"Лагерный флаг приспущен" - читать интересную книгу автора (Дьяконов Юрий Александрович)

БРАТЬЯ

Ленька Клещов попал в пионерский лагерь благодаря своему брату Альке. Любой, кто видел их в первый раз, не верил, что Алька и Ленька — братья. Так непохожи друг на друга.

Алька высокий, тоненький, с мечтательными васильковыми глазами. У него каштановые с красноватым отливом волосы. Нежный девичий овал лица, спокойный мелодичный голос, неторопливые округлые движения — все напоминало мать. Не теперешнюю, конечно, А ту, молодую улыбчивую девушку, которой она двадцать лет назад пришла на табачную фабрику Асмолова. Пришла да так и осталась на всю жизнь среди звонкоголосых подруг в красных косынках, неумолкающего гула машин и табачной пыли. На улице ее никто и не называл иначе, как Дусей-папиросницей.

Ленька — вылитый отец. Кряжистый, косолапый. С маленькими беспокойными зелеными глазами, которые он всегда прижмуривает, отводит в сторону. Руки его вечно в движении: что-то крутят, тискают, машинально обрывают листья или лепестки, если случится поблизости кустик или цветок.

Отец, которого все дружки звали Косолапым, был рыбак. Обычно днем он спал, вернувшись с рыбалки под утро. От него пахло тиной, рыбьей чешуей и водочным перегаром. Отхрапев шесть-семь часов на низенькой, покрытой пестрым ситцевым покрывалом кровати, он просыпался и принимался ругаться самыми грязными словами. Ругал всех: и мать, и соседей, не желающих дать денег, чтобы он мог похмелиться, и «распроклятый» рыбнадзор, не дающий «рабочему человеку» спокойно ловить рыбу.

Он был браконьером. С ватагой таких же дружков пьяниц по ночам ловил рыбу в запретных местах. Так бесславно и погиб, спасаясь от катера рыбнадзора в гирлах Дона. Запутался в сети с рыбой, которую выбрасывал за борт лодки, и утонул.

Отец не любил младшего сына. Зато старшего, Леньку, с малых лет брал с собой на рыбалку. Из-за этого часто вспыхивали ссоры.

— Пусть приучается к ремеслу! — кричал отец. — Чего ему за твой подол держаться! Рыбаком будет!

— Ты же его от ученья отбиваешь, — урезонивала мужа мать. — Что дитя увидит-то на вашей рыбалке? Как вы водку глушите да ругаетесь. А то еще ненароком утонет или под пулю охранников угодит. Я ведь все знаю. Люди говорят.

Глаза отца наливались кровью. Он стучал кулачищами по столу.

— Что ты сыну кровному хочешь? В папиросники?! Хребтину гнуть?.. А что ты, пролетария, заработала?! Что? В одном кармане — вошь на аркане, в другом — блоха на цепи!..

— Да ты же все и пропиваешь. Детей обуть не во что!

— А я человек вольный! Хочу — работаю, хочу — гуляю. А чего не гулять, раз заработал? Ты знаешь, дура, сколько я заработал за одну ночь… Тебе и не снилось столько!.. Э-э-э, что с тобой разговаривать, курица, — говорил он презрительно. — Ленька! Сынок, поддержи компанию. Пей! Вот хоть эту рюмашку, по малолетству…

Ленька тянулся к рюмке. Мать отнимала. Отец лез к матери с кулаками. На крик приходил мамин брат, дядя Коля. Он хмурил брови и с высоты своего двухметрового роста гремел басом:

— Што? Опять безобразишь… А ну иди поспи…

Брал отца под мышки и, как ребенка, нес в сарай. Запирал на замок и клал ключ в карман. Отец еще долго ругался, колотил в стенку ногами. Потом засыпал. А через несколько дней все повторялось сначала.

После смерти отца Ленька долго боялся рыбалки. Новой страстью его стали голуби и игра. Игра на деньги. До позднего вечера он или гонял голубей или играл с ребятами соседних улиц в «орлянку», в «стеночку», во что угодно, лишь бы в кармане звенели монеты.

Игра уводила его далеко от дома, от школы. Сначала он неизменно проигрывал. Потом ему стало везти. Приходил домой веселый, с карманами, оттянутыми медяками. Завелись у него и бумажные деньги, которые он укладывал в железную коробку и прятал где-то в тайнике.

Алька удивлялся его везенью. Допытывался:

— Как это ты, Ленька? Почему ты всегда выигрываешь?

— Соображать надо, сосунок, — смеялся Ленька.

