«ДЬЯВОЛ ИГРАЕТ НАМИ, КОГДА МЫ НЕ МЫСЛИМ ТОЧНО»

А вот от Гегеля-то Мамардашвили всегда, как он говорил, «энергично отталкивался». Во многом — из-за гегелевского финализма и претензий на окончательное знание целей мирового процесса. Он даже цитировал студентам кого-то из гегелевских современников: «У меня было страшное ощущение, что с кафедры в лице Гегеля со мной беседовала смерть». Сам Гегель, впрочем, считал, что в его лице познал себя Мировой дух. Если разобраться, то оба этих ощущения суть одно.

Как бы то ни было, Гегель первым попытался придать логическую строгость сумбурному познанию действительности. То, что формальная логика помочь в этом не может, к тому времени стало очевидным. Уже в «Критике чистого разума», появившейся за 30 лет до гегелевской «Науки логики», Кант писал: «…Чисто логический критерий есть… отрицательное условие всякой истины, но дальше этого логика идти не может, она не может дать никакого признака, чтобы открыть заблуждение, касающееся не формы, а содержания».

В самом деле, чем занимается формальная логика как наука о законах и формах правильного мышления? Основной ее принцип гласит: правильность рассуждения зависит только от его логической формы. Что такое «логическая форма»? Каждая наша мысль, выраженная в языке, имеет не только какое-то содержание, но и определенную форму. И эта форма легко отделяется от содержания. Например, высказывания «Все умные люди — философы» и «Все звери — млекопитающие» по содержанию разные, но есть в них и нечто общее: то, как между собой связываются слова. Если попытаться выразить связь с помощью формулы, получится «Все S есть Р». Вот это «Все S есть Р» — одна из логических форм. Для формальной логики содержание мысли совершенно не важно, ее интересует только, что из чего следует, — характер связи утверждений. С точки зрения формальной логики, утверждения «люди смертны» и «люди бессмертны» одинаково правильны. Для того чтобы формальные умозаключения вообще имели смысл, нужно истинность содержания высказываний установить каким-то другим способом. Понятно, что нового знания с помощью формальной логики не отыщешь.

Гегель же построил науку такой логики, которая претендовала на выявление заблуждений, касающихся именно содержания. Для него логической формой была не просто синтаксическая связь высказываний, а «движение мысли в постоянной соотнесенности с предметом» — форма познания. Игнорировать Гегеля, занимаясь той же проблемой, разумеется, было невозможно.

Критике гегелевского учения о формах познания и были посвящены обе диссертации Мераба Мамардашвили и одна из немногих опубликованных при жизни книг — «Формы и содержание мышления». Что же его не устраивало в Гегеле?

Мир для Гегеля — и здесь кроется трудно преодолимое обаяние гегелевской концепции — не хаотическое нагромождение предметов, а что-то логически цельное и связное. Но что связывает отдельные впечатления от мира в целостную картину? Что это за таинственные связи, позволяющие нам воспринимать мир как умопостигаемый, понятный? Если бы нам удалось их выявить, они, по аналогии со связями в формальной логике, смогли бы сыграть роль логических форм — но уже не формальных, а содержательных.

Определяет любую логическую форму то, что она — всегда абстракция. Значит, надо найти абстрактный эквивалент различных конкретных содержаний. Как выявить в непохожем содержании разных предметов то, что их объединяет? Это можно сделать, пишет Мамардашвили, наблюдая, каким образом человек эти предметы познает. Например, мы используем такие формы изучения предметов, как анализ и синтез. Мы можем изучать с их помощью любые вещи, процедура остается одинаковой: разложение предмета мышления на составные части и попытка заново соединить эти части в некоторое целое. Следовательно, абстрактное содержание в данном случае — связь частей и целого. А это и есть диалектические категории — содержательные логические формы.

Прием, безусловно, сильный, позволяющий обнаружить основные абстракции, символы, которые «задают всеобщий строй мысли». Но дальше Гегель совершает незаконную логическую процедуру: он отождествляет категории, с помощью которых мы познаем мир, со структурой самого мира. Знание и объект этого знания для него совпадают. Сознание становится тождественным бытию. Начав с изучения форм мышления, впоследствии он смешивает их то с формами окружающей реальности, то с формами знания, как оно изложено в учебниках. И увидеть, как действительно разворачивается процесс мышления, становится невозможно. В итоге мы, не зная, чем сознание отличается от бытия, не понимаем, ни как устроен мир, ни как устроено сознание.

Выходит, что в изучении познания и сознания Гегель нам не помощник. Однако есть в истории философии фигура, вклад которой в раскрытие тайн сознания по достоинству до Мамардашвили никто не оценил.