"Операция "Фауст"" - читать интересную книгу автора (Незнанский Фридрих)13В десять утра мы с Меркуловым вышли из нашей служебной «Волги» у проходной основного здания Главной военной прокуратуры. Только что мимо проехала поливальная машина, и мокрый асфальт блестел, как наваксенные ботинки. Пахло липами, их много посажено на улице Кирова. — Из городской?— козырнул дежурный лейтенант. — Уже новость докатилась? Плохая новость — молниеносное дело. На секунды счет ведет. Мы не поняли его скороговорки, прошли в вестибюль и... обомлели. В красном углу стоял портрет Артема Григорьевича Горного, окаймленный траурной лентой, и даты 1912 —1985. Мы ничего не поняли: как так? неужели умер? когда и отчего? Все объяснил юркий старикан-гардеробщик: — Вчерася на даче помер. Прямо при заместителе своем Попкове. Тот, видать, и заменит теперя Артема Григорьевича. Тридцать лет отслужили мы с ним в ентом-то помещении. Поди посиди в таком-то кресле столько. Это только он-то и мог, царство ему небесное, умный был человек — государственный! Мы поднялись на второй этаж, и Меркулов доложил помощнику о прибытии. Буквально через секунду нас принял первый заместитель главного военного прокурора генерал-лейтенант юстиции Попков. Слезы стояли в его глазах, прикрытых дымчатыми стеклами очков: — Хорошо, товарищи, что вы заехали. Артем Григорьевич как раз интересовался вами... Это несчастье, такое несчастье для всех нас! Ведь он незаменим, незаменим! Это я говорю вам со всей ответственностью... —Да-а,— растерянно протянул Меркулов, усаживаясь в кресло,— Артем Григорьевич был очень сильным, мужественным и умным... Попков затряс головой: — Понимаете, товарищ Меркулов, какое дело. Вчера была взорвана машина, в которой находился помощник Артема Григорьевича — Бунин. Впрочем, вы этот случай лучше меня знаете... Наш дежурный сообщил об этом Артему Григорьевичу. По выходным дням он на даче в Барвихе. Как объяснил дежурный, эта новость Горного взволновала, и он приказал разыскать меня. Я был на московской квартире, тут же покатил в Барвиху. Артем Григорьевич с утра был нездоров, принял меня и сказал, что есть ответственный разговор по поводу событий в Афганистане. Он ждал каких-то важных бумаг от прокурора 40-й армии Бодака, и эти бумаги исчезли в огне при гибели Бунина. Артему Григорьевичу было очень плохо — я это видел. У него была тяжелейшая астма, и он глотал лекарства. Я предлагал ему вызвать врача из кремлевки на дом, но он говорил, что у него есть дела поважней: сейчас он дождется связи с Кабулом, а потом объяснится со мной. Но с Бодаком Артему Григорьевичу поговорить не удалось: дежурный прокурор в Кабуле сказал, что его начальник ехал в машине на работу и... подорвался на мине, поставленной на дороге бандитами - душманами. Эта новость парализовала Артема Григорьевича — он не мог дышать, у него возник спазм, и он скончался на моих руках... — Простите, товарищ генерал, а как имя-отчество товарища Бодака? — прервал я Полкова. Мне не хотелось верить, что погиб этот славный человек, угощавший меня в Афганистане душистым вином «Ахашени». Попков покопался в бумагах и сухо сказал: — Славомир Васильевич. Потом он поднял глаза от стола, и у него снова сделалось плаксивое выражение лица. Но я уже не верил в его страдания. Ему не было дела до гибели этого худенького генерала, прокурора 40-армии Бодака. И пусть не притворяется, что он убивается по своему начальнику Горному — рад, наверно, что займет его место, лет десять небось ждал этого события, не меньше... Я покосился на Меркулова, как будто он мог прочитать мои крамольные мысли, но увидел устремленный на Попкова холодный взгляд Костиных глаз. По-моему, он разделял мои подозрения. — Теперь еще эти похоронные проблемы, знаете, — плаксиво жаловался Попков, провожая нас до дверей, — главная военная прокуратура хотела бы похоронить