированного молока, 250 мясных или рыбных консервов и 500 овощных консервов. В 1938 году по талонам уже можно было получить только немного риса, фасоли и оливкового масла.

В республике расцвел черный рынок. Многие торговцы придерживали продукты и продавали их втридорога. Еще одной формой обогащения была продажа в нагрузку по баснословной цене ненужного покупателю товара. В то время, когда в Мадриде люди голодали, в Валенсии или Барселоне продукты были даже в избытке. Советское полпредство писало в Центр, что продовольственные трудности в крупных городах являются результатом неразберихи в организации снабжения населения. Например, в августе 1937 года килограмм помидор стоил в Валенсии 0,2 песеты, а в Мадриде — 2,40. Власти директивно устанавливали для розничной торговли верхний предел цен. Например, в сентябре 1937 года рис должен был стоить не больше 1,05 песеты за килограмм, кофе — 12.50, яйца — 3,75 (за дюжину), хлеб — 0,7, говядина — 5,75 и т. д. Однако, как правило, достать продукты по этим ценам было невозможно, по крайней мере, в Мадриде. Профсоюзы стали организовывать для своих членов общественные столовые по талонам. Когда сахар и молоко стали отпускать только по рецептам врачей, многие притворялись больными и старались любым путем получить бюллетень. Самой популярной рубрикой в газетах стали объявления о распределении продуктов. Например, одна из мадридских газет сообщала в мае 1938 года: «Выдача ветчины! (50 граммов на человека за 1 песету по талонам)». В конце войны дневной рацион мадридца не превышал 800–900 калорий. Не хватало уже не только продуктов, но и бензина, дров, бумаги и табака. На улицах стояли большие, но, как правило, тихие очереди домохозяек.

Франкисты пытались пропагандистски использовать эти трудности, сбрасывая с самолетов булочки. Но воля мадридцев оставалась непреклонной и каких-либо волнений в городе не было. К тому же жители столицы считали, что сбрасываемые им с неба булочки изъяты из пайков военнопленных республиканской армии.

СССР оказывал продовольственную помощь (генсек КПИ Хосе Диас говорил, что критикам Советского Союза достаточно взглянуть на маркировку сливочного масла, которое едят солдаты), но она почти целиком шла войскам на фронт. В 1938 году после усиления морской блокады республики Коминтерн ориентировал все свои партии на сбор продовольствия и топлива для Испании. В Чехословакии многие рабочие отчисляли на это по кроне в месяц из своего заработка, английские горняки закупили и направили в республики 2000 тонн угля и т. д. Но, конечно, это было каплей в море. Положение усугублялось огромным наплывом беженцев из франкистской зоны. К концу 1937 года республике принадлежало только 40 % территории, но на ней находилось 70 % населения Испании.

Ввиду такой сложной ситуации нельзя не подчеркнуть успехи здравоохранения республики. Несмотря на отсутствие во многих случаях мыла и других предметов гигиены, с помощью прививок удалось избежать эпидемий, в т. ч. тифа. Многие мужчины сбривали волосы наголо и устраивали целые конкурсы на лучший внешний вид. Врачи республиканской Испании внедрили некоторые революционные методы лечения раненых (всего за время войны в Народной армии было ранено около 500 тыс. человек). Впервые в истории появились банки донорской крови (во время Первой мировой войны кровь переливалась непосредственно от донора раненому). Удавалось избежать большого количества ампутаций конечностей благодаря хирургическим операциям на месте с применением гипса и специальных повязок, приостанавливающих приток крови к ранам. Наконец, раненых стали впервые перевозить по воздуху. Санатории республики сделались доступными для всех слоев населения. Следует отметить, что во время гражданской войны в Испании врачи впервые начали лечить ожоги и шоковые явления, которые были, прежде всего, результатами массированных бомбардировок.

Настоящую революцию произвела республика в области культуры. С октября 1936 года и до поражения в войне было открыто 10 тысяч новых школ. По инициативе министра образования коммуниста Хесуса Эрнандеса были созданы добровольные летучие бригады из учителей и просто городской интеллигенции, выезжавшие в деревню для обучения крестьян основам грамоты. Декретом от 30 января 1937 года во всех частях Народной армии создавалась т. н. «культурная милиция», подразделения которой прямо на фронте обучали солдат письму, чтению, основам истории, географии и арифметики. В целом этой системой было охвачено более 200 тысяч военнослужащих.

В ноябре 1936 года для всех трудящихся в возрасте от 15 до 35 лет были открыты «рабочие университеты» с отрывом от производства (при сохранении зарплаты). Ведущие профессора готовили на этих рабфаках к поступлению в университет. Обучение, книги, питание и размещение было бесплатным.

В республике издавалось много газет и книг. Как грибы после дождя возникали радиостанции. Битком набиты были кинотеатры, где шли не только советские, но и американские фильмы. Многие актеры Голливуда, такие, как Бетти Дэвис, Сильвия Сидни, Джоан Кроуфорд, Эррол Флинн и другие выступали в поддержку республики.

Был создан Национальный совет культуры, оказывавший материальную помощь ученым и деятелям искусства. Крайне популярный передвижной театр «Ла Баррака» (основанный убитым мятежниками Фредерико Гарсиа Лоркой) разъезжал по фронтам и деревням, большинство жителей которых за всю свою жизнь не видели ни одного спектакля.

Республика старалась уберечь от бомбежек музеи и памятники крупных городов (последние были заботливо укрыты мешками с песком). Директором музея Прадо был назначен Пабло Пикассо.

Следует отметить, что были переименованы многие улицы и площади. Вместо королей и принцев они стали носить такие имена, как Авенида Аграрной реформы, Площадь Революции и т. д.

Пожалуй, самые разительные перемены произошли в жизни испанских женщин. Среди них традиционно была более высокой неграмотность (в среднем на 50 % выше, чем у мужчин), их по пальцам можно было пересчитать среди преподавателей университетов. Традиционно испанская женщина сидела дома и воспитывала детей. Детских садов не существовало. Если умирал муж, его вдова была вынуждена искать работу, так как никаких пенсий или пособий не существовало. Замужние женщины должны были иметь разрешение мужа при поступлении на работу, причем муж имел право получать их зарплату. Женщины выполняли малооплачиваемую и низкоквалифицированную работу, в основном, в текстильной промышленности. Представительницы слабого пола не получали пособий по безработице.

После июля 1936 года испанская женщина вырвалась из домашнего рабства. Были сформированы женские батальоны милиции. Все города республики покрылись плакатами с изображением симпатичных девушек с винтовками, призывавшими парней не отставать от них в ратном деле. Многие женщины геройски погибли в боях (например, Лина Одена). После первых двух месяцев «романтической войны» женщин вывели с передовой (оставшиеся занимались стиркой, готовили еду или были связными), и прекрасные испанки стали опорой фронта в тылу. Образовывались общественные кухни и госпитали, и после начала мобилизации женщины заменили мужчин на производстве. Коммунисты выступали против участия женщин в боях, справедливо полагая, что для этого вполне достаточно мужчин призывного возраста. Но когда правительство Кабальеро опубликовало декрет, запрещавший женщинам непосредственное участие в боевых действиях, это вызвало огромное недовольство представительниц прекрасного пола и протесты в армии.

В лице одного из лидеров НКТ-ФАИ Федерики Монтсени Испания получила первую женщину-министра в своей истории. Но, конечно, самой известной испанской женщиной и в стране, и в мире была одна из руководителей КПИ, вице-президент парламента Долорес Ибаррури (1895–1989), родившаяся в семье шахтера недалеко от Бильбао в Стране басков. С юных лет она принимала участие в политической борьбе, а в феврале 1936 года революционная Астурия избрала ее депутатом кортесов. Всегда одетая в черное, она собирала на митинги в Испании и Франции сотни тысяч людей. За блестящие ораторские способности ее прозвали «Ла Пассионария» («Пламенная») и избрали почетным командиром нескольких частей Народной армии. Представитель Коминтерна в Испании отмечал, что Ибаррури работает целыми днями, не имея ни одного помощника. Когда стали известны планы «пятой колонны» по организации покушений на ведущих деятелей КПИ, с помощью советских советников была организована охрана Ибаррури, хотя «Пассионария» решительно возражала против этого «ареста». После падения республики Долорес Ибаррури эмигрировала через Францию в СССР. Ее сын Рубен, став офицером Красной Армии, геройски погиб 4 сентября 1942 года при обороне Сталинграда. Он, конечно, мог бы остаться в тылу, но захотел, по его словам, своей кровью отблагодарить советских товарищей за помощь его Родине. Долорес Ибаррури посчастливилось вернуться в Испанию после смерти Франко, где Астурия вновь избрала эту женщину-легенду в кортесы.

