"Слуги света, воины тьмы" - читать интересную книгу автора (Ниланд Эрик)

3 Разбитая чашка

Элиот, Фиона и прабабушка Сесилия сидели в столовой. Все делали вид, что ничего не происходит, хотя на самом деле что-то определенно происходило.

Солнце уже клонилось к закату, сквозь кружевные занавески лился янтарный свет. Отполированная столешница мягко блестела, белый фарфоровый чайный сервиз в сумерках казался оранжевым.

Фиона, придя с работы, сняла платье и надела серый свитер. Она сидела, уткнувшись носом в книгу Исаака Ньютона «Philosophiae naturalis principia mathematica», — готовилась к написанию сегодняшней домашней работы.

Си в очках с толстыми стеклами, сильно щурясь, писала письмо своей кузине в Баварию. Она выводила буквы авторучкой, заправленной чернилами.

Элиот никак не мог сосредоточиться. Он то и дело прокручивал в уме свою ссору с Майком, а когда представлял себе, как он бьет этого гада по физиономии, у него в крови начинал бушевать адреналин.

Но мальчик не мог приступить к выполнению домашнего задания не только из-за Майка. Было еще кое-что.

Перед ним на столе лежала раскрытая энциклопедия. Он читал о нервном срыве, случившемся у Ньютона в тысяча шестьсот семьдесят пятом году. Но большая часть текста была зачеркнута черным маркером. Элиот догадывался, что в этих абзацах речь шла об увлечении Ньютона алхимией.[7]

Порой, когда он видел такие полосатые, как зебра, страницы, он был готов в бешенстве швырнуть изучаемую книгу через всю комнату.

Действовало бабушкино правило номер пятьдесят пять.

Элиот называл это правило «ничего придуманного».

А бабушка называла все перечисленные жанры «конфетками для слабоумных, разъедающими мозг».

Но как он мог написать хорошую работу, если все самые интересные кусочки были замараны? Ведь могла же бабушка просто зачеркнуть тонкой линией ненужный, по ее мнению, текст, чтобы он мог хотя бы понять, о чем там идет речь.

Пятьдесят пятое правило и наезды Майка стали обычной частью его странной жизни. Но сегодня все сошлось воедино.

В столовую из кухни вошла бабушка. Вид у нее был очень сосредоточенный. Казалось, что ее серые глаза смотрят вдаль и ничего не видят вблизи.

Ее обычно легкая походка была напряженной, как будто бабушка ожидала, что кто-нибудь вот-вот выскочит из темного угла. Глупости! Она никогда ничего и никого не боялась.

Но ее настроение оказалось заразительным, и у Элиота по спине побежали мурашки.

Бабушка остановилась и склонила голову к плечу, как бы прислушиваясь к чему-то. Затем обеими руками пригладила короткие седые волосы.

— Я собираюсь осмотреть подвал и боковые двери, — объявила она.

Вообще-то бабушка каждый вечер проверяла все замки и запоры. Это входило в ее обязанности управляющей и было совершенно нормальным. Но то, что она сообщила об этом, как бы предупреждая, выглядело странным.

— Конечно, — сказала Си. Она улыбнулась, отложила авторучку и сплела дрожащие пальцы рук. — Я как раз собиралась налить всем чаю. Тебя подождать?

Бабушка промаршировала к парадной двери. Подошвы ее ботинок цокали по паркетному полу.

— Нет, — бросила она через плечо, открыла дверь и немного помедлила.

— Элиот, смотри в книгу.

Мальчик немедленно выполнил ее распоряжение.

Он услышал, как закрылась дверь и клацнул засов.

Ничто не пугало бабушку. Никогда. В ее идеальной защитной броне брешь появлялась только тогда, когда Элиот и Фиона спрашивали у нее об отце и матери.

Элиот никогда не считал себя сиротой. Сиротами были дети вроде Дэвида Копперфилда, которые жили в государственных «гулагах». А у них с Фионой были семья, дом, но они совершенно не помнили ни отца, ни мать.

Всякий раз, когда они начинали задавать вопросы, бабушка терпеливо объясняла: произошло ужасное кораблекрушение. Это случилось, когда Элиот и Фиона были младенцами. И тогда их единственным близким родственникам — бабушке и Сесилии — пришлось, естественно, взять заботы о детях на себя. Нет, никаких фотографий не сохранилось. Все осталось на борту затонувшего корабля.

Всякий раз, когда бабушка рассказывала им эту историю, она морщила лоб, ее лицо менялось — но не потому, что ей было больно. Казалось, что ей физически трудно произносить эти слова.

Однако все меркло по сравнению с тем, что творилось с бабушкой сегодня вечером. Для ее взгляда Элиот мог подобрать единственный эпитет: «режущий».

Фиона оторвала глаза от книги одновременно с Элиотом, и они переглянулись. Сестра подумала о том же: что-то было не так.

