"Проделки близнецов" - читать интересную книгу автора (Кестнер Эрих)

Глава шестая

Фрау Луизелотта Кернер привезла свою дочь в крохотную квартирку на Макс-Эммануилштрассе. И хоть ей совсем не хотелось, она вынуждена была почти сразу же уйти в издательство. Ее ждала работа. А работа ждать не может.

Луиза, ах нет, Лотта быстро огляделась в квартире. Потом взяла ключи, кошелек и сетку. И отправилась за покупками. Мясник Хубер на углу Принц-Эугенштрассе отвесил ей полфунта говядины, край, с жирком, кусочком почки и маленькой косточкой. А теперь она судорожно ищет продуктовую лавку фрау Вагенталер, чтобы купить зелень для супа, лапшу и соль.

Анни Хаберзетцер страшно удивилась, приметив свою одноклассницу Лотту Кернер, стоящей посреди улицы и сосредоточенно листающей маленькую тетрадку.

— Ты что, на улице уроки учишь? — полюбопытствовала она. — Так сегодня же еще каникулы!

Луиза в смущении смотрит на девочку. До чего же глупо себя чувствуешь, когда к тебе обращается кто-то, кого ты в жизни не видела, но наверняка должна знать. Наконец она берет себя в руки и говорит с радостью:

— Привет! Пойдем со мной? Мне надо к фрау Вагенталер — купить зелень для супа. — С этими словами Луиза берет девочку под руку — хоть бы узнать, как зовут эту веснушчатую особу! — и незаметно для незнакомки дает ей возможность довести себя до лавки фрау Вагенталер.

Фрау Вагенталер, конечно, радуется, что Лоттхен Кернер вернулась, да еще с таким румянцем во всю щеку! Когда с покупками покончено, обе девочки получают по конфете, а кроме того им наказано передать сердечный привет фрау Кернер и фрау Хаберзетцер.

Тут у Луизы отлегло от сердца. Теперь она знает, что эту особу зовут Анни Хаберзетцер! (В тетрадке записано: Анни Хаберзетцер — я три раза с ней ссорилась, она бьет маленьких девочек, особенно Ильзу Мерк, самую маленькую в классе.) С этим уже можно что-то делать! Прощаясь у дверей, Луиза заявляет:

— Да, Анни, пока я не забыла, я три раза с тобой ссорилась из-за Ильзы Мерк и вообще, ну, ты сама знаешь. В другой раз я не просто поссорюсь с тобой, а… — И сделав весьма недвусмысленный жест, она убегает.

Это мы еще посмотрим, со злобой думает Анни. Вот завтра и посмотрим! Спятила она за время каникул, что ли?

Луиза куховарит. Повязавшись маминым передником, она крутится волчком, снует между газовой плитой, где на огне уже стоят кастрюли, и столом, на котором лежит раскрытая поваренная книга. Туда-сюда, туда-сюда. То и дело поднимает крышки. Когда кипящая вода с шипением убегает через край, Луиза вздрагивает. Сколько соли насыпать в воду для лапши? «Половину столовой ложки». Сколько сухого сельдерея? «Щепотку!» Господи помилуй, сколько же это — щепотка?

И дальше: «Натереть мускатный орех!» Где мускатный орех? Где терка? Девочка роется в ящиках, влезает на стул, заглядывает во все банки, смотрит на часы, спрыгивает со стула, хватает вилку, поднимает крышку, обжигает пальцы, взвизгивает, тычет вилкой в мясо — нет, оно еще жесткое!

С вилкой в руках она замирает на месте. Что же такое она искала? Ах да, мускатный орех и терку! Боже, а что это мирно лежит на столе рядом с поваренной книгой? Зелень для супа! Вот так так, ее же надо еще помыть, почистить и положить в бульон. Вилку в сторону, взять в руки нож! А может, мясо уже готово? Да, а где же тертый орех и мускатка? Что за чепуха? Где мускатный орех и терка? Зелень нужно помыть под краном. А морковку еще и поскоблить, ай, да хорошо бы и не порезаться при этом! Если мясо уже мягкое, его надо вынуть из кастрюли. А чтобы процедить бульон, нужно сито. А через полчаса придет мама! За двадцать минут до ее прихода следует засыпать лапшу в воду! А во что превратилась кухня! А мускатный орех… А сито… А терка… А… А… А…

Луиза опускается на кухонный стул. Ах, Лоттхен, как нелегко быть твоей сестрой! Отель «Империал»… Надворный советник Штробль… Пеперль… Господин Франц… И папа… Папа… Папа…

А часы знай себе тикают.

Через двадцать девять минут придет мама! Через двадцать восемь с половиной! Через двадцать восемь! Решительно сжав кулаки, Луиза поднимается со стула, готовая к новым подвигам. И при этом бормочет:

— Подумаешь, невидаль!