Под руководством коммунистов была создана первая массовая женская организация Испании — Союз женщин-антифашисток, объединившая 50 тысяч человек. Своя организация была и у анархистов — Свободные женщины (20 тысяч). Анархисты, естественно, не могли не блеснуть новаторскими идеями и в сфере равенства полов. Все публичные дома Барселоны были объединены в профсоюз. Была налажена пропаганда свободной любви и массовый выпуск порнографических открыток. Браки заключались просто в присутствии членов своей профсоюзной организации или колонны милиции. Потом, правда, некоторые анархистские группы стали закрывать публичные дома, так как женщины подвергались там «капиталистической эксплуатации». Как ни странно, в защиту проституции выступила католическая церковь: лучше мужчина удовлетворит свою плотскую страсть с падшей женщиной, чем лишит девственности добропорядочную девушку.

В целом, никогда еще женщина в Испании не была такой свободной и равноправной, как во времена республики. Были отменены все дискриминационные положения в трудовом законодательстве и легализованы аборты. После падения республики 30 тысяч женщин было брошено в тюрьмы, многие из них казнены. На захваченной мятежниками территории проходили массовые изнасилования молодых женщин и девушек, семьи которых были известны своими левыми взглядами. После этого жертв насилия обривали наголо и проводили по улицам их родных городов и деревень. Стоявшие по обе стороны улиц фалангисты осыпали несчастных плевками и оскорблениями. Но это только усиливало ненависть населения к «национальным войскам». Тысячи женщин вливались в партизанские отряды, чтобы отомстить за себя или своих близких.

Итак, к концу марта 1937 года, казалось, что жизнь в республиканской зоне входит в норму. Восстанавливался механизм государственного управления, росла и добивалась своих первых побед Народная армия. Но именно ее успех под Гвадалахарой, как ни странно, дал толчок серьезнейшему внутриполитическому кризису.

Основной партией республиканской зоны Испании к марту 1937 года окончательно стала коммунистическая. Из ее 249 тысяч членов (больше, чем во всех других партиях вместе взятых), было 90 тысяч рабочих, 64 тысячи сельхозрабочих, 10 тысяч крестьян, 6,5 тысяч представителей интеллигенции и офицерского корпуса, 15 тысяч лиц свободных профессий. В КПИ состояло 18 тысяч женщин. В родственной КПИ каталонской ОСПК было 45 тысяч членов, и за ней шел ВСТ Каталонии, обогнавший весной 1937 года местный НКТ по количеству членов (450 тысяч человек). Партия издавала 4 ежедневные газеты: «Мундо Обреро» (тираж 60 тыс. экз.), «Френте Рохо» (10 тыс.), «Нуэстра Палабра» (15 тыс.) и «Бандера Роха» (10 тыс.). Суммарный тираж газет ОСПК и ВСТ Каталонии составлял более 80 тысяч экземпляров. Однако коммунистическая партийная печать по суммарному тиражу и объему каждого выпуска серьезно уступала анархистской прессе. Находившийся под контролем НКТ профсоюз печатников долго препятствовал выходу в свет газеты компартии в Валенсии, ссылаясь на разные «объективные» причины вроде нехватки бумаги (для анархистских газет бумага, естественно, всегда находилась).

За коммунистами шла Объединенная социалистическая молодежь (ОСМ), образованная путем слияния молодежных организаций КПИ и ИСРП 1 сентября 1936 года в Мадриде. Соцмол сыграл выдающуюся роль в обороне Мадрида в ноябре 1936 года, послав на фронт 20 тысяч членов (до этого времени на передовую выступило 70 добровольческих батальонов ОСМ). В дни франкистского штурма бывшие лидеры молодежной организации ИСРП вышли из партии и вступили в КПИ. Весной 1937 года в ОСМ было 250 тысяч членов, а ее газета «Аора», печатавшаяся в броневике на передовой, имела тираж 100 тысяч экземпляров.

КПИ и ОСМ имели мощное влияние в вооруженных силах, будучи «воюющими» организациями. Члены компартии и ОСМ весной 1937 года составляли половину Народной армии (143 тысячи коммунистов и 150 тысяч соцмольцев носили военную форму). В авиации 80 % личного состава были членами партии. 26 бригад и 9 дивизий Народной армии были созданы на основе Пятого полка милиции КПИ. Во всех бригадах коммунистов и членов ОСМ было больше, чем, например, социалистов, в среднем в 10 раз.

Еще сильнее было влияние КПИ и ОСМ среди политкомиссаров: более половины которых были коммунистами и соцмольцами (советское полпредство оценивало уровень влияния коммунистов среди корпуса политических комиссаров еще выше — 80–90 %). Примечательно, что особенно много коммунистов-комиссаров было в низовом звене (батальон), т. е. непосредственно на фронте. Из убитых до конца февраля 1937 года на Мадридском фронте 32 комиссаров был 21 коммунист, 7 членов ОСМ, 1 социалист, 2 республиканца и 1 беспартийный. Феноменом весны 1937 года стало массовое вступление в партию бывших кадровых офицеров испанской армии, среди которых были такие далекие от марксизма люди, как Миаха, Посас и Бурильо. Многие офицеры, отвечая на вопрос о своей партийной принадлежности, говорили: «Я член партии». И без уточнения было ясно, что имеется в виду КПИ. Офицеров и солдат влекли к коммунистам два фактора: признательность за военную помощь СССР и увиденное своими глазами достойное поведение коммунистов на фронтах.

Слабой стороной партии было практически полное отсутствие влияния в профсоюзах. Коммунисты работали в составе социалистического ВСТ и руководили там местными профсоюзами (в Мадриде из 150 тысяч членов ВСТ за коммунистами шло 65 тысяч). Но, в целом, вся политика партии была подчинена одной цели — выиграть войну, и на работу в тылу оставалось мало времени и кадров. Стремясь объединить в борьбе против мятежников как можно больше социальных групп населения, КПИ активно противодействовала разного рода «социальным экспериментам», способным оттолкнуть от республики крестьянство и средние слои. Интересно, что весной 1937 года ряды компартии росли, в основном, не за счет рабочих (для многих из них важнее было членство в профсоюзе, приносившее осязаемые материальные выгоды и не обременявшее общественной работой), а благодаря массовому вступлению в партию крестьян, интеллигенции и мелких собственников.

Социалистическая партия (ИСРП), несмотря на свою основную роль в правительстве, фактически не существовала как единое целое, будучи по-прежнему расколотой на левое крыло Кабальеро и центристов Прието. Кабальеро опирался не на ИСРП, а на руководимый им ВСТ, куда входило 1,5 млн членов. Премьер по-прежнему проповедовал немедленное введение социализма, что сочеталось у него причудливым образом с казенным и рутинным стилем повседневной работы. Центральный партаппарат ИСРП, находившийся под контролем Прието, по всем вопросам повседневной жизни, особенно по военному, занимал идентичные КПИ позиции.

Наконец, НКТ-ФАИ насчитывали 2 миллиона членов, но по-прежнему отказывались войти в Народный фронт, хотя и участвовали в правительстве. Между анархистами и коммунистами шла каждодневная идеологическая война, подчас перераставшая в вооруженные столкновения, особенно в Каталонии. ОСПК наращивала свое присутствие на Арагонском фронте, послав туда 15 тысяч членов, составивших наиболее боеспособную дивизию им. Карла Маркса. Но анархистское командование фронта, несмотря на полученное в конце 1936 года оружие (750 пулеметов, 12 орудий, 9 тысяч винтовок и 13 миллионов патронов), отказывалось переходить в наступление и не давало оружия коммунистическим частям.

КПИ пыталась наладить единство действий с НКТ-ФАИ, используя, в частности, огромную популярность Советского Союза среди анархистских масс (один из лидеров НКТ заявил, что, если кто-либо нападет на СССР, он пойдет туда воевать простым красноармейцем). Но, к сожалению, в действительности дело доходило до убийств коммунистов анархистами. 24 декабря 1936 года патрулем НКТ в Мадриде был тяжело ранен член Хунты обороны Мадрида коммунист П. Ягуэ. Суд под давлением анархистов оправдал стрелявших. Все ждали открытого вооруженного столкновения в столице. Но компартия, не желая подрывать единство Народного фронта, не стала мстить. Наоборот, на фоне этого инцидента в Валенсии был подписан первый в истории совместный документ НКТ-КПИ, призывавший членов обеих организаций к сотрудничеству в антифашистской борьбе. Советское полпредство отмечало ошибки коммунистов во взаимодействии с анархистами, например, огульную критику всех анархистских руководителей, которых многие члены компартии считали «пропащими» для дела революции людьми. Москва же, напротив, рекомендовала пропагандировать на страницах коммунистической печати тех анархистских вожаков, которые храбро сражались на фронте (хотя полпредство признавало, что таких было немного).

