"Электрический остров" - читать интересную книгу автора (Асанов Николай Александрович)

ГЛАВА ВТОРАЯ

Защита диссертации закончилась успешно. После голосования Башкиров первым подошел поздравить нового ученого. Подошли и другие оппоненты, которые довольно свирепо нападали на отдельные положения диссертации. Теперь все одинаково сыпали ему комплименты. Андрей без большого воодушевления слушал лестные слова.

— Андрей, — воскликнул Орич, — сегодня торжественный день не только для тебя, но и для нас. Появился новый ученый! Такой факт надо отметить за столом!

«Этот, по крайней мере, говорит только то, что чувствует, — подумал Андрей. — Ему хочется выпить, и он готов немедленно объявить себя тамадой». И утвердительно кивнул Оричу.

Позади поздравляющих оказалась Нина. По ее лицу Андрей понял: она встревожена тем, что поздравляющих набирается все больше и больше. Ужин был давно уже заказан, но хватит ли мест? Андрей позвал Нину.

— Мы обсуждаем предложение Орича. Он считает, что нам надо всем вместе поужинать.

— Конечно, конечно, — заторопилась Нина. И, наклонившись к плечу мужа, заискивающе посмотрела ему в глаза: — А Башкиров и Улыбышев будут?

Он улыбнулся и окликнул Башкирова:

— Георгий Емельянович, вы, надеюсь, не откажетесь принять участие в ужине?

— Весьма охотно! — ответил Башкиров. — Только не взыщите, если немного опоздаю. В моей лаборатории испытывается новый прибор, и там что-то не ладится. Проконтролирую и приду!

Рядом с Ниной оказался Улыбышев, самый яростный оппонент. Он низко наклонился к ее протянутой руке и воскликнул:

— Тут, кажется, говорят об ужине?

— Мы будем счастливы, если вы присоединитесь к нам! — просительно сказала Нина.

— Конечно! — воскликнул Улыбышев и тут же предложил руку Нине. — Идемте!

Все пошли вниз, в столовую института. По давней традиции банкеты устраивались здесь, чтобы не тащиться в город. За Ниной и Улыбышевым последовали остальные. Орич и Велигина, старые знакомые Андрея, сжали его с обеих сторон, изливая свои пожелания успехов, и он на время потерял Нину из виду.

За столом Нина оказалась между Улыбышевым и Оричем, поодаль от мужа, которому предоставили председательское место во главе стола. Улыбышев, поймав мгновение, когда Орленов взглянул на него и Нину, громко сказал:

— Итак, «Праздник жизни — молодые годы — я убил под бременем труда, и поэтом, баловнем свободы, другом лени не был никогда…», как сказал Некрасов. Над чем же вы собираетесь работать дальше?

— Буду конструировать типовой прибор для управления механизмами на расстоянии, — ответил Орленов и смутился: не слишком ли громко звучит это — конструировать? Достаточно было сказать: разрабатывать схему.

Улыбышев поднял выхоленное лицо, внимательно посмотрел на собеседника.

— «Если бы у меня в руке была пригоршня истин, я остерегся бы раскрывать ее», — утверждал Фонтенель. Кажется, он был прав. Впрочем, малое — ступень к великому! — И уже без всякой связи с предыдущим разговором заметил: — А после ужина хорошо немного погулять. Только тут, за городом, и можно увидеть весну. Заметили вы, как вишня цветет?

— Да, мы с женой посидели в саду перед началом защиты.

— Скажите просто, собирались с силами! — Улыбышев засмеялся.

И Андрей был вынужден согласиться с ним, подумав в то же время, что профессор оказался совсем не таким уж страшным противником, как обещали все. Правда, он не блеснул сегодня ни парадоксами, ни юмором, которыми обычно отличались его выступления, может быть потому, что щадил самолюбие Орленова и сам крайне заинтересован в благополучном исходе его работы. Андрей слышал, что Улыбышев работает над созданием электрического трактора, а для этой машины как раз и может понадобиться прибор Орленова.

— Наша столовая мало похожа на «Гранд-отель», но таких знаменитых людей не часто встретишь и на тамошних банкетах! — сказал Орич и протянул Нине ветку вишни. После первой рюмки он становился напыщенно-слащавым. — Пусть этот белый цветок будет символом вашей радости! Надеюсь, что недалек час, когда мы встретимся с вами на защите докторской диссертации Орленова!

Интересно, как он заговорит, когда окончательно опьянеет?