Элиот пожал плечами. Фиона прикусила губу.

Сесилия взяла чайницу и положила в заварочный чайник ровно четыре ложки своей фирменной смеси — ромашка, стевия[8] и зеленый чай, после чего налила в чайник кипятка. Рисунок на чайнике был похож на паутину.[9]

— Не случилось ли сегодня чего-то особенного? — рассеянно задала вопрос Сесилия и протянула Элиоту чашку.

— Почему ты спрашиваешь? — осведомился Элиот.

Сто шесть бабушкиных правил были придуманы ради искоренения всего интересного, а стало быть, особенного в их жизни. Лицо Си на мгновение застыло, но она тут же заулыбалась.

— Просто так, милый. — Сесилия протянула Фионе дымящуюся чашку. — Просто беседую с тобой, только и всего.

Каждый вечер Си спрашивала: «Как дела на работе?» Или, время от времени: «Хорошо ли прошел день?» Вот это и вправду можно было назвать «просто беседой», поскольку не подразумевало вопроса: а не случилось ли сегодня чего-нибудь особенного?

И все же нечто особенное произошло: старик со своей скрипкой. И то, что они с Фионой дали отпор Майку.

— День как день. — Фиона внимательно изучала листочки, плавающие в чашке.

Си кивнула. Ответ Фионы ее вроде бы устроил, и она стала пить чай. Один глоток, два, три — и все. Она всегда пила так. И чем горячее был чай, тем быстрее она его выпивала.

Фионе не хотелось рассказывать Си о том, что случилось на работе. У Элиота тоже не было такого желания. Их столкновение с наглым начальником только расстроило бы старушку.

Но дело было не только в этом. Когда Фиона и Элиот выступили против Майка, они были не просто пятнадцатилетними замухрышками. Они стали сильными. И если бы они кому-то об этом рассказали, быть может, магия того момента развеялась бы, как облачко дыма.

Элиот сделал глоток чая. Он был сладкий. Кусочки чайных листьев вращались по кругу, словно звезды в галактике.

Фиона прикоснулась к его руке и кивком указала на Сесилию.

Их прабабушка сидела неподвижно и как завороженная смотрела на свою опустевшую чашку. Вдруг ее рука сильно задрожала, чашка соскользнула со стола, упала на паркетный пол, подпрыгнула — и разбилась.

— Ой! — воскликнула Сесилия, часто моргая, и вскочила со стула. — Какая я неуклю…

Дверь в столовую открылась с такой силой, что створка ударила по стене и с ближайшего книжного шкафа слетело облачко пыли.

На пороге возник силуэт бабушки. Она стояла, опустив длинные тонкие руки и расставив пальцы.

— Не двигайся, — сказала она и шагнула к столу. Ее лицо было холодным и бесстрастным, но серые глаза смотрели то в одну сторону, то в другую, как будто искали что-то в комнате. — Тут полно осколков. Я их соберу.

Она подошла к столу и, опустившись на колени, подняла самые крупные осколки, к которым прилипли чайные листики.

Странно — бабушка не просто собирала осколки; она складывала их на ладонь левой руки. Из донышка и осколков получилось что-то вроде керамического лотоса с острыми как бритва лепестками.

Бабушка напряженно смотрела на частично восстановленную чашку. Такой взгляд Элиот у нее уже заметил раньше… режущий. Словно у нее спросили, чем она занимается, а она подняла глаза и так посмотрела на тебя, что ты пожалел о том, что задал вопрос.

Рука Элиота непроизвольно потянулась к шее.

Солнце село. Тучи окрасились в оранжевый и багровый цвета. Освещение столовой приобрело красноватый оттенок. Белые осколки на ладони старой женщины выглядели так, словно их окунули в кровь.

Бабушка сделала глубокий вдох и, медленно выдохнув, накрыла другой рукой разбитую чашку. Она встала и посмотрела на Си, потом перевела взгляд на Фиону и Элиота. Ее глаза приобрели обычный железно-серый оттенок.

— Пейте чай, — пробормотала она.

Элиот и Фиона не заставили себя упрашивать.

— Сесилия, прибери все остальное.

— Конечно. — И Си поспешила в кухню за веником и совком.

— Я могу помочь, — вызвалась Фиона.

— Нет. — Лицо бабушки немного смягчилось, уголки рта тронула едва заметная улыбка. — Вам скоро пора спать.

— Но нам нужно закончить домашнее задание, — возразил Элиот. — Сочинение о Ньютоне. А мне еще работу о войне тысяча восемьсот двенадцатого года нужно переписать.

— Домашние задания на сегодня отменяются, — сказала бабушка. — В честь вашего дня рождения.

Элиот посмотрел на сестру. Она — на него.

Возражать он не собирался, но раньше бабушка никогда не отменяла домашних заданий. Дождь, снег, болезнь, усталость — ничто не могло на нее повлиять.