Между тем, к неудовольствию Кабальеро, руководство ИСРП обратилось 26 декабря 1936 года к КПИ с предложением начать переговоры о единстве действий обеих партий. Компартия согласилась и в январе 1937 года предложила объединиться в одну партию, как это уже произошло в Каталонии. Руководство ИСРП отвергло такой шаг, хотя и согласилось на создание постоянной комиссии обеих партий для подключения к переговорам представителей левого крыла ИСРП, которые раздумывали над предложением коммунистов более двух месяцев. Кабальеро, в частности, возражал против слияния обеих марксистских партий под тем предлогом, что коммунисты стали самой умеренной партией республиканской Испании (и это была сущая правда).

Коммунисты (и в этом их поддерживал Коминтерн) до февраля 1937 года воздерживались от любой критики Кабальеро, наоборот, всячески укрепляя его авторитет (хотя и это не нравилось «испанскому Ленину»: он говорил коммунистам, что те специально строят ему пьедестал, чтобы удобнее затем с него низвергнуть). Но катастрофа под Малагой показала, что дальше медлить с неотложными шагами по укреплению армии нельзя. Между тем Кабальеро, возмущенный массовой демонстрацией в Валенсии, которую он считал делом рук коммунистов (хотя ее организовал его родной ВСТ), перешел к открытым нападкам на КПИ в близких ему органах СМИ. Компартия обвинялась в «прозелитизме», т. е. переманивании членов других партий и, прежде всего, ИСРП. Под давлением коммунистов, соцпартии и большинства анархистов Кабальеро был вынужден отправить в отставку своего заместителя и любимчика генерала Асенсио, но публично заявил, что считает этот шаг ошибкой, на которую его заставили пойти коммунисты.

После победы под Гвадалахарой, которую Кабальеро приписал себе, хотя дело спасли подготовленные резервы («коммунистическая» дивизия Листера и интербригады), решив, что натиск мятежников ослаб, премьер попытался ограничить влияние КПИ. На флоте было арестовано несколько офицеров-коммунистов. Члены КПИ были изгнаны из Хунты обороны Мадрида, а в конце апреля и сама Хунта обороны столицы была распущена. Возмущение вызвал и приказ Кабальеро о запрещении повышения в званиях выше майора офицеров, вышедших из рядов народной милиции. Многие сочли этот приказ прямо направленным против героя Гвадалахары майора Листера.

Но наиболее сильный удар был нанесен по Главному военному комиссариату (ГВК) под флагом запрета партийной деятельности в армии. Под этим лозунгом был вычищен не только ГВК, но и Генштаб (был уволен начальник разведотдела коммунист Эстрада). Коммунистам стали отказывать в приеме в офицерские школы.

После пленума ЦК КПИ 5–8 марта 1937 года коммунисты подняли брошенную премьером перчатку и тоже стали критиковать Кабальеро, требуя, прежде всего, начать строительство массовой армии. А здесь творились порой анекдотические вещи. Когда была объявлена мобилизация пяти возрастов, буквально вырванная у Кабальеро на заседании правительства, то в первый же день на участки явилось 80 % военнообязанных. Но им сказали, что для их приема нет помещений и распустили по домам. Одновременно Кабальеро почему-то запретил набор добровольцев.

Военная промышленность страны фактически простаивала, а военное министерство в течение недель не могло распределить по фронтам имевшиеся запасы вооружения. Произведенные рабочими Валенсии по собственной инициативе 40 броневиков более полутора месяцев стояли на складе, так как военное министерство не могло решить, какого типа пулемет на них поставить.

Кабальеро через свои газеты перешел к нападкам на СССР, который, мол, ничем не отличается в своей политике от Франции и Великобритании. Возвеличивалась помощь Мексики, хотя при всем уважении к мужеству правительства этой страны, поставки оттуда составляли лишь мизерную часть советских. Постепенно у Ларго Кабальеро сложились и плохие отношения с советским послом Розенбергом. Премьер упрекал своего министра иностранных дел Альвареса дель Вайо (члена ИСРП), что тот не имеет собственной позиции, а говорит словами советского полпреда. Здесь следует сказать, что советское полпредство в своих донесениях в Москву давало объективную картину внутриполитического положения в Испании, отмечая и ошибки коммунистов. Антонов-Овсеенко из Барселоны с симпатией сообщал об изменениях в политике анархистов в сторону мобилизации всех сил для победы и настраивал каталонских коммунистов на прекращение публичной критики анархистов в партийных средствах массовой информации. Советский генконсул в своих депешах в Центр нередко становился на сторону Каталонии в ее спорах с Мадридом, справедливо отмечая стремление Кабальеро свести каталонскую автономию к фикции.

Вопреки встречающимся в некоторых исторических исследованиях утверждениям ни Розенберг, ни Антонов-Овсеенко не участвовали в процессе принятия кадровых решений в испанском руководстве и тем более не навязывали испанцам собственных кандидатур. Когда в марте 1937 года Антонов-Овсеенко вступил в публичную полемику с центральным органом анархистов газетой «Солидаридад Обрера» (что не выходило за рамки принятой во всем мире дипломатической практики), полпред Розенберг просил НКИД дать указание генконсулу в Барселоне прекратить подобные действия, чтобы не задевать самолюбие лидеров НКТ. И все же Розенберг навлек на себя гнев Кабальеро тем, что настаивал на более энергичном ведении войны и более эффективном и рациональном использовании советской военной помощи. Но тогда такую же позицию занимали не только испанские коммунисты, но и большинство социалистов и республиканцев, а также все военное руководство, особенно на фронтах. Когда Кабальеро высказал недовольство Розенбергом, тот был немедленно в феврале 1937 года отправлен на родину (в декабре 1937 года Розенберг был арестован, а в 1938 году казнен; реабилитирован в 1957 году) и новым полпредом стал советник полпредства Леонид Гайкис (1898–1937). Гайкис был одно время секретарем Чичерина, затем работал в Мексике и в системе Профинтерна. Перед направлением в Испанию занимал пост генерального консула СССР в Стамбуле.

Новый полпред по заданию Москвы прямо поставил перед Кабальеро вопрос о необходимости кардинального обновления военного руководства республики за счет выдвижения на руководящие должности молодых, инициативных офицеров. Испанскому премьеру доказывали, что победа под Гвадалахарой могла обернуться катастрофой, если бы мятежники начали скоординированное с итальянцами наступление на Хараме. Ведь у республики не было обученных резервов и итальянцев под Гвадалахарой разгромили войска переброшенные с Харамы. А что было бы, если мятежники сковали их там? Но Кабальеро, со свойственным ему упрямством, стоял на своем: он как военный министр осуществляет руководство войной и это у него получается отлично. В Москве даже подумывали о свертывании военной помощи Испании, так как при таком руководстве армией любые ее объемы были не в состоянии обеспечить победу республики (на Хараме советские танки были просто брошены пехотой на произвол судьбы и понесли огромные потери). Но Гайкис, напротив, рекомендовал усилить содействие (интересно, что даже в секретной переписке с Москвой советский полпред говорил не о советской военной помощи, а о «помощи друзей»), чтобы советские советники и боевая техника своим примером доказывали на поле боя правильность даваемых Советским Союзом рекомендаций. В противном случае, отмечал полпред СССР, поражение Испанской республики наступит стремительно.

Между тем Кабальеро начал активно торпедировать идею объединения ИСРП и КПИ, которую еще недавно горячо пропагандировал. Сначала он настаивал на исключении из будущей партии центристов во главе с Прието, потом за присоединение единой партии ко II Интернационалу (который, в отличие от Коминтерна, ничем не помог республике). Наконец, сбросив маску, Кабальеро заявил, что те, кто хочет единства, могут просто вступить в ИСРП.

Не имея поддержки собственной партии, Кабальеро вдруг начал сближаться с НКТ и выдвинул идею создания «чисто профсоюзного» правительства из членов ВСТ и НКТ. Но даже анархисты, критикуя партии как «пережиток буржуазной демократии», не пошли в эту западню. Они стали понимать, что без коммунистов просто нельзя выиграть войну.

Тем не менее, ободренные авансами Кабальеро, анархисты решили укрепить свое пошатнувшееся влияние в Каталонии. 21–22 марта 1937 года они предъявили ультиматум главе Генералидада Компанису, требуя передать НКТ-ФАИ контроль над экономическими и военными ресурсами Каталонии и угрожая в случае невыполнения «прямым действием». Членам ОСПК прямо угрожали оружием на заседании правительства. До середины апреля длился правительственный кризис и хотя состав Генералидада не изменился, анархистам удалось свести на нет принятое решение о роспуске их патрулей и создании единых сил безопасности. Не удовлетворившись частичным успехом, анархисты начали перебрасывать в Барселону оружие и некоторые части с фронта, намереваясь показать «кто в доме хозяин».