Но Нине все сегодня доставляло удовольствие. Она приколола ветку к своему синему костюму. Ее сияющие глаза отыскали мужа. Пусть он не сердится на то, что их временно разлучили, ее взгляд будет постоянно с ним.

Муж поторопился успокоить ее: ну, конечно, конечно, пусть она будет вполне счастлива.

— Ну-с, что теперь поют молодые ученые? — спросил Улыбышев, обращаясь к аспирантам, теснившимся на одном конце стола. — В наши дни «Гаудеамус» уже не пели. Мы больше налегали на простую водку и на русские песни. «Во субботу, день ненастный…», — вдруг протянул он приятным грудным голосом и непринужденно засмеялся. — А водка, я вижу, в почете и у вас? — он поднял рюмку и потянулся к Орленову. — Ну, Андрей Игнатьевич, позвольте еще раз от души поздравить нас!

На дальнем конце стола подхватили песню. Орленов, притихнув, задумчиво вслушивался, как высокие голоса женщин и низкие мужские грустно выводили:

Там, среди молодежи, умельцы успели выпить и по второй, и по третьей, и теперь одна песня сменялась другой: аспиранты, как и студенты, любили петь. Прозвучали уже и лирическая песенка о парне, который никак не распрощается с милой девушкой, и студенческий вальс, когда Орич вдруг закричал:

— «Рекламу»! «Рекламу»!

Аспиранты знали, что Андрей не любит эту неизвестно кем и когда придуманную чепуху, составленную из объявлений, которые каждый видит на улице. Но Орич уже затянул во все горло:

— Вот это уже не просто русская песня, а чисто городская! — засмеялся Улыбышев.

— Советская мещанская — проворчал Орленов и сам смутился оттого, что это прозвучало грубо. И кого он смеет подозревать в мещанстве?

Впрочем, как всегда бывает на таких торжествах, за столом сидели не только ученые или те, кто стремился к этому званию. Тут были и такие, кто, став аспирантами, совсем не торопились к самостоятельности. За примером ходить было недалеко: Орич, когда-то подававший надежды, постепенно превращался в привычного тамаду на разных пирушках. Однако обижать собственных гостей не следовало. Вон и Улыбышев особенно внимательно взглянул на Андрея и сказал:

— Не будьте таким злым. Каждый веселится как умеет. Конечно, не все они станут гениями, но молодежь хороша уже тем, что молода!

Он был прав, среди аспирантов были и такие, которые прямо со школьной скамьи пересели на институтскую, а потом сразу стали кандидатами в ученые. Самому старшему из них было всего двадцать два года! Что они знали и умели в жизни, что видели в ней?

Откуда у них наблюдения, которые могли бы объединить науку с практикой?

Орленов, которому давно исполнилось тридцать, мог бы много сказать о недостатках, присущих молодости, но Улыбышев уже отвернулся к Нине, уговаривая ее выпить. Вот она взглянула на профессора заблестевшими глазами и поднесла рюмку к губам. Орленов укоризненно покачал головой и предупредил:

— Смотри, с непривычки тебе будет плохо.

— Но я хочу попробовать! — капризно сказала Нина и чокнулась с Улыбышевым.

Теперь уже не один Орич, а весь хор продолжал нелепую песню:

Орленов заметил, как раскраснелось лицо Нины. Она слушала профессора, низко склонив голову. Андрей неловко повернулся к Вере Велигиной, сидевшей рядом. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь подумал, будто он следит за женой. Однако Велигина, судя по ее насмешливой реплике, думала именно так.

— В лучах славы твоя жена еще красивее, — сказала она.

— О чьей славе ты говоришь?

— Конечно, не о твоей, — Вера пожала плечами. — Твоя слава еще маленькая!

«Ну вот, и эта уже заметила, что Нина занята только Улыбышевым!» — с неудовольствием подумал Андрей и подосадовал на шум, на несмолкавший хор. На дальнем конце стола теперь пели песню-пародию «Писатель русский знаменитый». Орленов закурил и, хотя не смотрел больше в сторону жены, невольно ловил обрывки разговора.

— Нет, я не люблю женщин в науке, — сказал Улыбышев. — Многие студентки идут в аспирантуру только для того, чтобы выгоднее выйти замуж. А потом они чаще всего бросают науку.

— А я замужем и тем не менее осталась в аспирантуре, — задорно сказала Нина.

— Кем же вы будете по окончании?

— Скромным экономистом. Надену синие чулки и темные очки и стану изучать, что дают ваши изобретения народному хозяйству. Тогда берегитесь меня!

