"Фиолетовая гибель" - читать интересную книгу автора (Владко Владимир Николаевич)

10

Тонкий как острие ножа солнечный лучик, проскользнувший сквозь неплотно соединенные полотнища восточной стороны палатки, мягко защекотал висок Клайда Тальбота, и он проснулся. Сон еще не уходил, его ватная лапа еще ласково придавливала закрытые веки Клайда, будто просила повернуться на бок и, обманув назойливый солнечный лучик, отдаться восхитительной дреме, которая так приятно нежит все тело перед окончательным пробуждением. «Нет, нет, прежде всего — внутренняя дисциплина», — подумал Клайд и с усилием открыл глаза. Так вот он, этот крохотный вестник раннего утра, шаловливый лучик солнца, который всегда — уже несколько дней — будит его осторожными прикосновениями, как веселый котенок, играющий завитками его волос. Конечно, полотнища палатки можно было сразу же плотно закрыть и преградить дорогу маленькому проказнику, в дрожащем свете которого плавали крохотные золотые и серебряные пылинки. Но Клайду не хотелось этого делать, пусть будет и этот почему-то очень милый лучик, и сияющее в утренних искрах солнце, и раннее пробуждение в уютной палатке.

Клайд поднял голову и сел, облокотившись на постель руками. Лучик исчез с виска. Теперь он совсем проснулся.

Слева от него мирно спал Джеймс Марчи. Его круглое лицо во сне казалось таким детским, что рыжеватая кудрявая бородка была словно приклеенной, нарочитой. Он ровно дышал, чуть присвистывая во сне, и Клайд подумал, что таким он видит его, пожалуй, в первый раз — трогательным, как тихий сонный ребенок, которого жаль будить. «Ну и спи дальше, Коротышечка, спи без забот и волнений, я тебе не помешаю, ведь ты сразу же начнешь переживать и тревожиться из-за своей плесени», — ласково подумал Клайд. И еще он подумал, что ему хочется погладить Коротышку по голове — уж такой он был во сне умиротворенный, со спокойным простодушным выражением лица!

Тихо и осторожно, чтобы ненароком не потревожить Джеймса, Клайд встал, забрал с собою туфли, брюки и рубашку и выскользнул из палатки. Утренняя прохлада острым холодком охватила его, и он поежился. На небе но было ни облачка, оно почти сверкало бездонной голубой эмалью, и солнце, огромное и яркое, только еще выкатывалось из-за горизонта и будто набирало сил для путешествия в зенит. В лесу, который сейчас казался не далеким и хмурым, как ночью, а совсем близким, рукой подать, и манящим к себе густой зеленью кустов и деревьев, безумолчно щебетали птицы. Клайд снова сокрушенно подумал, что он, горожанин, даже не знает названий лесных пернатых и не может отличить их в оглушительной звуковой неразберихе. Воробей, ворона, голубь — вот и все, что он помнил, но ведь это никак не лесные породы. Да, есть еще снегири, зяблики, пересмешники, поди знай, какие они! А вот Джеймс Марчи, тот, наверно, и это знает: удивительная у него все-таки голова. Надо будет спросить у него о лесных птицах.

Клайд оделся. Он прислушался к палатке, стоявшей слева. Фред тоже, ясно, спит. И похрапывает тоже. Должно быть, его утомили вчерашние разговоры на научно-теоретические темы. Будить его также не стоит, а то он, пожалуй, начнет ругаться. «Ладно, пройдусь пока к речушке, а там видно будет, может быть, оба уже проснутся», — подумал Клайд.

Из густой травы высунулись два длинных уха. Они с любопытством прислушивались к шагам Клайда, хотя он старался ступать совсем беззвучно. А затем уши исчезли, и только быстрый шорох уличал перетрусившего зверька. Кролик! Фред прав, их тут много, хоть руками лови. Вон и из палатки Джеймса Марчи выскочил один и помчался стремглав к лесу. Э-э, ведь там стоят блюдечки с плесенью Коротышки!

Клайд подошел к палатке, из которой выскочил кролик. Так и есть, Джеймс неплотно прикрыл полог палатки, в которую забрались любознательные зверушки.

Приоткрыв полог, Клайд с интересом заглянул внутрь.

