"Небесный полководец" - читать интересную книгу автора (Муркок М., Андреота П., Гаррисон Г., Лаумер К.,...)

Глава I ГЕНЕРАЛ О.Т.ШОУ

Лежа на своей койке и мысленно возвращаясь к событиям последних дней, я понял, почему Корнелиус Демпси, а позднее и его друзья-анархисты решили, будто я их единомышленник. С их точки зрения моя стычка с Эганом явилась своего рода протестом против американских властей. Мне неоднократно делались различные намеки, а я, неверно истолковав их, позволил втянуть себя в эту грязную игру. «Оба мы отверженные», — говорил капитан Корженевский. Только теперь до меня дошел истинный смысл его слов. Капитан полагал, что я одного с ним поля ягода! Социалист! Или даже анархист!..

Однако затем я пришел к выводу, что создавшаяся ситуация как нельзя лучше отвечает моим намерениям. Я могу обелить свою честь, поскольку любой позор забывается, и вернуться к полюбившейся работе. Ведь никто меня не подозревает. Все на «Скитальце» думают, что я такой же бунтарь, как они сами. И если мне удастся каким-то образом захватить управление кораблем и повернуть к британским берегам, я смогу отдать преступников в руки полиции. Я стану героем (хотя к почестям не стремлюсь), и мне наверняка предложат вернуться в полк.

Но потом перед моим внутренним взором встало лицо Корженевского, и я почувствовал укол совести. Неужели я предам этого человека? Человека, который помог мне? Который на первый взгляд казался таким порядочным?.. Сердце мое окаменело. Вот почему Корженевский ухитрялся так долго оставаться на свободе — он казался порядочным. Дьявол! Сколько людей, столкнувшихся с этим негодяем, было обмануто, подобно мне?

Я встал и на негнущихся ногах, словно под гипнозом, двинулся к шкафчику, где Барри держал большой служебный револьвер. Я открыл дверцу, достал оружие, проверил, заряжено ли. Сунул за пояс и надел куртку, чтобы не было видно рукоятки. Потом сел на койку и принялся составлять план.

Наш следующий пункт назначения — Кандагар в Афганистане. Поминальный союзник Британии, Афганистан слывет крайне нелояльной страной. В Кандагаре полного русских, немцев, турок и французов; то и дело они устраивают заговоры, чтобы склонить это горное государство на свою сторону. Идет игра, которую мистер Киплинг назвал «большой игрой политиков и интриганов». Даже если мне удастся уйти с корабля, совершенно неясно, найду ли я помощь. Что же делать? Пригрозить анархистам и вернуться в Иерусалим? На этом пути трудностей не меньше… Нет, надо ждать, пока мы не покинем кандагарский аэропарк и не прибудем в следующий порт — Лахор в британской части Индии.

Итак, пока Кандагар не останется позади, необходимо вести себя как ни в чем не бывало. Я нехотя положил револьвер в шкафчик Барри, глубоко вздохнул, чтобы расслабить мышцы лица, и поднялся на мостик.

До сих пор не могу понять, как я ухитрился не вызвать подозрений у своих «друзей». В последующие дни я выполнял обычные обязанности, стараясь работать как всегда хорошо… Однако непринужденные беседы с Корженевским, Барри и остальными давались мне с превеликим трудом. Они полагали, что я все еще страдаю от солнечного удара, и были крайне предупредительны. Не знай я об их истинной сущности, я бы поверил, что они мне искренне сочувствуют. Хотя, наверное, они не кривили душой, думая, что заботятся о здоровье своего единомышленника.

Мы прибыли в Кандагар — окруженный стеной мрачный город, почти не изменившийся с моего времени — и вскоре покинули его. Мое волнение росло, и я, чтобы успокоиться, вновь достал револьвер. Я неутомимо изучал карты, дожидаясь, когда «Скиталец» пересечет границу Индии.

