"Тайны ушедшего века. Лжесвидетельства. Фальсификации. Компромат" - читать интересную книгу автора (Зенькович Николай Александрович)Вторая поездка на дачуСобытия раннего утра 2 марта в памяти П. Лозгачева запечатлелись так: — Опять остался я один. Думаю, надо опять Старостина звать, пусть он всех опять поднимет. Говорю: «Иначе он умрет, а нам с тобой крышка будет. Звони, чтоб приехали». У Н. С. Хрущева: — Прошло небольшое время, опять слышу звонок. Вновь Маленков: «Опять звонили ребята от товарища Сталина. Говорят, что все-таки что-то с ним не так. Хотя Матрена Петровна и сказала, что он спокойно спит, но это необычный сон. Надо еще раз съездить». Мы условились, что Маленков позвонит всем другим членам Бюро, включая Ворошилова и Кагановича, которые отсутствовали на обеде и в первый раз на дачу не приезжали. Условились также, что вызовем и врачей. У С. Н. Хрущева: — Как он уехал вторично, я уже не слышал, наверное, лег спать. На этот раз отец не возвращался очень долго, до самого утра. Мы все еще ничего не знали. Только на следующий день он рассказал, что Сталин болен, состояние очень тяжелое и они с Булганиным будут по ночам дежурить у постели больного на Ближней даче. Сообщение о болезни Сталина появилось в газетах только 4 марта. До этого казалось, теплится еще какая-то, пусть призрачная надежда. На мои вопросы отец ничего вразумительного не отвечал, отделывался короткими фразами: «Лечат, делают все возможное…» Подобная публикация в газетах могла означать только одно: больше надежд не осталось. Ведь все, что касалось Сталина, держалось за семью замками. Отец подтвердил худшие опасения, сказал: «Всякое может случиться, надо подготовить народ». Помню, он еще произнес: «А то получается: жил-жил и нет его. Здесь очень много можно напридумывать. Да и когда Ленин заболел, регулярно публиковались медицинские бюллетени». Я окончательно понял: все. Особенно меня поразило упоминание о ленинских бюллетенях, ведь они завершились некрологом. Я попытался расспросить отца о подробностях, но он не стал распространяться, да и что он мог мне, мальчишке, рассказать? Продолжим монолог Н. С. Хрущева: — Опять приехали мы в дежурку. Прибыли Каганович, Ворошилов, врачи. Из врачей помню известного кардиолога профессора Лукомского. А с ним появился еще кто-то из медиков, но кто, сейчас не помню. Зашли мы в комнату. Сталин лежал на кушетке. Мы сказали врачам, чтобы они приступили к своему делу и обследовали, в каком состоянии находится товарищ Сталин. Первым подошел Лукомский, очень осторожно, и я его понимал. Он прикасался к руке Сталина, как к горячему железу, подергиваясь даже. Берия же грубовато сказал: «Вы врач, так берите как следует». Лукомский заявил, что правая рука у Сталина не действует. Парализована также левая нога, и он не в состоянии говорить. Состояние тяжелое. Тут ему сразу разрезали костюм, переодели и перенесли в большую столовую, положили на кушетку, где он спал и где побольше воздуха. Тогда же решили установить рядом с ним дежурство врачей. Мы, члены Бюро Президиума, тоже установили свое постоянное дежурство. Распределились так: Берия и Маленков вдвоем дежурят, Каганович и Ворошилов, я и Булганин. Главными «определяющими» были Маленков и Берия. Они взяли для себя дневное время, нам с Булганиным выпало ночное. Я очень волновался и, признаюсь, жалел, что можем потерять Сталина, который оставался в крайне тяжелом положении. Врачи сказали, что при таком заболевании почти никто не возвращался к труду. Человек мог еще жить, но что он останется трудоспособным, маловероятно. Чаще всего такие заболевания непродолжительны, а кончаются катастрофой. Мы видели, что Сталин лежит без сознания, не сознает, в каком он состоянии. Стали кормить его с ложечки, давали бульон и сладкий чай. Распоряжались там врачи. Они откачивали у него мочу, он же оставался без движения. Я заметил, что при откачке он старался как бы прикрыться, чувствуя неловкость. Значит, что-то сознает. Днем (не помню, на какой именно день