товарища Горного на Красной площади у Кремлевской стены. В управлении Совмина отвечают: заслуг недостаточно, вашего шефа по рангу положено хоронить на Новодевичьем кладбище... А вот Ивана Алексеевича Бунина мы желали бы поместить на Новодевичьем. Тут уже Моссовет ни в какую: майор заслуживает только Ваганьковское, и то в лучшем случае. А будете артачиться, говорят, и этого не дадим—повезете тело в Востряково или Никольское... В машине было жарко, я снял пиджак и положил его себе на колени. — Хорошая идея, — сказал Меркулов, сидевший рядом со мной на заднем сиденье служебной «Волги», и проделал ту же процедуру. Мы катили от Кировской к Трубной вдоль бульваров. Москва жила своей особой летней жизнью, не обращая внимания на трагедии, казалось, происходившие у нее на глазах. Мы с Меркуловым долго молчали, собираясь с мыслями. Первым обрел дар речи Костя. — Сейчас заедем на Петровку, и я скажу Романовой, чтобы она оформила тебе пистолет. Быстро, без обычной бюрократии... — Зачем? — искренне запротестовал я. — Теперь мне ничего такого... гибельного не угрожает... — Ты уверен? — Вполне. С того самого момента, как я рассказал тебе все про Афганистан, я для них интереса не представляю. Теперь оружие и безопасность скорее нужны тебе, Костя. Да, да. Я не шучу. Со вчерашнего дня ты являешься не только носителем опасной для них информации, но и лицом, обладающим властными полномочиями. Ты и посадить можешь кого хочешь, и снестись с властью на самом высшем уровне. А это для них опасно! — Для кого — «для них»? Давай в конце концов конкретезируем это местоимение. Кто играет против нас? Или, вернее, против кого мы должны направить наши действия? Против КГБ? Против ГРУ? Спецназа? Или наконец «Афганского братства», о котором сообщил тебе безумный Ивошга? — Меркулов достал свой «Дымок» и затянулся. За время мое-гоотсутствия он перешел на прежний, нормальный способ курения и больше не разламывает сигаретки пополам.— Мы должны определить субъекти... —...начать предметно думать о будущем! — Я махнул рукой так, что выбил сигарету из Костиных рук. Меркулов ловко поймал ее на лету и как ни в нем ни бывало сунул обратно в рот. — Я знаю, что у тебя идиосинкразия к этому выражению, Саша, — спокойно сказал Меркулов, потирая обожженную ладонь, — какие у тебя конкретные предложения? — Мне все равно, против кого мы направим свои усилия, мы должны мчать на Старую площадь и вопить во все легкие, что террористы из спецназа подорвали вагон в метро, убили несколько ни в чем не повинных людей, а завтра они поднимут в воздух пятьдесят атомных реакторов, и шарик расколется на куски! Это не НОПА, это уже серьезно! А мы с тобой катим на Петровку, 38, запастись одним - единственным восьмизарядным пистолетом! А как же быть с эвристическим мышлением, к которому ты призываешь на занятиях со следователями? — Я не вижу никаких противоречий между эвристикой и методом проб и ошибок в данном конкретном случае. Пока что мне понятно одно: члены пресловутого «Афганского братства» устроили взрыв бомбы в метро, они же убили Ким Лапшу, похитили следователя Турецкого и пытались его убить. Вероятно, они же (заметь—вероятно) убили майора Бунина и военного прокурора Бодака. Видишь ли, спецназ—это государственные войска, такие же, как и пограничные. «Афганское братство» — нелегальная террористическая организация, против которой мы сейчас должны бросить все силы. Если спецназ выполняет государственные задачи, то мы с тобой не можем вмешаться в этот процесс нашими, следственными действиями. Это точно так же, как доказывать на уровне одного колхоза, что рыночное хозяйство эффективнее директивного. С такими вопросами надо входить специалистам в высокие органы по принадлежности. Если мы докажем, что «Афганское братство» совершило все эти преступления, мы спасем от смерти невиновного. Я молчал. С Меркуловым