Коммунисты пытались договориться с Кабальеро, апеллировали к Асанье. Президент заявил, что он вообще предпочел бы, чтобы компартия стала наиболее сильной по численности партией кабинета министров, но по соображениям международного порядка (возможная критика со стороны Англии и Франции) это нецелесообразно. К концу апреля 1937 года советское полпредство, коммунисты, Асанья, большинство социалистов и даже анархисты видели выход из намечавшегося внутриполитического тупика в разделении постов премьера и военного министра (президент республики еще в 1933 году считал Кабальеро настолько больным, что ожидал со дня на день его ухода из большой политики). С точки зрения советского полпредства идеальным вариантом было бы сохранение за Кабальеро кресла главы правительства, чтобы он мог делать то, что у него получалось: служить знаменем левых сил. Конкретную же работу по реорганизации армии должны делать энергичные профессионалы. Но весь вопрос был в том, как убедить упрямого и нетерпимого к критике Кабальеро добровольно пойти на этот шаг. Никто не хотел ввязываться в открытую борьбу против главы правительства в условиях непрекращавшейся войны.

Уже в марте 1937 года представители Коминтерна констатировали в республике острый правительственный кризис. Он стал необратимым после 14 апреля, когда Кабальеро издал приказ об увольнении и перерегистрации всех комиссаров армии. Все новые назначения в структуре ГВК отныне становились прерогативой не главы комиссариата, а самого военного министра. Кабальеро прямо заявил, что причиной этого шага было желание очистить комиссариат от коммунистов. Войну против КПИ премьер начал еще и потому, что все яснее обозначалось единство действий КПИ и ИСРП, которого он не желал и хотел предотвратить. Но все же 16 апреля 1937 года был создан т. н. Национальный комитет связи ИСРП и КПИ, за которым последовали аналогичные органы на местном уровне. Кабальеро чувствовал, что становится ненужным, что власть просто ускользает из его рук.

Кризис власти в республике назрел окончательно и разрешился в начале мая вооруженным путчем в Каталонии. Одним из основных актеров этой трагедии была Рабочая партия марксистского объединения (испанская аббревиатура ПОУМ), основанная в 1935 году путем слияния испанских троцкистов — Испанской коммунистической левой — и Рабоче-крестьянского блока. В момент основания партия насчитывала 7 тысяч членов и контролировала 60-тысячные профсоюзы. Ее влияние фактически ограничивалось Каталонией. В 1936 году ПОУМ сначала не хотела вступать в Народный фронт, высказываясь, как и Ларго Кабальеро за чисто рабочий избирательный союз. Но здравый смысл все же возобладал. ПОУМ присоединилась к Народному фронту, и один из руководителей партии Маурин прошел в кортесы. Основным лидером ПОУМ был Андрес Нин (1892–1937). Сын башмачника, Нин уже в 1911 году вступил в молодежную организацию ИСРП, затем перешел к анархистам и в 1921 году стал генеральным секретарем национального комитета НКТ. После убийства анархистами премьер-министра Дато, опасаясь преследований, Нин эмигрировал в СССР, вступил в РКП (б) и работал на ответственном посту секретаря международной организации коммунистических профсоюзов — Профинтерна. С 1923 года Нин примыкал к троцкистской оппозиции и в 1930 году был выслан из СССР. Позднее, уже в Испании, Нин идейно разошелся с Троцким. Даже сверхреволюционный Лев Давидович стал казаться ему оппортунистом, так как призывал своих сторонников вступать в социалистические и социал-демократические партии с целью раскола их изнутри. Однако влияние троцкизма на ПОУМ сохранилось и проводилось, главным образом, через секретаря партии по международным вопросам Хулиана Горкина.

После мятежа июля 1936 года ПОУМ сформировал несколько колонн и отправил их на Арагонский фронт. Число сторонников партии росло, хотя, конечно, и не в такой пропорции, как КПИ. Нин стал членом каталонского генералидада (советником по юстиции), но под давлением ОСПК в конце 1936 года покидает свой пост.

Линия ПОУМ, выражаемая через центральный орган партии газету «Ла Баталья» («Битва»), была ультрареволюционной: ПОУМ требовала установления диктатуры пролетариата, образования рабоче-крестьянского правительства, противилась превращению милиции в армию (считая это «разоружением народа»). В общем, можно сравнить требования ПОУМ с НКТ, хотя поумовцы и были против загибов анархистов вроде отмены денег или немедленной ликвидации государства.

С начала 1937 года резко ухудшились отношения ПОУМ с КПИ. Конечно, здесь свою роль играли политика Сталина и начавшаяся в СССР шумная кампания против Троцкого. Но справедливости ради надо сказать, что сам Троцкий давал Москве обильную пищу для критики. В частности, он призывал к восстанию в СССР и свержению предавшей идеалы революции сталинской бюрократии. Лидер IV Интернационала договаривался даже до того, что приветствовал интервенцию против Советского Союза как катализатор внутренних изменений там.

«Ла Баталья» в Испании также публиковала антисоветские материалы, что, естественно, не могло радовать ни испанских коммунистов, ни Москву. Например, 24 января 1937 года «Ла Баталья» напечатала резолюцию Исполкома ПОУМ «против чудовищного преступления, готовящегося в Москве» (имелся в виду процесс против Пятакова, Радека и других). Конечно, с точки зрения справедливости и морали, поумовцы были правы, но в условиях гражданской войны в их стране, когда жизненно важная военная помощь республике шла только из Советского Союза, такая критика била по своим. Ведь в годы Второй мировой войны печать стран антигитлеровской коалиции воздерживалась от критики общественного строя в странах-союзниках, хотя ни Черчилль, ни Сталин не изменили своих диаметрально противоположных политических взглядов. Трудно было даже представить, чтобы Франко позволил прессе в своей зоне печатать какие-либо критические материалы в адрес Германии и Италии, хотя сам «каудильо» не питал больших симпатий к внутреннему устройству нацистской Германии (Гитлер активно преследовал у себя дома католиков, в то время как Франко сделал борьбу за возвращение былого влияния католической церкви в Испании знаменем своего «крестового похода»). Наконец, советская пресса не вмешивалась во внутрипартийную борьбу в Испании, а военные сводки печатала только на основе правительственных коммюнике, зачастую весьма далеких от действительности (например, однажды сводка сообщала об успешном наступлении республиканских войск, в результате которого не было потеряно ни пяди территории!). А газета ПОУМ писала, что корреспондента «Правды» в Испании «Кольцова можно назвать больше, чем мерзавцем — канальей и больше, чем канальей — дураком».

Но если под поумовской критикой внутренней политики СССР была хотя бы какая-то основа, то внешнеполитический курс Советского Союза ПОУМ ругала и по существу неверно. «Ла Баталья» писала, что «Сталин и Литвинов оставили революционный марксизм и впадают в национализм‹…›Для Ленина Лига наций была убежищем империалистических бандитов. Сталин и Литвинов превратились в чемпионов защиты этого убежища бандитов». А 26 января 1937 года центральный орган ПОУМ доказывал своим читателям, что вокруг испанской войны «создалось два блока». Первый в составе Берлин-Рим-Лиссабон-Токио, второй в составе Париж-Лондон-Москва. Причем, второй блок, по мнению ПОУМ, хотя и хочет воспрепятствовать распространению фашизма в Испании, но одновременно абсолютно не желает победы испанской революции. Таким образом, политика СССР, направленная на укрепление сотрудничества с западными демократиями против Гитлера, классифицировалась испанскими троцкистами как предательство мировой революции. Похоже, что поражение пролетариата в Германии так ничему и не научило ПОУМ, которая упорно цеплялась за отжившие, сектантские лозунги, объективно работавшие против республики.

Чтобы еще больше позлить «русских», у поумовцев появилась даже идея… пригласить в Испанию Троцкого и сделать страну базой нового «настоящего» социализма!

К маю 1937 года отношения КПИ с Кабальеро, ПОУМ и анархистами обострились до предела. Достаточно было лишь небольшой искры для открытой вспышки конфликта.

25 апреля 1937 года в каталонском городе Льобрегат был убит лидер ВСТ Каталонии и член ОСПК Рольдан Кортада. Его похороны вылились в грандиозную манифестацию в Барселоне, которую «Ла Баталья» назвала «контрреволюционной». После ареста убийц (оказавшихся анархистами) Генералидад уже в который раз потребовал от ФАИ-НКТ сдать все оружие и распустить свои патрули. В ответ анархисты демонстративно привели свои боевые дружины в состояние повышенной готовности и 28–30 апреля захватили город Оспиталет и береговые батареи Барселоны.

