"Скачу за радугой" - читать интересную книгу автора (Принцев Юзеф Янушевич)XIIIКонь спал стоя. Шла утренняя линейка, поднимали флаг, отдавали рапорта, читали распорядок дня, а Конь стоял и спал. Даже похрапывал! Проснулся он, когда старшая вожатая объявила, что дежурит по лагерю первый отряд. — Еще чего! — громко сказал Конь. Генка ткнул его локтем. — Да не можем мы сегодня дежурить! — возмутился Конь. Кто-то засмеялся. Людмила прикрикнула с трибуны: — Первый отряд, разговорчики! Стоящий перед строем Вениамин обернулся и погрозил Коню кулаком. Тот пожал плечами и обидчиво забор мотал: — Дежурство какое-то выдумала... Итак один день всего... Или дежурство, или музей... Пахомчик пошарил в карманах, вынул яблоко и сунул Коню в рот. Конь откусил и выплюнул: яблоко было кислющее! Когда Людмила распустила линейку, встревоженные ребята окружили Вениамина. С дежурством еще можно было выкрутиться. Подежурят и без них. Но после ужина назначена генеральная репетиция концерта: Тут» то их хватятся. Наверняка! — Что будем делать? — спросил Генка. Вениамин задумался. — Знала бы, не приходила на эту линейку! — сердито сказала Оля. — Работали бы и работали! Вениамин посмотрел на их красные от бессонницы глаза, на усталые лица и вдруг распорядился: — Идите спать. — Спать? — удивился и обрадовался Конь. — Завтракать и спать, — повторил Вениамин. — Иначе свалитесь. Сразу после обеда — в землянку, и, пока не кончим, не уйдем! — А репетиция? — засомневался Игорь. Вениамин махнул рукой: — Обойдутся! Лагерь был похож на бродячий цирк. По дорожкам ходили на руках акробаты. Висели на веревках пестрые костюмы. Бухал барабан духового оркестра. Муравей прикреплял Стрекозе крылья. Та вертелась перед большим зеркалом и капризно говорила: «Выше! Ниже!» Провели лошадь с блестящими боками. Лошадь была настоящая. Нужно было перевезти дрова для костра, а дядю Кешу нигде найти не могли. Запрячь лошадь вызвался Тяпа и, важный как индюк, вел ее через весь лагерь. За лошадью с лаем бежала Муха. За ней толпа малышей в синих и красных пилотках. Веранда была завалена накрахмаленными пачками из марли и балетными тапочками. Девчонки размахивали утюгами. Мальчишки пришивали погоны к серым школьным курточкам. Что-то кричал в рупор физкультурник. Горнист Витька репетировал сигналы с трубачами из духового оркестра. Звуки труб были желтыми, как солнце. По синему небу плыли белые облака. Красный лагерный флаг вился на ветру. А второе звено видело сны. Пахомчик висел над пропастью, ухватившись рукой за сук старого дерева. Сук подавался под его тяжестью, трещал, обламывался, и Пахомчик падал вниз, сжимая в руке обломки. Коню сыпались в рот яблоки. Они были легкими, как воздушные шары, а когда ему удавалось откусить от одного, лопались сразу все! Игорь летал на одеяле. Сначала он гонялся за ним по земле, а оно убегало от него. Потом ему удалось схватить его за край, но одеяло вдруг поднялось в воздух, потянув его за собой. Генке снилась радуга. Многоцветной аркой висела она в небе, над самой рекой, а на том берегу стояла Оля. Генка бежал к радуге, чтобы перейти по ней на ту сторону, а радуга таяла, растворяясь в небе... Хрипло трубил за окном горн, и сны один за другим гасли и обрывались. После обеда Генка встретил дядю Кешу. Тот окликнул его, когда Генка выходил из столовой. — Здравствуй, — сказал дядя Кеша. — Что не заходишь? — Да так... — растерялся Генка. — Дела... — Дела, говоришь? — прищурился дядя Кеша, и Генке показалось, что он одобрительно подмигнул ему. — Зайдем-ка на минуту. Они прошли в мастерскую, и дядя Кеша вынул из-за верстака фонарь «летучая мышь». — Держи, — протянул он его Генке. — Редкая вещь. Генка повертел в руках фонарь и недоуменно посмотрел на дядю