В полдень мы должны были достичь Лахора. Сказавшись больным, я остался в каюте и обдумал последние детали. Ни матросы, ни офицеры, как правило, не носят оружия — весь мой план был построен на этом обстоятельстве.

Время шло. В одиннадцать часов я поднялся на мостик.

Капитан стоял спиной к двери, разглядывая сквозь клочья облаков коричневые, выжженные солнцем поля, проплывающие под нами. Барри сидел за компьютером, прокладывая кратчайший курс к лахорскому аэропарку. Связист находился в аппаратной. Первый и второй рулевые занимались своим делом. Никто меня не заметил. Я вытащил револьвер и спрятал за спиной.

— Все нормально? — поинтересовался я. — Идем в Лахор?

Барри поднял глаза и нахмурился.

— Привет, Бастейбл. Как вы себя чувствуете?

— Распрекрасно, — ответил я, стараясь вложить в это слово как можно больше иронии.

— Рад слышать. Если нужно, полежите еще немного. Через три четверти часа мы будем на месте.

— Я в полном порядке. Просто хотел убедиться, что мы идем именно в Лахор.

Корженевский обернулся.

— А куда же еще? — спросил он, улыбаясь. — Вам что, плохой сон приснился?

— Не мне… Боюсь, капитан, вы заблуждаетесь относительно меня.

— Заблуждаюсь? — Он поднял брови, попыхивая трубкой. Его спокойствие сводило меня с ума. Я показал ему револьвер и взвел курок. — Да, — продолжал Корженевский тем же тоном, — а мне казалось, у вас солнечный удар.

— Солнце здесь ни при чем, капитан… Я ведь доверял вам — всем вам. Тут некого винить, просто вы полагали, что я — один из вас. «По характеру, во всяком случае», как сказал ваш приятель Демпси. Но это не так. Я думал, вы порядочный человек, и ошибался. А вы ошиблись, считая меня таким же негодяем, как вы сами… Забавно, не правда ли?

— Весьма.

Корженевский оставался хладнокровен, а Барри испугался — он переводил взгляд с меня на капитана и обратно, словно раздумывая, уж не спятили ли мы оба,

— Вы, конечно, понимаете, о чем я говорю.

— Должен признаться, не вполне. Если откровенно, я думаю, что у вас своего рода припадок. Надеюсь, вы не хотите кого-нибудь покалечить?

— Я мыслю как никогда разумно. Просто я понял, кто вы такие — вы лично и весь ваш экипаж. Поэтому я собираюсь привести «Скиталец» в Лахор, чтобы сдать властям и вас, и корабль.

— За контрабанду, что ли?

— Нет, капитан. За государственную измену. За укрывательство разыскиваемых преступников. Вы ведь говорили, что вы — английский подданный… Как видите, я знаю, кто ваши пассажиры — Гевара и девушка. И знаю, что вы сочувствуете анархистам. Это в лучшем случае. А в худшем…

— Мой мальчик, я вижу, что недооценил вас. — Корженевский вынул трубку изо рта — Я не говорил вам о пассажирах — не хотел подставлять под удар. Действительно, я симпатизирую графу Геваре и миссис Персон — кстати, она подруга графини. Таких людей я называю умеренными радикалами. Думаете, они имеют какое-нибудь отношение к террористам?

— Так пишут в газетах. Так утверждает полиция.

— Э, они всех стригут под одну гребенку, — бросил Корженевский. — Как и вы сами.

— Не отпирайтесь, капитан. — Моя рука задрожала, и я почувствовал, что решимость вот-вот покинет меня. — Я считаю вас лицемером.

Корженевский пожал плечами.

— Глупо. Я-то думал, что вы, по крайней мере… э-э… соблюдаете нейтралитет.

— Как бы вы ни думали, капитан, я прежде всего — патриот.