его заболевания) Сталин пришел в сознание. Это было видно по выражению его лица. Но говорить он не мог, а поднял левую руку и начал показывать не то на потолок, не то на стену. У него на губах появилось что-то вроде улыбки. Потом стал жать нам руки. Я ему подал свою, и он пожал ее левой рукой, правая не действовала. Пожатием руки он передавал свои чувства. Тогда я сказал: «Знаете, почему он показывает нам рукой? На стене висит картина, вырезанная из «Огонька» репродукция с картины какого-то художника. Там девочка кормит из рожка ягненка. А мы поим товарища Сталина с ложечки, и он, видимо, показывая нам пальцем на картину, улыбается: мол, посмотрите, я в таком же состоянии, как этот ягненок». Как только Сталин свалился, Берия в открытую стал пылать злобой против него. И ругал его, и издевался над ним. Просто невозможно было его слушать! Интересно, впрочем, что, как только Сталин пришел в чувство и дал понять, что может выздороветь, Берия бросился к нему, встал на колени, схватил его руку и начал ее целовать. Когда же Сталин опять потерял сознание и закрыл глаза, Берия поднялся на ноги и плюнул на пол. Вот истинный Берия! Коварный даже в отношении Сталина, которого он вроде бы возносил и боготворил. Версия Д. Волкогонова. Лишь рано утром 2 марта протрезвевший Берия приехал вместе с членами Президиума и с целой группой врачей. Растерянные соратники находились в соседней комнате, где лежал Сталин. Лишь Берия ходил из угла в угол комнаты. Все молчали. После суетливого осмотра перепуганные профессора доложили партийному анклаву: «Медицинское заключение о состоянии здоровья тов. И. В. Сталина. Консилиум в составе начальника ЛСУК (Лечебно-санитарное управление Кремля) тов. Куперина И. И., профессоров Лукомского П. Е., Глазунова И. С., Ткачева Р. А. и доц. Иванова-Незнамова В. И. 2-го марта в 7 час. утра освидетельствовали состояние здоровья тов. И. В. Сталина. При осмотре в 7 час. утра — больной лежит на диване на спине, голова повернута влево, глаза закрыты, умеренная гиперемия лица, было непроизвольное мочеиспускание (одежда промочена мочой). При попытке врача прощупать пульс на левой лучевой артерии проявилось двигательное беспокойство в левой руке и левой ноге. Дыхание не расстроено. Пульс 78 в 1 минуту с редкими выпадениями. Тоны сердца глуховаты. Кровяное давление 190/110. В легких спереди хрипов нет. В области правого локтевого сустава следы ушиба (экскориация и небольшая припухлость). Больной в бессознательном состоянии. Правая носогубная складка опущена. При поднимании век глазные яблоки уходят то влево, то вправо. Зрачки средней ширины, реакция на свет снижена. Движения в правых конечностях отсутствуют, в левых временами двигательное беспокойство. Состояние больного крайне тяжелое. Установить круглосуточное дежурство невропатолога, терапевта и медсестры. Осторожное введение с чайной ложечки жидкости при отсутствии поперхивания». Подготовив диагноз и отпечатав его, руководитель группы врачей И. И. Куперин подошел к Берии и Маленкову, которые все время о чем-то шепотом переговаривались. Вспоминает Н. А. Мухитдинов: — Собравшиеся несколько членов Президиума выслушали мнение врачей. И тогда четверо самых приближенных к Сталину уединились готовить те изменения, которые были доложены и приняты 4 марта. Быть может, не все происходило в точности так, кое в чем краски сгущены. До сих пор, например, нет ясности по поводу того, что много позже сообщил в печати присутствовавший там один из прикрепленных (так называли членов личной охраны И. В. Сталина. — День 2 марта для Светланы Аллилуевой начался так: — Ощущение, что что-то привычное, устойчивое и прочное сдвинулось, пошатнулось, началось для меня с того момента, когда 2 марта меня разыскали на уроке французского языка в Академии общественных наук и передали, что «Маленков просит приехать на Ближнюю». Это было уже невероятно, чтобы кто-то иной, а не отец, приглашал приехать к нему на дачу… Я ехала туда со странным чувством смятения. Когда