Но готовка это такое дело… Решимости может хватить, чтобы прыгнуть с высокой башни, но чтобы приготовить лапшу с мясом, недостаточно только силы воли.

И когда фрау Кернер, утомленная после целого дня суеты, возвращается домой, то застает не улыбчивую хозяюшку, а вконец несчастное, вконец измученное, слегка пораненное, сбитое с толку, подавленное существо, с искривленными плачем губами, которые шепчут:

— Ты только не ругайся, мама, но я, кажется, разучилась готовить!

— Но, Лоттхен, разучиться готовить просто невозможно! — удивленно восклицает мать. Однако удивляться некогда. Прежде всего, надо осушить детские слезы, попробовать бульон, вытащить переваренное мясо, достать из буфета тарелки, приборы и многое-многое другое надо еще успеть.

Но вот, наконец, они сидят в комнате за столом под лампой и едят суп с лапшой. Мать утешает дочку:

— А по-моему очень даже вкусный суп, ты не находишь?

— Да? — Робкая улыбка появляется на детском личике. — Правда?

Мама кивает и тихо улыбается в ответ.

Луиза облегченно вздыхает и вот уже ей кажется, что ничего вкуснее она в жизни не ела! Какой там омлет в отеле «Империал»!

— В ближайшие дни, — говорит мама, — я буду готовить сама, а ты приглядывайся повнимательнее и скоро сможешь готовить не хуже, чем до каникул.

Девочка радостно кивает.

— А может и еще лучше! — говорит она немного дерзко.

После еды они вместе моют посуду. Луиза рассказывает, как замечательно было в пансионе (разумеется, о девочке, точной ее копии, она и словом не обмолвилась!)

А в это время Лоттхен в лучшем Луизином платье сидит, прижавшись к бархатному барьеру директорской ложи в Венской Опере, и горящими глазами смотрит вниз, в оркестр, где капельмейстер Пальфи дирижирует увертюрой к опере «Гензель и Гретель».

Как замечательно папа выглядит во фраке! И как слушаются его музыканты, хотя среди них есть и совсем старые люди! Когда он сильно грозит им своей палочкой, они играют что есть мочи. А если ему угодно, чтобы они играли тише, они шелестят, как вечерний ветерок. Наверно, они его боятся! А ей он так весело помахал перед увертюрой!

Дверь ложи открывается. Шурша платьем, входит элегантная молодая дама, садится рядом с девочкой и с улыбкой заглядывает ей в глаза.

Лотта застенчиво отворачивается и снова смотрит, как папа дрессирует музыкантов.

Дама кладет на барьер ложи бинокль. Потом коробку конфет. Потом программку. Потом пудреницу. И все продолжает что-то доставать из сумочки, и вскоре барьер ложи уже смахивает на витрину магазина.

Увертюра окончена, и публика разражается аплодисментами. Господин капельмейстер Пальфи раскланивается на все стороны. А затем, прежде чем вновь взмахнуть палочкой, поднимает глаза на ложу.

Лотта чуть заметно машет рукой. Отец улыбается еще нежнее, чем давеча.

И тут Лотта замечает, что не только она машет папе рукой, но и сидящая рядом с ней дама!

Дама машет папе? Может, это ей папа так нежно улыбается? А вовсе не своей дочери? Да, но почему же Луиза ничего не говорила об этой чужой женщине? Может, папа знает ее совсем недавно? Но в таком случае как же она смеет так фамильярно махать ему? Лотта напоминает себе: «Сегодня же написать Луизе. Может, она что-то знает. Завтра перед школой забегу на почту и отправлю письмо до востребования: Мюнхен 18, Незабудке»

Но вот взвивается занавес и судьба Гензеля и Гретель завладевает ее вниманием. У Лоттхен захватывает дух. Там, на сцене, родители посылают своих детей в лес, чтобы от них избавиться. А ведь они любят своих детей. Как же можно быть такими злыми? Или они вовсе не злые? А только поступают зло? И им от этого грустно. Тогда зачем же они так поступают?

Лоттхен, поделенный и подмененный ребенок, волнуется все больше. И сама почти не сознает, что волнение это связано уже не столько с детьми и родителями там, на сцене, сколько с нею самой, ее сестрой-близняшкой и собственными родителями. Неужели им можно делать все, что заблагорассудится? Конечно, мама совсем не злая женщина, но и папа ведь тоже не злой. Но то, что они сделали, было злом! Дровосек и его жена были бедны, так бедны, что не могли купить детям хлеба. Но папа? Или он тоже был так беден?

Когда Гензель и Гретель подошли к пряничному домику и принялись было его грызть, но испугались, услыхав голос ведьмы, фройляйн Герлах — так звали элегантную даму — наклонилась к Лотте, пододвинула к ней коробку конфет и прошептала:

— Хочешь тоже немножко погрызть?