было трудно не согласиться. И мне было неловко за мои несуразные эскапады - — Ты знаешь, Костя, мне этот Попков ужасно не понравился, — сказал я, чтобы переменить тему разговора. — Меня он тоже не очаровал, и я не верю в его мудовые, пардон, рыдания. Но сейчас мы с тобой едем в казенный дом под названием Петровка, 38, к одной немолодой женщине, которой я верю, можно сказать, безгранично... Возле кабинета начальника 2-го отдела МУРа полковника милиции Романовой —небольшая комнатка-ниша с низким столиком, креслами и торшером. Утонув в кресле, там сидел Женя Жуков, и у него был вид бедного родственника, которому велели обождать в передней. Увидев нас, он вскочил с кресла, и они с Меркуловым начали обниматься и хлопать друг друга по плечам, как и положено мужчинам после долгой разлуки. — Как же это они Ваню-то... — сказал Жуков, уже обращаясь ко мне. — Вот ведь заморочка какая вышла... — А ты чего здесь сидишь как неприкаянный? — Да вот... хозяйка не в духе. Грязнов сидит в лаборатории, сейчас будут готовы снимки, которые я в госпитале сделал. Качество-то не очень хорошее, фотоаппарат у меня любительский. Шура меня туда не пустила. Не может забыть, как я ее подвел с тем делом... ну... когда меня выгнали. Как будто я ей это нарочно... — Если б нарочно, Евгений, убила бы на месте. Полковник Романова стояла в дверях кабинета, и на голове у нее было черте что—какая-то башня из металла и пластмассы. Я даже не сразу заметил, что Шура сменила серую милицейскую форму на элегантное серебристое платье с глубоким вырезом, позволяющим лицезреть царственную грудь. — А ну, заходите в кабинет... И ты тоже давай иди, Жуков! — Я, Александра Ивановна, тут товарищу помогаю заявление составить (действительно, в нише сидел взлохмаченный седой человек и что-то писал), ему двое с усиками и в колечках продали «Вольво», денежки взяли — 20 тысяч, а машину передать забыли и вместе с «Вольво» в неизвестном направлении отбыли... — Ладно. Закончишь с товарищем — постучи три раза и входи. — И Романова указала на повешенную на дверь кабинета табличку: «Идет совещание». — У меня этих усиков в кепочке — каждый день по два десятка. Примитивно все это, как гвоздь без шляпки, а на крючок попадаются вот все такие жертвы-ротозеи, — говорила Романова, залезая головой под электрическую сушку. Мы с удивлением осмотрелись: кабинет начальника 2-го отдела МУРа был превращен в салон красоты, в котором сновали две яркие бабенки, очевидно, косметичка и маникюрша, демонстрируя вошедшим литые попки в кожаных брюках. Руководил «оперативным совещанием» мужик, смахивающий на молодого Грегори Пека. — Александра Ивановна, недосушка — враг прически, прошу не отвлекаться на посторонние дела. — Ладно уж, Всеволод, сижу, — послушно согласилась полковник милиции и тут же стала громко — перекрывая гудение сушки—жаловаться Меркулову: — Работы—невпроворот, убийства и разбои замучили, а тут делегация юристов из Америки во главе с профессором Хазардом прикатила, нашему начальнику Котову указание: принять по всем правилам и закатить обед, и чтоб все были обязательно с женами, как на Западе. А где жен возьмешь? Эти на дачи разъехались, тех начальники не отпускают. Вот Котов и приказал: «Будешь, Шура, моей женой!» А какая я «жена»? Из формы целый год не вылезала, перманент забыла, когда последний раз делала, на каблуках як корова на льду кандехаю. Потому и злющая як та сучка. Жуков под горячую руку попался, ну и... Да шо меня больше всего тогда взбесило, забыть не могу, что он этого профессора из пищевого института Сидорова уже на следующий день, когда трезвый был,— по морде ударил... — Так он, Александра Ивановна» начальника отделения милиции «мусором» обозвал,— сказал вошедший в кабинет Жуков. — Нас так по десять раз на дню обзывают, всех по морде лупить? — Так то шпана всякая, а этот все же профессор был... Мы