"Ур,сын Шама" - читать интересную книгу автора (Войскунский Евгений, Лукодьянов Исай)

Глава пятая СЧЕТ ВЫПАВШИХ ОЧКОВ

О лабораторная белизна кефира!

О соблазнительная желтизна сдобных булочек!

Еще не прозвенел звонок на перерыв, еще только ощущалась его волнующая близость, а в институтском коридоре второго этажа уже появилась дева-кефироносица. И только брызнул звонок, как вокруг ее корзины образовалось кольцо из нетерпеливых проголодавшихся младших научных сотрудников.

— Ой, девочки! — сказала брюнетка с мальчишеской стрижкой, наливая себе в стакан кефир. — Слыхали новость? Говорят, поймали Ура!

— Я хоть и не девочка, но тоже слышал, что его засекли, — сказал обладатель прекрасной белосетчатой маечки с синим воротничком и отпил свой кефир прямо из бутылки. — Где-то в Сочи или Одессе он показывал опасные фокусы, и его задержали.

— А что это значит — опасные фокусы? — спросила девушка баскетбольного роста, с распущенными по спине волосами.

— Точно не знаю, но говорят, что он усыплял людей и ездил по ним на велосипеде.

— Может, на тракторе? — усмехнулась баскетболистка. — Несешь всякую чушь…

— Я за что купил, за то продал, — обиженно возразил обладатель маечки. — И не такая уж это чушь. Он гипнотизер. Не слыхала разве, как он внушил толпе, будто магазинщик этот… ну, в кепке… взлетел на воздух?

— Надо спросить у Нонны Селезневой, — сказала брюнетка. — Она с ним ходила.

— Ты хочешь сказать — работала?

— Это все знают, что Ур у нее в группе работал. Они х о д и л и. Из института — всегда вместе…

Нонна вошла в кабинет Веры Федоровны, и как раз в этот момент на столике справа от директорского кресла один из телефонов испустил трель. Директриса кивнула Нонне на стул и взяла трубку.

— Слушаю, — сказала она. — Здравствуйте, Василий Андреич… Спасибо, ничего хорошего… Жара зверская, а у вас в Москве как?.. Дождичек? Завидую черной завистью… Кто будет говорить — Мирошников? Ну, давайте. Она многозначительно взглянула на Нонну и придвинула к себе раскрытый бювар. — Да. Здравствуйте, Павел Самсонович… Да, я вся — внимание… Некоторое время директриса слушала, постукивая карандашом по настольному стеклу. — Так, теперь позвольте мне. Прежде всего прошу отделить одно от другого. Исчезновение практиканта-иностранца не имеет никакого отношения к вопросу о теме океанских течений, и я удивляюсь, что вы… Практиканта этого я на работу не приглашала, его ко мне прислали с указанием оформить без документов… Ни я, ни начальник отдела кадров об этом не знаем. Пришло указание, вот и все… Да, Пиреева… Павел Самсонович, я вам об истории с его диссертацией написала в частном письме… Не сомневаюсь, что он сделал все, чтобы очернить меня в ваших глазах, но… Знаете, я тоже умею говорить повышенным тоном… Хорошо, коротко: за практиканта ответственности за собой не признаю. Это первое. Считаю ошибкой то, что велела своим сотрудникам написать для Пиреева диссертацию… Нет уж, давайте называть вещи своими именами: не помощь в расчетах, а написание диссертации от начала до конца. Готова принять за это кару. Это второе. И наконец третье: прошу прислать официальный ответ на мое официальное письмо с обоснованием темы океанских течений… Не беспокоюсь, потому что знаю, что вы обязаны ответить, но — прошу не тянуть… Павел Самсонович, разрешите заметить, что вы не последняя инстанция… Да, все. До свиданья.

Вера Федоровна кинула трубку и потянулась за сигаретами, но раздумала. Включила настольный вентилятор, наклонила к нему покрытое испариной лицо.

— Нажила себе еще одного врага, — негромко сказала она. — Ну, да ладно, не впервой воевать… О том, что вы слышали сейчас, прошу помалкивать.

— Не сомневайтесь, Вера Федоровна.

Директриса вздохнула, пошарила рукой по столу и, опять не взяв сигарет, уронила руку на бумаги. Нонна невольно взглянула на эту руку, грубоватую, в голубых венах, с облезшим на ногтях красным лаком. И — с трудом удержалась от внезапного желания погладить ее.

— Все же я надеюсь, Вера Федоровна, что все наладится…

Директриса горько усмехнулась:

— Милая моя Нонна, вы, кажется, хотите меня утешить? Бросьте… Вы мало меня знаете… Конечно, я уже старая баба, но еще сумею постоять за себя…

Она нашарила наконец сигареты и закурила. Прищурившись, посмотрела на Нонну. «Ах, хороша! — подумала она. — Будто вся из мрамора, чертовка. Вот с таких женщин и лепили, наверно, своих Афродит Фидий и этот… Пракситель… и кто там еще…»

— Что за несусветную брошку вы нацепили? — спросила она. — Кто же носит такие безвкусные скарабеи?

— А мне нравится, — сказала Нонна, вскользь притронувшись к зеленоватому жуку в бронзовой оправе, приколотому к плечику серо-голубого открытого платья.

— Ну, разве что нравится… — Вера Федоровна выпрямилась в кресле. Вот зачем я вас вызвала. Напишите-ка, Нонна, подробную записку об этой вашей «джаномалии» и о проекте использования Течения Западных Ветров… о всей этой затее нашего дорогого Ура, чтоб его лягнула цирковая лошадь…

Нонна вскинула на нее беспокойный взгляд:

— Я слышала эти басни, будто он с цирком уехал, но не думала, Вера Федоровна, что вы…

— И не надо думать. Все точно: выступает в цирке в городе Сочи. Чепуха какая-то — опыты телекинеза. Как будто можно поверить в его существование… Ну так вот. Изложите все, что знаете. Можете вставить даже то, что Ур тут плел о совмещении магнитной и географической осей… Вы слушаете меня?