1 мая 1937 года, учитывая напряженность обстановки, ВСТ и НКТ призвали воздержаться от массовых демонстраций. «Ла Баталья» требовала от сторонников ПОУМ не сдавать оружие, быть бдительными и готовыми к «разрушению всех буржуазных институтов». Ей вторил центральный орган НКТ «Солидаридад Обрера»: «Рабочие! Не дайте разоружить себя!». Радио мятежников сообщало о начавшихся в Каталонии массовых беспорядках, хотя пока на улицах было еще спокойно.

1 мая 1937 года президент республики Асанья разговаривал из Барселоны по телефону с правительством в Валенсии, как вдруг его прервал чей-то голос, потребовавший не говорить на данную тему. Это были анархисты, державшие под контролем центральную телефонную станцию (ЦТС) Барселоны (как и другие предприятия Каталонии, она была «коллективизирована»). 2 мая 1937 года Прието, звонивший из Валенсии в генералидад, услышал в трубке, что последнего уже нет и вместо него создан некий «Комитет обороны Барселоны». Засевшие на ЦТС анархисты и раньше по своему усмотрению прерывали телефонные разговоры (даже с испанскими послами за границей), но на этот раз чаша терпения переполнилась.

3 мая генеральный комиссар Генералидада по вопросам безопасности Родригес Сала в сопровождении нескольких десятков бойцов штурмовой гвардии прибыл на ЦТС, чтобы взять ее под контроль. Анархисты (30 вооруженных боевиков с 4 пулеметами) встретили силы правопорядка огнем и последним удалось занять только нижний этаж. ПОУМ, НКТ-ФАИ (местные организации) призвали своих сторонников оказать вооруженное сопротивление и Барселона стала покрываться баррикадами. Многих рабочих троцкисты и анархисты вывели на улицы обманом, заявив, что республиканская гвардия восстала против законного правительства. Вечером барселонское руководство НКТ предъявило Генералидаду ультиматум: немедленно передать посты ответственных за безопасность, оборону и промышленность анархистам и арестовать Салу. Ультиматум был отвергнут и обе стороны начали укреплять свои позиции. Зенитные батареи Барселоны, контролируемые НКТ, были перенацелены на здание Генералидада.

Правительство в Валенсии сразу поняло всю серьезность ситуации (тем более, что радио франкистов не переставало говорить о «национально настроенных» анархистах и поумовцах, поднявшихся против коммунистов и их «французских и русских хозяев») и направило в Барселону 3000 штурмовых гвардейцев и два эсминца. Хотя Кабальеро вел двойную игру. С одной стороны он требовал от Генералидада решительных наступательных действий против НКТ, обещая немедленную помощь, а с другой — конфиденциально сообщил анархистам, что каталонское правительство настаивает на скорейшей присылке войск, но премьер-де против кровопролития. Тем самым Кабальеро хотел спровоцировать жестокие бои между анархистами и Генералидадом (Генералидад опирался, в основном, на ОСПК), чтобы обескровить и коммунистов, и ФАИ-НКТ.

4 мая анархисты и члены ПОУМ перешли в атаку и напали на здания управления общественного порядка, штаб-квартиру ОСПК и ВСТ, а также на казармы им. Карла Маркса, где формировались для отправки на фронт части ОСПК. Тут-то и выяснилось, что анархисты, кричавшие о своей безоружности, были вооружены до зубов. Только защитники казарм им. Карла Маркса подбили несколько их броневиков. В тот же день в Барселону прибыли министры-анархисты Оливер и Монтсени, призвавшие по радио своих сторонников прекратить братоубийственную войну.

Но путчисты не унимались. Была объявлена всеобщая забастовка. А 5 мая части 46-й (анархистской) и 29-й имени Ленина (поумовской) дивизий (членов ПОУМ в дивизии было не более 15 %) самовольно оголили фронт и пошли на Барселону. Причем командование этих частей на специально созванном совещании наметило целый план мятежа, предусматривавший занятие ряда городов (например, Барбастро) и окружение коммунистической дивизии имени Карла Маркса. Республика оказалась на краю гибели. В столице Каталонии силы восставших насчитывали уже 7–7,5 тысяч бойцов (в т. ч. тысяча сторонников ПОУМ, остальные анархисты). Однако, фронтовые части и военных в тылу вовлечь в мятеж практически не удалось. С фронта до Барселоны добрались только 600 бойцов бывшей дивизии Дуррути, а в самой Барселоне восемью выстрелами по зданию полицейского комиссариата отметилась батарея 155 мм орудий (правда, ни один снаряд не попал в цель, так как и артиллеристы, по-видимому, не желали точно исполнять противоправные приказы своего командира).

Анархисты держались в ходе мятежа хитрой линии. Центральное руководство ФАИ-НКТ, понимая, чем в условиях военного времени может закончиться для них лично участие в путче, формально призывало своих сторонников прекратить братоубийственную борьбу. С другой стороны, барселонским анархистам был дан фактически карт-бланш, хотя на передний план рекомендовалось выпячивать троцкистов, чтобы в случае провала мятежа сделать из них «козлов отпущения». Забегая вперед, заметим, что так и произошло.

Хотя большинство рабочих Барселоны не поддержало мятеж, а колонны двух дивизий (там находилось несколько батальонов) были остановлены у Лериды командующим Арагонским фронтом Рейесом и бойцами ОСПК, которые, угрожая применением авиации, заставили восставших повернуть обратно.

В Барселоне ОСПК держалась оборонительной тактики, не желая окончательно испортить отношения с анархистами, в рядах которых отношение к начавшимся беспорядкам было далеко не однозначным. Коммунисты вооружили 2000 членов партии (1000 винтовок, 50 ручных и 20 станковых пулеметов), но, несмотря на неоднократные предложения Генералидада, отказывались от наступления на штаб-квартиру НКТ.

5 мая было заключено перемирие на условиях «ни победителей, ни побежденных». Но мятежники не унимались и уже требовали расстрела тех, кто пришел 3 мая на ЦТС. ПОУМ вообще не приняла перемирия и призвала своих сторонников оставаться на улицах. 6 мая в Барселоне продолжалась стрельба и по дороге на работу был убит член Генералидада от ОСП, наиболее способный и видный коммунист Каталонии Антонио Сесе. Когда на улицы вопреки приказу анархистов о забастовке вышли первые трамваи, их стали забрасывать гранатами.

Троцкисты и поумовцы захватили несколько городов Каталонии. Председатель Комитета по невмешательству лорд Плимут уже обсуждал высадку в Каталонии английских войск, если мятеж затянется. Авиация и ВМС мятежников обстреливали с моря идущую на Барселону колонну штурмовых гвардейцев.

В этих условиях ОСПК, понимая, что нельзя терять ни минуты, перешла в контрнаступление и к вечеру 6 мая ее силы захватили ЦТС и Центральный (Французский) вокзал. В тот же день силы правопорядка заняли здание газеты ПОУМ «Ла Баталья» и закрыли ее за непрекращавшиеся призывы к продолжению беспорядков (правда, «Ла Баталья» продолжала выходить, так как ПОУМ заранее подготовила запасную типографию). Генерал Посас взял на себя командование всеми войсками в Каталонии, а 7 мая в Барселону прибыли, наконец, штурмовые гвардейцы. Путч явно провалился, и НКТ еще раз призвала своих сторонников сложить оружие и вернуться к работе.

Авантюра ПОУМ и НКТ обошлась в 400 убитых (по других данным — 950) и 2600 раненых. При этом коммунисты благодаря продуманной тактике потеряли только 18 человек убитыми и 80 ранеными.

Вопреки мнению некоторых историков, путч в Барселоне осудили не только коммунисты, а все партии и организации Народного фронта. Мадридский орган ИСРП (в столице как раз в это время два дня не было хлеба) «Эль Сосиалиста» с возмущением писал, что в то время, когда враг атакует Мадрид, «эти бесконтрольные» поднялись против правительства республики. Рупор левых социалистов «Кларидад» требовал смерти фашистским агентам и немедленного роспуска ПОУМ. Кстати, тезис насчет фашистских агентов нашел свое подтверждение. Германский посол при Франко — Фаупель — писал в Берлин со ссылкой на брата «генералиссимуса», что агенты мятежников активно участвовали в разжигании беспорядков. Сотрудник пресс-службы германского министерства авиации Харро Шульце-Бойзен (будущий руководитель советской разведсети в Германии «Красная капелла») сообщил в Москву (посредством писем, которые его родственница Гизела фон Пельниц опускала в почтовый ящик советского торгпредства в Берлине) об агентуре абвера в Барселоне и в рядах интербригад. Гестапо впоследствии признавало, что после этих сообщений немецких агентов «поставили к стенке».