Бабушка обняла и поцеловала Фиону, опустилась на колени и поманила к себе Элиота.

Он обнял ее. Она едва прикоснулась к нему, словно боялась, что сделает больно, если обнимет его крепче. Он поцеловал ее в щеку, а она — его.

Элиот и Фиона пошли по коридору.

— Четное, — шепнула Фиона.

— Хорошо, — шепнул он в ответ.

— Раз, два, три… — проговорила она.

Они одновременно произнесли числа. Элиот сказал «семь», Фиона — «три». При сложении получалось четное число — десять.

Фиона улыбнулась и побежала к ванной комнате.

Почему-то она всегда побеждала в этой игре. Пока что Элиот не понял, в чем тут загвоздка, но какая-то хитрость точно была.

Элиот остался в коридоре, заполнявшемся тенями. Он искоса посмотрел на дверь столовой. Бабушка сидела спиной к нему, но он услышал, что они с Сесилией разговаривают вполголоса. Си то и дело кивала, руки у нее перестали дрожать, но она была очень бледна.

Элиот уловил несколько приглушенных слов. Жесткие немецкие согласные. Жаль, что рядом не было Фионы, она лучше его знала иностранные языки.

Одно слово он запомнил: «versteckt».

Может быть, вся эта таинственность была связана с их завтрашним днем рождения. Может быть, бабушка с Сесилией планировали что-то особенное. Какой-то сюрприз.

Дверь ванной комнаты открылась, в коридор пролился свет.

— Ванная к твоим услугам, вонючка, — съязвила Фиона и отправилась в свою комнату.

Элиот вошел в ванную и закрыл дверь. Пахло мылом, собственноручно изготовленным Сесилией. От него у Элиота щипало кожу. Конечно, она становилась чистой, но ее обжигала каустическая сода.

Внимание Элиота привлекло красное пятнышко в раковине. Кружок блестящей, чуть смятой фольги.

Он осторожно прикоснулся к обертке и понял, что это шоколадная конфета. Элиот посмотрел на зеркало над раковиной. На нем виднелись какие-то мазки. Он наклонился и дохнул на стекло.

Появились слова, написанные каллиграфическим почерком Фионы:

Элиот развернул фольгу. Внутри лежала половинка конфеты. Мальчик улыбнулся и сунул конфетку в рот.

Он не знал, где ее взяла Фиона, но шоколад был редким лакомством — особенно такой шоколад, который Сесилия не испортила в процессе приготовления. Элиот любил старушку, но, если честно, ему казалось, что в один прекрасный день она их всех отравит.

Он тщательно протер зеркало полотенцем.

Потом сложил фольгу, завернул в туалетную бумагу, бросил в унитаз и смыл.

Насчет шоколада правила не существовало, но это не означало, что оно не появится, если бабушка найдет обертку.

Элиот поискал, нет ли еще каких-нибудь сюрпризов, не нашел, взял зубной порошок и почистил зубы.

— Тссс, — послышалось из вентиляционной решетки в полу. Элиот сполоснул рот и присел на корточки.

— Эй… спасибо.

— Не за что, — прошептала в ответ Фиона.

Вот так они переговаривались после того, как в доме гас свет. Слышимость в ванной была самой лучшей, но, находясь в своих комнатах, они тоже могли беседовать, если наклонялись к вентиляционным решеткам. Правда, приходилось накрывать голову одеялом, чтобы не было слышно голосов.

— Как ты думаешь, что это сегодня творится? — спросила Фиона. — Меня прямо мороз по коже подирает, когда вспоминаю, как ведет себя бабушка.

— Да… — Элиот вспомнил удививший его режущий взгляд и почувствовал, как руки у него покрылись гусиной кожей. — Я слышал, они говорили по-немецки. Что значит «versteckt»?

— Гмм… «Прятаться». Нет, вернее — «спрятанный».

— Может быть, они говорили о подарках ко дню рождения?

— Может быть.

По холодному тону сестры Элиот понял, что и она в этом сомневается.

Секунду они оба молчали.

— Сегодня на работе… я очень ценю то, как ты себя повел, — наконец проговорила Фиона.

— Все нормально. Думаю, теперь нам с тобой у Ринго будет легче.

— Конечно. Ладно, давай завязывать, пока нас не услышали.

— Слушай, еще кое-что.

— Что?

Элиоту хотелось еще много чего сказать Фионе. Например: если уж мне и досталась психованная сестра, я рад, что это именно ты. Или: если бы не твоя помощь, мои домашние задания и вполовину не были бы такими удачными. Или… (нет, даже мысль об этом вызывала боль) я тебя почти люблю, несмотря ни на что.

Но вместо всего этого он сказал только:

— Счастливого дня рождения.

— И тебе.

Элиот встал, умылся и посмотрел в зеркало. Он по-прежнему был похож на dorkus maximus. Но может быть, завтра все изменится. Пятнадцать лет. Он вздохнул и выключил свет.