— Да…

— А по-моему, ни черта вы не слышите.

— Вставить о совмещении осей.

— Да. В общем, напишите обо всем. Ясно? Мне, наверно, придется вылететь в Москву, и я захвачу эту записку. Воевать так воевать.

— Хорошо, я напишу.

— Теперь второе. Меня вызывает начальство. Мало мне московского, так еще и местное теребит. Предчувствую бурный разговор о нашем дорогом Уре. Поскольку он работал у вас в группе, попрошу дать развернутую характеристику. Расскажите все, что знаете о нем.

— Вера Федоровна… Ура лучше всех знает Горбачевский, спросите у него…

— Но Горбачевский-то в море. Или вернулся?

— Приедет в понедельник.

— А мне в понедельник с утра быть на ковре у начальства. Давайте выкладывайте. Только по-человечески, без этих «пользуется авторитетом» и «морально устойчив». Ну?

— Я плохо его знаю, хотя и работала вместе с ним, — помедлив, начала Нонна. — Он… он очень хороший…

И она рассказала все, что знала об Уре, утаив лишь то, что касалось их личных отношений. Вера Федоровна слушала не перебивая, ничем не выдавая своего удивления. Думала: «А ты, матушка, не такая уж мраморная, как кажешься… держишь себя в руках, а вот поди ж ты, прорывается… голосок то падает, то взвивается… Ах ты, бедная моя. Знаю, знаю, каково это держаться на людях гордой, невозмутимой…»

— Вы сами видели, как торгаш этот взлетел вверх? — спросила она. Слышать-то я слышала, моя Ниночка не дает мне коснеть в неведении, но — не верила.

— Я видела своими глазами, Вера Федоровна.

— Странно… Он и в цирке такие номера показывает… Что это гипноз?.. Откуда он приехал, как вы думаете?

— Не знаю.

— Может, он и впрямь пришелец, как болтают? Да нет, чепуха. Пришельцы бывают только в фантастических романах, которыми мои внуки-школьники зачитываются… Ну, спасибо, Нонна, будет с вас. И вот что еще. У вас отпуск когда по графику?

— В сентябре.

— Давайте перенесем на пятнадцатое августа. Поезжайте в прохладные края, в Прибалтику, на Кижи, на Валдай. Отдохнуть вам надо, моя милая, развлечься, голову проветрить.

— Спасибо, Вера Федоровна, — сказала Нонна мягко. — Вряд ли смогу сейчас… Придут с моря Керимов с Горбачевским, надо браться за обработку материалов по восточному берегу. Да и график в группе ломать не хочется…

— Ну, дело ваше. Я бы из этого чертова пекла сбежала куда глаза глядят…

— Разрешите? — В кабинет вошел главный бухгалтер.

— Слушаю, Михал Антоныч, — утомленно сказала директриса.

— Надо, Вера Федоровна, как-то решать с этим… сбежавшим сотрудником. — Главбух сел, вытер лысину. — Если его возвращение не ожидается, то надо оформить увольнение, произвести с ним расчет за проработанные дни, с первого по одиннадцатое…

— Я, Михал Антоныч, за беглыми сотрудниками гоняться не стану, чтобы за ручку привести в бухгалтерию.

— Само собой, — развел руками главбух. — Но вы же прекрасно знаете, что невыплаченная зарплата — неприятный факт, требующий специального оформления. Необходимо депонировать эти сорок три рубля и двенадцать копеек…

— Депонируйте. — Директриса поднялась, провела рукой по влажному лбу. — Депонируйте, денонсируйте… дезинтегрируйте… только оставьте меня в покое. С утра до ночи! С утра до ночи нет покоя! Дыхнуть некогда! А я, между прочим, женщина, я в парикмахерскую второй месяц мечтаю попасть…

Давно ли уэллсовская Анна-Вероника в знак протеста против неравенства женщин разбила медной кочергой собственность его величества короля Георга — стекло почтового отделения? Давно ли появились первые телефонистки, акушерки и кассирши? Давно ли воспитанные люди говорили о великой Мари Кюри: «приятное исключение»?

И вот — по крайней мере в нашей стране — утвердилось полное и прочное равенство женщин. Женщины наравне с мужчинами ткут, учат, лечат, штукатурят, копают, делают хирургические операции и земляные формы для литья. Эмансипация, за которую так долго боролись лучшие умы человечества, восторжествовала.

Знаете что? Давайте произведем мысленный эксперимент по перемещению во времени.

Итак, представьте себе мужчину средних лет, полного сил инженера путей сообщения, облаченного в вицмундир со знаками, свидетельствующими о достижении чина статского советника. У него ухоженная бородка и толстые «путейские» усы. Теперь перенесем его ровно на сто лет вперед — из 1872 года в 1972-й. Вот он приехал поутру в свой департамент, не подозревая о подвохе. А в здании департамента теперь располагается некий проектный институт. По неизменившемуся коридору со старинным паркетом наш путеец прошествовал к знакомой двери, плавно открыл ее и…

Силы небесные, куда он попал?! Где дубовые столы с основательными чертежными досками из мягкой липы? Где неторопливые коллеги-инженеры в таких же, как у него, вицмундирах?

