"Искатель. 1963. Выпуск №2" - читать интересную книгу автораVII— Стой, кто идет? Не пойму, чего больше в этом окрике из темноты — угрозы, надежды или тревоги. Так много интонаций, что мне становится зябко: я еще не слышал, чтоб у Сахарова был такой голос. Разводящий отвечает. — Разводящий, ко мне, остальные на месте, — облегченно командует Сахаров. Свет карманного фонарика, скользнув по фигуре, падает вниз. Теперь видна широкая траншея — вход в подземный склад боепитания. По команде разводящего я подхожу и убеждаюсь, что дверь склада опечатана. Потом слушаю, как они уходят. Словно кто-то отнял ладони от ушей: лес гудит, стонет так протяжно, что кажется — вот-вот захлебнется ветром. Я беру винтовку наперевес. На поляне неровными пятнами лежит снег. Если долго смотреть на них, пятна начинают расплываться, их съедает темнота. А вглядываешься в черную стену леса — опять откуда-то появляются белые пятна. Постоять в траншее? Нельзя — оттуда и этого не увидишь. Разводящий и Сахаров уже, конечно, в караулке. В теплой, чисто выбеленной комнате, где ярко светит лампочка без абажура и от пирамиды с винтовками падает тень на стену. А на стене в рамке — присяга, и до нее дотягиваются удлиненные кончики штыков. Говорили, что после того, как мы примем присягу, нам выдадут ленточки и флотские ремни с бляхами. Присягу мы приняли. И получили оружие — винтовки образца 1891–1930 гг., знаменитые русские «трехлинейки». А ленточки и ремни — пока нет. Но сейчас шинель на мне туго перепоясана, в правое нижнее ребро уперся подсумок, а в нем — настоящие патроны. Этот ремень мне выдали только на сутки, в караул. «Несение караульной службы является выполнением боевой задачи», — так написано в уставе. …В той комнате есть еще печка, скамья, бачок для кипятка и стол, покрытый красным сукном. А на столе, тоже в красной обложке, одна-единственная книжка — это устав. В нем все ясно, как в букваре: печь топить с восемнадцати часов, кипяток иметь круглые сутки, в помещении поддерживать тишину и порядок, «отдыхать лежа (спать), не раздеваясь»… Сахаров сейчас, наверное, «отдыхает лежа» — спит. Посветлело как будто… Я не сразу догадываюсь, что это луна. Появится или нет? Она где-то рядом — теперь можно рассмотреть, как быстро летят облака. …Интересно, те два парня из соседней роты — за что им ордена дали? И тех ребят, с «самовара», тоже наградили. Хорошо, что у них были глубинные бомбы. Потопили подлодку, надо же!.. А может, я сейчас диверсанта задержу? Может, тот «Юнкерс» все-таки его сбросил? Хотя нет, вряд ли… Руки озябли. Прижав винтовку к локтю, я прячу их в карманы шинели и в правом нащупываю плотный конверт. Мама пишет: «Обязательно соберу тебе посылку», или: «Обязательно на днях соберу посылку»?.. Я ощупываю письмо. Никак не могу вспомнить точно. Очень хочется перечитать сейчас же!.. — Стой, кто идет?! Я спрыгиваю в траншею. За спиной у меня — опечатанная дверь склада, а впереди… Теперь я узнал его: политрук роты лейтенант Бодров. — Стой! Кто идет? Остановился? Нет. Я щелкаю затвором. — Стой! Стрелять буду! Остановился. То-то!.. — Кто на посту? — Юнга Савенков! — Давно стоите? — С двадцати четырех часов, товарищ лейтенант. — Ясно, — говорит он. — Ну и погодка!.. Не замерзли? — Нет, что вы, товарищ лейтенант! Похвалит он меня за бдительность?.. — Так… Продолжайте нести службу. — Есть! Бодров поворачивается, собираясь уходить. — Товарищ лейтенант… — Да? — Скажите, пожалуйста, сколько времени? — Пять минут второго. — Благодарю. Поговорили… Жаль, что мало. А все-таки легче. Но неужели сейчас только пять минут второго? Ошибся, наверное, лейтенант: часа два теперь или около этого… Может, пять минут второго было, когда он пошел проверять посты? И пока мы с ним говорили, тоже время прошло. Холодно. Ветер все сильнее. Насчет погодки он правильно сказал. А что сейчас в море творится!.. Зато в кубрике хорошо. Спят все. Дневальный слышит, как похрапывают ребята. Я решаю постоять немного в траншее. Здесь тише, но как-то не по себе. Опять выхожу, оглядываюсь. И цепенею: шагах в пяти от меня кто-то лежит, упершись в землю руками и растопырив локти. — Встать! Голос у меня чужой. Вокруг только гудящая темнота, полная движения, которого я не вижу. — Встать! Замахиваясь винтовкой, я шагаю вперед и в самый последний момент понимаю: передо мной пень. Ахнув от ярости и еще не прошедшего страха, я изо всех сил всаживаю в него штык. …Тихонько шепчутся сосны. Их желтоватые стволы ясно выделяются на побуревшей еловой хвое. Над ними ровное серое небо, а внизу — нетронутые островки первого снега. И мне эти скупые краски кажутся красивыми. По крайней мере четко, понятно и ничего не сливается. Сейчас, днем, все здесь выглядит по-другому: довольно редкий лес, бестолковые следы на поляне, траншея… Только этот вывороченный пень похож все-таки на человека, который готовится прыгнуть. Я подхожу к нему, пинаю ботинком. И улыбаюсь: пень весь исколот штыками — весь! Значит, не я один с ним сражался… Кончаются мои первые сутки в карауле. А мама пишет: «На днях непременно отправлю тебе посылку», — теперь помню точно. …Вечером мы возвращаемся в роту. Воротов, он был начальником караула, выстраивает нас в кубрике. Вызывает из строя Сахарова и объявляет ему благодарность за отличное несение караульной службы. — Служу Советскому Союзу! — отрывисто говорит Сахаров и становится в строй. — Юнга Савенков! Ага, мне, значит, тоже!.. Выхожу из строя. — Юнге Савенкову за разговоры на посту с посторонним лицом два наряда вне очереди! — Есть два наряда… — Громче! — Есть два наряда вне очереди! — Становитесь в строй. «Дурак! — говорю я себе. — Маменькин сынок!..» |
||||
|