Лотта вздрогнула, обернулась, увидела рядом красивое женское лицо и взмахнула рукой, решительно отказываясь от конфет. Но при этом, она, увы, столкнула коробку с барьера ложи, так что в партер в буквальном смысле слова пролился конфетный дождь. Зрители в партере подняли головы. По рядам прошелестел тихий смешок и слился с музыкой. Фройляйн Герлах улыбнулась, полусмущенно, полусердито.

Девочка просто оцепенела от страха. Чары искусства мигом рассеялись. И она очутилась в опасной действительности.

— Простите, пожалуйста! — пролепетала Лотта.

Дама благосклонно улыбнулась и сказала:

— О, это не беда, Луизерль!

А может, она тоже ведьма? Просто более красивая, чем та, на сцене?

Луиза в первый раз ложится спать в Мюнхене. Мама присаживается на краешек кровати.

— Лоттхен, доченька, пора уже спать. И пусть тебе приснится что-нибудь очень хорошее!

— Я, кажется, слишком устала, чтобы видеть сны, — бормочет девочка. — А ты скоро ляжешь?

У противоположной стены стоит вторая кровать, побольше. На откинутом уголке одеяла, поджидая маму, лежит ее ночная рубашка.

— Скоро, — отвечает мама. — Как только ты уснешь.

Луиза обнимает и целует маму. Потом еще раз. И еще.

— Доброй ночи!

Молодая женщина прижимает девочку к себе.

— Как я рада, что ты опять дома! — шепчет она. — Ведь у меня никого нет, кроме тебя!

Голова девочки сонно откидывается на подушку. Луизелотта Пальфи, урожденная Кернер, подтыкает одеяло и сидит, прислушиваясь к дыханию дочки. Затем осторожненько встает и на цыпочках возвращается в гостиную. На столе под лампой лежит папка. Еще так много надо успеть!

А Лотту в первый раз уложила спать ворчунья Рези. Но едва она вышла, Лотта тут же вскочила и написала письмо сестре, чтобы утром отнести его на почту. Потом опять забралась в Луизину постель и прежде, чем выключить свет, еще раз спокойно оглядела детскую.

Это была просторная красивая комната со сказочными сюжетами на фризах, с книжной полкой, партой для занятий, большим сундуком, изящным старомодным туалетным столиком, кукольной каретой, кукольной кроватью… Все тут есть, все до последней мелочи!

Разве иногда, молча, про себя, так, чтобы мама ничего не заметила, не мечтала она о такой вот красивой детской? Теперь она у нее есть, но душу пронзает боль, нестерпимо острая боль тоски и зависти. Она тоскует по маленькой скромной спальне, где сейчас лежит ее сестра, тоскует по маминому поцелую на ночь, по свету, падающему из гостиной, где мама работает, по скрипу отворяемой двери, когда мама входит в спальню, останавливается у дочкиной кровати и потом на цыпочках идет к своей, надевает ночную рубашку и укрывается одеялом.

Если бы здесь, хотя бы в соседней комнате, стояла папина кровать! Может быть, он даже храпит? Как бы это было здорово! По крайней мере, она бы точно знала, что он тут, рядом! Но он спит не здесь, а в другом доме на Кэрнтнерринг. А может, он и вообще не спит, а сидит с элегантной конфетной дамой в большом блестящем зале, пьет вино, смеется, танцует с нею, нежно кивает ей, как давеча, в Опере, именно ей, а вовсе не девочке, которая украдкой, но со счастливым видом махала ему из ложи.

Лотта засыпает и видит сон. Сказка о бедных родителях, которые, не имея хлеба, послали своих детей, Гензеля и Гретель, в лес, мешается с ее собственными страхами и собственным горем.

В этом сне Лотта и Луиза с испуганными глазами сидят в общей кровати и смотрят на дверь, в которую один за другим входят пекари в белых колпаках. Все они тащат хлеб. И складывают его штабелями у стены. Все больше пекарей приходят и уходят. Горы хлеба все растут. Комната делается все теснее и теснее. Потом появляется папа во фраке и оживленно дирижирует парадом пекарей. Вдруг вбегает мама и озабоченно спрашивает:

— Что же теперь будет, муженек?

— Дети должны уйти! — кричит он злобно. — У нас нет больше места! В доме слишком много хлеба!

Мама ломает руки. Дети жалобно всхлипывают.

— Вон! — кричит папа, грозно взмахивая дирижерской палочкой. И кровать послушно катится к окну. Окно распахивается. Кровать плавно вылетает в окно.

Она летит над большим городом, над рекой над холмами, полями, горами и лесами. Потом кровать идет на снижение и приземляется, наконец, в дремучем лесу, где от жуткого вороньего карканья и рева диких зверей мороз дерет по коже. Обе девочки сидят в кровати, не смея шелохнуться от страха.