Стоят по углам тонконогие столики, готовые развалиться под тяжестью толстых справочников. Тут и там — странные металлические сооружения с шарнирами, в которые заключены грубые еловые доски. Единственный знакомый предмет — огромный, переживший столетие, чудовищной прочности стол для пантографирования. И вокруг этого стола над чертежом сгрудилось — о боже! — несколько девиц… Что они здесь делают? И почему так странно одеты? Может, здесь костюмированный бал?..

Вокруг стола — несколько пар женских ног, закованных в высокие разноцветные сапоги. Только одна пара — в брюках, но и она принадлежит девице… И что за странные на них фуфайки крупной и грубой вязки, какие носят грузчики, а с шей свисают на цепях медные бляхи диаметром с блюдце… А волосы! Вот этой даме, судя по лицу и фигуре, никак не больше двадцати семи, а она совершенно седая!

Да, костюмированный бал. И где?! В самом присутствии!

В стороне сидела за столом жгучая брюнетка. Одной рукой она быстро писала карандашом необычного вида, а в другой держала ломоть хлеба, выложенный дисками колбасы. Она откусывала и жевала, не переставая писать. Путеец осторожно заглянул ей через плечо и прочел: «Во избежание динамических перегрузок фундамента решено применить поглощающую балластировку. Значение принятых коэффициентов…»

Он отшатнулся. Ведь это очень серьезный вопрос, не женского ума дело. И как можно брать такие высокие значения коэффициентов?..

Тут в комнату вошла еще одна дама — полная блондинка с яркими карминными губами, в золотых сапогах. За ней шел мужчина солидной внешности, и, хотя он был не в мундире, не даже в сюртуке, а в кургузом каком-то костюмчике, наш путеец обрадовался: вот мужчина, который наведет здесь порядок и прогонит этих вертихвосток…

Женщины вокруг стола посторонились, давая блондинке место.

— Долго вы еще будете чикаться? — произнесла она, щурясь на чертеж. Что, не найдешь места для силового кабеля, Татьяна? Отойди от трубы на четыре метра и клади. Ясно? Беги.

Одной парой ног у стола стало меньше.

— А как с канавой? — спросила седая молодица.

— К чертовой бабушке лишние земляные работы, — произнесла блондинка, вызвав у нашего путейца желание сотворить крестное знамение. Перебирайся, матушка, на эту сторону, тут тебе пониже будет.

— А-а… Да, так лучше, пожалуй…

— Ну, то-то. Пойди пересчитай уклоны — и с богом. Эльвира, обратилась она к брюнетке с бутербродом, — ты объемы на сметы не передала? Лапочка, нас же живьем сожрут, объект премиальный. Чтоб сегодня же, ясно?

Блондинка уселась за свой стол и закурила длинную сигарету. Вошедший с нею мужчина присел на кончик стула напротив.

— Вот что, друг мой, — сказала блондинка, — вы за подрядчиками приглядывайте, а не то я вам такой скандал закачу — век будете помнить.

— А что такое? — забеспокоился мужчина. — Хорошо работают, Анна Александровна. По вашим чертежам…

— В проект заложено послойное трамбование кулачковыми катками. Через каждые двадцать сантиметров. А ваши подрядчики валят насыпь кучей. Это, по-вашему, хорошая работа?

— У них катка нет, Анна Александровна. Они «МАЗами» проезжают, получается трамбовка…

— «МАЗами» они укатывают! «МАЗ» дает удельное давление, как кошачья лапка. К чертовой бабушке такую работу! Пусть достают каток где хотят украдут, родят, все равно. Понятно? Они вас обманывают, а вы им «форму два» подписываете. Вам бы только поскорее рапортовать о победно-досрочном окончании. Говорю вам как главный инженер проекта: или вы заставите их переделать, или я напускаю на вас Госстрой, министерство, народный контроль, вашу парторганизацию. Вы меня поняли?

Наш путеец из всех кар, которыми грозила мужчине властная блондинка, понял только «министерство». Но было ясно, что где-то делают слабую насыпь и что эта дама, по виду созданная для салонной беседы и улыбок на балу у губернатора, не позволяет делать насыпь без настоящей трамбовки.

— Я приму меры, Анна Александровна, — сказал мужчина покорно. Теперь — имею просьбу к вам. Строители просят, и я…

— Не выйдет, Аскольд Степанович, не просите.

— Но я же еще…

— И так ясно. Вас уговорили пасть мне в ноги, чтобы я написала на чертеже — дескать, я такая дура, что разрешаю бетон марки триста заменить на сто.

— Точно.

— Что — точно? Что я такая дура? Как бы не так! Вам, Аскольд Степанович, шкуру надо со строителей снять, а вы им только потакаете. Послал господь заказчика — всю жизнь мечтала!

После ухода незадачливого заказчика Анна Александровна развернула толстый сверток калек и, насвистывая, начала их просматривать. Некоторое время в комнате было сравнительно тихо. Только в углу красивая, скудно одетая девушка вполголоса говорила в телефонную трубку:

— Мамочка, ты ему свари манную кашку, а потом дай слабый-слабый чай, только не горячий. Пеленки переменила? Что? Ой, как я рада!

Путеец обалдело смотрел на нее. Да что тут происходит? И что за телефонный аппарат — почему не висит на стене, не заключен в ящик из полированного дуба, почему нет сбоку ручки индуктора? Как странно: все эти необычного вида женщины — инженеры! Невозможно поверить: не солидные статские советники, а женщины, легкомысленно одетые, разговаривающие как бы на грубоватом жаргоне, имеющие детей, — женщины решают серьезную строительную задачу. И, похоже, толково решают…

Блондинка, перелистывая таблицы, негромко запела:

И тут включились остальные сотрудницы, негромко, но ладно:

Дверь вдруг распахнулась с таким стуком, что путеец вздрогнул. В комнату ворвалась хрупкая женщина с шалыми глазами, в брюках и длинном кафтанчике из лакированной кожи.