с Меркуловым рассмеялись над железной логикой Жукова, а «Грегори Пек» заканчивал колдовать над Шуриной головой. — Шура... — сказал с изумлением Меркулов, — да королева бала! Ну разве тебе дать твои... не буду даже говорить сколько! — Говори, Константин, говори, а то подумают — шестьдесят! Шура довольная смотрела в зеркало. — Да ты и вправду чародей, Всеволод. До обеда еще час, хорошо управились. Это Грязнов организовал «Чародейку» на дому, то есть в МУРе, они и рады стараться — блат с нашим братом сейчас то же дефицит, а, Всеволод? Мне тоже хотелось сделать Шуре комплимент, ей и впрямь нельзя было дать ее сорок восемь. И даже сорок. Но не успел я разинуть рот, как Романова налетела на меня. — А ты что разгуливаешь по улицам? Тебе мало по черепушке дали? Хочешь, чтоб пристрелили? Ты бы, Константин, ему черные очки купил, а то синяк всю его привлекательность искажает! — Да вот мы к тебе как раз Шура... — Погодь, Константин, чародеев проводим, тогда о деле поговорим:.. Меркулов потер ладонями щеки, как бы отогревая их от мороза, хотя в кабинете было, наверно градусов около тридцати, и сказал: — Организуй, пожалуйста, товарищ Романова, «Макаров» старшему следователю Турецкому по всем правилам милицейской бюрократии, но быстро. — Так это я уже поняла, Константин. Видишь — трубку держу, а вот номер набираю... Это кто, Михайлов? Романова говорит... Подбери там хороший «Макаров», ну, чтоб стрелял без осечки... Шо ж ты мне голову морочишь, если ты не Михайлов? А ну, скоренько давай Михайлова... Пока Романова давала Михайлову указания, пришел сияющий Грязнов с пачкой еще не высохших снимков и разложил их на Шурином столе. — Вроде ничего снимочки, — небрежно сказал Жуков и вздохнул с облегчением. — Да что там «ничего»! — воскликнул Грязнов. — Не ори, Вячеслав, не видишь, что ли, я на телефоне, — остановила его Романова и, продолжая препираться с Михайловым, пробегала глазами фотографии. Грязнов продолжил шепотом: — Пленочка твоя, Женя, глаз не оторвешь, законная. Как ты в такие сжатые сроки переснял такие великолепные кадры, не представляю! Просто Штирлиц в тылу врага! Работнички у нас в лаборатории опытные, аппаратура у них — люкс! Меркулов долго и внимательно изучал снимки. Мы ему не мешали, только Шура поглядывала на часы. Но вот он снова растер щеки, высморкался, пригладил волосы, закурил и только тогда начал медленно говорить: — Попрошу тебя, Александра Ивановна, собрать оперативку и ознакомить своих сотрудников с этим вот снимком. В нем, прежде всего, фигурируют солдаты, которые в результате инъекции возбуждающего препарата свихнулись и до сих пор находятся на излечении... короче, ждут смерти в Большом госпитале Кабула... Им помочь мы уже не можем,— увы. Следующими в списке значатся офицеры, которым давали так называемый стабилизатор. Большинство из них продолжает служить в Афганистане. Но есть и такие, что получили назначение в Москву, ГДР, Венгрию и прочие места. Кроме того, в этом списке демобилизованные люди, которые разъехались по городам и весям. Нас они интересуют очень. Далее, в этом списке числятся те, кто получил назначение на учебу: в академии и высшие военные училища. Эти люди— также объект нашего пристального исследования... Третье: у меня есть идея. Насколько я понял из доклада Александра Борисовича, а также из тех материалов, что уже просмотрел, эти люди из «Афганского братства» — психически неполноценные. А такие здорово чудят, то есть совершают не совсем обычные преступления. Вы знаете—есть мир преступлений, где люди совершают рутинные преступления, но есть и преступный антимир, где совершаются необычные преступления. Об этом антимире я бы хотел поговорить с вашими сотрудниками, нацелить их на поиск таких-то вот необычных, я бы сказал — сумасшедших преступников... Шура перебила его: — Костя, дай-ка я еще раз внимательно