Да, в лучах славы она действительно стала еще красивее! У нее было неправильное лицо, скулы выдавались, напоминая о наличии монгольской крови; глаза, большие, темные, прорезаны чуть наискось; кожа, тонкая и смуглая, казалось, всё время играла румянцем, и если бы разбирать ее всю вот так, по отдельным черточкам, то в каждой можно было найти какую-то неправильность. И в то же время сочетание всех этих в сущности неправильных черточек создавало такой необычный рисунок, что редкий человек не улыбался, увидев Нину.

Сегодня она была вполне счастлива, и от этого ее лицо стало еще живее. Ей льстило и то, что соседом оказался самый известный из всех гостей, и то, что он красив, солиден и в то же время умеет так мило ухаживать, болтать, ничем не подчеркивая своего превосходства. Все ее желания сбывались: она хотела стать женой ученого и стала, желала быть центром маленького, но своего мирка и была этим центром, так как к ней чаще всего были направлены взгляды, улыбки и слова мужчин, и Андрей ничего не мог бы возразить против такого ее «царствования».

— Вот погодите, — продолжала Нина, — пойду работать в Госконтроль, и тогда ваш Электрический остров будет подведомствен мне.

— Как вы сказали? — совсем другим тоном переспросил Улыбышев.

И Нина, как видно, поняла, что разговор принимает иное направление, потому что торопливо сообщила:

— Это он так называет ваш филиал, — и кивнула на мужа.

— Электрический остров! Удивительно точно! Вот уж не подозревал в вас поэта! — Улыбышев удивленно поглядел на Андрея, словно тот переменился у него на глазах. — Вы правы, честное слово! — с еще большим воодушевлением воскликнул он. — Мы действительно превратили Верхнереченский остров в Электрический! — И, оживленно повернувшись к Нине, сказал: — Хотел бы я, чтобы вы посетили наш остров и посмотрели на нашу работу! Я думаю, нигде в мире не создано столько электрических машин для сельского хозяйства, как у нас!

В его голосе звучала гордость за филиал института, которым он руководил. Он начал расхваливать своих сотрудников. Они создавали замечательные аппараты для электродойки и для очистки зерна, для сушки фруктов и для уборки хлебов. А сам он работал над электрическим трактором! Только последняя фраза не понравилась Орленову.

— Я думаю, что создание электротрактора даст мне докторскую степень!

Впрочем, это законная гордость изобретателя. Улыбышев тут же начал посвящать Нину в чисто технические тонкости своего дела: «Вы знаете, Нина Сергеевна, для вспашки одного гектара нужно всего сорок киловатт-часов, а мы располагаем миллионами!» — и «одного киловатт-часа вполне достаточно, чтобы вывести тридцать штук цыплят!» Точно так же говорит о своей работе и Орленов. Уж таковы все ученые, они забываются даже в присутствии женщины, чуть лишь коснутся своей науки. А интересно ли это собеседнику, им безразлично.

К Орленову подошел захмелевший Орич, высокий, нескладный, весь какой-то изломанный. Он с пьяной грустью сказал:

— Выпьем, Андрей! Ученым можешь ты не быть, но кандидатом быть обязан! Вот ты и остепенился! Но помни, не всякая степень является ступенью к славе!

Три месяца назад Орич после многих лет «аспирантского сиденья» попытался наконец защитить диссертацию на тему «Электричество в парниковом хозяйстве» и блистательно провалился. Диссертация была признана компилятивной, — еще хорошо, что ему не приписали плагиата! И теперь он завистливо следил за тем, как однокашники его, один за другим, выходят на самостоятельную дорогу. Вот и сейчас Орич, по-видимому, вспомнил об этом, потому и стал неприятен. Расплескав вино из бокала, он стал опускаться в подвинутое Орленовым кресло так, словно проделывал цирковой трюк: согнув свое длинное, нескладное тело в три погибели. Бокал он, однако, держал цепко.

— Завидую! — вдруг сказал он. — Скажи, почему ты, а не я? Ведь никакого таланта у тебя я не замечал! Единственное твое достоинство — красивая жена. Но и это всего-навсего — выигрыш на трамвайный билет! Сегодня она есть, а завтра…

Велигина, давно уже с беспокойством прислушивавшаяся к пьяному бормотанию Орича, сердито прикрикнула на него:

— Встань и иди танцевать! И притворись трезвым! Слышишь, Павел!