Между тем, Ларго Кабальеро заявил, что в Барселоне произошли всего лишь междоусобные партийные столкновения, а подконтрольная премьеру газета «Аделанте» вообще обвинила в беспорядках коммунистов.

11 мая в Барселоне совершенно легально прошел расширенный пленум ПОУМ, на котором мятеж был представлен как спонтанная реакция трудящихся масс на провокацию правительства. Несмотря на раздававшиеся на пленуме голоса критики, Нин сумел навязать партии эту точку зрения. На самом деле даже советское генконсульство в Барселоне узнало о подготовке мятежа еще в декабре 1936 года, когда ПОУМ была удалена из каталонского правительства. Путч намечался сначала на январь, а потом на февраль. Понимая ограниченность собственных сил, ПОУМ установила тесные контакты с молодежной организацией ФАИ «Либертарная молодежь» (она занимала еще более экстремистские позиции, чем «взрослые» анархисты) и гангстерскими элементами НКТ в Барселоне (профсоюз транспортников, давно терроризировавший конкурентов из ВСТ). И ПОУМ, и анархисты чувствовали, что их влияние в массах падает, так как левацкие эксперименты в промышленности привели к снижению жизненного уровня рабочих, а население устало от произвола поумовских и анархистских патрулей. В конце концов, мятеж был запланирован на 10–11 мая. Один военный топограф сообщил советнику по внутренним делам Генералидада, Айгуаде, что анархисты заказали ему план восстания к 4 мая. Следует заметить, что Антонов-Овсеенко сомневался в достоверности этой информации, так как анархисты и без плана прекрасно ориентировались в Барселоне. Но в любом случае подготовка вооруженного выступления велась заблаговременно и со свойственной испанцами открытостью, если не сказать беспечностью, обсуждалась публично.

После подавления мятежа было арестовано несколько десятков его участников, но уже к 12 мая 1937 года правительство освободило 154 из 214 задержанных. Требование КПИ и ОСПК о запрещении ПОУМ было проигнорировано. В этих условиях коммунисты уже не могли подставлять под удар правую щеку после левой. ЦК КПИ установил контакт с руководством ИСРП и договорился о единстве действий. По всей стране прошли многочисленные митинги. Части Народной армии, руководимые коммунистами, получили приказ быть готовыми к подавлению попытки государственного переворота.

14 мая 1937 года на очередном заседании правительства министры-коммунисты предложили обсудить положение в Каталонии и ход войны. Кабальеро заявил, что не может сказать ничего нового, и два министра — члена КПИ покинули заседание. Кабальеро хотел как ни в чем ни бывало продолжать заседание, но тут, к его удивлению, из зала ушли и министры его собственной партии — ИСРП. Остались лишь друг Кабальеро — социалист министр внутренних дел Галарса — и министры от НКТ-ФАИ. Кабальеро был вынужден вручить Асанье прошение об отставке. Впрочем, он не особо беспокоился, надеясь сформировать новое правительство без КПИ.

Коммунисты в качестве условий своего возвращения в кабинет требовали разделения постов премьера и военного министра, создания полноценного генштаба, возобновления нормального функционирования Высшего военного совета, возрождения Главного военного комиссариата и роспуска ПОУМ.

В эти критические дни, а именно 15 мая 1937 года, генерал Миаха, давно ненавидевший надоевшего ему мелочными придирками Кабальеро, предложил руководству КПИ с опорой на армию взять всю полноту власти в стране. Это было вполне осуществимо, так как авиация, танковые части и наиболее боеспособные силы Центрального фронта беспрекословно шли за компартией. Но руководство КПИ сразу отвергло предложение Миахи, понимая, что это будет концом демократии и Народного фронта.

Между тем, Кабальеро, как он и рассчитывал, получил от Асаньи полномочия по формированию нового правительства. Туда он уже не включил ни одного коммуниста. 4 ключевых поста отводились ВСТ, по 2 — ИСРП и НКТ, по 1 — баскам и каталонцам. Но ИСРП заявила, что без коммунистов в правительство не войдет, а «принципиальные» борцы против государства — анархисты — были возмущены, что у них вместо прежних четырех остались только два министерских портфеля. Лидеры социалистов пытались уговорить Кабальеро пойти на компромисс с компартией, но тот заявил: «Или я — или они». Кабальеро явно переоценил свои шансы на успех. Асанья поручил 16 мая 1937 года формирование правительства члену ИСРП и бывшему министру финансов Хуану Негрину (собственно, кроме него у ИСРП был только один подходящий кандидат — Прието, но Асанье он не нравился своими резкими перепадами настроения от безудержного оптимизма к мрачному пессимизму). Уже 17 мая Негрин представил президенту свой кабинет, в котором он сам был еще и министром финансов, Прието — военным министром (включая влитые в это ведомство министерства ВВС и ВМС), республиканец и бывший премьер Хираль — министром иностранных дел. НКТ-ФАИ покинула кабинет по собственной инициативе, а министры-коммунисты сохранили два своих кресла (сельского хозяйства и образования).

Кто же был этот человек, согласившийся принять на себя ответственность за республику в столь нелегкое время и унаследовать противоречивый багаж правления «испанского Ленина»? Хуан Негрин родился в зажиточной буржуазной семье на Канарских островах в 1889 году. Родители послали его учиться медицине в Германию, где он стал доктором наук в 1912 году (Негрин увлекся модной в то время физиологией). После начала Первой мировой войны молодой доктор вернулся на родину и возглавил в 1922 году кафедру физиологии Мадридского университета. К политике врач обратился только в 1929 году, став членом ИСРП. В 1931 году после провозглашения республики Негрин был избран в кортесы от Канарских островов, не оставив своих занятий на кафедре физиологии. После поражения восстания в Астурии Негрин активно участвовал в митингах в защиту политзаключенных. Когда 4 сентября 1936 года было образовано правительство Ларго Кабальеро, Негрин, по рекомендации Прието, стал министром финансов. На этом посту тихий доктор показал неукротимую энергию и железную хватку, сумев в страшном хаосе 1936 года обеспечить относительно нормальное функционирование кредитно-банковской системы. В отличие от рутинера Кабальеро, Негрин в кратчайшие сроки смог организовать фактически заново боеспособный и хорошо дисциплинированный корпус карабинеров (их называли «100 тысяч детей Негрина», хотя на самом деле пограничников было около 40 тысяч).

Его назначение премьером было встречено многими с удивлением, так как в отличие от Кабальеро Негрин не сильно «светился» на массовых митингах. Сразу же заговорили о том, что это марионетка коммунистов, которые, мол, таким способом отплатили ему за отправку испанского золота в СССР. На самом деле Негрин как политик практического толка («технократ», как сказали бы сегодня) просто понимал всю разумность требований коммунистов о подчинении всех сторон жизни республики одной цели — выиграть войну. Именно поэтому, когда Асанья предложил ему возглавить кабинет, Негрин согласился лишь при одном условии: «быть стопроцентным председателем Совета министров». Он пришел, чтобы не представлять какую-то партию, а чтобы немедленно и энергично вывести республику из кризиса. Кстати в отношениях с советским послом и военными советниками из СССР Негрин практиковал не обращение «товарищ», а более формальное «сеньор председатель Совета министров».

Обиженный Ларго Кабальеро попытался поднять против нового кабинета ВСТ, но его собственный профсоюз отказал ему в поддержке. Анархисты, сначала шумно требовавшие оставить «товарища Ларго Кабальеро» на обоих постах — премьера и военного министра, — потом сочли более разумным поддержать правительство Негрина. Тем более, что коммунисты, добившись запрета ПОУМ и ареста 17 июня 1937 года ее лидера Нина (последний был, по всей видимости, тайно убит в тюрьме), подчеркнуто дружелюбно и лояльно вели себя по отношению к НКТ, хотя анархисты никак не меньше троцкистов были замешаны в барселонском кровопролитии.

Да, республика преодолела опаснейший внутриполитический кризис. Но цена его была велика. Мятежники получили передышку на основных фронтах и усилили начавшееся в апреле наступление на республиканский Север. Планировавшийся для помощи Северу в мае 1937 года контрудар республиканцев на Арагонском фронте оказался сорван из-за фактического мятежа его анархистских и поумовских частей. Но самым страшным последствием майского путча в далекой Испании стали события в СССР. Сталин, давно не доверявший некоторым военным, на примере Барселоны убедился, что призывы Троцкого к Красной Армии свергнуть предавшее идеалы революции правительство в Москве вполне могут быть и осуществлены. К тому же, почему это Тухачевский с несколькими дивизиями просился в Испанию? А тут еще через президента Чехословакии Бенеша ему переправили мастерски сфабрикованное гестапо и СД досье о связях популярного в РККА молодого маршала с германскими генералами. Но ведь и барселонские троцкисты, как сообщала разведка из Берлина, тоже были связаны с гитлеровскими спецслужбами. Все эти факты и гипотезы, помноженные на граничащее с паранойей недоверие Сталина, запустили кровавый маховик массовых репрессий против командного состава Красной Армии в конце мая 1937 года. Что, в свою очередь, аукнулось страшными поражениями черного лета 1941 года, поставившими Советский Союз на край пропасти.