— Эй, девки! — крикнула она. — В угловом детские колготки дают, с начесом, чешские! Я отпросилась, очередь у меня — давайте быстро, кому, какие, сколько!..

С минуту в комнате творилось нечто напомнившее нашему статскому советнику «Вальпургиеву ночь» в хорошей постановке. Ему даже показалось, что в комнате запахло серой.

— Четыре пары! — выделился из нестройного хора властный голос блондинки. — А то внук у меня голодранцем ходит…

Костя Федотов любил красиво швартоваться. На среднем ходу — вместо малого — «Севрюга» подошла к причалу, звякнул машинный телеграф, моторист Ткачук проворно отработал назад, забурлила вода у винтов, и судно, будто конь, схваченный под уздцы, остановилось у стенки причала. Радист Арташес, по совместительству исполнявший обязанности палубного матроса, прыгнул на причал, набросил петли швартовых концов на причальные тумбы.

— Капитан! — завопил он, пренебрегая приличиями. — Пароход привязан!

Усмехаясь, сошли на причал научные сотрудники. Оба были загорелые, как таитяне, коричневая грудь нараспашку, оба — в белых картузах с крупной синей надписью «Tallin», купленных на той, восточной стороне Каспийского моря. Только бороды у них были разного цвета: у Рустама — иссиня-черная, у Валерия — темно-русая. За плечами они несли рюкзаки, набитые датчиками приборов, лентами с записями магнитных и иных параметров. В руках чемоданчики, спиннинг, транзистор.

— Милости прошу в любой момент на борт «Севрюги», — галантно сказал на прощанье Федотов.

Воскресный день клонился к вечеру. Приморский бульвар оцепенело дремал на погибельном солнце.

— Пошли такси поймаем, — сказал Рустам. — Так и быть, заброшу тебя домой. Скажи?

— Сейчас, позвоню только.

Валерий направился было к телефонной будке, но Рустам схватил его за руку:

— А если через десять минут позвонишь? Аппендицит разыграется?

Урезонив таким образом своего напарника, Рустам смело шагнул на мостовую, заставив шарахнуться в сторону проезжавший автомобиль. Водитель заругался было, но Рустам лаской и обхождением взял свое. «Положись на меня», — проворковал он в заключение коротких переговоров. В следующую минуту друзья уже катили по улицам.

Во дворе родного дома Валерия приветствовал сухим шелестом порыжевших листьев старый айлант. Как всегда, мальчишки гоняли в футбол и орали, как все мальчишки, играющие в футбол. Из раскрытых дверей Барсуковых неслись залихватские синкопы. На скамейке сидели старушки и тихо осуждали ближних.

Валерий бегом поднялся по лестнице, громким приветствием заставил вздрогнуть пенсионера-фармацевта Фарбера, дремавшего над древними цивилизациями, и принял в снисходительные объятия тетю Соню, выбежавшую из раскрытой двери квартиры.

— Ну-ну, — сказал он, с улыбкой глядя сверху на седую голову тетушки, прильнувшую к его груди. — Полно тебе, полно. Зальешь слезами смокинг.

— «Смокинг»… — Тетя Соня и плакала и смеялась. — Три ме… почти три месяца… Приехала из Ленинграда — тебя, нет. Ура нет…

— Не вернулся Ур? — Валерий высвободился из объятий.

— Нет. Анечка звонила, спрашивала, когда ты приедешь…

— Когда звонила?

— Вчера. И до этого несколько раз. Я у нее спросила про Ура, она говорит, будто он где-то в цирке выступает…

— В цирке?!

— Да. Валечка, радость какая: из кооператива на днях звонили, говорят, через месяц можно будет вселяться!

— Это здорово…

— Мыться будешь, Валечка? Или дать сперва поесть?

— Помоюсь сперва. Да ты не суетись, теть Сонь!

Валерий сбросил с плеч рюкзак, скинул рубашку, майку и быстро закрутил телефонный диск.

— Привет, Анюта… Ага, только что. Ну, что у тебя? Сколько баллов набрала?.. Ну и порядок… Хватит, хватит! Последний какой — биология? Когда?.. Ну, до среды подучишь еще, не паникуй… Четверки вполне хватит, там проходной балл выше семнадцати не бывает. Опять же — стаж двухлетний… Анька, соскучился я — ух! Выходи вечерком… Да ты что — до среды! Я умру от нервного истощения… Про ДНК? Выговорить эту кислоту не могу, но читал про нее. Ладно, расскажу все, что знаю, скрывать не стану… Значит, в семь у аптеки, так?

Ровно в семь Валерий, умытый, накормленный, довольный жизнью, стоял у аптечной витрины и любовался плакатом, призывавшим мыть руки перед едой и остерегаться мух. Аня пришла минут через десять, и у Валерия сердце едва не выпрыгнуло из загорелой груди, когда он увидел ее легкую фигурку, увенчанную золотым облаком волос. На ней было коротенькое зеленоватое платье с узорами на больших карманах.

Валерий шагнул к ней и поцеловал.

— Ой, Валера, ты что! На улице! — Она засмеялась и пошла рядом, держа его под руку. — А тебе идет борода. Интересно как — волосы русые, а борода рыжая! Ой, Валера, знаешь, что на сочинении было?..

Валерий улыбался, слушая ее болтовню и поглядывая на ее беленькие босоножки, такие занятные, быстро переступающие…

Они шли Бондарным переулком, которого пока не коснулась перестройка. Валерий сам не заметил, как ноги сюда повернули. С волнением он смотрел на старенький двухэтажный дом с аркой, ведущей во двор. Когда-то здесь жил один из его наставников, молодой инженер, светлая голова… В его квартире, в застекленной галерее, был поставлен опыт, в котором и он, Валерий, тогда мальчишка-лаборант, принял заметное участие…

— Здесь жил один хороший человек, — сказал Валерий.