Кешу. Тот усмехнулся в усы и сказал, будто давал понять, что думает о другом: — Пригодится... Спектакли ставить или еще зачем. «Неужели знает? — подумал Генка, но тут же возразил сам себе. — Да нет! Откуда?» — Спасибо... — пробормотал он. — Я пойду, дядя Кеша? — Иди, иди... — отозвался тот. — Время небось поджимает? Генка быстро взглянул на него, но дядя Кеша смотрел ясно и весело, только в усах опять подрагивала добрая усмешка. Генка попятился к двери и вышел. Когда ребята пришли к землянке, там уже сидел Шурик, обиженный и надутый. — Шурик! — обрадовался ему Генка. — Почему нас не подождал? — А вы меня ночью разбудили? — старался казаться сердитым Шурик. — Сами вон сколько наворочали! Механизмы какие-то поставили! — Какие механизмы? — удивился Генка и огляделся. От земли па крышу вели плавные сходни из березовых стволов. Рядом с ними лежали тоже березовые, с тесаными ручками рычаги-подпоры. Бревен на крыше стало заметно больше, а оставшиеся были аккуратно уложены у сходен. Бери и накатывай. — Это что ж такое? — растерялся Генка. — Может, Веня? — предположил Пахомчик. — Пока мы спали. Генка покачал головой. Он сразу вспомнил усмешку дяди Кеши и то, как он разговаривал с ним. Но откуда он узнал про землянку? И не просто про землянку, а про то, для чего они ее восстанавливают? Фонарь-то он ему дал неспроста! Еще сегодня ночью Генка хотел, чтоб дядя Кеша узнал про землянку, а сейчас, когда это случилось, ему вдруг стало грустно. Конечно, он был благодарен ему за помощь, радовался тому, что теперь дядя Кеша знает, зачем полезли они тогда за досками, верил в то, что он сохранил их тайну, но не мог рассказать об этом ребятам, что-то мешало ему, тревожило и печалило. И почему-то вспомнился недавний сон. Как бежал он к радуге, а она таяла на глазах, растворялась в воздухе, исчезала. Генка тряхнул головой и, стараясь не замечать тревожного взгляда Оли, сказал: — Давайте, пацаны!.. Дел тут невпроворот! На ужине за столом второго звена сидел один Тяпа. Сам он шума по этому поводу не поднимал, а преспокойно уминал лишние порции. Кто-то из вожатых забеспокоился, увидев пустой стол, но решили, что раз первый отряд дежурит по лагерю, то второе звено, наверно, помогает на кухне и ужинать будет позже. Потом началась репетиция концерта, о них забыли и вспомнили только к концу, перед самым отбоем, когда шел отрывок из «Молодой гвардии». Молодогвардейцы явились на допрос без конвоя. Просто пришли и встали перед столом следователя. — Стоп! — закричала из зала Людмила. — Где фашисты? — Нету, — пожал плечами Костя Артюхов, играющий Сережку Тюленина. — Смылись куда-то! — Выбирай выражения, Артюхов! — подошла к сцене Людмила. — Где вожатый первого отряда? — Нету, — опять сказал Костя. — Никого их нету. — Безобразие! — рассердилась Людмила и обернулась в зал. — Девочки, возьмите автоматы. Постойте за фашистов. Девочки из балетного кружка недовольно фыркнули, но побежали на своих выворотных ножках за кулисы, посуетились там, пошушукались, одна из них выплыла на сцену и надменно сказала: — Нет там никаких автоматов. — Как это нет?! — вспылила Людмила. — Артюхов! Костя ушел за кулисы, погремел ящиками, вышел и мрачно объявил: — Нету. Началась тихая паника. Бегали в столовую, спальни, аукали и кричали по территории. Второе звено исчезло. Людмила сначала злилась, а когда протрубили отбой, забеспокоилась всерьез. Но волноваться начала часа через полтора-два после обхода и решила доложить о происшествии начальнику. Тот приехал из города с последней электричкой, еще не успел переодеться и вначале не придал случившемуся значения. — Вожатый с ними? — спросил он. — Никуда не денутся. Придут... Людмила все-таки решила опросить ребят, и выяснилось, что