мы въехали в ворота и на дорожке возле дома машину остановили Н. С. Хрущев и Н. А. Булганин, я решила, что все кончено… Я вышла, они взяли меня под руки. Лица обоих были заплаканы. «Идем в дом, — сказали они, — там Берия и Маленков тебе все расскажут». В доме, уже в передней, было все не как обычно. Вместо привычной тишины, глубокой тишины, кто-то бегал и суетился. Когда мне сказали, наконец, что у отца был ночью удар и что он без сознания, я почувствовала даже облегчение, потому что мне казалось, что его уже нет. Мне рассказали, что, по-видимому, удар случился ночью, его нашли часа в три ночи лежащим вот в этой комнате, вот здесь, на ковре, возле дивана, и решили перенести в другую комнату на диван, где он обычно спал. Там он сейчас, там врачи, ты можешь идти туда. Двоюродный брат Светланы Владимир Аллилуев придерживается иного мнения. Он считает, что так это было представлено Светлане. Но, как стало известно ему позднее, многое тогда от нее утаили и просто исказили. Утаили эти люди тот факт, что вся четверка была у Сталина накануне рокового для него дня 28 февраля. Ушли они от него поздно, а на следующий день, как рассказывали сотрудники из обслуживающего персонала, Сталин дольше обычного не выходил после сна. Они все пытались определить, есть ли в комнате, где он спал, какое-то движение или нет. Потом наконец-то вошли к нему и увидели Сталина лежащим на ковре возле дивана. Сразу же доложили об этом Берии. Однако тотчас подъехавшие Берия, Маленков, Хрущев и Булганин не подпускали долгое время к Сталину врачей, мотивируя тем, что товарищ Сталин спит, и не надо его беспокоить. Вот и выходит, что в течение двенадцати — четырнадцати часов после того, как персонал обнаружил лежащего без сознания Сталина, он все это время находился без врачебной помощи. А когда с ним случился удар, неизвестно. Известно только, что спустя пятнадцать-восемнадцать часов после отъезда четверки его нашли в тяжелом, бессознательном состоянии. И если прибавить к этим двенадцати-четырнадцати часам еще несколько часов, то картина получается чудовищная — после такого тяжелейшего удара он длительное время находился без какой-либо врачебной помощи. Разве это не покушение на жизнь, спрашивает В. Аллилуев. Сохранилась рукопись «Воспоминаний о болезни и смерти И. В. Сталина» крупнейшего советского терапевта А. Л. Мясникова, обнаруженная в архиве ЦК КПСС в годы горбачевской гласности, спустя четверть века после смерти этого выдающегося врача. «Поздно вечером 2 марта 1953 года, — писал А. Л. Мясников о тех днях, — к нам на квартиру заехал сотрудник спецотдела Кремлевской больницы: «Я за вами — к больному хозяину». Я быстро простился с женой, мы заехали на улицу Калинина, там ждали нас проф. Н. В. Коновалов (невропатолог) и Е. М. Гареев, и помчались на дачу Сталина в Кунцево (напротив нового университета). Мы в молчании доехали до ворот, колючая проволока по обе стороны рва и забора, собаки. Наконец мы в доме (обширном павильоне с просторными комнатами, обставленными широкими тахтами; стены отделаны полированной фанерой). В одной из комнат уже был министр здравоохранения (новый — А. Ф. Третьяков; Е. И. Смирнов был еще в декабре снят в связи с ревизией министерства правительственной комиссией и перешел вновь в военное ведомство на прежнее амплуа начальника Военно-санитарного управления), проф. П. Е. Лукомский (главный терапевт Минздрава). Известные невропатологи Роман Ткачев, Н. Филимонов, Иванов-Незнамов — терапевт Лечсанупра Кремля. Министр рассказал, что в ночь на второе марта у Сталина произошло кровоизлияние в мозг, с потерей сознания, речи, параличом правой руки и ноги. Еще вчера до поздней ночи Сталин, как обычно, работал у себя в кабинете. Дежурный офицер из охраны еще в 3 часа ночи видел его за столом (он смотрел в замочную скважину). Все время и дальше горел свет, но так было заведено. Сталин спал в другой комнате, в кабинете был диван, на котором он часто отдыхал. Утром в седьмом часу охранник вновь посмотрел в