взгляну на этот список. У меня, знаешь, глаз-ватерпас. Сдается мне, я где-то видела одну фамилию, что тут мелькнула. Романова снова взяла фотографии со списками, ее васильковые глаза были полны возбуждения. Но вот рука ее потянулась к трубке внутреннего телефона. — Погорелов, зайди ко мне. И без всяких «немогу». Живенько! Вошел толстый майор Погорелов, наш с Меркуловым старый знакомый. Он поздоровался со мной и Меркуловым за руку, подмигнул Жукову, сказал, отдуваясь: — Духотища, не иначе как к грозе... Романова тасовала фотографии как карты. — Валентин, фамилия Гудинас тебе что-нибудь говорит? Погорелов посмотрел на нее насупленно, потер ладонью редкие волосы на затылке: — Если это тот Гудинас, который наделал шухеру в Третьяковке, то, значит, «говорит». Как его зовут-то — Юргенас Гудинас? Романова развернула перед собой фотографии с фамилиями на «г», прищурилась: — Гудинас Юргенс, 27 лет... — В Афганистане служил? Он, значит,— без задержки ответил Погорелов. Свои дела он знал дай Бог каждому. — Я же говорю: у меня глаз-ватерпас! — Шура расплылась в довольной улыбке. — Александра Ивановна, жена моя любимая, нам ехать пора! — В дверях выросла плотная фигура начальника МУРа Кетова. — Разведка доносит — американцы изнывают в «Будапеште». Давай, давай! — Мальчики, я скоро вернусь. Тогда и проведем оперативку. А пока пусть Погорелов расскажет вам про это дело из антимира. На эти рассказы Валентин у нас большой мастер. — А что если нам пива выпить, жарко уж больно, — предложил Погорелов, когда за начальством закрыли двери. —С большим удовольствием, — неожиданно поддержал его Меркулов, — сгоняй, Саша, в буфет, заодно прихвати каких-нибудь пирожков. И он полез в карман за деньгами. — Я угощаю! У меня все-таки валюта, — заявил Жуков, — у нас там, у вас там еще бывает — ну... красная икра. — Во гусь — гуляет! — покачал головой Грязнов, но особо не протестовал. Через пятнадцать минут кабинет начальника 2-го отдела МУРа переживал свое второе за этот день превращение, на этот раз — в пивную. Хрустя копченой миногой, Погорелов начал рассказывать. — Подобно людям, произведения искусства имеют свои судьбы, переживают порой напряженные драмы. В январе 1913 года в Третьяковской галерее... — Валентин! Ты что — осатанел? На кой хрен нам 1913 год? — перебил Погорелова Грязнов. — Не хочешь — не слушай, Слава, — мирно отпарировал майор милиции, отирая с губ ладонью пивную пену, и продолжал в том же духе: — Так вот. В январе 1913 года в Третьяковской галерее безумный фанатик Балашов бросился с ножом на репинское полотно «Иван Грозный и сын его Иван». И вот через 72 года и четыре месяца — похожий случай. 13 мая в 12 часов 30 минут раздался в репинском зале детский крик: «Ой-ой! Глядите, глядите! Дяденька царя убивает!» Дежурный милиционер рванул из-за экспозиционного стенда на этот крик. Он увидел обезображенный шедевр: на бедре царя Ивана Грозного зияла рваная «рана», а на лице вздувалась бугрящаяся, остро пахнущая масса. Перед картиной стоял неестественно согнувшийся человек с обожженным лицом, в черной кожаной куртке. Правой рукой он прижимал к груди банку, а левой держал нож. Короткая схватка закончилась победой сержанта милиции. Обожженный человек кричал: «Я убил генерала Серого!» «А ведь и правда. Серый похож на репинского царя, — подумал я, — в старости будет его точной копией, если... доживет». —...Вот коротко, что мы установили. За месяц до происшествия Гудинас вернулся из Афганистана, там горел в бронетранспортере, там же в госпитале ему вставили в правую сломанную руку, от запястья до локтя, металлический стержень. В Москве он жил у тетки—без прописки, готовился к экзаменам в Авиационный институт. Запросили Вильнюсский горвоенкомат, куда пришли из Минобороны его документы. Выяснилось, что Юргенас был старшим лейтенантом спецназа, характеризовался как отличный офицер. Слыл человеком начитанным, увлекался коллекционированием холодного оружия и... писал стихи. ...