"Слуги света, воины тьмы" - читать интересную книгу автора (Ниланд Эрик)

1 Близнецы-никто

Близнецам Постам — Элиоту и Фионе — завтра исполнялось пятнадцать, и с ними никогда не происходило ничего интересного. Они жили вместе с бабушкой и прабабушкой, и те держали их в ежовых рукавицах и ограждали от окружающего мира.

Элиот пододвинул к комоду пластиковый ящик из-под молочных бутылок, встал на него и посмотрел в зеркало. Разглядывая копну своих всклокоченных черных волос, он недовольно хмурился. После стрижки «под горшок» волосы отросли неровно. Хорошо, что хотя бы торчащие уши были прикрыты. И все-таки он выглядел диковато.

Элиот расчесал волосы пятерней, и они легли ровнее, но противные вихры тут же появились снова.

Если бы только у него был гель для укладки волос… Но существовало правило, запрещающее пользоваться фирменными шампунями, покупным мылом и прочими «предметами роскоши». Все это прабабушка изготавливала дома своими руками. Ее мылом, конечно, можно было вымыться (порой грязь сходила вместе с верхним слоем кожи), но все же Элиоту недоставало многого из того, что продавалось в парфюмерных магазинах.

Он бросил взгляд на листки бумаги, приклеенные скотчем к двери его комнаты. Сто шесть бабушкиных правил регулировали всю жизнь, каждый вдох и выдох.

Отсутствие геля для укладки волос диктовалось правилом номер восемьдесят девять.

К счастью, хоть к туалетной бумаге это правило не относилось.

Будильник, стоявший на комоде, издал ржавый скрежет. Десять часов утра. Через сорок минут во «Всеамериканском дворце пиццы» начиналась вторая смена. Элиот с трудом удержался, чтобы не поежиться. Он уже представлял себе вязкую патоку и жирный соус с перечной мятой, запах которых въедался в кожу.

Мальчик схватил со стола стопку листков — выполненное домашнее задание — и несколько раз сжал и разжал затекшие пальцы правой руки. Он писал всю ночь, но не жалел об этом. И гордился докладом о войне тысяча восемьсот двенадцатого года.[1]

Бабушка наверняка поставит ему «А».[2]

Его мысли о Чесапикской кампании и «звездно-полосатом флаге»[3] тут же улетучились, когда мимо дома проехала машина. В комнату Элиота на третьем этаже долетели мощные звуки, вырывавшиеся из динамиков радиоприемника.

Музыка пронзила его насквозь, прогнала мысли о домашнем задании, пицце, правилах, и на миг он стал кем-то другим: героем посреди бурного моря. Грохотали орудия, ветер завывал в парусах…

Машина проехала, музыка стихла. Элиот все бы отдал за собственный радиоприемник.

«Музыка отвлекает», — не уставала повторять бабушка. Естественно, на этот счет также имелось правило.

От этого могло стошнить. От всех бабушкиных правил могло стошнить. Элиот никогда не получал то, чего ему хотелось. Кроме книг, конечно.

Три стены в его комнате на деле не были стенами. От пола до потолка возвышались книжные шкафы, поставленные здесь прабабушкой в незапамятные времена — должно быть, еще в докембрии.

Две тысячи пятьдесят девять томов стояли вдоль стен маленькой спальни: красные корешки, переплеты из серой ткани, суперобложки с потускневшими золотыми буквами. Книги пахли заплесневелой бумагой и старой кожей. Это был запах древности, почтенный и основательный.[4]

Элиот провел рукой по корешкам книг. Джейн Остин… Платон… Уолт Уитмен. Он любил свои книги. Сколько раз он ускользал в иные страны, в давно прошедшие века, где его спутниками становились яркие персонажи.

Жаль, что его собственная жизнь не была такой же интересной.

Элиот подошел к двери и собрался было выйти из комнаты, но задержался перед листками бумаги, на которых излагались бабушкины правила. Мальчик сердито уставился на них. Он знал, что одно, самое главное, здесь отсутствует, правило номер ноль: «Никаких исключений из правил».

Вздохнув, Элиот повернул ручку и толкнул дверь.

Свет из комнаты пролился в темный коридор. В то же самое мгновение появился второй прямоугольник света. Открылась дверь соседней комнаты, и в коридор выглянула сестра Элиота Фиона. На ней было зеленое полосатое платье с потрепанным замшевым пояском и сандалии со шнуровкой до середины голени.