— Это тот, кто тебя наставил на путь истинный? Ты мне рассказывал о своих благодетелях. Пойдем обратно!

— Погоди…

У знакомых ворот на узеньком тротуаре, под старой акацией сидели на табуретках два старика в бараньих шапках. Положив на колени большую раскладную доску, они играли в древнюю игру трик-трак, некогда завезенную крестоносцами на Восток и пустившую там корни под названием «нарды».

Растроганно глядя на стариков, Валерий приблизился к ним.

— Дядя Зульгедар, дядя Патвакан, здравствуйте, — сказал он.

Бараньи шапки враз кивнули.

— Парлуйс,[6] молодой, — сказал дядя Патвакан.

— Ахшам хейр,[7] — сказал дядя Зульгедар. — Бегаешь? Бегай.

Аня дернула Валерия за руку, но тот стоял как зачарованный.

— Бросай, армянин, — сказал дядя Зульгедар.

— Считай, мусульманин. — Дядя Патвакан бросил на доску кости. Пяндж-у-чар — столько мне надо.

Он со стуком переставил шашки соответственно выпавшему числу очков.

Валерий с Аней двинулись дальше. «Они играют, — думал Валерий. Играли десять лет назад, играют и сейчас. Может, они бессмертны?.. Что бы ни случилось, они сидят и играют в нарды… испытывают судьбу счетом выпавших очков… Вечная игра случайности…»

— Что ты знаешь об Уре? — спросил он.

Аня поморщила носик. Ничего она толком не знает. Ходят слухи, что он выступает в цирке не то в Николаеве, не то во Владивостоке и что его даже арестовали…

— Да ты что? — Валерий похолодел. — Откуда ты взяла?

— Ну, не знаю. Я ведь в институт не хожу, иногда только с девчонками перезваниваюсь. Спроси у Нонны.

— Тебе Нонна сказала, что он арестован?

— Нет. Не помню, кто говорил.

— А почему ты сказала, чтоб я спросил у Нонны?

— Господи, привязался! Потому что Нонна влюблена в твоего Ура. Значит, и знать должна больше всех.

— Нонна влюблена в Ура?

Аня остановилась и топнула ножкой:

— Валера, я сейчас же уйду домой, если ты будешь приставать с глупостями! Все знают, что влюблена, только ты не знаешь. Ненормальный какой-то!

— Ладно, ладно, молчу.

По многолюдной улице, на которой зажглись ранние фонари, они спустились к Приморскому бульвару. Слабый южный ветер нес с моря, вместо свежести, липкую влажность. Пахло мазутом, гниющими водорослями. По бухте бежал прогулочный катер, выше мачты наполненный детскими голосами и музыкой. Музыка лилась и из репродуктора возле кафе-мороженого.

Выстояв в очереди, Валерий и Аня сели на веранде кафе и погрузили ложечки в тугую розовую мякоть мороженого.

— Валера, как твоя диссертация? — спросила Аня. — Движется?

— Не-а. — Валерий с удовольствием облизнул ложку.

— Почему? Ты говорил перед уходом в море, что наберешь дополнительного свежего материалу…

— Материал-то есть…

— Так в чем же дело?

— Да видишь ли… не такой это материал, чтобы подарить человечеству новое знание.

— Ах-ах-ах! О человечестве он заботится! Утверждена твоя тема? Утверждена. Значит, нужная.

— Да я не спорю — тема нужная. Но не такая, чтобы разводить вокруг нее это… наукообразие всякое… В сущности, сугубо практический отчет о годовом изменении магнитного склонения в восточной части Каспия, и нужен он только картографам и морякам. Наука, строго говоря, тут ни при чем.

— Раньше ты так не думал. — Аня отпила лимонаду и принялась за второй шарик мороженого. — Я знаю, откуда у тебя эти веяния: от Ура.

— Почему от Ура? Я и до Ура думал об этом, просто не додумывал до конца.

— А теперь додумал?

— Да.

Минуты две или три они молча ели. Потом Аня облизнула розовым язычком губы, утерлась платочком. Валерий расплатился, и они спустились по белым ступеням на главную аллею, влились в неспешный поток гуляющих.

Валерий взял Аню под руку и почувствовал, что рука напряженная, неласковая.

— Ты говорил о практической стороне своей работы, — сказала Аня. Разреши и мне задать практический вопрос: ты что же, так и собираешься сидеть на ста пятидесяти?

Не сразу ответил Валерий. Трудный был вопрос.

— Давай свернем в ту аллею, — сказал он после паузы. — Конечно, я бы не отказался от прибавки. Но, даже если я защищусь и останусь при этом младшим, прибавка будет небольшая. Рустам кандидат, а получает всего на тридцатку больше, чем я.

— Но если освободится должность старшего научного сотрудника, так назначат не тебя, а Рустама. Надо защититься, Валера! Каждый специалист должен стремиться повышать квалификацию.

— Я и повышаю…

— Ничего ты не повышаешь! Я сколько раз слышала, как про тебя говорят, что ты способный, только легкомысленный… — В голосе Ани послышались слезы.

— Анька, да что ты? — встревожился Валерий. — Я ведь не отказываюсь от защиты, просто душа не лежит к дешевке… Защищаться ради защиты. Будет еще настоящая тема, будет и диссертация… Вспомни опыт, который мы с Уром на Джанаваре поставили, — вот настоящее…

— Ненавижу твоего Ура! Все из-за него… — Она всхлипнула.