Орич вздрогнул, выпрямился, потом грустно сказал:

— Заметь, Андрей, мужчина кончается, когда его начинают любить материнской любовью. Его учат с утра до вечера и набивают такую оскомину, что поневоле возненавидишь всех женщин в мире! Ну скажи мне, Вера, с кем я пойду танцевать? Танцевать можно только с той женщиной, которая нравится. Но Нина Сергеевна не пойдет танцевать со мной. Она будет танцевать с Улыбышевым. А с другой — у меня ноги не пойдут. Нет, я лучше еще выпью.

Он высосал вино и опустил голову на грудь, продолжая бормотать, — теперь Андрей улавливал лишь отдельные его фразы.

— Завидую. Завидую и протестую! Если каждый кандидат — талант, так мы были бы обеспечены гениальными изобретениями. Но кандидатов уже сто тысяч, а изобретателей все равно нет. Так почему же мне отказывают в почете, в государственной пенсии, причитающейся кандидату с молодых лет?

— Вера, успокой его! — попросил Андрей.

Велигина заговорила с Павлом, и пьяная гримаса сползла с его лица, он встал и пошел к другому концу стола, дирижируя и запевая:

Орленов хотел уже подняться и увести жену, когда через зал к нему направился служитель, издали подавая знаки. Подойдя к Орленову и наклонясь над самым его ухом, служитель сказал:

— Георгий Емельянович просит вас подняться в лабораторию номер двенадцать. Там что-то произошло.

Орденов вскочил. Служитель укоризненно взглянул на него. Он спохватился и как можно небрежнее сказал жене:

— Нина, мне надо на минутку пройти к Георгию Емельяновичу…

— Ох уж мне эти дела! — вздохнула Нина. — Будь осторожен! Обо мне не беспокойся. Борис Михайлович проводит меня.

Улыбышев молча склонил голову.

В лаборатории пахло горелой резиной, дымом и горьковатым запахом озона.

Орленов молча рассматривал повреждения.

Башкиров и начальник лаборатории, без пиджаков, в рубашках с расстегнутыми воротниками, возились у стены, где были смонтированы измерительные приборы. Различные циферблаты и длинные стеклянные трубки, вертикальные и горизонтальные, наполненные газами или парами ртути, светились разноцветными лучами, затемняя сияние ламп. Башкиров, наклонившись, разогревал паяльной лампой концы трубок. Начальник лаборатории, стоя рядом на коленях, заменял в одном из приборов индикатор. Этот прибор был изуродован, точно взорван изнутри.

Дальний угол лаборатории, где на ребристых фарфоровых подставках изоляторах мерцали медные шары мощного разрядника, почернел от копоти. Оборванные, обгоревшие провода свисали змеями. Как видно, именно в этом приборе произошло короткое замыкание тока высокого напряжения и молния вырвалась из плена наружу… Ученые погасили пожар, но огонь наделал немало бед. Пена из огнетушителей все еще расплывалась мыльными хлопьями на полу и на приборах. Лица у Башкирова и у начальника лаборатории были недовольные, хмурые, даже чуть напуганные, как бывает всегда, когда подвластная, казалось бы, сила вдруг вырывается из-под контроля.

— Что случилось? — машинально спросил Орленов.

— Фу, замучились! — проворчал Башкиров, с натугой разгибаясь и потирая поясницу. — Замыкание. Половина приборов вышла из строя…

Вся аппаратура для научного опыта создается обычно самими экспериментаторами, и посторонний человек в ней даже не разберется. Поэтому им самим и приходилось исправлять разрушения.

Орленов расстегнул пиджак и принялся за работу. Тут было много приборов, которые приготовил он сам, надо самому и исправить их.

— Бросьте, — сказал Башкиров, выключая паяльную лампу. — Мы почти все сделали. — Лампа тихо засвистела и погасла, сразу стало как будто светлее. Ее мерцающее пламя затемняло свет газовых приборов и люминесцентных ламп. Башкиров снова потер поясницу, — ему при некоторой тучности было трудновато ползать по полу. — Откройте-ка окна!

Орленов распахнул окна и с удовольствием вдохнул свежий воздух. Начальник лаборатории, обрадованный перерывом, тоже распрямился и подошел к столу. Башкиров ощипал обгоревший при тушении пожара рукав сорочки и надел пиджак. Пошарив по карманам и закурив, он окликнул Орленова.