— По-моему, я тоже, — улыбнулся Корженевский. — И в британские идеалы правосудия верю сильнее вас. Но мне бы хотелось, чтобы эти идеалы, так сказать, простирались несколько дальше одного маленького острова. Чтобы они выражались на практике по всему миру. Я восхищаюсь многим из того, что олицетворяет собой Британия… но мне не нравится то, что происходит в ее колониях, поскольку я уже пожил под властью оккупантов. Вот так-то, дорогой Бастейбл.

— Оккупация Польши русскими едва ли похожа на британское правление в Индии, — возразил я.

— Не вижу большой разницы. — Корженевский вздохнул. — Но вы вольны поступать, как считаете правильным. У вас револьвер, а вооруженный человек всегда прав, не так ли?

Я не попался на эту удочку. Как и большинство славян, он мог кому угодно заморочить голову логическими выкрутасами.

— Оккупация, правление, или, как говорят американцы, предоставление «советников» — все одно и то же, Бастейбл, мой мальчик, — добавил Барри. Его ирландский акцент стал еще заметнее. — И в основе этого лежит один порок — алчность… Кроме, того, я что-то не знаю колонии, которая стала богаче страны-колонизатора. Польша, Ирландия, Таиланд…

— Вы, как и все фанатики, очень похожи на детей, — холодно заметил я. — Вам все подавай немедленно. Однако перемены требуют времени. Никому не удастся изменить мир в одночасье. Сегодняшняя жизнь для многих людей гораздо лучше, чем она была в мое… чем в начале века, например.

— В некотором роде, — согласился Корженевский. — Но старые беды не исчезли. Они останутся до тех пор, пока власть имущие не поймут, что они сами порождают зло.

— А вы помогаете понять это с помощью бомб, убивая ни в чем не повинных людей, толкая несведущие народы на восстания, которые якобы одним махом освободят их от самого худшего? Я иначе представляю себе борцов за справедливость.

— Я тоже, — сказал Корженевский.

— Гевара ни одной бомбы в жизни своей не бросил! — воскликнул Барри.

— Он поощряет других, а это одно и то же.

Я услышал за спиной шорох и хотел обернуться, но тут что-то больно уперлось мне под ребра, и чья-то рука легла на барабан револьвера. Спокойный, даже веселый голос произнес:

— Полагаю, сеньор Бастейбл, вы правы. Но сегодня, боюсь, удача не на вашей стороне.

Прежде чем я сообразил, что к чему, у меня отобрали оружие. Обернувшись, я увидел цинично улыбающегося анархиста; за его спиной стояла прелестная девушка в черном дорожном плаще до пят — ее треугольное личика в обрамлении темных, коротко остриженных волос было серьезным, но в твердом взгляде серых глаз, тут же напомнившем взгляд Корженевского, сквозило любопытство.

— Это моя дочь, — сказал капитан. — А графа Гевару вы, как я понял, уже знаете.

И вновь мое намерение сделать что-то путное в этом мире Будущего потерпело неудачу. Я начал подозревать, что надо мной довлеет злой рок, и все мои устремления заранее обречены на провал. Из-за того ли, что я оказался в чужой эпохе? Или, попав в подобную ситуацию в своем времени, я так же упустил бы шанс?

Так размышлял я, безоружный, запертый в каюте Барри, а воздушный корабль, посетив Лахор, уже двигался к следующему порту — Калькутте. Оттуда мы должны были направиться в Сайгон и взять на борт палубных пассажиров — каких-то паломников; из Сайгона — в Бруней, где собирались сойти Гевара и его прелестная спутница (несомненно, чтобы присоединиться к террористам, ожидающим конца британского правления); затем — в Кантон, куда направлялись паломники или, вернее, террористы, друзья Корженевского, а затем — обратно, через Манилу и Дарвин. Интересно, какие из этих городов я увижу, прежде чем анархисты решат, что со мной делать? Вероятно, они уже сейчас думают над этим. Собственно, чего проще — я, например, могу случайно выпасть за борт над пустынной местностью…

Еду мне приносил Барри. С виду он был искренне опечален тем, что я оказался «предателем» — он скорее жалел меня, чем ненавидел. Какая извращенная личность!.. Однако и мне было трудно видеть в Барри и Корженевском негодяев; как-то раз я даже поинтересовался, не является ли Юна Персон своего рода заложницей террористов, желающих, чтобы капитан плясал под их дудку? Барри рассмеялся и покачал головой.