никого из второго звена не видели с обеда. Девочки сказали, что в спальне нет Оли, и Людмила прибегла к испытанному способу: вызвала Ползикову. Но та вела себя вызывающе, как рассказывала потом начальнику Людмила, и на ее вопросы отвечать отказалась. Да еще накричала на Тяпунова, когда тот хотел что-то рассказать. На того это так подействовало, что он замолчал и ничего вразумительного добиться от него не удалось. Начальник забеспокоился, велел отрядить на поиски вожатых, позвонил пограничникам, а уже под утро сел на мотоцикл и поехал в совхозный поселок, к Поливанову. Тот уже был на ногах, собирался на дальние фермы, выслушал начальника и сказал: — Ты не волнуйся, Николай Иванович. Найдем твоих ребятишек. — Да как не волноваться? — нервно затягивался папиросой начальник. — И надо же! Перед самым закрытием! — Говоришь, вожатый с ними был? — спросил Поливанов. — Какой из себя? Не в очках? — В очках! — удивился начальник. — А ты откуда знаешь? — Встречались... — задумался Поливанов и полез в карман куртки. Вытащил оттуда пригласительный билет и протянул начальнику. — По этому адресу искать надо. Начальник пробежал глазами написанное на билете и пожал плечами. — Костер — это понятно... А что за музей? В первый раз слышу! — Самостоятельно, значит, действуют! — рассмеялся Поливанов и, став вдруг серьезным, сказал: — Пойдем. Солнце уже вставало, когда Поливанов и начальник лагеря подошли к землянке и увидели спящих вповалку, прямо на земле ребят. Они не слышали, как Поливанов и начальник вошли в землянку и вышли обратно, как осторожно, чтоб не разбудить ребят, взялись за последнее оставшееся на земле бревно, вкатили его на крышу, уложили дерн, убрали сходни и подпоры. Потом сели в сторонке, закурили и так и сидели над спящими, молчали и улыбались чему-то. Потом откуда-то появились заплаканная Людмила, врач, дядя Кеша и Аркадий Семенович. Сзади бежала Ползикова с каким-то свертком в руках. — Тише! — поднялся начальник и показал на спящих. — Тише! — повторил Поливанов и встал рядом с ним. Так стояли они, закрывая собой ребят, а солнце поднялось выше, и луч его упал в открытую дверь землянки. И все увидели фонарь «летучая мышь» под смолистым накатом потолка, ватники и шинели на крепко сбитых нарах, котелок и ложки на столе рядом с потертой военной картой, автоматы в углу. Как будто бы только-только вышли из землянки люди и сейчас вернутся назад. Но висят на степах фотографии в траурных рамках и холоден пустой походный котелок. Ползикова отстранила Людмилу, подошла к двери, на цыпочках прошла к столу. Развернула одеяло. Выложила из кастрюли кашу. И дымком вдруг потянуло от котла... Тянется по лесной тропинке цепочка людей. Женщины, мужчины. Группами и в одиночку. Шагают, позванивая орденами и медалями, отвоевавшие свое солдаты. Выйдя на просеку, они останавливаются, поджидая остальных, здороваются, сворачивают на тропинку, идут к землянке. Молча спускаются они к двери, а когда опять выходят на свет, жмурятся от слез и солнца. И девочка со спутанными легкими волосами несет им охапки полевых цветов. Безрукий, рано поседевший человек отворачивает мокрое от слез лицо, показывает на пустой рукав и, с трудом обхватив здоровой рукой цветы, кладет их на порог землянки. И, не выдержав, в голос, по-бабьи, плачет женщина в нарядном джерсовом костюме и кирзовых солдатских сапогах. А потом был костер. Выступали акробаты, танцевали «маленькие лебеди», гремел духовой оркестр, и когда замерцали огромной багрово-синей шапкой догорающие угли, пограничники вскинули карабины — и разноцветные трассы радугой опоясали темное небо. Генка сидел на траве, смотрел на радужное это многоцветье и думал о том, что нет ничего дороже дела, которое нужно людям. |
|
|