Говорили, что они похожи друг на друга, но Фиона была ростом пять футов и пять дюймов, а Элиот — всего пять футов и три дюйма. И хотя Фиона была его сестрой-двойняшкой, она сильно отличалась от Элиота. Понурая, с опущенными плечами, она переставляла ноги так, словно они были слеплены из вареной лапши. Волосы вечно лезли ей в глаза, если только девочка не собирала их в хвостик. И еще Фиона грызла ногти.

Она появилась в коридоре в ту же самую секунду, что и Элиот. Сестра всегда подчеркивала эту синхронность, чтобы досадить ему. Согласно распространенному мифу, у близнецов одинаковые мысли и «зеркальные» движения — то есть они практически один человек в двух лицах.

Но скорей всего, сестрица просто подслушивала, дожидаясь, когда скрипнет дверь комнаты брата. Что ж, Элиота на это не купишь.

— Какой-то ты бледный, — заметила Фиона с притворным сочувствием. — Подцепил naegleria fowleri?

— Я не купался, — ответил Элиот. — Так что, может быть, это не я, а ты подцепила в воде амеб, пожирающих головной мозг.

Он тоже читал третий том «Редких неизлечимых паразитарных болезней».

Это была их любимая игра — «словарные дразнилки».

— Лакшмир, — добавил Элиот, окинув сестру презрительным взглядом.

Дразнилка получилась что надо: персонаж из произведения тринадцатого века «Хроники Твиксбери» Валдена лю Бура. Лакшмир был злобным карликом, зараженным чумой, любителем топить несчастных щенков.

Книга «Твиксбери» пылилась на верхней полке книжного шкафа, стоявшего в коридоре. Сестра ну никак не могла прочесть ее.

Фиона проследила за взглядом брата и улыбнулась.

— Ты перепутал, — объявила она. — Я — благородный Гмеетелло, господин Лакшмира. А Лакшмир — это ты.

Значит, все-таки читала. Ладно. Все равно счет ноль — ноль. Фиона прищурила глаза.

— Иногда, младший братик, — замурлыкала она, — твои умственные способности очень тяжело переносить. И мне кажется, что для всех было бы легче, если бы ты оказался на Тристан да Кунья.

Тристан да Кунья? Это еще что такое?

— Использовать иностранные слова нечестно, — упрекнул сестру Элиот.

Фиона была наделена способностями к языкам, а Элиот — нет. Но между ними существовала договоренность: она не употребляет иностранных слов, а он не придумывает новых. У Элиота имелся особый талант изобретать яркие, но бессмысленные термины, которых не было ни в одном словаре.

— А это вовсе не иностранное слово, — возразила Фиона, довольно улыбнувшись.

Элиот поверил ей. Играя в «словарные дразнилки», они никогда не жульничали. Он попробовал догадаться. Тристан… Это же рыцарь из легенды? Или, может быть, замок? Фиона вечно листала журналы о путешествиях. Скорее всего, второе.

— Да, — проговорил Элиот с притворной иронией. — За его стенами я мог бы надежно спрятаться от твоей физиономии.

Фиона часто заморгала.

— Неплохо, — кивнула она. — Но совершенно неверно. Тристан да Кунья — это остров в Южной Атлантике, в тринадцати тысячах миль от ближайшей обитаемой суши. Население — двести восемьдесят человек. А официальная валюта там, кажется, картошка.

Элиот сдался.

— Ладно, ты победила, — буркнул он. — Подумаешь! Я просто тебе уступил. Кстати, поздравляю тебя с наступающим днем рождения.

— Ты никогда никому не уступаешь, — хихикнула Фиона. — И тебя с наступающим.

— Пошли, — буркнул Элиот и протиснулся мимо сестры.

Фиона догнала его и проскользнула вперед. Еще тысячи томов стояли на полках вдоль обеих стен коридора, от паркетного пола до отштукатуренного потолка, испещренного пятнами от протечек.

Они вошли в столовую и зажмурились, пока глаза привыкали к свету. За витражным окном виднелось кирпичное здание на противоположной стороне улицы и тусклая полоска неба, рассеченного электрическими проводами. К окну с обеих сторон примыкали книжные шкафы.

Прабабушка Сесилия сидела за обеденным столом и писала письма своим многочисленным кузинам и кузенам. Ее тонкая, словно сделанная из пергамента, кожа была покрыта паутиной морщинок. Коричневое платье, стоячий воротник, застегнутый на все пуговки, — вид у нее был такой, словно она сошла с пластинки дагеротипа.