— Нет, мой мальчик. Она — дочь своего отца, и этим все сказано.

Теперь мне стало ясно, почему террористы, чтобы покинуть Британию, выбрали именно «Скитальца». Кроме того, я понял, что нравственность капитана находится, мягко говоря, в зачаточном состоянии, раз он позволил дочери жить в одной каюте с человеком, который, без сомнения, не был ее мужем. «Где мистер Персон?» — раздумывал я. Конечно, сидит в тюрьме: это еще один анархист. Итак, жить мне осталось всего несколько часов.

Была только одна надежда. Связист Джонсон наверняка пребывал в неведении относительно графа Гевары. Я был уверен, что он не такой убежденный социалист, как остальные, даже если у него свои причины служить на «Скитальце». Нельзя ли подкупить Джонсона? Или помочь ему чем-нибудь после того, как он поможет мне? Но как я доберусь до него? И, если доберусь, не попадет ли связист под подозрение? Сумеет ли послать сообщение в Британский аэропарк?

Я выглянул в крошечный иллюминатор. Пока мы стояли в Лахоре, Гевара все время держал меня на мушке, чтобы я не смог поднять тревогу или, на худой конец, выбросить наружу записку. А теперь я видел только серые, простирающиеся на целые мили тучи и слышал лишь мерный гул моторов, несущих меня навстречу судьбе.

В Калькутте Гевара вновь вошел в каюту, направив дуло револьвера мне в грудь. Я посмотрел на солнце, на далекий город, который в свое время хорошо знал и любил, но теперь не мог узнать. И как только у этих анархистов язык поворачивается утверждать, что британское правление — никуда не годное, когда оно так много пользы принесло современной Индии? Я высказал все это Геваре, но тот лишь рассмеялся.

— Знаете ли вы, сколько стоит в Англии пара добротных сапог? — спросил он.

— Около десяти шиллингов, — ответил я.

— А здесь?

— Думаю, меньше.

— В Калькутте — примерно тридцать… если вы индиец. И примерно пять, если вы европеец. Известно ли вам, что Европа контролирует всю торговлю обувью? Индийцы вынуждены покупать сапоги в магазинах, тогда как европейцы могут приобретать ее непосредственно у производителя. В лавках запрещено продавать обувь по цене ниже тридцати шиллингов, а это — месячный заработок среднего индийца… Продукты питания в Дели дороже, чем в Манчестере, хотя индийский рабочий получает четверть того, что платят английскому. И знаете почему?

— Нет. — Его слова казались мне сплошной ложью.

— Потому что в Британии цены и доходы поддерживаются искусственно, за счет колоний. Все торговые соглашения заключаются в пользу Англии. Англия устанавливает закупочные цены, Англия держит под контролем средства производства, чтобы цена оставалась стабильной — независимой от изменений на рынке. Индийцы голодают, чтобы Брайтон мог пировать. То же самое происходит во всех колониях, «владениях» и протекторатах — неважно, какой ярлык вы на это навесите.

— Но ведь существуют больницы, программы повышения благосостояния, системы вспомоществования, — возразил я. — Индиец не голодает.

— Верно — в нем поддерживают жизнь. Глупо морить голодом собственную рабочую силу. Неизвестно, когда она может понадобиться. Рабы приносят богатства, не так ли?

Я отказался поддерживать этот бредовый разговор, поскольку, с одной стороны, сомневался в точности экономических экскурсов Гевары, а с другой — был уверен, что он видит мир в кривом зеркале собственного рассудка.