— Анечка, родная ты моя! — Валерий взял ее за плечи, встряхнул легонько. — Ну что ты расстроилась? Все у нас будет хорошо! Через месяц мы с теткой переедем в кооперативную квартиру, там у меня хорошая будет комната… Мы поженимся, заживем счастливо… Ты не беспокойся, нам хватит, я в Оргтехстрое наберу работы, им проектировщики нужны позарез… Слышишь? Ну не обязательно же всем надо становиться учеными!.. Вон Аркашка, Котик женились, и пацаны у них есть, а незащищенные. И ничего, живут не хуже людей… Анечка!

Они стояли в скудно освещенной аллее, где только парочки сидели тут и там на скамейках. Валерий говорил и говорил, пугаясь ее слез и еще чего-то непонятного, холодного, как осенний дождь.

— Давай сядем. Слышишь, Анька?

— Нет, мне пора домой. Заниматься надо.

— Да! — вспомнил он. — Рассказать тебе про ДНК?

— Не надо, сама прочту. Проводи меня до троллейбуса.

…Под потолком большой вентилятор загребал воздух пропеллерными лопастями, однако от него прохладнее не становилось. Начальник сидел очень прямо в кресле, худощавый, с седыми усами и седой лысеющей головой. Несмотря на духоту, на нем был темный костюм с галстуком. Вера Федоровна избегала смотреть на этот костюм, вызывавший у нее ощущение удушья. Коренная ленинградка, она плохо переносила южную жару.

За дальним концом приставного столика сидел Пиреев. Он тоже был при галстуке, в белой льняной сорочке, но без пиджака. При температуре, превышающей тридцать градусов, он позволял себе такую вольность.

Разговор, как и предвидела Вера Федоровна, получился неприятный, хотя начальник был безупречно вежлив.

— Не горячитесь, уважаемая Вера Федоровна, никто вас не обвиняет, говорил начальник. — Я просто хочу разобраться. Прием этого лица на работу был согласован с нами, вот Максим Исидорович подтверждает, и по этому пункту никаких претензий к вам мы не имеем.

— И на том спасибо… — Вера Федоровна достала из сумочки веер и принялась обмахиваться.

— Однако согласитесь, что, приняв сотрудника, вы тем самым, как директор института, приняли на себя и ответственность за него. Так или не так? Так. Следовательно, уважаемая Вера Федоровна, мы имеем основание спросить вас. Вот, например, поступил сигнал, что это лицо выпивало в рабочее время…

— Первый раз слышу. Оно пило чуть ли не ведрами газированную воду, но не думаю, чтобы оно пьянствовало.

— Речь не о пьянстве, а о выпивке в рабочее время, — уточнил начальник. — Отсюда позволительно сделать вывод, что дисциплина в институте не на должном уровне. Так или не так? Так.

— Не так, Алескер Гамидович. Прошу не делать поспешных выводов из сомнительных слухов. Откуда у вас сигнал?

— Далее, — продолжал начальник, словно бы не услышав вопроса. Никого не поставив в известность, не оформив надлежащим образом отпуск или увольнение, это лицо неожиданно исчезает. Я спрашиваю вас как директора института: где ваш сотрудник? Должны вы это знать? Должны.

— Я, как вы верно заметили, директор института, а не нянька. У меня работает несколько сотен сотрудников, и уследить за каждым…

— Знаете вы, где это лицо? — Алескер Гамидович строго взглянул на Веру Федоровну из-под полуопущенных век.

— Где-то на Черном море. Не то в Туапсе, не то в Сочи.

— Запоздалые у вас сведения, уважаемая Вера Федоровна. Есть данные, что это лицо за границей.

— Вот как? — Веер Веры Федоровны приостановил свои размашистые движения. — И что же оно… он там делает?

— В этом-то и суть вопроса.

— Что вы, собственно, хотите сказать, Алескер Гамидович?

— Ничего, кроме того, что сказано.

— Нет. — Вера Федоровна постучала веером по столу. — Сказано весьма многозначительно. Суть вопроса, как я погляжу, не в том, что Ур сбежал за границу, а в том, что вы хотите пришить мне нечто. Нет уж, позвольте договорить! Итак: твердо установлено, что иностранец Ур был принят по звонку вашего заместителя Пиреева. Откуда он прибыл, мне не удосужились сообщить. Иностранцы-практиканты бывали в институте и раньше, и никогда директор не нес ответственности за их поведение. У них есть свои консульства, свои посольства. Хочет практикант работать — пожалуйста. Не хочет — пусть проваливает к чертовой… Извините. Я хотела сказать, что практика иностранных специалистов — их собственное дело, я за это не отвечаю. Если у нашего практиканта не было, насколько я знаю, официального статуса, то ответственность за его поведение несет лицо, распорядившееся о его приеме на работу, то есть товарищ Пиреев.

Раздалось легкое пофыркивание. Максим Исидорович, сидевший в некотором отдалении и как бы подчеркивавший этим свою непричастность к разговору, смеялся почти беззвучно, пофыркивая носом. Вера Федоровна мельком взглянула на него. «Что за синие пятна у него на лбу?» — подумала она и снова устремила напряженный взгляд на бесстрастное лицо начальника.

— Должна добавить, — сказала она, — что практикант работал хорошо, мы были им довольны. Он обнаружил серьезные физико-математические знания, о чем, кстати, прекрасно осведомлен Максим Исидорович. В диссертацию, которую для него писали мои сотрудники, практикантом вложен большой труд.