— Вот что, дорогой мой, — ворчливо сказал он, — пока что ваша схема пропуска токов высокой частоты через кабель, находящийся под напряжением, небезопасна. Видите, что может случиться даже в лаборатории, когда имеешь дело с большими напряжениями! — Он обвел широким жестом стены и приборы, и Орленов понял, что директор раздосадован больше, чем хотел бы показать. — А если такое дело — я имею в виду замыкание — случится на тракторе? Помните, вы рассказывали, как сгорел фашистский связист?

Орленов вздрогнул. Это воспоминание никогда не оставляло его.

— Улыбышев тоже жалуется на кабель, — сказал начальник лаборатории. — А ему приходится быть особенно осторожным. Ведь электрический трактор будет работать под большим напряжением.

— А разве трактор уже в состоянии готовности? — спросил Орленов.

— Осенью начнутся испытания, — сказал Башкиров. Он внимательно, каким-то оценивающим взглядом осмотрел Орленова и вдруг заявил: — И вам, Андрей Игнатьевич, придется немедленно выехать в Верхнереченский филиал, чтобы на месте провести всю работу по автоматизации управления подстанцией на расстоянии. Вы эту схему предложили, вы и должны изготовить приборы. И вполне безопасные! И испытать их. Вы понимаете, как это важно?

Он присел, отдыхая, на край стола. Орленов молчал, разглядывая разрушения. Башкиров ждал, что его предложение вызовет у Орленова взрыв восторга. Помогать при создании электрического трактора! Что может быть почетнее и приятнее для молодого ученого! И директор с недоумением посмотрел на своего ученика.

— Я не хочу туда ехать, — тихо сказал Орленов.

— Как это — не хочу? — резко отталкиваясь от стола и выпрямляясь, опросил Башкиров. — Мы обсуждали вашу кандидатуру с секретарем партбюро, да и Улыбышев не может пожелать лучшего! Вы обязаны оснастить его трактор самыми современными приборами! И что вас держит здесь? Лаборатория там есть, схема вами придумана, помощники тоже найдутся! Или вы боитесь потерять квартиру?

Орленов молчал. Не мог же он сказать, что ему не нравится ухаживание Улыбышева за его женой. Это было смешно, а кому же хочется показаться смешным?

Башкиров меж тем сурово продолжал:

— Ну, вот что, Андрей Игнатьевич, я не вижу никаких разумных причин вашего отказа, а неразумные причины вы таите про себя. Значит, будем считать, что разговор окончен. Идите. Выехать надо немедленно.

— Но не завтра же! — взмолился Орленов.

— Но и не через неделю! — с ударением ответил Башкиров. Сам он не любил долгих сборов, а для решения интересной задачи мог немедля ринуться хоть на Северный полюс. — Будем считать, что через три дня вы отправитесь. Передайте мой привет и извинения Нине Сергеевне. А может быть, мне или жене позвонить ей, — вдруг подозрительно взглянул он на Орленова, который тоже поднялся. Может быть, Нина Сергеевна вас не отпускает? С руководством ее института я договорюсь. Ей разрешат отпуск до сдачи диссертации! — видя, что Орленов молчит, он недовольно сказал: — Ну, приступим, Илья Матвеевич! Надо доделать начатое…

Начальник лаборатории снова встал на колени, а Башкиров зажег паяльную лампу…

Утром Орленовых разбудил телефонный звонок. Нина набросила на плечи халат и подошла к столу.

По тому, как изменился голос Нины после привычно звонкого: «Слушаю!» — Орленов понял: звонил Улыбышев. Она отвечала только односложными словами, отвернувшись к окну, и он не мог видеть выражение ее лица.

Нина положила трубку на стол и сказала:

— Звонит Улыбышев, просит тебя.

Голос ее прозвучал равнодушно.

Улыбышев обрадованно сказал:

— Георгий Емельянович утверждает, что вы согласились ехать в наш филиал? Чудесно! Признаться, я и приезжал сюда за подкреплением! Когда вы сможете тронуться?

— Через три дня.

— Отлично! Я приготовлю вам лабораторию в новом корпусе. Вы знаете, мы отстраиваем большой корпус для лаборатории. А ваша работа меня занимает особенно. Очень рад, очень рад! Квартира для вас тоже найдется… — он помедлил немного, словно хотел еще что-то сказать или ждал вопроса Орленова, потом попрощался и положил трубку.

Это был благожелательный разговор начальника с будущим подчиненным. И вчера Улыбышев был только благожелательным, не более.