— Мне известно только одно, — сказал я, — средний индиец живет лучше, чем в тысяча девятисотом году. Богаче, чем многие англичане того времени.

— Вы говорите о положении в городах… А знаете ли вы, что индиец имеет право появляться в городе только в том случае, если у него есть разрешение правительства? Он должен иметь при себе паспорт, удостоверяющий, что в городе для него есть работа. А если работы нет, он возвращается в свою глухомань — туда, где школы, больницы и прочие блага британского правления столь малочисленны, что между ними лежат десятки миль. Такая система действует и в Азии, и в Африке. Она развивалась долгие годы и теперь применима и к некоторым колониям в Европе — русской Польше и немецкой Богемии.

— Я знаком с этой системой, — возразил я. — Она не бесчеловечна. Это просто средство контроля за миграцией рабочей силы, предохраняющее города от появления трущоб. Это выгодно всем.

— Это несправедливая система рабства, — гнул свое анархист-аристократ. — Она ведет к ущемлению свобод. Защищая ее, вы защищаете деспотизм, мой друг.

Я улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Спросите первого попавшегося индийца, как он живет. Уверен, вы услышите, что он всем доволен.

— Потому что он не знает лучшей жизни. Потому что Англия обучает его немногому — ровно настолько, чтобы заморочить голову, чтобы он проглатывал пропаганду, не больше. Вам не кажется странным, что расходы на образование остаются прежними, а расходы на прочие формы «вспомоществования» выросли почти до требуемых сумм? Вы же убиваете дух людей, которые живут в колониях. Вы из тех, кто самодовольно рассуждает о свободе предпринимательства, о человеке, стоящем на собственных ногах, о проложенной своими руками дороге к успеху… и приходит в ужас, когда те, кого он колонизировал, выступают против покровительства и «контроля за миграцией рабочей силы». Тьфу!

— Хочу напомнить, — заметил я, — что почти семьдесят лет кряду мир стабилен как никогда. Ни одной крупной войны. Столетие покоя на всей Земле — по-вашему, это плохо?

— Да, потому что стабильность достигалась да счет ущемления прав других народов. Вы убивали души, а не тела — по-моему, это во сто крат хуже.

— Хватит! — не стерпел я. — Вы мне надоели, граф Гевара. Довольствуйтесь тем, что расстроили мои планы. Не желаю вас слушать. Я считаю себя человеком порядочным… гуманным… и, конечно, свободным… однако ваш брат вызывает во мне желание… желание… нет, больше я ничего не скажу.

— Посмотрите-ка на него! — засмеялся Гевара — Я — голос вашей совести, вот почему вы отказываетесь меня слушать. Да так решительно, что готовы убить любого, кто попытается вас заставить! Вы — типичный представитель всех этих «порядочных», «гуманных», «свободных», которые две трети мира держат в рабстве! — Он помахал револьвером. — Просто диву даешься, почему все приверженцы авторитаризма вбили себе в голову, что сторонники свободы стремятся навязать им свою точку зрения! Между тем единственное, чего хотят последние — это воззвать к их здравому смыслу… Хотя я уверен, что вы, авторитаристы, не можете сойти со своей точки зрения.

— Ваши аргументы неубедительны, — ответил я. — Сделайте одолжение, дайте мне провести мои последние часы в тишине.

— Как пожелаете.

И до той поры, пока мы не отошли от причальной мачты, Гевара лишь невнятно бубнил себе под нос что-то о «человеческом достоинстве, означающем не более, чем заносчивость завоевателя». Я не обращал внимания на бред этого сумасшедшего. Он просто из кожи вон лез, чтобы вдолбить в мой разум свои революционные идеи.