Но однажды он добрался домой такой избитый, что пролежал целую неделю. Мать плакала:

— Что же это? Ведь так и убить могут. Брось ты эту игру проклятую…

Ленька обещал. Месяца два исправно ходил в школу. А потом снова пошло. То с синяком придет. То с носом, распухшим, как картошка. Алька долго не мог понять: за что бьют брата? Почему других, кто играет, не бьют, а его?

Как-то утром Алька проснулся раньше Леньки. Проходя мимо, зацепил стул, на котором висели Ленькины штаны. Из кармана выскочила монета и покатилась по полу. Алька поднял. Двугривенный. Повертел в руках. Что такое?! С одной стороны герб с колосьями. И с другой стороны… тоже герб с колосьями! А «решки»-то нет! Двухорловая! Фальшивая!!! Так вот оно что!

Когда Ленька проснулся, Алька сказал:

— А я видел твой двухорловый двугривенный!

Ленька было полез драться, но потом рассмеялся:

— Ну и что ж… на мой век дураков хватит. — Так ведь побить до смерти могут!

— Ну да! Нашел дурака. Я на одной улице больше трех раз не играю…

С прошлого года Ленька снова начал исчезать из дому на два-три дня. Это означало, что он опять подался с отцовскими дружками куда-нибудь на далекую рыбалку. Мать мучилась с ним. Но ничто: ни уговоры, ни угрозы — не помогало. Учиться Ленька не любил. Умудрился остаться на второй год уже во втором классе. А теперь вот остался в пятом. И Алька догнал своего старшего брата.

Алька же больше всего на свете любил книжки. Книжки про путешествия. Он приносил их из школы, из детской библиотеки на Державинском спуске, выпрашивал у товарищей. И читал, читал… Из-за этой страсти успехи его в школе были не особенно хороши. Только в четвертом классе он, как говорила мать, «взялся за ум» и перешел в пятый с похвальной грамотой. Больше сына обрадовалась этому мать. Сияя от гордости, она говорила всем о его успехах, показывала грамоту соседям, работницам на фабрике. Весть об этом дошла до фабкома.

— Ну вот, Дуся, мы решили отметить это событие, — улыбаясь, сказал председатель фабричного комитета. — Я вот из школы получил бумажку, что твой Алька прямо чуть ли не лучший ударник в школе… Спасибо. Обрадовала. Мы тут решили выдать ему путевку бесплатную в пионерский лагерь…

Однако на следующий день Дуся снова пришла в фабком и тихонько положила розовый листочек путевки на уголок председательского стола.

— Не поедет он, Степан Матвеевич, — грустно, не поднимая глаз, сказала она. — Старшего-то куда я дену? Когда они вместе дома, еще так-сяк, а одного боюсь оставлять, опять с отцовскими дружками спутается…

— Та-а-ак, — разочарованно протянул председатель, — жаль. Но ничего не могу. Путевка одна, последняя. — И тут же спохватился: — Погоди, Клещова! Кажется, придумал. На прошлую смену мы отдавали «Металлистам» две путевки в наш лагерь. Им не хватало, а у нас они «горели» — некого было посылать. Теперь мы заберем две путевки в их лагерь. Ты хоть месяц отдохнешь.

Так Ленька с Алькой попали в лагерь «Металлист».

На отряды в лагере разбивали по возрасту. Алька попал в четвертый, а Ленька — во второй. Но когда стали распределять по палатам, Алька попросил, чтобы брата поместили вместе с ним в седьмую палату, где разместились семь пионеров четвертого отряда. Просьбу уважили. Потеснились. И между койками длиннолицего хлюпика Витьки Огурцова и цыганенка Кости Ирисова, имевшего, всем на удивленье, светлый вьющийся чуб, втиснули восьмую, для Леньки.

Седьмая палата была самая маленькая в лагере. Ее ребята шутя называли «склепом». И правда, она была тесной и темной. Попасть в нее можно было только через двери, выходящие в большую восьмую палату. Две другие стены «склепа» — глухие, без окон и дверей. А в четвертой стене было два окна. Одно выходило в темную кладовую лагеря и было на три четверти заложено кирпичом, а второе — на веранду дома. Маленькое, обращенное на запад, прикрытое сверху нависающим выступом крыши, оно давало очень мало света.

Беленные серой известью стены, дощатый, в больших щелях некрашеный пол заставлен восемью узкими кроватями, прижатыми друг к другу так, что остаются два узеньких прохода, по которым можно передвигаться только боком. Большая тумбочка у двери — вместилище коробок с зубным порошком, мыльниц и прочих мелочей всех обитателей палаты. Над кроватями — низкий деревянный, тоже беленный известью, потолок с замазанной лядой на чердак.