"Кризис социал-демократии" - читать интересную книгу автора (Люксембург Роза)

VI

Другой стороной тактики немецкой социал-демократии было открытое признание гражданского мира, т. е., прекращение классовой борьбы на время войны. Прочитанная в рейхстаге 4-го августа декларация фракции, была, собственно, первым актом этого жертвоприношения классовой борьбы. Все основные положения были заранее согласованы с представителями правительства и буржуазных партий. Торжественный акт 4 августа был подготовленным за кулисами патриотическим зрелищем для народа и заграницы, в котором социал-демократия на ряду с другими участниками играла заранее предназначенную ей роль.

Вотирование фракцией кредитов дало тон всем руководящим инстанциям рабочего движения. Профессиональные союзы тотчас же объявили о прекращении всех забастовок за повышение заработной платы и оффициально довели об этом до сведения предпринимателей, ссылаясь исключительно на патриотический долг по отношению к гражданскому миру. Борьба против капиталистической эксплоатации была добровольно приостановлена на время войны. Те же самые руководители профессиональных союзов предоставили аграриям рабочую силу из города для обеспечения им своевременной уборки хлеба. Правление социал-демократического женского движения объявило о своем объединении с буржуазными женщинами для общей "национальной службы женщин", и, вместо социал-демократической агитации, направило, таким образом, единственную оставшуюся серьезную рабочую силу на национальную благотворительность-вроде разливания супа, разделения пайка и т. д. Во времена законов, против социалистов партия старалась возможно больше использовать выборы в парламент, чтобы вопреки всем осадным положениям и всем преследованиям давать свои разъяснения и укреплять свои позиции. Сейчас социал-демократия оффициально отказалась при парламентских выборах в рейхстаг, при выборах в ландтаги и коммунальные советы, от всякой

избирательной борьбы, т. е., от всякой агитации и выступлений в духе пролетарской классовой борьбы и, таким образом, свела парламентские выборы к их чисто буржуазному содержанию: к собиранию мандатов, на чем она мирно объединилась с буржуазными партиями. Единомыслие социал-демократических представителей с существующим положением в ландтагах и коммунальных советах-за исключением Прусского и Эльзас-Лотаринского ландтагов-вследствие торжественного призыва к гражданскому миру, являлось резким противоречием со старой тактикой до начала войны. Социал-демократическая пресса, самое большое за двумя исключениями, громко подхватила принцип национального единства ради сохранения жизненных интересов германского народа. Перед началом войны она предостерегала рабочих от вынимания вкладов из сберегательных касс, вследствие чего она обеспечила, по мере возможности, чрезмерное вовлечение сберегательных касс в военный заем и предотвратила нарушение экономической жизни страны; она советовала работницам не сообщать своим мужьям на поле битвы о своей нужде, о нужде своих детей и о недостаточном снабжении в городе, но, наоборот, описывать свое безоблачное семейное счастье, давая "радостные представления о полученной уже ими помощи, и действовать на воюющих успокаивающим и ободряющим образом"[10]. Воспитательную работу современного рабочего движения она прежде всего расценивала, как прекрасное средство для ведения войны, как это видно, например, из следующего классического образчика:

"Истинные друзья познаются только в нужде. Эта старая пословица становится в настоящее время истиной. Гонимые, хулимые и преследуемые полицейскими сыщиками социал-демократы выступили, как один человек, на защиту родины, и центральные органы профессиональных союзов, жизнь которых была часто так горька в Германии, единодушно сообщают, что лучшие их люди находятся под знаменами; даже предпринимательские листки от имени генерального агентства сообщают эти факты и выражают уверенность, что "эти люди" будут исполнять свой долг так же, как и другие, и там, где они стоят, удары, быть может, будут падать чаще".

"Мы убеждены, однако, что наши дисциплинированные члены союзов могут сделать больше, чем «драться». Командование современным массовым войском для генералов не облегчилось. Вооружение современной пехоты может сразить наступающего врага на расстоянии 3.000 метров и уже наверное на расстоянии 2.000 метров, а потому для командующего делается совершенно невозможным двигать вперед большие военные части сомкнутыми походными колоннами. Предварительно должен быть образован "рассыппной строй", а развертывание в рассыпной строй требует большого количества патрулей и такой дисциплины и ясности понимания не только у отдельных отрядов, но и у каждого человека, что в этой войне, действительно, выяснится, какое большое воспитательное значение имеют союзы и как спокойно можно положиться на это воспитание в такое трудное время, какое мы переживаем сейчас. Какие бы чудеса храбрости ни проявлял русский или английский солдат, немецкий рабочий-член профсоюза-всегда превзойдет его своей смелой и спокойной находчивостью; к тому же люди из организаций часто знают дороги в пограничных областях, как свой карман, а многие члены союзов знают также и языки. Если 1866 г. показал, что победа немецких войск есть победа школьного учителя, то на этот раз можно будет говорить о победе профессионального организованного рабочего. (Франкфуртский Фольксштимме от 18 августа 1914 г.)".