Сесилия поманила детей к себе и обняла Фиону. Элиота она тоже обняла и присовокупила к этому суховатый поцелуй.

Руки у Сесилии дрожали, когда Элиот обнял ее в ответ. Он сделал это осторожно, боясь, что сломает прабабушку, как будто она хрупкий предмет. Сто четыре года — с таким возрастом не шутят.

Элиот любил прабабушку. У нее всегда находилось время выслушать его, чем бы она при этом ни занималась.

— Доброе утро, мои милые, — прошептала Сесилия. Ее голос был подобен шуршанию осенних листьев.

— Доброе утро, Си, — ответили в унисон правнуки. Элиот бросил быстрый взгляд на сестру. Опять она за свое — демонстрирует синхронность. Просто мечтает вывести его из себя.

Сесилия погладила руку мальчика и кивком указала на стопку бумаги у края стола.

— Вчерашнее домашнее задание.

Фиона, которая стояла ближе к столу, первая схватила листки. Просмотрев несколько верхних, она нахмурилась и протянула их брату.

— Твое.

И продолжала просматривать листки дальше.

Элиот взял исписанные страницы, раздраженный тем, что сестра увидела его отметку раньше, чем он сам.

В верхнем углу на первой странице сочинения, написанного на прошлой неделе и посвященного мемориалу Томаса Джефферсона, красовалось крупное «С» с плюсом. Рядом с отметкой было сделано примечание: «Тема недурна. Изложение небезошибочно. Написано скорее на языке аборигенов, чем на английском».

Элиот поморщился. Ведь он так старался. У него в голове было столько идей, но когда он начал переносить их на бумагу, все перепуталось.

Он посмотрел на Фиону. Ее оливковая кожа побледнела. Элиот шагнул ближе к сестре и увидел на первой страничке ее работы жирное «С» с минусом.

— Мои идеи, оказывается, «любительские», — прошептала Фиона.

— Это ничего, — утешил ее Элиот. — Ночью вместе все перепишем.

Фиона кивнула. Она принимала оценки слишком близко к сердцу, не так, как брат. Ей словно хотелось что-то доказать бабушке, а Элиот уже давно отказался от попыток соответствовать бабушкиным ожиданиям. Угодить ей было невозможно. Порой ему просто хотелось, чтобы она оставила их в покое.

— Вместе или по отдельности, — сказала бабушка, — но я надеюсь, что это будет переписано сегодня. Кроме того, вы получите новое задание.

— Доброе утро, бабушка, — поздоровался Элиот.

Ее они всегда называли не иначе как «бабушка». Не «Одри», не «бабуля» — никаких ласковых слов и имен; с ними можно было обратиться к Сесилии. Не то чтобы это запрещалось, но им просто не приходило в голову назвать бабушку по-другому. Только этот титул отражал ее непререкаемый авторитет.

Бабушка была стройна, отличалась идеальной осанкой и гордо возвышалась над внуками, хотя ее рост равнялся всего лишь шести футам. Серебристые волосы, подстриженные коротко, по-военному, ни единой морщинки на оливковой коже лица — а ведь бабушке уже исполнилось шестьдесят два. На ней была клетчатая, наглухо застегнутая фланелевая рубашка, джинсы и ботинки с металлическими носами. Смотрела она на внуков, по обыкновению, с иронией.

Она вручила им странички с новым домашним заданием, состоявшим из семи доказательств по геометрии и сочинения, посвященного жизни Исаака Ньютона. Элиот согнул и разогнул руку в локте, пытаясь сообразить, нельзя ли написать сочинение покороче, но при этом ухитриться получить сносную отметку. Сносной, по мнению бабушки, могло быть только «А» с минусом. Она всегда говорила Элиоту с Фионой: «Совершенство — это самое малое, чего от вас ожидают» — и заставляла их переписывать работы, выполненные не на должном уровне, до тех пор, пока они не становились, по ее мнению, достаточно хороши.

— Они завтракали? — спросила бабушка у Сесилии.

— В восемь тридцать. — Сесилия сложила письма и конверты в аккуратную стопочку. — Овсянка, сок, яйцо вкрутую.

Вскипятить воду — это было пределом кулинарных способностей Сесилии. Элиот предлагал ей помочь, но она всегда отказывалась.

Бабушка взяла со стола выполненное домашнее задание и равнодушно пробежала глазами первые строчки.

— Им пора идти, — сказала она. — Не годится опаздывать на работу.