замочную скважину и увидел Сталина распростертым на полу между столом и диваном. Был он без сознания. Больного положили на диван, на котором он и пролежал все дальнейшее время». Однако вернемся к рассказу Светланы Аллилуевой. — Я слушала, как в тумане, окаменев. Все подробности уже не имели значения. Я чувствовала только одно, что он умрет. В этом я не сомневалась ни минуты, хотя еще не говорила с врачами, — просто я видела, что все вокруг, весь этот дом, все уже умирает у меня на глазах. И все три дня, проведенные там, я только это одно и видела, и мне было ясно, что иного исхода быть не может. В большом зале, где лежал отец, толпилась масса народу. Незнакомые врачи, впервые увидевшие больного (академик В. Н. Виноградов, много лет наблюдавший отца, сидел в тюрьме) ужасно суетились вокруг. Ставили пиявки на затылок и шею, снимали кардиограммы, делали рентген легких, медсестра беспрестанно делала какие-то уколы, один из врачей беспрерывно записывал в журнал ход болезни. Все делалось, как надо. Все суетились, спасая жизнь, которую нельзя было уже спасти. Где-то заседала специальная сессия Академии медицинских наук, решая, что бы еще предпринять. В соседнем небольшом зале беспрерывно совещался какой-то еще медицинский совет, тоже решавший, как быть. Привезли установку для искусственного дыхания из какого-то НИИ, и с ней молодых специалистов, кроме них, должно быть, никто бы не сумел ею воспользоваться. Громоздкий агрегат так и простоял без дела, а молодые врачи ошалело озирались вокруг, совершенно подавленные происходящим. Я вдруг сообразила, что вот эту молодую женщину-врача я знаю. Где я ее видела?… Мы кивнули друг другу, но не разговаривали. Все старались молчать, как в храме, никто не говорил о посторонних вещах. Здесь, в зале, совершалось что-то значительное, почти великое, — это чувствовали все — и вели себя подобающим образом. Тех «ошалело озиравшихся вокруг» молодых врачей в 1998 году разыскал корреспондент газеты «Комсомольская правда» Андрей Павлов. Владимиру Александровичу Неговскому было 89 лет, Галине Дмитриевне Чесноковой — чуть меньше. Журналист взял интервью у последних живых из тех, кто был на сталинской даче в Кунцеве 2–5 марта 1953 года. Оно появилось в газете 5 марта 1998 года. Вспоминает Г. Д. Чеснокова: — В ту ночь я дежурила во Второй градской больнице, оперировала больного. Операция была самой обычной, удалялся желчный пузырь. Я закончила все, но еще находилась в операционной. И вдруг ко мне подходят и говорят: «Галина Дмитриевна, вас срочно просят подойти…» Что, как, зачем? Молчат. Выхожу. Стоят двое милиционеров. Они меня крепко взяли под руки и не отпускали, пока не вывели на улицу и не посадили в машину. Я даже не переоделась, на мне были халат, маска, шапочка. Спрашиваю: «Куда вы меня везете?» Молчат. А тогда многих врачей сажали, поэтому я подумала, что и меня взяли, как остальных. Я сидела и спрашивала, куда меня везут, пока, наконец, один из милиционеров спокойно не сказал: «Погодите немного, приедем — сами увидите». Ехали мы, ехали. И вдруг нас обгоняет машина, и из нее кто-то машет рукой. Это был Неговский. Это с его подачи меня вызвали к Сталину. Неговский знал, что я работаю над проблемами нарушения функций головного мозга, у меня и диссертация была с этим связана. В беседу включается В. А. Неговский: — Как меня пригласили на дачу? Мне позвонил кто-то. По-моему, даже дочка Сталина… как ее? Да, Светлана. И кто-то еще, кто возглавлял работы по лечению Сталина, звонил. Я тогда заведовал лабораторией экспериментальной физиологии по оживлению организма. Мы взяли с собой аппарат искусственного дыхания. Это был еще несовершенный аппарат для вдувания мехами воздуха в легкие. Это уже история, таких аппаратов давно нет. Народу на даче было очень много. Почти все известные невропатологи того времени, терапевты. Всего человек пятнадцать. Среди них ведущие специалисты по нервной системе, по дыханию. Все знаменитости были собраны там! Я был среди них самым молодым