Максим Исидорович, вообще-то говоря, уже второй день был в отпуску. На завтра у него был взят билет на самолет в Москву, а оттуда начиналась приятная дорога, в конце которой плескался ласковой голубой волной Балатон. Но Максим Исидорович счел своим долгом присутствовать при сегодняшнем разговоре начальника с этой змеей, директрисой, — и, как видно, правильно сделал, что приехал: змея начинала выпускать жалящий язык. «Для него писали»! И он впервые подал голос:

— Попрошу вас выбирать выражения.

— Уважаемая Вера Федоровна, — сказал начальник, — мы отвлекаемся в сторону.

— Нисколько. — Вера Федоровна с треском раскрыла и закрыла веер. Сейчас я сделаю официальное заявление: считаю своей ошибкой согласие на написание Докторской диссертации для товарища Пиреева. Несколько месяцев целая группа сотрудников была оторвана от основных занятий…

— Вы пожалеете о своем лживом заявлении! — прервал ее Максим Исидорович.

— Не надо кричать, — поморщился начальник. — Если вы ставите вопрос официально, Вера Федоровна, то прошу в письменном виде. Оставим вопрос о диссертации…

— Нет, не оставим! — Вера Федоровна уже закусила удила. — Потому что именно с этой диссертации все и началось. Пиреев, как видно, взбеленился и решил за свою неудачу отыграться на мне. Первым актом мести было закрытие темы океанских течений. Он знал, что направляет удар против меня, потому что…

— Вы, товарищ Андреева, не разводите демагогию! — Максим Исидорович с несвойственной ему поспешностью вскочил со стула. — И не думайте, что раз вы московского подчинения, то мы не найдем на вас управу!..

— Не надо кричать, — несколько повысил голос Алескер Гамидович. — Что за взаимные угрозы? Поскольку возник конфликт, придется разобраться, но только в спокойной…

Вдруг он осекся. Глаза его, обычно полуприкрытые веками, широко раскрылись, будто им предстало нечто в высшей степени удивительное. Вера Федоровна невольно обернулась, чтобы проследить его взгляд, и увидела, что у Пиреева, стоявшего у приставного столика, вроде бы что-то написано на лбу. Она сильно прищурилась и прочла надпись, сделанную четкими синими буквами:

Что-то как бы лопнуло у Веры Федоровны внутри. И она засмеялась. Она тряслась от смеха, не имея сил взять себя в руки. Вынула из сумочки зеркальце и протянула Пирееву:

— Посмотрите на себя, Максим Исидорович…

Спустя несколько минут холеная секретарша Алескера Гамидовича стала свидетелем странного зрелища. Из кабинета шефа вышла полная дама, директриса института, чей громкий голос, доносившийся из-за двери, был секретарше неприятен. Директриса сделала несколько шагов к выходу и вдруг, содрогнувшись и присев почти до полу, исторгла такой взрыв смеха, что секретарше чуть не стало дурно. Шатаясь и хохоча, неприятная директриса покинула приемную. Затем выскочил из кабинета человек, в котором секретарша почему-то не сразу узнала Пиреева. Обычно Максим Исидорович ласково ей улыбался, спрашивал, как она поживает, и походка у него была хорошая, неспешная, а тут… Съежившись, прижав обе руки ко лбу, Пиреев метнулся в одну сторону, потом в другую; наконец разглядев, где дверь, вылетел пулей.

В дверях своего кабинета появился сам шеф. Он проводил Пиреева взглядом, и секретарша вдруг услышала незнакомый булькающий звук. Она посмотрела — и обомлела: шеф смеялся! Ни разу она не видела на его строгом лице даже подобия улыбки. И вот… Шеф извергал смех как бы медленными толчками. Это продолжалось совсем недолго. Лицо шефа приняло обычное выражение, и он велел принести чай.

…Чернее грозовой тучи, надвинув на брови капроновую шляпу, приехал Максим Исидорович к себе на дачу. Сразу же он вызвал садовника Эльхана и, не снимая шляпы, потребовал подробного отчета: где и у кого именно был куплен злополучный баран. Эльхан был очень испуган, потому что и у него на лбу была такая же надпись.

Было похоже, что она несмываемая. Близкая к обмороку жена Максима Исидоровича, у которой тоже появилась надпись, перепробовала на лбу супруга все моющие средства и растворители, срочно закупленные садовником. Надпись не сходила.

Пришлось сдать билет на самолет и отослать балатонскую путевку голубая волна схлынула, обнажив не по-хорошему серый песчаный берег.

Неприятнее же всего был визит двух граждан, один из которых, тот, что помоложе, еле удерживался от неприличных улыбок. Максим Исидорович вообще-то в эти трагические дни не принимал никого, жил затворником на даче, купаться к морю ходил в пять часов утра, когда пляж безлюден. Но этих граждан пришлось принять, потому что они вели расследование.

Дело в том, что пострадал не один Максим Исидорович. У всех окрестных дачников, коим расторопный Эльхан сплавил лишние бараньи части, тоже выступила на лбу такая же надпись, сделанная точно таким же прекрасным чертежным шрифтом — будто писанная одной рукой. Соседи были разные, среди них оказались торопливцы, кинувшиеся к дерматологу в поликлинику, и, естественно, такая опрометчивость не могла не вызвать у общественности интереса к надписям. Визит к дерматологу, кстати, тоже оказался бесполезным. Неблагодарные соседи и указали негодующими пальцами на дачу Пиреева.

С повязкой на лбу вышел Максим Исидорович к двум гражданам, прибывшим для расследования. Спокойно, с достоинством указал им на то, что лично он барана не покупал и не имеет никакого понятия о его, барана, происхождении. Более того, этот вопрос не занимал и не занимает его. Что касается продажи лишнего мяса соседям, то…

Старший из расследователей поспешил успокоить Максима Исидоровича: ничего предосудительного в его поведении не усмотрено, и он, Максим Исидорович, квалифицируется не как нарушитель закона, а как пострадавший.