Заключение судебно-психиатрической экспертизы: «Астеногипохондрический синдром, вызванный глубокими потрясениями, возможно, картинами истязаний людей... Подобные переживания приводят к разрушению духовно-нравственных ценностей личности, возбуждают низменные чувства и стремления. Особенно опасны картины истязаний для юношей и молодых мужчин. В настоящее время больной страдает хроническим психиатрическим заболеванием в форме шизофрении, лишающей его способности отдавать отчет в своих действиях». На этом основании суд направил Гудинаса на принудительное лечение в психиатрическую больницу имени Ганнушкина, где он и проходит курс лечения в настоящее время, — закончил свой рассказ Погорелов. — А у вас сохранились рабочие материалы по этому делу? — Сейчас притащу, Константин Дмитриевич. Не дожидаясь возвращения Романовой, Меркулов открыл микросовещание в нашем небольшом составе. Погорелов, словно в детской игре «в фанты», запускал толстую руку в холщовый мешок, извлекая оттуда предметы различной формы, величины и назначения. — Эта штука вам нужна? — спрашивает он неуверенно, вынимая банку с кислотой. — А это? — Он осторожно положил охотничий нож-«лису» на край стола. — Экспертиза по этой «лисочке» имеется? — спросил Жуков. Погорелов отвечал четко, как по написанному. — При стереоскопическом исследовании клинка обнаружено, что к нему прилипли волокна масляной краски и полотна. И больше ничего. Человеческую кровь этой «лисой» не добывали. Вот второй экземпляр заключения — двадцать пять страничек плюс шестнадцать фотографий. Потом он стал горкой складывать обрывки бумажек с различными записями. Меркулов внимательно рассматривал каждую и передавал нам. — А вот снимки повреждений на полотне картины. Ее кстати, специалисты так заштопали, как будто с ней ничего и не случилось. Но мы с Меркуловым смотрим только на обрывки. Сразу откладываем в сторону записку — вырванный из блокнота лист: «Брат, надо увидеться, позвони вечером по телефону 319-85-58. Анатолий». — У него есть брат? — спросил я у Погорелова. — Нет, он единственный сын у родителей. Погорелову не совсем ясно, почему мы так выразительно смотрим друг на друга. «Брат» — из «Афганского братства»? — Этот телефон сразу же взять в разработку. — Меркулов протянул Грязнову записку, и тот скрылся за дверью. — Вот эта бумажка тоже подозрительная, написано что-то по-литовски, это не фамилия и не имя. Но телефон — 225-23-44 — явно московский, причем номер какого-то правительственного учреждения. Погорелов достал последний «фантик» — тетрадь в сером переплете. — Судя по всему, это его дневник, видите — даты на некоторых страничках. На литовском. — Саша, этим ты займись. Найди какого-нибудь литовца — срочно. И, пожалуй, мы заберем у Валентина все его материалы. Пиши постановление. Вернулся Грязнов. — Телефон принадлежит Туманову Анатолию Андреевичу, проживающему по адресу: Чертановская улица, дом 118, корпус 3, квартира 102. Дал ребятам из районного розыска задание. Сейчас все об этом «братике» узнаем. Жуков взял списки, проверил на букву «т» — Тумановых там не было. — Итак, — подводя итоги осмотру, сказал Меркулов, — выявляем контакты этого экс-спецназовца с бывшими сослуживцами. Все номера телефонов взять в разработку, чем черт не шутит, вдруг нащупаем связь. Вячеслав? — Могу, могу. Бели номера московские — это ерунда. Мы с Меркуловым и Грязновым просмотрели десятки папок с оперативными сводками — сведениями о преступлениях по стране. Мы искали преступников, по приметам похожего на молодого парня в куртке, который ходил с Ивониным на «мокрое дело», однако такого не обнаружили. Зато обратили внимание на особо дерзкие преступления, совершенные в последний месяц. В деревне Марусино в Белоруссии группа