врачом. Рекомендации определенные давал, говорил об искусственном дыхании, о массаже сердца. Я рассказывал о вещах, которые не получили еще широкого утверждения. Я был единственный из молодых ученых, который занимался реаниматологией. Продолжает Г. Д. Чеснокова: — Приехали в Кунцево. Я была раздета, у меня мерзли ноги, поскольку я была в одних туфельках. Меня сразу завели в зал. Это небольшая кунцевская дача. Там стояли все члены правительства. Ворошилов и Берия наперебой стали меня расспрашивать, кто я такая, что я закончила и что я собираюсь делать. Я им и говорю: «Я не знаю, во-первых, куда я приехала…» Берия ответил: «Сейчас мы все вам покажем…» И нас повели в спальню. Иосиф Виссарионович лежал на раскрытой тахте. Я испугалась. Сталин казался совершенно мертвым. Это был очень старый, бледный человек с вытянутыми вдоль тела руками. Рядом с ним стояла его дочь Светлана, в той же комнате находились врачи из «кремлевки». Ясно было, что нас пригласили как реаниматоров, оживлять. Я стояла в сторонке, когда меня вдруг Светлана позвала. Она говорит: «Идите ко мне, вы женщина, я хочу постоять вместе с вами… Я боюсь одна». Иногда говорят, что и сын Сталина Василий находился там. Но его к Сталину не пустили, так как он был сильно пьян. Вот так я со 2 по 5 марта и провела четыре дня в этой комнате. Я почти никуда не отлучалась, никуда не ходила. Иногда присаживалась на стул, когда ноги уже не держали. Не ела ничего, иногда пить забывала. Только когда Светлана воду пила, иногда мне предлагала, и я чувствовала, какая страшная у меня жажда. В туалет меня сопровождала милиция. В. А. Неговский: — А я спал на диванчике в одной из комнат. Хотя отдыхать особенно не приходилось. Г. Д. Чеснокова: — Все правительство плакало… А я ничем не могу помочь. Была уверенность, что тут ничего нельзя поделать. Он стопроцентно должен был умереть! Тринадцать часов пролежал без сознания, никто ему тогда не помогал, кровоизлияние в мозг было. Мы приехали, когда он уже умирал. У него были полуоткрытые глаза, они едва двигались. Дыхание поверхностное, еле заметное. Незадолго до смерти Сталин неожиданно приподнял левую руку. Казалось, что он пришел в сознание, и хочет что-то сказать. Все правительство, которое стояло за нами, напряглось, приумолкло. Но он уронил руку обратно и ничего не сказал. Из неопубликованной рукописи А. Л. Мясникова о болезни и смерти Сталина: «Болезнь Сталина, конечно, получила широкий отклик в нашей стране и за рубежом. Но, как говорится, от великого до смешного один шаг. В медицинских учреждениях — ученом совете министерства, президиуме академии, в некоторых институтах — были проведены совещания для обсуждения, как помочь в лечении Сталина. Вносились предложения о тех или иных мерах, которые предлагалось направлять консилиуму врачей. Для борьбы, например, с гипертонией советовали способы лечения, разработанные в институте терапии (и было странно читать направленные мне мои же рекомендации). Далее прислали описание метода лекарственного сна, а между тем больной был в глубоком бессознательном состоянии — сопоре, то есть спячке. Профессор Неговский предлагал лечить расстройство дыхания аппаратом искусственного дыхания, разработанным им для спасения утопающих и отравленных угарным газом. Его машины даже подогнали к дому, но, увидев больного, автор согласился не настаивать на своем методе (зато он «примазался» к консилиуму, что было ему как партийному человеку, конечно, интересно; однако бюллетень ему не давали подписывать, и поэтому его имя не печаталось в газетах)». Д. Т. Шепилов, с которым я провел немало часов в беседах о хрущевской эпохе, мало чего добавил к уже собранному мною материалу на эту тему. Фактически он повторил то, что говорили другие: — 2 марта утром Сталин был уложен на диван в маленькой комнатке. Сознание к нему не возвращалось. Кровоизлияние захватило жизненно важные области мозга. Парализованы были правая рука и правая нога, наступила потеря речи. Сталин лежал на диване с закрытыми