Теоретический орган партии-"Нейе Цейт" (№ 23 от 25 сентября 1914 года) писал: "пока стоит вопрос — победа или поражение — все остальные вопросы отодвигаются на задний план и даже вопрос о целях войны. А также всякое различие в партиях, классах и национальностях исчезает в войске и народонаселении", а в № 8 от 27 ноября 1914 г. то же самое Нейе Цейт сообщало в статье "Границы Интернационала": "мировая война разбивает социалистов на лагери и преимущественно на различные национальные лагери. Интернационал не в состоянии помешать этому. Это потому, что во время войны он является плохим орудием, представляя собой, главным образом, инструмент мирного времени. — Главной исторической задачей его является борьба за мир, классовая борьба в мирное время".

Таким образом, социал-демократия объявила классовую борьбу несуществующей, начиная с 4 августа и до будущего заключения мира. С первым громом Крупповских пушек в Бельгии, Германия превратилась в волшебную страну классовой солидарности и общественной гармонии.

Но как же можно представить себе это чудо? Классовая борьба, как известно, не является изобретением или же творением социал-демократии, которое может создаваться ею в известные периоды в каких угодно дозах.

Пролетарская классовая борьба старше социал-демократии; она бродит по Европе с возникновения капитала, являясь неизбежным продуктом классового общества. Не социал-демократия толкала с самого начала пролетариат к его классовой борьбе, она была скорее сама вызвана им к жизни для того, чтобы внести сознание и единство в различные по времени и месту проявления классовой борьбы.

Что же произошло с начала войны? Разве перестала существовать частная собственность, капиталистическая эксплоатация, классовое господство? Может быть, имущие классы объявили в припадке патриотического воодушевления, что теперь перед лицом войны они уступают на все время ее продолжения средства производства, землю, фабрики, орудия производства в общее пользование, отказываются от единоличного пользования имениями, от всех политических привилегий и приносят все это на алтарь отечества, пока оно находится в опасности? Гипотеза совершенно нелепая, граничащая с ребячеством. И, однако, это единственная предпосылка, какая могла бы логически вызвать заявление от имени рабочего класса, что классовая борьба приостановлена. Но, конечно, ничего подобного не было. Наоборот, все имущественные отношения, эксплоатация, классовое господство и даже политическое бесправие в его сложном прусско- немецком виде остались нетронутыми. В экономической, социальной и политической структуре Германии гром пушек в Бельгии и Восточной Пруссии ничего не изменил.

Прекращение классовой борьбы было, таким образом, совершенно односторонним мероприятием. В то время, как "внутренние враги" рабочего класса- капиталистическая эксплоатация и угнетение — остались, вожди рабочего класса, социал-демократия и профессиональные союзы в пылу патриотизма обезоружили рабочий класс перед лицом этих врагов на все время войны. В то время, как господствующие классы остались во всеоружии своих прав владельцев и господ, рабочий класс был призван социал-демократией "к разоружению".

Чудо классовой гармонии и объединение всех слоев народа в одно новое буржуазное общество мы видели уже однажды во Франции 1848 года.

"В воззрениях рабочих, — писал Маркс в своей книге "Классовая борьба во Франции"-которые, вообще, смешивали финансовую аристократию с буржуазией, в представлении честных республиканцев, отрицавших самое существование классовой борьбы или, уж в крайнем случае, допускавших ее, как следствие конституционной монархии, в презрительных фразах буржуазных фракций, до тех пор не допускавшихся к правлению — было видно господство буржуазии, создавшееся вследствие учреждения республики. Все роялисты превратились тогда в республиканцев и все парижские миллионеры в рабочих. Лозунгом, соответствующим образовавшемуся сглаживанию классовых взаимоотношений, было Fraternite — всеобщий братский союз и братство. Эта простодушная абстракция от классовых противоречий, это сантиментальное уравнивание сталкивающихся классовых интересов, это мечтательное витание над классовой борьбой, — Fraternite было единственным лозунгом февральской революции. Парижский пролетариат витал в этом великодушном тумане братства… Парижский пролетариат, считавший республику делом своих рук, естественно одобрял каждое действие временного правительства, которое определило и его место в буржуазном обществе. Он охотно позволял Коссидьеру употреблять себя для полицейской службы, чтобы охранять собственность в Париже, и позволял Луи-Блану улаживать споры из-за заработной платы между рабочими и хозяевами. Он считал долгом своей чести сохранить незапятнанной в глазах Европы буржуазную честь республики".