— А нельзя ли… — Сесилия прижала морщинистую руку к воротнику платья. — Я хотела сказать… завтра у них день рождения. Обязательно ли им выполнять домашнее задание в ночь перед…

Устремленный на Сесилию бабушкин взгляд, словно лезвие гильотины, обезглавил начатую фразу.

Сесилия опустила глаза и уставилась на свои письма.

— Нет-нет, конечно нет, — прошептала она. — Глупый вопрос.

Даже Сесилия не могла уговорить бабушку сделать исключение из правил. Но Элиот оценил ее попытку по достоинству.

Бабушка повернулась к Элиоту и Фионе и постучала ногтем по циферблату наручных часов.

— Тик-так, — проговорила она и наклонила голову.

Фиона вежливо поцеловала бабушку в щеку. Элиот поцеловал тоже, но это было простой формальностью, одним из утренних дел, расписанных по часам.

Бабушка едва заметно обняла Элиота.

Элиот знал, что она любит его — по крайней мере, так утверждала Сесилия. Но ему хотелось, чтобы «любовь» бабушки выражалась в чем-то другом, а не только в правилах и запретах. Разве она не могла бы хоть раз отменить домашнее задание и отпустить их в кино? Разве это тоже не было бы «любовью»?

— Ланч на столике у двери, — сказала Сесилия. — Только я вчера не ходила в магазин…

Близнецы понимающе переглянулись.

Фиона первой помчалась к выходу, Элиот устремился за ней, но опоздал. Она схватила со столика бумажный пакет побольше — тот, в который Сесилия положила последнее яблоко, — и выбежала за дверь.

Элиот неохотно взял оставшийся пакет, зная, что в нем лежит только сэндвич из ржаного хлеба с тунцом.

— Удачного вам дня, мои милые, — крикнула вслед детям Сесилия, улыбнулась и помахала рукой.

Бабушка без слов отвернулась.

— Спасибо, Си, — прошептал Элиот.

Он побежал за Фионой по коридору, мимо лифта, к лестнице. Сестра всегда старалась обогнать его — у нее все на свете превращалось в соревнование.

Элиот не собирался сдаваться без боя. Но к тому времени, когда он выбежал на лестничную клетку, Фиона уже опередила его на целый пролет. Ее длинные ноги несли быстрее.

Элиот погнался за ней. Пролет, еще пролет. Он отставал всего на несколько футов. Наконец они оба выбежали из стальных дверей подъезда.

В Дель-Сомбре был солнечный день. Они немного постояли в тени, отбрасываемой их кирпичным домом.

Вдоль Мидуэй-авеню росли персиковые деревья в кадках. Теплый ветер покачивал их ветви, и на дорогу падали недозрелые плоды, погибавшие под колесами машин туристов, торопившихся в округ Сонома.

— Я победила, — проговорила Фиона, тяжело дыша. — Два раза. За один день. — Она встряхнула свой бумажный пакет с ланчем. — И яблоко мне досталось. Учись быстрее бегать, bradypus.

Bradypus — это видовое название трехпалого ленивца, одного из самых медлительных млекопитающих в мире.

Настроение у Элиота упало, но он не позволил сестре втянуть его в очередной раунд «словарных дразнилок», а просто выстрелил по ней взглядом.

Опустив наконец руку с бумажным пакетом, который он на бегу прижимал к груди, Элиот услышал, как в нем что-то звякнуло. Он раскрыл пакет и заглянул внутрь. На дне лежали два четвертака. Си. Она хотела уравнять их с сестрой. Фионе — яблоко, ему — денежки.

Элиот схватил монетки, и они сверкнули на солнце, словно жидкая ртуть.

Фиона хотела отнять их, но на этот раз Элиот был быстрее.

— Ха! — воскликнул он и крепко сжал монеты в кулаке. На них во время перерыва он купит себе морковного сока в магазине здорового питания. Это будет получше теплой содовой или воды из-под крана, которую можно было попить в заведении Ринго. Элиот бросил монетки в пакет.

Фиона пожала плечами с таким видом, будто эти четвертаки для нее — тьфу, ерунда, и быстро зашагала по тротуару.

Элиота было не провести. Монеты для Фионы значили очень много.

Он догнал сестру.

— Как ты думаешь, завтра что-нибудь будет?

— Типа чего? — спросила Фиона. — Появления новых правил?

Элиот чуть не оступился. Это было вполне вероятно. Перечень бабушкиных правил увеличивался год от года. Последнее появилось всего пять недель назад.

Как будто что-то такое могло произойти в его жизни. Может быть, это правило относилось к Фионе? На работе с ней порой заговаривали парни.

