"Рассказы" - читать интересную книгу автора (Горчев Дмитрий Анатольевич)

Домой

Пора возвращаться домой.

Я не помню, где он, этот дом, я забыл, как он выглядит, но, попав туда, сразу же буду знать, что это он.

Нет, это не та Шамбала, о которой рассказывал вонючий урод с торчащей из мешковины ядовито-желтой головой без единого волоска. Мне не нужна Шамбала, мне нужен просто тот дом, близость которого я чувствовал только рядом с самыми любимыми женщинами, да и то, очень и очень иногда…

Как это объяснить… Я спал на чужих постелях в чужих домах, ел чужую пищу странными приборами. Помню, как поразил меня один народ — из всего, что есть на этом свете: из рыбы, мяса, редьки, хрена, папоротника, кишок, бамбука, огурцов, они неизменно готовят одно и то же блюдо, с одним и тем же вкусом и запахом, в вечной тоске по Божьему блюду, которого однажды довелось отведать их прародителю.

Я прожил в том потерянном доме тысячи незаметных лет, ни разу не задумавшись о том, что могу однажды выбежать во двор, и дальше, дальше, через арку на сонную улицу, где валяются в пыли оживающие к вечеру дохлые собаки. И уже никогда не сумею вернуться назад, как маленький мальчик, которого беспечные родители не заставили выучить наизусть свой адрес.

Я заблудился. Когда-то мне казалось, что если все время идти прямо и прямо, то этот мир обязательно кончится. Он не может не кончиться, потому что он невозможен и нежизнеспособен, населен странными и слишком простыми жителями. Он загроможден миллионами никому не нужных предметов, к каждому из которых приложен огромный список правил, напрочь исключающий случайное его применение ну хоть к какойнибудь пользе.

А потом оказалось, что идти прямо — это значит ходить по кругу, потому что правая нога длиннее левой. С тех пор я и петляю по этой замусоренной равнине, путая следы, уверяя, что знаю дорогу и стыдясь признаться в том, что никто за мной, на самом деле, не гонится…

А начиналось всё, конечно же, совсем не так.

Я стоял на желтой улице, похожей на выцветший фотоснимок. Мир застенчиво втиснулся в узкую полоску цветов от бледно-желтого до светло-коричневого. Он еще не затеял нагло буреть или багроветь, в нем еще не было черного и белого. Сейчас, через много-много лет, он опять возвращается туда же. Или мне это только кажется, потому что очень хочется?

Тогда я еще не знал, сколько мне лет, это было несущественно. Я пришел оттуда, где время ничего не значит.

И только когда я сделал первый шаг, с тоскливым скрежетом дернулся чугунный механизм, который отныне будет перекидывать меня с шестеренки на шестеренку в своих липких от древней смазки внутренностях. И только одна надежда — что однажды он вытолкнет меня в счастливое окошко, где под ногами синее небо и синие горы, и синее море, и золотой-золотой песок, и я проору свое «куку» ровно двадцать четыре раза, потому что наступил новый день…

И прыгну вниз, чтобы разбиться вдребезги на мягкой шелковой траве, зная, что это ровно ничего не означает, и после короткого взрыва в голове я снова буду стоять на желтой улице. Я опять забуду всех, кого любил, и только однажды, выйдя покурить, буду долго морщить лоб, не понимая, что такого интересного в этой женщине с нагло-коричневым ртом. И только мутная тоска подскажет, что все опять умрут в конце неизбежной истории.

Бесконечные круги, круги внутри кругов, и правая нога по-прежнему, длиннее левой, и нет никакого выхода. Ну давайте попробуем ступать левой ногой длиннее, чем правой. Нет, не получается. То есть, получается, пока помнишь, но нельзя же об этом помнить все время.

Я устал, безнадежно устал тысячу лет назад. Зачем меня опять заставляют ходить по этому кругу? Отпустите меня, пожалуйста. Нет, не отпустят, конечно.

Ласковые феи, шушукаясь, строятся в хихикающие парочки для очередного торжественного приветствия под руководством невозможного на этой жаре Деда Мороза в душной колючей бороде на голое тело. На феях, от фальшивой нежности, запотевают очечки на склерозных шнурках, выдернутых из пинеток младенцев, задушенных в объятиях. И каждая фея держит в лапке кулечек, узелочек, открыточку со стишком или целомудренный конвертик без адреса — «купи себе, что сам захочешь»… Потный Дед Мороз молодецки взваливает на горб густо накрахмаленный в позапрошлом году мешок — сунь руку и вынь то, что на ощупь понравится, всё твоё. Но только одна попытка, хо-хо-хо! (Ах, вот оно — настоящее, тяжелое и литое, как пистолет Макарова… Ну да, конечно же, это мясорубка.). Мы ждали, мы так тебя ждали! Потому что все, кто пришел раньше тебя, уже выстроены в колонны, разбиты невидимым врагом, высосаны и уложены в штабеля. С них уже нечего взять. Утю-тюсеньки, какой холёсенький!

И только злую фею никто не позовет на праздник, да она и сама бы не пришла, потому что лучистые старушки, промокнув голубенькие глазки, разбредутся кивать носом над клубками серой пряжи. А ей еще вести и вести этого мальчика за ручку до тех пор, пока он не научится ходить сам, а потом бить его по лапам до тех пор, пока он не научится их правильно протягивать. И в конце концов, оказаться однажды просто старой старушкой, запыхавшейся на лавочке от его такого понятного желания нестись галопом, чтобы захапать всё, что находится в пределах предполагаемой досягаемости. И тяжко дышать на этой лавочке, наблюдая всё менее восторженно описываемые им круги, чтобы однажды достать из растрескавшегося ридикюля нехитрые причиндалы и торжественно появиться из-за угла с раскладной картонной косой…

Милая, милая старушка. Она всех нас любит. Сколько нас было? Сколько нужно любви на всех? а мы от нее отмахивались, мы не помнили о ней, сидящей на забытой скамеечке в забытом городе. И никто из нас не узнает её на последнем нехитром маскараде.

«Отпустите меня. Отпустите меня. Я хочу домой. Я хочу домой» — повторяю я снова стоя на желтой улице. Ну что вам с меня взять? У меня уже ничего не осталось. Вы опять хотите пропустить меня через эту мясорубку любви и ненависти, плюнуть мне в морду правдой, посмотреть, как я в десятитысячный раз стану корчиться… Не надоело? Я не понимаю, почему вам это еще не надоело. Вы — как злые дети, которые никогда не устают повторять одну и ту же глупую шутку.

Бабушка, ну где ты там? Давай в этот раз сделаем всё покороче.

Когда я вернусь, пусть будет шесть часов дня.

1999