В феврале 1848 года парижский пролетариат имел наивность приостановить классовую борьбу; но, надо заметить, что это было после революционного действия, разбившего июльскую монархию и учредившего республику. То, что произошло 4-го августа 1914 года, было как раз обратным февральской революции: это был отказ от классовых противоречий не под властью республики, но под властью военной монархии, не после победы народа над реакцией, но после победы реакции над народом, не после провозглашения свободы, равенства и братства, но после провозглашения осадного положения, удушения печати и приостановления конституции. Вместе с гражданским миром и военными кредитами социал- демократия также молчаливо приняла и осадное положение, которое ее самое, связанную по рукам и ногам, положило под ноги господствующих классов. Этим она признала, что для защиты отечества необходимы осадное положение, оковы для народа и военная диктатура. Но осадное положение было направлено не против кого-нибудь другого, а против самой социал-демократии. Только с ее стороны можно было ожидать сопротивления или протестов против войны. После провозглашения, с согласия социал-демократии, гражданского мира, т.-е. прекращения классовых противоречий, тут же сама социал-демократия была объявлена на осадном положении, была объявлена война рабочему классу в самой острой форме — в форме военной диктатуры. В результате своей капитуляции социал-демократия получила то, что она получила бы в самом худшем случае своего поражения при организованном сопротивлении: осадное положение." Торжественное заявление фракции рейхстага взывает для обоснования своего вотирования кредитов к социалистическому принципу: праву на самоопределение наций. Первым шагом самоопределения немецкой нации в этой войне была смирительная рубашка осадного положения, в которую впихнули социал- демократию. Большого самоунижения партии вряд-ли запомнила история.

Приняв гражданский мир, социал-демократия отказалась от классовой борьбы на все время войны, но вместе с тем она отказалась и от базиса своего собственного существования, своей политики. Разве каждое ее дыхание не является классовой борьбой? Какую, роль может она играть теперь в течение войны, отказавшись от смысла своего существования, пожертвовав классовой борьбой?.. Отказавшись от классовой борьбы, социал-демократия дала себе отставку на все время войны. Этим же она вырвала из своих рук самое сильное свое оружие: критику войны с точки зрения преимущественно рабочего класса. Она предоставила господствующим классам "защиту отечества" и удовольствовалась обязанностью поставлять под их команду рабочий класс и заботиться о сохранении спокойствия при осадном положении, т. е. взяла на себя роль жандарма по отношению к рабочему классу.