Подытоживая анализ внутриполитического положения республики, можно констатировать, что политическая жизнь в республиканской Испании была столь бурной и многообразной, что казалось: речь идет об обычной стране, а не о воюющем за свое право на существование государстве. В конце концов, именно отсутствие сплоченности в тылу и погубило республиканцев.

В отличие от своих врагов по ту сторону фронта, Франко, с несвойственными испанскому национальному характеру холодностью и расчетом, не допускал в своем тылу ни малейшей политической активности, если она не была с ним заранее согласована. В «национальной» зоне с момента мятежа действовало военное положение и были запрещены все политические партии и профсоюзы. Карлисты и фалангисты действовали, скорее, как общественные движения помощи армии. Под страхом смерти были запрещены все забастовки. Цены и зарплаты были заморожены на уровне февраля 1936 года, выгодном для предпринимателей (кое-где, правда, и на уровне 18 июля 1936 года, что было более выгодно для рабочих). Лидеры всех профсоюзов были либо расстреляны, либо посажены в тюрьмы, либо бежали в республиканскую зону. Был создан вертикальный подконтрольный властям единый профсоюз — Рабочий национально-синдикалистский центр, не имевший никаких прав и обязанный мобилизовать своих членов на работу для фронта. Транспорт и все заводы военного назначения были поставлены под прямой контроль военных властей.

Предприниматели в массе своей сразу поддержали мятеж, проводя многочисленные акции сбора средств, одежды и продовольствия для фронта. Они быстро организовали свою собственную организацию — Национально-синдикалистский центр предпринимателей.

Так как мятежникам с самого начала достались малонаселенные сельскохозяйственные районы, снабжение населения не представляло труда. Однако после замораживания цен возник «черный рынок» и стали появляться трудности с некоторыми промышленными товарами, прежде всего текстилем (текстильная промышленность Испании была сосредоточена в Каталонии).

Так как все основные банки страны находились в крупных городах и после 18 июля 1936 года остались в республиканской зоне, в Бургосе 14 сентября 1936 года была образована Чрезвычайная хунта Совета Испанского банка, получившая право гарантировать выпуск банковских билетов на общую сумму 10 млрд песет. У франкистов не было золотого запаса, и единственной гарантией их денег была победа в войне. К 1939 году в «национальной» зоне были в обращении банковские билеты на сумму в 8,7 млрд песет по сравнению с 5,4 млрд песет в июле 1936 года. Все банкноты «национальной» зоны были проштемпелеваны, чтобы отличаться от республиканской валюты. Одновременно радио мятежников постоянно передавало серии банкнот, изъятых из обращения (выпущенных в республике).

Все эти меры привели к тому, что песета мятежников котировалась за рубежом примерно в два раза выше, чем республиканская валюта. Франко с самого начала наладил экспорт в Великобританию цитрусовых и полезных ископаемых, и позднее при его правительстве появился официальный торговый представитель Англии.

Все начинания хунты активно благословляла церковь, даже резиденция Франко в Саламанке размещалась в епископском дворце. 48 из 51 епископа Испании поддержали мятеж. Проповеди в храмах национальной зоны заканчивались словами «Да здравствует Франко!» («Вива Франко!»). Некоторые епископы, правда, пытались занять более взвешенную позицию, так как боялись, что в случае победы республики церковь будет полностью запрещена за сотрудничество с путчистами. Со своей стороны, Франко был вынужден лавировать между Ватиканом и своими союзниками-нацистами, отношения между которыми испортились в марте 1937 года, когда Папа Римский опубликовал на немецком языке энциклику «Mit brennender Sorge» («С горячей заботой»). В этом документе критиковался гитлеровский режим, и под давлением немцев Франко запретил ее распространение на подконтрольной ему территории. В июле 1937 года епископы «национальной зоны» составили коллективное послание «Епископам всего мира!», в котором оправдывали политику Франко, а в октябре 1937 года в ставку «генералиссимуса» прибыл, наконец, официальный представитель Ватикана.

Франко не остался в долгу. Были восстановлены церковные праздники и вновь легализован орден иезуитов. 21 сентября 1936 года во всех школах опять стали изучать Закон Божий, а 23 сентября было отменено совместное обучение мальчиков и девочек. В апреле 1937 года всем школам было предписано вывесить напротив входной двери икону Богоматери.

Наконец, уже в августе 1936 года мятежники ликвидировали в своей зоне все аграрные преобразования республиканского периода. Экспроприированные земли были возвращены владельцам, в т. ч. церкви.

Положение женщины в «национальной зоне», естественно, в корне отличалось от той ситуации, которая существовала в республике. Женщине отводилась привычная роль матери и хранительницы очага, не совместимая с активной общественной деятельностью. Но разворачивавшаяся тотальная война внесла в эту идиллию свои коррективы. Женская секция фаланги во главе с сестрой ее лидера Пилар Примо де Ривера начала массовые акции по подготовке медперсонала, созданию прачечных и мастерских по пошиву одежды для фронта (только прачечных на фронте было 76, и в них работало 1140 женщин). Медсестер было обучено 8000, а в мастерские по пошиву одежды направлено 20 тысяч женщин.

С женской секцией фаланги соперничала организация карлистов «Фронты и госпитали». Ее членов, которые, как и мужчины-традиционалисты, носили красные береты, называли «маргаритами». После слияния фаланги с карлистами в апреле 1937 года (об этом подробнее ниже) все функции по обслуживанию фронта перешли именно к этой организации.

Еще одну женскую организацию создала в октябре 1936 года вдова основателя фаланги Онесимо Редондо Мерседес Санс Бачиллор. По образцу нацистской Германии организацию назвали «Зимняя помощь» (в Германии существовала точно такая же структура, позднее во время войны собиравшая теплые вещи солдатам вермахта). Летом 1937 года организацию переименовали в «Социальную помощь», которая открыла много центров для матерей и детей, особенно помогая сиротам. «Социальная помощь» постоянно «воевала» с Женской секцией фаланги, стремящейся ее поглотить.

Не удовлетворившись степенью мобилизации женщин для нужд войны, Франко создал 7 октября 1937 года «Социальную службу женщин». Согласно этому декрету все женщины от 17 до 35 лет должны были в обязательном порядке отработать «для Родины» минимум 6 месяцев.

Наконец, под руководством Женской секции фаланги была создана «Молодежная организация», в которую входили мальчики и девочки от 10 до 18 лет (в 1945 году их разделили по половому признаку). В этой организации упор делался на физическое развитие (гимнастика, баскетбол). Членов организации называли «стрелами» (по эмблеме фаланги — скрещенные стрелы); «Стрелой» именовался и основный печатный орган «Молодежной организации».

Таким образом, на практике Франко создал тоталитарное государство по образцу Германии и Италии. Не хватало только одного — правящей партии.

Как уже упоминалось, в «национальной» зоне было два политических движения — карлисты (или традиционалисты) и фалангисты. Карлисты в силу своей крайней реакционности и географической замкнутости (Наварра) по определению не могли стать господствующей силой. Но их милиция — «рекете» — хорошо сражалась на фронтах (карлисты были прекрасными стрелками и редко сдавались в плен), и лидер карлистов Фал Конде решил было использовать это в целях укрепления своих позиций. Но Франко в новом государстве не признавал никого рядом с собой. Придравшись к тому, что карлисты открыли собственную военную школу без его согласия, он поставил Фалу Конде ультиматум: либо военный трибунал, либо эмиграция. На практике это был выбор между жизнью и смертью, и Фал Конде поспешно бежал в Португалию.

Опасным противником в борьбе за лидерство в стане мятежников Франко считал бывшего вождя СЭДА, молодого и талантливого Хиль Роблеса. Тщеславный Франко не мог забыть, что Роблес был одно время его начальником (занимая пост военного министра в 1935 году). Хиль Роблес несколько раз приезжал в «национальную зону», сталкиваясь со все более холодным приемом. Один раз его даже чуть не арестовали фалангисты, а дамы из высшего света осыпали руганью, обвиняя в причастности к началу гражданской войны. Хиль Роблес быстро понял, что в его услугах по образованию правящей партии не нуждаются, и остался в эмиграции.

