"Сцены из лагероной жизни" - читать интересную книгу автора (Стовбчатый Павел Андреевич)

Мадам Паскуда

Фельдшер Кардакова тащит из санчасти практически всё. Излюбленный приём мадам Паскуды (так называют её зэки) — «путать» таблетки и всучивать больным самое дешёвое фуфло независимо от заболевания. Эта гнусная роль буквально отшлифована на протяжении лет, и потому ловить у мадам Паскуды нечего, особенно новеньким. Этим она запросто пропихивает всё, что ей вздумается, и ещё принимает благодарности. Со старенькими чуть сложнее, но и тут она на высоте: в случае обнаружения подмены мадам Паскуда невинно закатывает сорокалетние лошадиные глаза и секунду как бы вникает в случившееся.

Были случаи, когда она умудрялась вторично и «не отходя от кассы» втолкать одному и тому же человеку совсем не то, что требовалось.

Спорить и ругаться с мадам Паскудой было очень даже небезопасно. В мгновение ока она нажимала на кнопку, и требовательного зека тут же волокли в ШИЗО. Сама же мигом катала солидный рапорт, по которому запросто можно было приговорить к пяти годам. Но и это ещё не самое худшее, на что она была способна. Истерика — вот козырный номер этой выдающейся «таблеточницы»! Видя, что её вот-вот разоблачат и обзовут воровкой и сукой в присутствии всех, она бросала таблетки из рук на пол и стрелой мчалась в оперчасть. Слёзы ручьём лились из её глаз ещё по дороге. Она врывалась в первый попавшийся кабинет оперов и буквально падала на стол или стул.

После этого зека наверняка ждали изрядные побои и, разумеется, полные пятнадцать суток ШИЗО, иногда и БУР. Но мало-помалу оперативники просекли бестию, им самим изрядно надоели частые ее спектакли, и они стали просто обещать мадам Паскуде, что накажут того или другого зека.

Некоторое время это проходило за чистую монету, однако чуть позже фельдшерица обнаружила наглый обман и моментально подключила к «работе» своего мужа, майора Кардакова, который работал дежурным помощником начальника колонии.

За непринятие соответствующих мер к нарушителям режима на «ковер» вскоре вызвали самих оперативников. Замначальника по режимно-оперативной работе распек «красавцев» в пух и прах, пояснив, что лучше посадить трех невинных зеков, чем обидеть одну вольную порядочную женщину. Оперативники, как и положено, согласились с начальником, но не забыли о мадам Паскуде. Они решили проучить ее раз и навсегда, но не своими руками…

Ответственная работа по «преподанию болевого урока» была поручена Вовчику Ростовскому, двадцативосьмилетнему артисту и «дураку», который под видом гонимого и дурачка давно и эффективно пахал на оперчасть. У Вовчика были свои, особые претензии к мадам Паскуде, и потому он с великой радостью и энтузиазмом взялся за дело.

Поначалу он просто всячески допекал мадам Паскуду словесно, доводя её до настоящего бешенства. Фельдшерица была в полной растерянности, абсолютно не зная, что предпринять. Бежать в оперчасть не имело смысла — какой спрос с дурака? — а терпеть унижения и оскорбления не хватало сил.

Она плакала и просила Вовчика прекратить свои шуточки, но он только улыбался в ответ и помахивал рукой: «Погоди, мол, будет и не это…»

Вовчика давно не сажали в ШИЗО: лет пять-шесть назад с его «болезнью» смирился последний из твердолобых Офицеров, и он мог вытворять что угодно, кроме насильственных действий. Добившись окончательного и бесповоротного признания в качестве дурака, Вовочка впоследствии аккуратненько сошелся с операми, о чем интуитивно догадывались единицы из самых «прелых» зеков. Мадам Паскуда пробовала подлизаться к «клещу», но «клещ» не клевал на мякину, продолжая свое дело… Так длилось примерно месяца полтора-два.

И вот в самый канун праздника 8 Марта Вовочка, как обычно, явился в санчасть, пристроился к очереди за таблетками, дождался, когда у окошка выдачи мелькнет молоденькая медсестричка Оленька, и тут же вручил стоящему впереди зеку сверток, на котором были четко написаны инициалы мадам Паскуды — Л. Н. К.

— Тс-с! — пискнул он, давая понять зеку, чтобы тот не указывал на него.

Весь женский персонал санчасти давно привык к подаркам и открыткам «влюбленных» страдальцев, и потому Олечка не особо удивилась свертку. Она удивилась лишь тогда, когда прочла инициалы. Мадам Паскуде никто и никогда ничего не дарил, в этом и был гвоздь!

Оленька улыбнулась, мигнула своим коллегам и протяжно пропела:

— Людмила Никола-авна… Тут вам пода-аро-чек передали, тя-яже-ленький…

Фельдшерица встрепенулась, подняла голову из-за стола, вскочила и вместе с медбратом кинулась к Ольге.

— Я сама, я сама, Людмила Николаевна! — шутливо воскликнула Оля и спрятала сверток за спину.

— Ну давай, давай уже! — поторопила ее мадам Паскуда, явно довольная и возбуждённая.

Ольга торопливо развернула плотную бумагу свертка и увидела перетянутый тесьмой золотистого цвета пакет. Она ловко дернула за тесьму и стала разворачивать пакет.

— Тьфу ты, намотали, одна бумага! Ну наконец-то! — выдохнула она, когда из-под вороха бумаги показалась небольшая, сантиметров двенадцать длиной и восемь шириной, коробочка, выполненная неким местным умельцем. Ольга открыла коробочку и достала из неё нечто, завернутое в ярко-красный бархат.

Глаза у мадам Паскуды загорелись алчным огоньком. Коллеги тоже сгорали от нетерпения, вытягивая шеи.

Олечкины пальцы быстро развернули бархат и… гробовая тишина зависла в кабинете, как будто кто-то внезапно умер!

В руках у неё, поблескивая свежим лаком, находился толстый, сантиметров двенадцати, деревянный мужской член, раскрашенный яркими красками. Плюс два яичка с боков.

У мадам Паскуды отняло речь, лицо её сперва покраснело, а потом побелело как полотно. И тут прямо в окошко раздался нечеловеческий Вовочкин визг:

— По-о-здра-а-в-ля-ю-ю!!! Ха-ха-ха! По-здра-а-в-ляю!!!

Он топал ногами и чуть ли не бился о полку головой, он трясся и задыхался от восторга, в то время как мадам Паскуда чуть ли не теряла сознание от унижения.

С тех пор ее в зоне не видели. Болтали, что муж мадам Паскуды, разнюхав, кто именно стоял за всей «операцией», якобы разбил голову лейтенанту Алимаеву, однако это только болтовня, а как было на деле, никто не знает.

Вовочку, разумеется, не посадили в ШИЗО, но в психушку на три месяца он таки отбыл, на всякий случай…

Урал, 87-й год