После яркого солнечного света его глаза не сразу привыкли к полумраку палатки. Он увидел две сумки Джеймса Марчи, стоявшие у стен, какое-то снаряжение, также отставленное в сторону. На плетеной циновке, на которой раньше лежала постель Коротышки, а теперь свободной, стояли три блюдечка. И в них… Клайд внимательно присмотрелся…

В них не было ничего, решительно ничего интересного! Те же небольшие кусочки синей плесени, которые были еще вчера, может быть — но только может быть! — чуть увеличившиеся. Только и всего. Еще Клайду показалось — возможно, ото объяснялось только царившим в палатке полумраком, — что плесень снова немного изменила свой цвет, она была уже не ярко-синей, а приобрела слегка фиолетовый оттенок. И даже как будто стала прозрачнее, чем раньше. И в палатке ощущался легкий, почти неуловимый запах чего-то острого, похожего на уксус или нашатырный спирт, кто его знает. «Во всяком случае, хорошо, что удалось уговорить Джеймса не спать в палатке вместе с плесенью, если она породила этот необычный запах», — подумал Клайд и закрыл полог палатки. Метеорит или нет, космическая это плесень или какая-то земная — все равно незачем было дышать испарениями такой штуки, да еще во сне, когда человек ничего не чувствует.

С приятным удовлетворением, как бывает всегда, когда убеждаешься в правильности совершенного поступка, Клайд быстро направился к склону спуска, за которым была речушка. Наверно, в отрогах гор прошли дожди, потому что в ней прибавилось воды: журчание и плеск волн значительно усилились, это Клайд заметил сразу, как только начал спускаться. А что с оставшейся частью метеорита, положенного под большой кедр? Как он ведет себя? Ведь Джеймс так и не уговорил их принести его сюда, в лагерь к палаткам: Фред прямо заявил, что не хочет возиться с тяжелым булыжником, пока Джеймс не докажет ему безусловную научную ценность находки. Иначе нет смысла возиться с этой тяжестью.

Клайд ловко перепрыгивал через выступавшие из грунта переплетавшиеся корни колючих кустов, ухитряясь не задевать за острые шипы. И это тоже было очень приятно: значит, не такой уж он неуклюжий житель города, если за несколько дней научился искусству лесного траппера!

Вот и речушка… Впрочем, нет, сейчас она уже больше похожа на реку: сердито плещет волнами, течение перекатывает валуны и от этого слышен неумолчный грохот, так как камни бьются друг о друга и спотыкаются, переваливаются один через другой, не находя себе места. Клайд с удивлением смотрел, как резко изменился за одну ночь вид маленькой горной реки, превратившейся в стремительный поток бурно мчавшейся вспененной воды. «А что же бывает тут в половодье, — подумал он, — когда с гор стекают целые озера талой воды? Да, кстати, как же метеорит Коротышки? Где он, не снесло ли и его из-под кедра?..»

Нет, он лежит в полном порядке еще далеко от течения под тем же самым огромным стволом. Его сразу видно: почти черный, он резко отличается от серовато-желтых известняковых валунов. Река должна была бы разлиться намного шире, чтобы достать течением до него: от метеорита до воды еще метра четыре-пять. Все благополучно. И он, кстати, совсем не изменился по внешнему виду, мелькнуло в голове Клайда, и он тотчас же усмехнулся по поводу этой мысли: а что же могло меняться в нем за одну ночь, если метеорит, как утверждает Джеймс, пролежал тут бог знает сколько времени и остался таким же?..

Клайд присел на валун у самой реки. Только сейчас он заметил, как сумрачно ранним утром под большими кедрами у реки; до сих пор ему не приходилось так рано бывать тут. Кедры загадочно шумели листвой, словно оплакивали судьбу лежавших раньше тут валунов, к которым они, наверно, уже привыкли, которые спокойно грелись на солнце, а теперь их уносит беспокойное течение вдруг обезумевшей реки. И вода, которая раньше манила свежей прохладой, теперь кажется сердитой, неприятно холодной, ее струи пенятся, и только в маленькой излучине среди крупных валунов она остается по-прежнему спокойной и зеркальной, отражая вершины кедров.

Он нагнулся и посмотрел на свое отражение в воде. Ничего, довольно симпатичная физиономия, хотя следовало бы побриться, а то лицо заросло щетиной двухдневной давности, она подступает к самым скулам. Высокий лоб под спустившейся прядью светлых рыжеватых, волос, вполне приличный по форме прямой нос, правда, немножко большой, не случайно еще в колледже ему приходилось огрызаться за непочтительное наименование его носа «рубильником». Выпуклые зеленоватые глаза, которых, как говорила его мать, всегда было «чуть-чуть много»; но это было давно, а теперь некоторые девушки вполне резонно считают, что у Клайда просто большие и очень ласковые глаза, вот как! И разрез губ не узкий и тонкий, как у Фреда Стапльтона, а мягкий, полный и даже красивый, судя по утверждениям все тех же нескромных девушек. Пожалуй, скулы слегка великоваты, они придают всему лицу несколько диковатый, почти монгольский вид, с огорчением отметил он. Но это заметно только в небритом виде, а так вообще черты лица у вас, Клайд Тальбот, вполне интеллигентны и даже приятны, вы можете пользоваться успехом, мистер Тальбот, и не только в деловых кругах, но и кое-где еще…

Он улыбнулся. Не очень серьезные мысли приходят ему в голову в этой совсем неподходящей сумрачной обстановке. Да и зачем он сидит тут, когда наверху так весело и радостно, когда там светит ласковое утреннее солнце, под лучами которого, вероятно, уже проснулись и Фред и Джеймс? Должно быть, Коротышка уже помчался к своей плесени, а Фред отпускает язвительные замечания по поводу его научной одержимости.