Основной и по-настоящему массовой партией в зоне мятежников была фаланга, насчитывавшая, по собственным данным, в конце 1936 года около 1 млн членов. Многие из них раньше были членами левых партий, искавшими в фаланге спасения от репрессий франкистов. Иногда во время оккупации мятежниками какого-либо города в его рабочие кварталы заходили представители фаланги и ставили людей перед выбором: или смерть, или членский билет. К тому же многих привлекала почти левая социальная программа фаланги, ее резкая критика капитализма и «выродившихся аристократов». Наконец, фаланга взяла на себя функции политической чистки, и ее патрули (похожие на анархистские в республиканской зоне), убивали и грабили без ограничений, чем привлекали в ряды партии много люмпен-пролетариев и полууголовных элементов. За сходство с анархистами фалангу даже называли «ФАИлангой» или «нашими красными».

Франко решил сделать основой будущей правящей партии фалангу в силу нескольких причин. Во-первых, это была по-настоящему массовая партия, имевшая сторонников во всех слоях общества. Во-вторых, к фаланге явно благоволили Германия и Италия. В-третьих, фаланга оказалась без лидера. Хосе Антонио Примо де Ривера сидел в республиканской тюрьме города Аликанте и не мог быть соперником в борьбе за власть.

Правда, Франко очень насторожился, узнав, что немецкий дипломатический представитель в Аликанте фон Кноблох строит планы по освобождению Хосе Антонио из тюрьмы путем подкупа гражданского губернатора провинции и вывоза его на немецком корабле. Формально Франко, конечно, одобрил усилия немцев, но ничего не сделал для того, чтобы они увенчались успехом. Он ненавидел молодого Примо де Риверу, считая его никчемным мальчишкой, ничего не добившимся в жизни.

В октябре 1936 года германское посольство, находившееся в Аликанте, три раза пыталось подкупить охрану тюрьмы (причем немцы особенно надеялись на сговорчивость анархистов), но, несмотря на предложенные суммы (гигантские по испанским меркам!), предателей не нашлось. Тогда верховное командование германских ВМС по согласованию с МИД Германии дало указание командующему германской эскадрой у испанских берегов адмиралу Карлсу освободить Примо де Риверу насильственным путем. Немцы высадили на берег нескольких фалангистов, проваливших дело из-за «болтливости» (по крайней мере, так Карлс сообщил в Берлин). Проводить крупномасштабную военную акцию с участием нескольких сотен человек немцы побоялись.

Между тем, находившийся в тюрьме Хосе Антонио критиковал взбунтовавшихся генералов, полагая, что со своим узким политическим кругозором они отбросят Испанию в средние века. Прието переправлял все написанные Примо де Риверой в таком духе статьи в зону мятежников, пытаясь вызвать там внутренний раздор. Тем более, что в фаланге кроме Хосе Антонио не было другого признанного вождя.

Но тут Франко помогли сами республиканцы. Хосе Антонио Примо де Ривера был приговорен Народным трибуналом Аликанте к смертной казни за мятеж против республики. Ходатайствуя о помиловании перед центральным правительством, Хосе Антонио предлагал, чтобы его направили на самолете в «национальную» зону, где он добьется прекращения огня и создания правительства национального единства (первый раз с такой инициативой Примо де Ривера выступил уже в августе). Большинство членов правительства Кабальеро было за помилование Примо де Риверы, но, опасаясь немецкой акции по освобождению лидера фашистов, местные власти все же расстреляли вождя фаланги 20 ноября 1936 года.

Франко втайне был рад и даже утверждал в узком кругу, что Примо де Ривера умер, как трус. Но на публике он объявил себя продолжателем дела «великого мученика».

Перед самой фалангой со всей остротой встал вопрос о новом лидере. Правда, фалангисты отказывались верить в смерть их кумира и официально считали вождя «отсутствующим». 4 сентября 1936 года Национальный совет фаланги собрался впервые после начала войны в Вальядолиде и по предложению командира фалангистской милиции Аснара временным руководителем партии был избран 34-летний бывший шеф провинциальной фаланги Сантандера Мануэль Эдилья. Это был единственный представитель рабочих в руководстве партии. Он придерживался «левых» взглядов и видел свой идеал в НСДАП. Но политиком он был никаким, обладая излишне прямодушным характером и недалеким умом. Его выдвинули, думая, что Эдилья не имеет каких-либо личных амбиций и просто будет «держать место» для Примо де Риверы.

Но новый лидер фаланги установил прочные контакты с германским послом Фаупелем, который сам был нацистом левого толка и так же, как и Эдилья, был против массовых репрессий в отношении рабочих, считая, что их надо привлечь на сторону нового режима продуманной социальной программой. Берлин явно делал ставку на Эдилью, о чем свидетельствовал присланный ему оттуда экземпляр «Майн Кампф» с дарственной надписью Гитлера. Все чаще Эдилья стал говорить, что после взятия власти и победы над республикой фаланга покажет свое настоящее левое лицо.

Франко понял, что пора действовать и самому возглавить процесс создания новой правящей партии. Провести всю операцию взялся свояк генералиссимуса Серрано Суньер, только в феврале 1937 года выпущенный из республиканской тюрьмы. Суньер говорил Эдилье, что Франко готов отдать в его руки реальное руководство будущей единой партией, оставив за собой высший представительский пост. Но сначала нужно очистить все руководство партии от оппозиционеров, не желавших такого развития событий. То же самое Суньер говорил и этим оппозиционерам — Аснару и Пилар Примо де Ривера, жалуясь, что Эдилья замахнулся на святое место «отсутствующего» Хосе Антонио.

Эдилья, ободренный авансами Франко, решил навести, наконец, порядок в своей партии. Его противники, также уверенные в поддержке «генералиссимуса», собрали 16 апреля 1937 года Командную хунту фаланги (так назывался ее временный коллегиальный руководящий орган) и объявили Эдилье о его смещении. Эдилья покинул заседание и отправился в штаб-квартиру Франко, где его еще раз заверили в полной поддержке. После этого преданные Эдилье фалангисты ночью 17 апреля захватили штаб-квартиру фаланги в Саламанке. Но «путчистов» там не было, и было решено направиться на квартиру одного из них — Доваля. Там возникла перестрелка, в результате которой были убитые и раненые. Именно это и было нужно Франко, который еще до этих событий начал обрабатывать Фаупеля, рассказывая ему о полной неспособности Эдильи обеспечить твердое руководство фалангой.

18 апреля 1937 года, проведя заседание Национального совета фаланги, Эдилья добился своего избрания лидером и отправился к Франко. Тот, обняв новоиспеченного «вождя», вывел его на балкон, где уже собралась заранее срежиссированная толпа и корреспонденты. Франко объявил в присутствии ошарашенного Эдильи о слиянии карлистов с фалангой в единую партию под своим собственным руководством. Со стороны присутствие Эдильи выглядело как одобрение им этого шага.

19 апреля 1937 года был издан официальный декрет об образовании новой партии с длинным названием Испанская традиционалистская фаланга и хунты национально-синдикалистского наступления. Новый лидер объединенной партии Франко по декрету назначал половину членов Национального совета партии, а оставшуюся половину выбирали эти назначенные члены.

Эдилье предложили войти в Национальный совет, но он не мог подавить своего недовольства и отказался. Тогда 25 апреля 1937 года несостоявшегося вождя просто арестовали и приговорили к смертной казни за события 17 апреля. Фаупелю удалось добиться помилования (причем Франко убеждал немца, что Эдилья готовил переворот), и следующие четыре года Эдилья провел в тюрьме.

Таким образом, Франко полностью подчинил себе карлистов и фалангу, и его власти уже никто не угрожал. Да и в отличие от событий в Барселоне в мае того же года «апрельский кризис» в Саламанке таковым вовсе не являлся. Это была ловкая инсценировка Франко, в капкан которого попался доверчивый Мануэль Эдилья, никогда реально не угрожавший чем-либо «генералиссимусу».

Теперь «национальная Испания» даже внешне ничем не отличалась от Германии и Италии. 24 апреля 1937 года было введено новое «национальное приветствие», которое выражалось «в поднятии руки с открытой ладонью под углом 45^о от вертикальной оси тела». Франко обзаводился и другими символами. День начала мятежа 18 июля и день «избрания» «генералиссимуса» главой государства — 1 октября были объявлены национальными праздниками. Шло массовое переименование улиц и отелей. Даже подозрительный «русский салат» (известный у нас как «оливье») был переименован в салат «национальный». В газетах было много материалов, восхваляющих различные стороны жизни Германии и Италии. Много апеллировали и к блестящему имперскому прошлому Испании XVI века, когда над ее колониями не заходило солнце.

Итак, весной 1937 года в Испании оформились окончательно два прямо противоположных по мировоззрению государства, примирение между которыми было немыслимо. И обе стороны стали готовиться к полномасштабной войне, в которой на карте стояло существование каждого из враждебных лагерей.