террористов захватила милиционера и двух женщин с требованием выкупа. В Ленинграде два парня с короткой стрижкой убили инкассатора. В гавани Северодвинска взорвалась бомба. Потом я сходил на оружейный склад и получил новенький «Макаров» в кобуре, что можно упрятать под мышку, а Меркулов за это время отстукал на машине задание милиции и указал десяток вопросов, на которые в ближайшие дни должна дать ответ группа Романовой. Буфетчица наскребла мне остатки полусъедобного блюда с полуцензурным именем «Бельдюга жареная» — после налета прокурорской орды в нашем буфете к четырем часам уже ничего не было. Я запил бельдюгу компотом из сухофруктов, и тут в буфет ворвалась секретарша Меркулова: — Турецкий, вас ищет Константин Дмитриевич! — Будет сделано, — ответил я, но с места не сдвинулся — ничего, подождет,— и стал вилкой выковыривать из сухофруктовой гущи черносливины. — Тебя разыскивает Грязнов, — сказал Меркулов, не поднимая глаз от бумаг. — Час назад убили инкассатора и похитили крупную сумму денег. Бандиты по описанию свидетелей — коротко подстриженные парни в черных куртках. Один смахивает на убийцу Ким. Я набрал номер телефона Грязнова. —Подруливай! Есть работенка! — деловито сказал Слава. — Во-первых, на чем подруливать? Машина моя уже там — на небе. А во-вторых, в чем дело? Скажи хоть самую малость. — Первое — «рафик», считай, за тобой уже вышел. Второе — самую малость я уже сказал Меркулову. Подробности на месте. Отбой! Меркулов оторвался от бумаг и улыбнулся мне. Лицо у него было бледное, глаза красные. ТЕЛЕФОНОГРАММА Начальнику МУРа ГУВД Мосгорисполкома полковнику милиции тов. КотовуВ. Н. Сообщаем, что сегодня в 17 часов 30 минут возле сберегательной кассы Х° 1558/1.49 гор. Москвы, расположенной вблизи станции метро «Преображенская», трое неизвестных совершили бандитское нападение на инкассатора Гарусова и шофера Шмелева. Гарусов и Шмелев пытались оказать сопротивление и достали оружие. Однако преступники стали стрелять, убив при этом Гарусова и тяжело ранив Шмелева. Захватив инкассаторскую сумку,в которой была выручка сберкассы в сумме 234 500 рублей, трое неизвестных скрылись с места преступления на той же «Волге», которая доставила к сберкассе инкассатора. Проведенной работой по выявлению очевидцев преступления удалось выявить следующих лиц: гр-ка Роем И.Б. видела двух мужчин, подходивших к автомобилю, гр-н Махов А.Б. слышал с балкона своей квартиры выстрелы, гр-н Фильченко О.А. услышал, как один из нападавших крикнул другому: «Валет». Подробные приметы троих бандитов дал шофер Шмелев. Он сказал подбежавшему дежурному милиционеру Агапову Ф. И., что все трое были одеты в черные куртки, у них короткие прически. Первому —27—29 лет, второму—25—27,атретьему—22— 23 года. Осмотр произведен оперативно-следственной бригадой МУРа. Тело убитого инкассатора Гарусова направлено в морг 1-й Градской больницы, а раненый шофер Шмелев на «скорой помощи» увезен в институт Склифосовского. Для расследования преступления создана оперативная группа МУРа и Куйбышевского райугро во главе со старшим инспектором МУРа майором милиции Погореловым В.И. Начальник отделения уголовного розыска Куйбышевского райуправления внутренних дел подполковник милиции Чернов И. И. Я закончил читать телефонограмму, чиркнул зажигалкой, закурил и дунул на длинный язык пламени: — Где сейчас Погорелов — на месте происшествия? Грязнов прикурил от моей сигареты: — Думаю, что нет. Он у нас отличная ищейка, хотя и очень толстая. Валентин наверняка уже взял след и бежит за этими субчиками... Погорелов догоняет их, а мы должны догнать Погорелова. Айда в машину. Там я расскажу тебе кое-что интересное... — Сэр, это вы интересовались гражданином Тумановым Анатолием Андреевичем? — задал мне Грязнов вопрос уже в машине. — Кто это? Грязнов перегнулся с переднего сиденья: — Память у тебя, Сашок, девичья! Я