Когда Орленов вернулся от директора в столовую, Улыбышев и Нина сидели на разных концах стола… Вера Велигина болтала о чем-то с Ниной, Орич, странным образом протрезвевший, убеждал кого-то в том, что настоящую научную работу можно вести только на производстве, и уговаривал всех ехать вместе с ним в Верхнереченск. Улыбышев сидел в компании трех молодых кандидатов и рассказывал о проекте электрического трактора. Как только Орленов вошел, Улыбышев поднялся и стал прощаться, словно ждал его возвращения. Поднялись все. Шумно провожали Орленовых к утреннему поезду, машина Улыбышева следовала позади, а сам он шел вместе со всеми, пел, смеялся и держался в стороне от Нины…

Орленов лениво потянулся, проделал несколько гимнастических движений перед открытым окном и повернулся к жене:

— Знаешь, Нина, Георгий Емельянович предложил мне выехать в Верхнереченск!

Глаза Нины расширились, в них мелькнул испуг.

— А как же я? Как моя диссертация? Осенью у меня защита…

— Он обещал позвонить в институт и договориться, чтобы тебе предоставили отпуск до дня защиты…

— Нет, нет, нет! — Нина упрямо тряхнула головой, и волосы разлетелись черным облаком. Потом она взглянула в ничего не выражающее лицо мужа и с надеждой спросила: — Ты пошутил, верно? — и, отвернувшись, стала собирать с ковра выпавшие из волос шпильки. — А шутишь ты всегда неудачно! Я только вчера смотрела нашу новую квартиру. Три комнаты. Можно отделать тебе кабинет, столовую, спальню. У нас будет свой день для гостей. Будут собираться профессора, доценты… — Она выпрямилась и снова взглянула на мужа. — Ты что, уже согласился ехать?

Андрей, подойдя к ней, обнял ее плечи.

— Улыбышев звонил именно поэтому…

— А я? Что я там буду делать? — жалобно сказала она.

— Будешь работать в институте. А не захочешь, займешься только своей диссертацией.

— Ты все о работе, а что же с моей мечтой? Ведь там же и ученых-то нет! А я так хотела организовать для тебя настоящую жизнь, с друзьями, с интересными людьми. — Она жалобно огляделась, словно воздушный замок, построенный ею, рушился на глазах. — Нет, нет! Ты не имел права соглашаться! В конце концов ты должен был сначала посоветоваться со мной…

В этот момент позвонил Башкиров. Георгий Емельянович знал, кто главный в семье Орленовых. Он сразу попросил передать трубку Нине.

Орленов мог только догадываться, о чем говорит директор, но по тому, как односложные ответы Нины сменялись более пространными, он понял: Нина сдается. Орленов усмехнулся про себя. Как Нина все-таки восприимчива к лести! Ага, вот Башкиров заговорил о ее работе! И, конечно, прочит ей блестящую защиту диссертации. И Андрей мысленно поблагодарил директора за то, что тот не поленился поискать для Нины самые весомые слова! Он-то, наверное, долго бы еще подбирал их!

Через день Орленовы выехали в Верхнереченск. Будущее было безмятежно и радостно. Андрей теперь и сам посмеивался над своей неожиданной ревностью, а Нина и не знала о ней. Она уже очень красочно представляла, как будет работать над интересным для ее диссертации вопросом: насколько выгодно применение электромеханизмов в сельском хозяйстве. И ученые там есть… Вскоре Орич с Велигиной выедут вслед за Орленовыми, так что они не будут одиноки на новом месте. Кажется, Вера Beлигина окончательно решила взять судьбу Орича в свои руки и сделать из него человека. Нина обязательно поможет ей в этом добром деле…

Нина выкладывала свои надежды, а Андрей тянул маленькими глотками пиво со льдом, поглядывая в окно вагона-ресторана. Мимо проплывали зеленеющие поля, веселые березовые рощи, тихие реки. У него были свои мысли, которыми он не решался поделиться с женой, чтобы она не сочла его самонадеянным. Он начинал свою научную деятельность в необыкновенное время, как раз на середине двадцатого века, века технического прогресса и великих открытий. Он трудился в стране, где наука служит высокому делу переустройства общества. И этот год — Орленов знал — должен был стать переломным в технической истории страны. На всех крупнейших реках страны строители закладывали новые могучие гидростанции. Скоро электричество получит более широкое распространение, чем пар, в свою очередь открывая возможность для широкого применения атомной энергии, увеличивающей силы и возможности общества в миллионы раз. И во всем этом Орленов сможет сам принять участие, так как ему посчастливилось стать ученым именно в это интересное и волнующее время, в середине двадцатого века.

Была весна пятидесятого года.