Садовник Эльхан без утайки описал расследователям внешность лиц, у которых купил барана, а также место возле базара, на котором состоялась сделка. Лоб у садовника не был повязан, что и послужило причиной сдавленных смешков у младшего из расследователей.

Максиму Исидоровичу было неприятно слушать эти смешки. Он попросил посетителей поскорее закончить расследование, выявить настоящих виновников и примерно их наказать, так же как и непотребных шутников, пустивших в ход некие научные средства типа меченых атомов с целью опорочить невинных людей.

После этого Максим Исидорович удалился в свою комнату, лег на тахту и впал в тихое отчаяние.

Расследование установило, что количество потерпевших значительно превосходило круг, очерченный вокруг пиреевской дачи.

Поскольку источник неприятностей, постигших всех этих людей, был налицо (или, вернее, на лице), то на животноводческой ферме колхоза имени М. И. Калинина произошли значительные перемены. Было возбуждено уголовное дело против заведующего фермой и двух его сподвижников, которые за короткий срок пустили по внерыночным каналам не менее одиннадцати баранов из колхозного стада. Заведующий Даи-заде, более известный под прозвищем Джанавар-заде, на следствии клятвенно ссылался на волков. Под давлением неоспоримых фактов, однако, он был вынужден признаться в лихоимстве.

Странное событие на все лады обсуждалось на центральном колхозном рынке и прочих рынках города и, как это обычно бывает, обрастало живописными подробностями. Стал строже контроль, осторожнее — покупатели.

Что же до надписей, то спустя две недели они начали бледнеть и вскоре совсем исчезли со лбов потерпевших.

В понедельник, выйдя на работу, Валерий с Рустамом занялись классификацией материалов, привезенных с моря. В перерыв Рустам немедля умчался в буфет. Валерий же придержал Нонну, собравшуюся пойти туда же.

— Что тебе известно об Уре? — спросил он.

Известно Нонне было немного: какой-то из черноморских курортов, цирк…

— И больше ничего? А что за слух, будто он арестован?

Тут же он пожалел, что сказал это. Нонна вдруг сделалась белой, как лабораторный халат. В темных расширившихся глазах мелькнуло выражение ужаса.

— Нонна, да ты… погоди, не переживай… — Валерий растерялся. — Ну, подумаешь, слух… вздор какой-то…

В следующую минуту Нонна овладела собой.

— Откуда этот слух?

— Ну… откуда слухи берутся? Никто не знает, черт дери…

И тут Валерию пришла в голову мысль.

— Подожди-ка, я позвоню в одно место, — сказал он.

Полистав записную книжку, он нашел нужный номер и закрутил телефонный диск. Секретарша профессора Рыбакова ответила сразу. Валерий попросил соединить его с профессором.

— К сожалению, невозможно. Лев Семенович вылетел в Москву по срочному вызову. Позвоните через неделю.

Валерий положил трубку, но не убрал с нее руки, задумался.

— Ну что? — нетерпеливо спросила Нонна. — Что ты узнал?

Не ответив, Валерий набрал другой номер и попросил позвать Андрея Ивановича. Спросили, кто говорит. Валерий назвал себя. Наконец знакомый медлительный голос сказал:

— Слушаю.

— Андрей Иванович, это Горбачевский, извините, что беспокою…

— Да ничего. Что у тебя стряслось?

— Я хотел насчет Ура, Андрей Иванович… Мы очень беспокоимся тут, ничего толком не знаем… Вы не в курсе случайно?

— Почему же это я не в курсе? — В голосе Андрея Ивановича послышалась усмешечка. — Твой Ур сейчас довольно далеко отсюда. Прозевал ты своего приятеля.

— Я был в отъезде, Андрей Иванович. А где он, если не секрет?

— Да секрета особого нет. За границей о нем газеты шумят.

— Так он… он за границей?

— Да. Между прочим, лодочка у него, ты был прав, очень занятная. Ну, что еще у тебя?

— Даже не знаю, что сказать… Уж очень неожиданно… А он вернется?

Андрей Иванович хмыкнул.

— Чего не знаю, того не знаю. Вообще — морока с твоим приятелем. Я-то по-прежнему считаю, что им ученые должны заниматься, а не мы… Да, вот еще что: отец его заболел там, в колхозе.

— Что-нибудь серьезное?

— Пока знаю только, что заболел. Ну ладно, Горбачевский, давай кончать. Будь здоров.

Валерий пересказал Нонне содержание разговора. Нонна опустилась на стул, потерянно уронив руки на колени.

— Если ты дашь мне слово, — тихо сказал Валерий, — понимаешь честное слово, что никому никогда не передашь услышанного, то я тебе кое-что расскажу.

Нонна подняла на него покрасневшие, больные какие-то глаза. Кивнула. Валерий не был формалистом и счел ее кивок достаточной гарантией. И он рассказал Нонне о появлении Ура, и о его летающей и плавающей лодке, и о том, как Ур жил у него и с необычайной быстротой учился языку и географии, и обо всем прочем, что не было известно Нонне.

И она слушала Валерия со жгучим вниманием, но глаза у нее были такие же — больные и тоскливые.

Она знала, что Ур не вернется. Кем бы он ни был, пришельцем из другого мира или иностранцем, изобретшим новый способ передвижения, — он оставался для нее человеком, придавшим новый смысл ее существованию. И еще у нее остались его слова, сказанные в день последней их встречи: «Ты единственный человек, которому мне хочется рассказать о себе». Эти слова останутся с нею на всю жизнь.

Так, по крайней мере, она думала, слушая рассказ Валерия.