— Я просто подумал… — проговорил Элиот, перейдя на бег, чтобы поспеть за сестрой. — Ну, не знаю. Может быть, что-то вроде школы — вдруг мы начнем ходить в настоящую школу. С другими ребятами. Это ведь лучше, чем бабушкины задания каждый вечер?

Фиона ничего не ответила. Ее молчание было красноречивее слов.

Сверстники порой становились проблемой для него и сестры. Элиот знал название столицы Анголы (Луанда), количество генов у земляного червя caenorhabditis elegans (около девятнадцати тысяч), но стоило ему завести самый простой разговор с девушкой — и его коэффициент интеллекта сразу падал на тридцать пунктов.

— Да, — вздохнул он, — мысль не самая блестящая.

Но что-то новое обязательно должно было произойти. Завтра им исполнялось пятнадцать. Нельзя ведь прожить всю жизнь, делая то же самое изо дня в день. Работа у Ринго, домашнее задание, чтение, повседневные дела, сон…

Неужели все останется как прежде, даже когда ему стукнет восемнадцать? Неужели бабушка не даст им никакой свободы, пока им не исполнится двадцать один? Или сорок? Пока они не станут такими старыми, как Сесилия?

Фиона откинула волосы назад, заправив непослушную прядь за ухо.

— Я хочу путешествовать, — сказала она мечтательно. — Побывать в Афинах или на Тибете… повидать хотя бы половину тех мест, о которых мы читали.

Она была права. Элиот и сам каждый день прокручивал в голове точно такие же фантазии. Он думал о том, как бы убежать из дома и оказаться далеко-далеко. Но куда они могли уйти? И — что гораздо важнее — как они могли воспротивиться воле бабушки?

Их с Фионой словно засунули в бутылку, заткнули пробкой, и они плыли в никуда на крошечном кораблике из бальсового дерева.

— Могло быть и хуже, — сказала Фиона и кивнула в сторону прохода между двумя домами. — Мы могли бы стать такими, как твой приятель.

Из тени торчали старые кроссовки без шнурков. Из дыр в подошвах выглядывали босые ступни.

— Он не мой приятель, — пробормотал Элиот. — Просто какой-то бедолага.

Фиона пошла быстрее.

К кроссовкам прилагались рваные джинсы и куча серых лохмотьев, которые, видимо, в лучшие времена составляли длинное пальто.

Этого старика Элиот и Фиона видели каждый день по пути на работу. Иногда он забивался куда-нибудь в угол, а иногда сидел в тени, как сегодня. Место он мог менять, но пахло от него всегда одинаково. Сардинами, потом и горелыми спичками.

Элиот замедлил шаг и остановился.

Старик, прищурившись, посмотрел на мальчика, и дубленая кожа его лица подернулась множеством смешливых морщинок, перемежающихся белыми шрамами. Он раздвинул губы в щербатой улыбке, наклонился и протянул руку, в которой сжимал бейсболку с эмблемой команды «Ангелы». На кусочке картона, вставленном в околыш, было написано «VET».[5]

Элиот поднял руку.

— Простите, но у меня…

Он не договорил. За спиной старика он увидел странной формы предмет. Это была скрипка.

Элиот почти ощутил звуковые волны, исходящие от нее, почти почувствовал привкус нот, сладкий и зыбкий. Музыка зазвучала у него в голове. Ему хотелось прикоснуться к скрипке — хотя он никогда в жизни не играл ни на одном инструменте.

Старик проследил за взглядом Элиота и улыбнулся еще шире. Стали видны его желтые зубы, подернутые слюной.

Он взял скрипку, положил себе на колени и провел большим пальцем по грифу. Будто от этого мог быть толк. На скрипке не было ни струны.

Музыка в голове у Элиота умолкла.

Он отдал бы все, чтобы услышать, как играет старик.

Нищий перестал улыбаться и положил поверх скрипки свою бейсболку.

Элиот прикусил губу, открыл пакет с ланчем и выудил со дна две монеты.

Фиона остановилась, посмотрела на него, подбоченилась и покачала головой.

Элиоту было все равно, что она о нем думает. Деньги принадлежали ему, и он имел право истратить их по своему усмотрению.

— Купите струны, — шепнул Элиот старику. — Вы и денег больше бы заработали, когда бы играли.

Он бросил четвертаки в бейсболку.

Старик схватил монетки, потер одну о другую, любовно погладил скрипку и перевел взгляд на Элиота. Он ничего не сказал, но его тускло-голубые глаза наполнились слезами.