же говорю про номерок, что нынче вы с Меркулычем надыбали в мешке Гудинаса. Вспомнил? То-то. Интересный, между прочим, типаж. Инвалид афганской войны, без обеих ног. Ходит на протезах не хуже Маресьева. Майор в отставке, наград полна грудь, дом открыт для офицеров, приезжающих из Афганистана. Лучший друг дорогого товарища Серого, когда тот бывает в Москве, к нему заезжает. Улавливаешь? Я улавливал. Этот безногий герой — явно из трагической сказки об «Афганском братстве». — И что интересного сообщает местное отделение? — Особенного ничего. Справку ведь наводил у участкового. А для того главное, чтоб до смерти не нажирался водкой, не хулиганил и жалоб чтоб не было от старшего по подъезду. Это ведь не диссидент тебе какой-нибудь. К нему отделение КГБ не прикрепляют и за каждым шагом не следят. — Значит, надо самим заняться. — Извините, товарищ следователь, мы — скопские, не докумекали! Я уже разрабатываю эту жилу, Саша. Мы заезжаем на место происшествия — просто так, для общего развития. Народу здесь уйма. Это тогда, когда были нужны свидетели, их — шаром покати. Зато теперь — цирк. Еще бы, есть тема для трепотни. Чего только мы здесь не услышали: и то, что это орудует «Черная кошка» — внуки членов шайки решили продолжить дедовский бизнес, что это американцы, специально панику наводят — людей пугать, или китайцы, а может, чокнутые, которые третьего дня из Столбовой сбегли... К Грязнову подбежал мужичишка шпанистого вида, пошептал что-то в ухо, приподнявшись на цыпочки, и засеменил обратно, поправляя на ходу видавшую виды кепочку. — Твой агент? — Подполковник Чернов, — улыбнулся Грязнов. — Сказал, что у Погорелова есть новости... Когда эти хмыри пересаживались в свою машину здесь недалеко, на Потепшой улице, обронили квитанцию на штраф от ГАИ за превышение скорости. «Москвич» принадлежит Московскому театру «Ромэн». Фамилия шофера — Бирюков. Имя — Игорь... Мы вернулись на Петровку. Теперь нас интересовали баллисты: гильза и пуля при определенных условиях могут рассказать многое. — Старик, а я должок принес, — сказал Грязнов немолодому эксперту с сизоватым носом. — Это ты вовремя, Славочка, — обрадовался эксперт, беря из рук Грязнова червонец. — Старик, есть результаты по нашему делу? Я имею в виду свежий случай с инкассатором на Преображенке. Эксперт потер сизый нос и весело рассмеялся. — Ну, Славочка, ты у нас хохмач! Ишь как поднабрался у своей клиентуры — остришь. Баллистика— это тебе не девка с трех вокзалов, с нею за десять минут не управишься. Случай - то когда был? Всего ничего, пару часов назад. Когда же я успел приложить пульки? Их мне Погорелов всего минут двадцать как отдал, не боле... Приходи, Славочка, завтра, тогда и погутарим... — Что я, тебя не знаю? Ты уже все приложил. Говори давай, а то я тебя в ДЖ никогда больше пиво пить не возьму. — Вообще-то не положено, — сказал Козлов и посмотрел по сторонам—не идет ли начальство. — Я посмотрел, конечно, стреляли из двух пистолей. Один — «Вальтер», импортная штука, другой наш, отечественный. — «ТК», экспериментальная модель, из таких же стреляли по инкассаторам в Ленинграде. Я уже звонил в Питер, завтра пули мне доставят, тогда точно скажу. Вот пока и все, Славочка... Мы сидели у Грязнова, дожидались Погорелова, который рыскал по городу в поисках Игоря Бирюкова. Позвонил Женя Жуков, он тоже «охотился» всю вторую половину дня по различным инстанциям и был на приеме у министра. Теперь у него созрела очень нестандартная идея — сообразить на троих, и мы стали разрабатывать план операции, по очереди брали трубку и вносили конструктивные предложения по претворению этой идеи в жизнь. И тогда в кабинет заглянул помощник дежурного по МУРу: — Грязнов, кончай трепаться! К тебе не дозвонишься. Там у меня парень на проводе, из рязанского управления. Просит тебя к телефону. Срочно... |
|
|