глазами. Грудь высоко вздымалась, дыхание было неритмичным и прерывистым. Президиум ЦК собрался утром здесь же, на даче. Было установлено круглосуточное дежурство у постели больного. Версия Д. Волкогонова. Здесь же, в соседней комнате, в 12 часов дня провело заседание Бюро Президиума ЦК КПСС. Председательствовал Г. М. Маленков. За столом молча, подавленные сидели члены Бюро Президиума Л. П. Берия, Н. А. Булганин, К. Е. Ворошилов, Л. М. Каганович, М. Г. Первухин, М. З. Сабуров, Н. С. Хрущев, а также члены Президиума А. И. Микоян, В. М. Молотов, Н. М. Шверник, М. Ф. Шкирятов. Докладывал начальник Лечебно-санитарного управления Кремля И. И. Куперин, в стороне с бумагами сидел профессор Р. А. Ткачев. Куперин страшно волновался; впервые докладывать такому составу… Он не забыл, что два месяца назад Сталин подписал распоряжение министру здравоохранения СССР Е. И. Смирнову «Об устранении серьезных недостатков в работе Лечебно-санитарного управления Кремля», связанное с «делом врачей». Ждали новых арестов. Выслушав доклад «Заключение врачебного консилиума об имевшем место 2 марта у товарища Сталина И. В. кровоизлиянии в мозг и тяжелом состоянии в связи с этим его здоровья», соратники молчали. Для всех исход был почти ясен с самого начала. Но, разумеется, об этом никто не сказал ни слова. Но и говорить о надеждах, перспективе, выздоровлении не решались. Могли не так понять. Лишь Берия зловеще произнес, обращаясь к Куперину: «Вы отвечаете за жизнь товарища Сталина, вы это понимаете? Вы должны сделать все возможное и невозможное, чтобы спасти товарища Сталина». Куперин, и без того бледный, стал совсем белым… Маленков зачитал заготовленный текст проекта постановления, который гласил: «1. Одобрить меры по лечению товарища Сталина, принятые и намеченные к проведению врачебным консилиумом в составе начальника Лечсанупра Кремля т. Куперина И. И., проф. Лукомского П. Е., проф. Глазунова И. С., проф. Ткачева Р. А. и доцента Иванова-Незнамова В. И. (см. медицинское заключение консилиума). 2. Установить постоянное дежурство у товарища Сталина членов Бюро Президиума ЦК. 3. Назначить следующее заседание Бюро Президиума сегодня в 8 часов вечера, на котором заслушать сообщение врачебного консилиума». Приняли, как все принимали раньше, «единогласно». По существу, «лечили» не врачи, а Президиум ЦК, как когда-то Ленина; «одобряли» приглашение одних врачей, отводили других… Страшные гримасы системы. Никому не казалось чудовищно нелепым, что все назначения врачей должны быть утверждены высшим партийным органом. То была уродливая пирамида власти, достигшая вершины своего абсурда. (Между прочим, зря бывший заместитель начальника Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота, которое, как известно, функционировало на правах отдела ЦК КПСС, обрушился на Президиум ЦК за то, что он взялся за «лечение» своего Генерального секретаря. Во всех странах, включая, разумеется, и демократические, решения по персоналиям врачей, лечащих королей, президентов, премьеров принимают, как правило, высшие органы государственной власти. Можно поинтересоваться, кто определял состав и уровень врачебных бригад, пытавшихся спасти американского президента Джона Кеннеди после смертельных выстрелов в Далласе, кто и по чьему указанию пытался возвратить к жизни погибшего в результате теракта израильского премьера Ицхака Рабина, разбившуюся в автоаварии английскую принцессу Диану и других высокопоставленных лиц.) Вечером провели еще одно заседание Бюро Президиума ЦК КПСС. Куперин доложил: Высший орган, вновь обменявшись мнениями, одобрил меры «по лечению товарища Сталина, принятые врачебным консилиумом», добавив, однако, еще новый пункт: «Привлечь дополнительно к лечению товарища Сталина следующие медицинские силы: действительных членов Академии медицинских наук Мясникова А. Л., Тареева Е. М., Коновалова Н. В. и зав. кафедрой Второго Московского медицинского института Филимонова И. Н., введя их в состав врачебного консилиума». |
||
|