Весь перелет до Сайгона я тщетно пытался связаться с Джонсоном, убеждая тюремщиков, что меня мутит от пищи, потому что ее носит Барри, и что хотелось бы увидеть чье-нибудь другое лицо. Вместо Джонсона они прислали Юну Персон, и при виде хорошенькой девушки я не смог изобразить недовольство. Раза два я интересовался, как ее отец собирается поступить со мной, но она отвечала, что он все еще «ломает над этим голову». «Поможете ли вы мне?» — спросил я напрямик. Девушка была как будто смущена этим вопросом и поспешно, не сказав ни слова, покинула каюту.

В Сайгоне — должно быть, это был Сайгон, судя по видному издалека блеску позолоты на куполах храмов — до меня донесся говор паломников-индокитайцев, размещающихся в трюме среди тюков и ящиков. Я не завидовал их душным, тесным «апартаментам». Хотя, разумеется, удача сопутствовала этим буддистам — если они на самом деле буддисты — раз им удалось получить места на воздушном корабле.

И вновь, несмотря на то, что Сайгон являлся «свободной зоной», находящейся под покровительством Америки, граф Рудольфо Гевара бдительно охранял меня. Однако со времени нашей последней встречи спеси в нем явно поубавилось. Судя по всему, он чувствовал себя не в своей тарелке, и мне пришло в голову, что американские власти, заподозрив неладное, задали офицерам корабля много неприятных вопросов. Вне всякого сомнения, «Скиталец» спешил покинуть город, поскольку меньше, чем через два часа, едва заправившись топливом, мы уже плыли в небе на полной тяге.

Вечером того же дня с противоположного конца короткого коридора до меня донеслись звуки бурного спора Я узнал Гевару, капитана, Барри, Юну Персон… Но среди них присутствовал кто-то еще — у кого был мягкий, необычайно спокойный голос. Я разобрал несколько слов: «Бруней», «Кантон», «японцы», «Шаньдун» — главным образом названия известных мне мест — однако суть спора была неясна

Близился вечер, когда, наконец, впервые за весь день Юна Персон принесла мне еду, извинившись, что мясо остыло. Девушка казалась обеспокоенной, и я, просто из вежливости, спросил, что случилось. Она бросила на меня озабоченный взгляд и натянуто улыбнулась. «Определенно сказать не могу», — только и ответила она, вышла и, как всегда, заперла за собой дверь.

Первый выстрел раздался в полночь, когда мы должны были направляться к Брунею. Обычный выхлоп двигателя, поначалу решил я, но тут же понял, что это не так. Я вскочил с койки и подкрался к двери. Вновь зазвучали выстрелы, послышались крики, топот бегущих ног… Что происходит, черт подери? Неужто бандиты передрались между собой? А может, воздушный корабль приземлился незаметно для меня, и на борт проник отряд британской или американской полиции?

Я выглянул в иллюминатор. Мы по-прежнему плыли в небе, а под нами, насколько я мог судить, расстилалось Китайское море.

Звуки битвы доносились по крайней мере полчаса, затем выстрелы прекратились, но яростно препирающиеся голоса слышались еще некоторое время. Наконец и голоса стихли. Я услышал шаги по коридору, услышан, как в замке моей двери поворачивается ключ…

Прищурившись от яркого света, я разглядел на пороге высокую фигуру. Одной рукой незнакомец придерживал дверь, а в другой сжимал револьвер. Он носил свободные восточные одежды, но черты его красивого лица были несомненно евразийскими. Очевидно, в жилах незнакомца текла смесь китайской и английской кровей.

— Доброе утро, мистер Бастейбл. — У него было безупречное оксфордское произношение. — Я — генерал Шоу. С этой минуты «Скиталец» находится в моем подчинении. Полагаю, у вас есть некоторый опыт в управлении воздушным кораблем. Буду крайне признателен, если вы позволите воспользоваться им.

У меня челюсть отвисла от изумления. Я знал этого евразийца. Да и кто его не знал! Обратившийся ко мне человек был известен, как атаман свирепейшей шайки бандитов, досаждающей Центральному правительству Китайской республики. Это был Шуо Хо Ти, правитель Чжили!