Своей тактикой социал-демократия тяжело повредила на гораздо более продолжительное время, чем на период настоящей войны, делу немецкой свободы, о которой по фракционной декларации должны теперь заботиться крупповские пушки. В руководящих кругах социал-демократии многое строилось на том предположении, что после войны будут дарованы рабочему классу значительные расширения демократических свобод, гражданское равноправие, в награду за его патриотическое поведение во время войны; но история еще не знает примеров, чтобы порабощенные классы получали политические права "на чай" от господствующих классов за свое хорошее поведение; наоборот, история усеяна примерами возмутительных обманов господствующих классов, даже и в тех случаях, когда даются торжественные обещания перед началом войны. В действительности, социал-демократия не только не обеспечила своим поведением расширения политических свобод Германии, но, наоборот, ослабила и те свободы, которые существовали до войны. Та манера, с какой в Германии переносилось в течение многих месяцев запрещение свободы печати, свободы собраний и общественной жизни, а также осадное положение, — без всякого протеста и даже с частичным одобрением как раз со стороны социал-демократов, не имеет ничего равного себе в истории современного общества[11]. В Англии господствовала полная свобода прессы. Во Франции пресса далеко не была так скручена, как в Германии. Даже в России знают лишь опустошительный красный карандаш цензора, вычеркивающий оппозиционные мнения, и совершенно не знают таких приемов, чтобы оппозиционная пресса помещала готовые статьи правительства, чтобы она в собственных своих статьях защищала определенные воззрения, которые ей диктуются представителями правительства "в интимных собеседованиях с прессой". Даже в самой Германии в течение войны 1870 года не было ничего подобного настоящему положению. Пресса пользовалась известной свободой, сопровождая военные события к сильному неудовольствию Бисмарка, довольно резкой критикой, а также оживленной борьбой мнений относительно условий войны, вопросов аннексий, конституции и т. д. Когда Иоганн Якоби был арестован, поднялось шумное негодование во всей Германии, и сам Бисмарк вынужден был признать это преступление реакции досадным недоразумением. Таково было положение Германии после того, как Бебель и Либкнехт от имени рабочего класса резко отклонили возможности всякого соглашения с господствующими ура-патриотами. Для того, чтобы над Германией воцарилась строжайшая военная диктатура, которая когда-либо существовала хоть у одного народа в мире, было необходимо, чтобы отечественная социал-демократия с ее четырьмя с половиной миллионами избирателей пришла к трогательному заключению гражданского мира. Тот факт, что нечто подобное возможно сейчас в Германии, что это переносится не только буржуазной, но и наиболее развитой, влиятельной социал-демократической прессой без малейшей попытки к сопротивлению, этот факт имеет громадное значение для судьбы немецкой свободы, он доказывает, что немецкое общество не имеет в себе сейчас никакой почвы для политических свобод, отдавая свою свободу так легко и без всяких возражений. Не надо забывать, что та жалкая доля политических прав, которая существовала в Германии перед началом войны, не имела крепких традиций в жизни народа, как в Англии и Франции, где политическая свобода была получена в результате большой и упорной революционной борьбы, — она являлась подарком Бисмарковской политики, после царствовавшей в течение более, чем двух столетий, контр-революции. Немецкая конституция созрела не на полях революции, но в дипломатической игре прусской военной монархии; она послужила цементом, при помощи котораго эта монархия была перестроена в существующую немецкую империю. Опасности для свободного развития Германии лежат не в России, как думает фракция рейхстага, но в самой Германии. Они кроются в этом исключительно контр-революционным происхождении немецкой конституции; они лежат в тех реакционных силах немецкого общества, которые с самого основания империи ведут борьбу против несчастной немецкой свободы. Эти силы — ост-эльбское дворянство, крупноиндустриальные дельцы, реакционный центр, огрызки немецкого либерализма, личное управление и вытекающее из всех этих фактов господство сабли и Цаберновский курс, который как раз перед началом войны праздновал свой триумф в Германии. Здесь кроется истинная опасность для культуры и "свободного развития" Германии, и все эти факторы теперь укрепляются в высшей степени вследствие войны, осадного положения и тактики социал-демократии. Правда, имеется либеральное оправдание для настоящего мертвого спокойствия Германии: ведь это только «временный» отказ в течение войны. Но политически созревший народ так же может, временно отказавшись от политических прав, вести свое существование, как живой человек может отказаться от дыхания. Народ, который всем своим поведением признает, что во время войны необходимо военное положение, выражает этим свое согласие на то, что политические свободы, вообще, могут быть отняты. Терпеливое соизволение социал-демократии на сегодняшнее осадное положение, ее вотирование без всякой оговорки кредитов и приятие гражданского мира должно действовать деморализующим образом на народные массы, являющиеся единственной поддержкой конституции; и одобряюще и укрепляюще должно оно подействовать на господствующую реакцию.

Своим отказом от классовой борьбы наша партия отрезала себе возможность действительного влияния как на ведение войны, так и на заключение мира; она бьет по лицу свою собственную оффициальную декларацию. Партия, которая торжественно предостерегала от всяких аннексий т.-е. от неизбежных логических последствий всякой империалистической войны, если она окажется удачной, — одновременно с этим принимая гражданский мир, отбрасывает главные средства, при помощи которых можно мобилизовать в необходимом направлении народные массы и общественное мнение, чтобы использовать их, как действительную силу для осуществления контроля над войной и влияния, на мир. Наоборот, обеспечив гражданским миром покой в тылу у милитаризма, социал-демократия позволила ему итти своим путем, не обращая никакого внимания на чьи-либо интересы, кроме интересов господствующих классов; она освободила его необузданные внутренние империалистические тенденции, которые стремятся и должны привести к аннексиям. Другими словами, своим приятием гражданского мира и политическим разоружением рабочего класса, социал-демократия сделало свое прежнее предостережение против аннексий пустой фразой.

Это влечет за собой еще и другое следствие-удлинение войны; здесь можно прямо осязать руками те опасные сети, в которые запутывает пролетарскую политику эта распространенная сейчас догма: наше сопротивление против войны может продолжаться до тех пор, пока не наступит первая военная опасность. Как только началась война, роль социал-демократической политики сыграна и остается лишь одно:-поражение или победа, т.-е. классовая борьба приостанавливается на все время войны. В действительности же, после объявления войны, для политики социал-демократии начинается величайшая задача. Резолюция, принятая при единодушном согласии немецкой партии и представителей профессиональных союзов Штутгартским национальным конгрессом в 1897 году и еще раз подтвержденная в Базеле в 1912 году гласит:

"Если война все же начнется, обязанностью социал-демократии является- выступить в целях скорейшего, ее окончания и, стремясь всеми силами к тому, чтобы использовать вызванный войной хозяйственный и политический кризис для пробуждения народного сознания, ускорить тем падение капиталистического классового господства".