Клайд поднялся и, бросив еще один взгляд на свое отражение в воде, пошел наверх.

Фред, Джеймс и он сам… Весьма разносортная компания; если вдуматься! Вчера они говорили о том, какой человек маленький и от созерцания Вселенной у него даже кружится голова. Говорили, правда, Джеймс и Клайд, а Фред зевал и ругался относительно сушения мозгов теоретическими рассуждениями. Ладно, не в этом дело… хотя и в этом тоже. Клайд говорил о малюсеньком, крохотном человечке, который считает все же себя центром Вселенной. И Коротышка соглашался. А ведь нужно было сказать иначе, совсем не так.

Вот ты идешь по улице. Вокруг тебя спешит множество прохожих, они идут и в том же направлении, что и ты, и навстречу. Ты их просто не замечаешь, ведь правда, Коротышка? Ты думаешь о себе и о своих делах, своих мыслях, своих настроениях. Потому что именно ты, а не кто-либо другой — центр Вселенной, и все крутится вокруг тебя, и дождь, который зачем-то пошел, а у тебя нет ни зонтика, ни плаща, и ты очень недоволен этим. И автобус, в котором ты хотел было укрыться от дождя, не идет в нужном направлении, а почему-то обязательно в другом, обратном, и ты злишься. И полисмен дал не тот сигнал, и тебе приходится ждать при переходе через улицу, хотя ты очень спешишь. Одним словом, ты меряешь все на свой лад, потому что ты — центр Вселенной, так?

Ладно, а почему тебе не приходит в голову, что любой твой встречный тоже центр Вселенной? Нет, и это не так. Он — целая Вселенная! В своих мыслях он тоже не замечает тебя, ты для него ничто, если случайно не наступил ему на ногу. Он думает о своей болезни или о болезни жены, о своих собственных успехах или горестях, и ему до тебя нет никакого дела, как, впрочем, и тебе до него. Но ведь он тоже целая Вселенная, и как было бы удивительно, невероятно, если бы ты вдруг понял это! Перед тобой открылись бы совершенно неизведанные глубины чужого сознания, и кто знает, как потрясло бы это тебя. Ты понял бы, что все люди страшно связаны какой-то общей судьбой, хотя и очень разные. И это неважно, идет ли речь об Америке, или Франции, или, скажем, о Советской России. Каждый из людей оттуда, о которых ты и понятия не имеешь, тоже заключает в себе огромную вселенную чувств, настроений, радостей, горя. И он меряет все вокруг тоже на свой собственный лад. Вот что удивительно, милый Коротышечка! Ты не думал об этом? Так вот, подумай. Дело не в том, что от созерцания Вселенной кружится голова, а в том, что вокруг нас с тобой ходят совсем обыкновенные люди, каждый из которых сам по себе оказывается тоже вселенной. И ты, и я, и Фред, и еще куча других.

Подумай об этом, и у тебя тоже закружится голова, как у меня. Понимаешь, Коротышка, вот это самое главное. И знаешь, мне кажется, что пока люди не научатся как-то понимать друг друга, как-то проникать в загадочные глубины сознания других, так они и останутся блуждающими в дебрях Вселенной маленькими атомами. А ведь так просто понять — понять, что в общем-то всем хочется хорошего, чтобы жизнь ничем не омрачалась — ни войнами, ни атомными грибами, ни болезнями, ну ничем решительно! И тогда всем было бы здорово хорошо. Как ты считаешь, Коротышка?… Прав я или нет?

— Конечно, прав, и тебе, Джеймс Марчи, нечего будет возразить мне! — громко и убежденно сказал Клайд, забыв, что его длинный монолог происходит только в собственных мыслях и что никто его не услышит среди деревьев и кустов.

Но как бы в ответ на свои слова до него вдруг донесся возбужденный голос Джеймса, который кричал уже над самым склоном:

— Клайд! Клайд, где ты там? Иди скорее сюда, хорошо, что ты отозвался! Клайд, тут такое делается с плесенью! Клайд!