Вдруг в чаще раздается какой-то треск!

Девочки с головой прячутся под одеяло. Из зарослей появляется ведьма. Но не та ведьма, что пела в опере, нет, нет, она больше смахивает на конфетную даму из ложи! Ведьма в бинокль смотрит на кровать, кивает и с высокомерной улыбкой трижды хлопает в ладоши!

Темный лес превращается в солнечную лужайку. На лужайке стоит домик, построенный из конфетных коробок, с забором из плиток шоколада. Птицы весело щебечут, в траве скачут марципановые зайцы и все кругом мерцает от золотых гнездышек с пасхальными яйцами. Маленькая птичка садится на кровать и начинает выводить такие дивные колоратуры, что даже Лотта и Луиза выглядывают из своего укрытия. Только тут они видят лужайку с пасхальными зайцами, шоколадными яйцами и конфетным домиком. Девочки вылезают из кровати и в длинных ночных рубашонках бегом бегут к ограде. И останавливаются в изумлении.

— Особая смесь! — громко читает Луиза. — И миндаль в сахаре! И с ореховой начинкой!

— И особый горький шоколад! — радуется Лотта, ибо она и во сне не очень-то любит сладости!

Луиза отламывает от ограды большущий кусок шоколада.

— С орехами! — жадно шепчет она и уже собирается откусить кусочек. Но тут из дома доносится хохот ведьмы. Дети пугаются! Луиза выбрасывает шоколад. А вот идет мама с большой ручной тележкой, груженной хлебом. Она запыхалась от спешки.

— Стойте, дети! — кричит она. — Это все отравлено!

— Но мы хотим, есть, мама!

— Вот вам хлеб! Я просто не могла раньше выбиться из издательства! — Она обнимает девочек и хочет увести их подальше отсюда. Но тут открывается дверь конфетного домика. Появляется отец с огромной, как у дровосеков, пилой, и кричит:

— Оставьте детей в покое, фрау Кернер!

— Это мои дети, господин Пальфи!

— Но и мои тоже! — отзывается он. И подойдя поближе, сухо говорит: — Я поделю детей! С помощью пилы! Я возьму себе половину Лотты и половину Луизы, а остальное достанется вам, фрау Кернер!

Девочки, дрожа, залезают в кровать.

Мама, раскинув руки, загораживает их собою.

— Никогда, господин Пальфи!

Но отец отталкивает ее и начинает пилить кровать. Пила визжит так, что кровь стынет в жилах, и сантиметр за сантиметром делит кровать надвое.

— Разожмите руки! — приказывает отец. Пила все ближе к сплетенным детским рукам, ближе, ближе, еще ближе! Сейчас она заденет кожу!

Мама плачет навзрыд! Душераздирающе плачет!

Слышно, как хихикает ведьма.

Но наконец, детские руки разжались. Пила окончательно отделяет девочек друг от друга, пилит и пилит, покуда не получаются две кровати, каждая на четырех ножках.

— Какую из девочек вы хотели бы взять, фрау Кернер?

— Обеих, обеих!

— Сожалею, — говорит отец, — но делить надо по справедливости. Ну, если вы не можете решиться, то я беру вот эту! Мне, в общем-то, все равно! Я их даже не различаю! — Он хватает одну из кроватей. — Ты кто?

— Я — Луизерль! Но ты не смеешь этого делать!

— Нет! — вопит Лотта, — вы не имеете права нас делить!

— Заткнитесь! — строго приказывает отец. — Родители смеют все! — И с этими словами он, таща за собой одну кровать на веревке, как санки, направляется к конфетному домику. Шоколадный забор сам по себе разваливается. Луиза и Лотта отчаянно машут друг дружке.

— Мы будем писать письма! — рыдает Луиза.

— До востребования! — кричит Лотта. — Мюнхен 18, Незабудке!

Отец с Луизой скрывается в домике. Затем исчезает и сам домик, словно его стерли ластиком. Мама печально говорит, обнимая Лотту:

— Теперь мы с тобой одни-одинешеньки! — и вдруг как-то неуверенно смотрит на дочку. — А ты кто? Похожа как будто на Лотту?

— Но я и есть Лотта!

— Нет, пожалуй, ты больше похожа на Луизу!

— Я и есть Луиза!

Мать с испугом смотрит в лицо ребенку и говорит, как ни странно, голосом отца:

— У одной локоны! У другой косы! А носы одинаковые! И лица одинаковые!

Теперь у Лотты слева коса, а справа локоны, как у Луизы. Из глаз ее льются слезы. И она горестно шепчет:

— Теперь я и сама не знаю, кто я! Ах, бедная, несчастная половинка!