Что делала и делает социал-демократия в этой войне? Как раз обратное постановлению Штутгартского и Базельского конгрессов: своим вотированием кредитов и приятием буржуазного гражданского мира она содействует всеми силами тому, чтобы предотвратить политический кризис и возбуждение масс против войны. Она стремится всеми силами к тому, чтобы спасти капиталистическое общество от его собственной анархии, вызванной войной, и этим она содействует беспрепятственному удлинению войны и увеличению ее жертв. Сомнительно, чтобы количество солдат, павших на поле битвы, — как не раз можно было слышать от уполномоченных рейхстага-нисколько не изменилось бы вследствие принятия или непринятия социал-демократической фракцией военных кредитов. Наша пресса защищала повсюду мнение, что мы должны открыто принять участие в "защите страны", чтобы возможно уменьшить для нашего народа его жертвы: но проводимая политика привела как раз к обратному: только вследствие патриотического поведения социал-демократии, благодаря гражданскому миру в тылу, империалистическая война смогла беспрепятственно выпустить всех своих фурий. До этих пор страх перед внутренними беспорядками, перед недовольством бедствующего народа был постоянным кошмаром и вместе с тем хорошей уздой для господствующих классов в их завоевательных стремлениях. Известны слова Бюлова, что теперь, главным образом из страха перед социал-демократией, нужно возможно дольше избегать всякой войны. Рорбах в своей книге "Война и немецкая политика" стр. 7 говорит: "если не произойдет какой-нибудь стихийной катастрофы, то единственное, что может принудить Германию к миру, это голод из-за отсутствия хлеба". Он открыто говорит о голоде, который все более чувствительно и более заметно оповещал о себе, чтобы заставить господствующие классы принять какие- нибудь предохраняющие меры. Наконец, послушаем, что говорит выдающийся военный авторитет и теоретик войны, генерал фон-Бернгарди. В своем большом сочинении о нынешней войне он пишет:

"Итак, современное массовое войско во многих отношениях усложняет ведение войны; и кроме того, само по себе оно представляет некоторые опасные моменты, которые не следует недооценивать. Механизм такого войска настолько могуч и так сложен, что оно может быть боеспособным и исполнительным лишь тогда, когда все колесики в общем и целом работают согласованно и когда не происходит сильных и моральных потрясений в большом объеме; думать, что такие явления при постоянно изменяющейся военной обстановке не произойдут, так же трудно как и рассчитывать на исключительно удачные бои. Они, однако, могут быть преодолены, когда они происходят в ограниченном объеме. Если большие, скученные в одном месте, массы выйдут из-под власти командования, они неизбежно впадают в паническое состояние, при котором обслуживание их в большом масштабе становится невозможным. Войсками овладевает дух анархии; такие войска не только теряют свою боеспособность по отношению к врагу, но становятся опасными для своего собственного командования и, разбивая дисциплину, нарушая ход операции, ставят таким образом командование в безвыходное положение.

Война при современном массовом войске при всех обстоятельствах является отважной игрой, предъявляющей большие требования к финансовым и материальным силам государства. При этих условиях вполне естественно, что повсюду делаются распоряжения, которые могли бы в случае начала войны содействовать ее скорейшему окончанию и прекращению того чудовищного напряжения, которое создается благодаря призыву целых наций".

Таким образом, буржуазные политики, так же, как и военные авторитеты, считают войну при современном массовом войске рискованной игрой. Это было важнейшим соображением, посредством которого можно было удержать современных властителей от начала войны, а в случае уже ее неизбежности ускорить ее окончание. Поведение социал-демократии в этой войне, которое во всяком случае было направлено к тому, чтобы смягчить "чудовищное напряжение", рассеивало эти заботы и уничтожило единственную плотину, которая могла бы противостоять бурному потоку милитаризма. Произошло нечто такое, что ни Бернгарди, ни один из буржуазных министров не могли представить себе даже в мечтах: из лагеря социал-демократии раздался лозунг «воздержания», что означало продолжение человеческой бойни. Итак, тысячи жертв, в течение многих лет покрывавшие поля битвы, лежат на нашей совести.