"Избранное. Том I-II. Религия, культура, литература" - читать интересную книгу автора (Элиот Томас Стернз)ПриложениеТо, что между Церковью и Миром существует противостояние, есть убеждение, извлеченное из высшего авторитета. Из уроков истории мы также знаем, что определенное напряжение между Церковью и Государством даже желательно. Когда Церковь и государство находятся в полном раздоре, это болезнь государства; когда же Церковь и государство уживаются вместе слишком хорошо, — что-то не так с Церковью. Однако различие между Церковью и миром не так легко провести, как различие между Церковью и государством. Здесь мы имеем в виду не какое-то одно сообщество или церковную организацию, но всецелое число христиан как таковых; и, соответственно, не какое-либо отдельное государство, но общество в целом, мир в его секулярном аспекте. Противоположность существует не просто между двумя группами людей: каждый индивидуум сам является полем борьбы сил Церкви и мира. Вы можете подумать, что под "миссией Церкви по отношению к миру" подразумевается только ее разговор с миром. Мне бы хотелось сделать это понятие более насущным, расширив его до "миссии Церкви вмешиваться в мир". Часто допускается, — но этому я, все же, хотел бы возразить, — что все строится на принципе "живи и жить давай другим". Считается, что если государство оставляет Церковь в покое и до некоторой степени ограждает ее от посягательств со стороны, то и Церковь не имеет права вмешиваться в организацию общества или в поведение тех, кто отвергает ее убеждения. Считается, что любое подобное вмешательство будет подавлением большинства меньшинством. Христиане должны усвоить совершенно иное видение своего долга. Но прежде чем предложить, как Церкви следует взаимодействовать с миром, надо попытаться ответить на вопрос: почему она должна вмешиваться в мирские дела? Необходимо сказать прямо, что между Церковью и миром невозможен никакой перманентный modus vivendi Мы можем бессознательно провести ложную аналогию между положением Церкви в секулярном обществе и положением диссидентской секты в христианском обществе. Ситуация совершенно различна. Инакомыслящее меньшинство в христианском обществе может сохраняться вследствие фундаментальных убеждений, разделяемых ею с этим обществом, вследствие общей морали и общих оснований христианского действия. Там, где есть иная мораль, есть и конфликт. Я не имею в виду, что Церковь существует главным образом для проповеди христианской морали: мораль есть средство, а не цель. Церковь существует для прославления Божьего и спасения душ; христианская же мораль является частью средств, потребных для достижения этих целей. Но поскольку христианская мораль основывается на определенных верованиях, причем неизменных, — она также сущностно неизменна: тогда как верования и, соответственно, мораль секулярного мира могут меняться от индивида к индивиду, от поколения к поколению, от нации к нации. Принять два образа жизни в одном обществе, — один для христиан и другой для остальных, — было бы для Церкви отказом от своей задачи евангелизации мира. Ибо чем более чуждым становится нехристианский мир, тем более трудным становится его обращение. Церковь существует не только для избранных, — иными словами, тех, кого их темперамент приводит к данной вере и данному поведению. Не позволяет она нам также быть христианами в одних социальных связях и нехристианами в других. Ей нужен каждый, и ей нужен каждый человек целиком. Поэтому она должна бороться за такие общественные условия, которые могут дать нам максимум возможностей для христианской жизни и максимум возможностей для других стать христианами. Она утверждает парадокс, что, хотя каждый из нас и ответствен за свою собственную душу, все мы ответственны за все другие души, находящиеся, подобно нам, на пути к небесам или аду. И — еще один парадокс: в то время как христианское мировоззрение в мире, счастье и благоденствии народов видит только средства, а не цели сами по себе, христиане преданы осуществлению этих идеалов более глубоко, чем те, кто рассматривает их как цели. Итак, как же должна Церковь вмешиваться в мир? Я не ставлю своей целью занимать остаток предоставленного мне времени осуждением фашизма и коммунизма. Данная задача была более умело выполнена другими, и их выводы могут быть приняты как сами собой разумеющиеся. Подхватив подобные суждения, я мог бы получить от вас определенного рода одобрение, чего мне бы не хотелось. Я подозреваю, что значительная доля неприязни к данным философиям в нашей стране в равной степени обязана как ложным, так и истинным причинам, и окрашена самодовольством и ханжеством. Критиковать иностранцев легко, безопасно и приятно; это имеет то преимущество, что отводит внимание от пороков нашего собственного общества. Мы также должны проводить различие между нашей оппозицией идеям и нашим осуждением практики. И фашизм, и коммунизм содержат фундаментальные идеи, несовместимые с христианством. Но на практике фашистское или коммунистическое государство может в большей или меньшей степени осуществить свою идею и может быть более или менее выносимым. С другой стороны, подобная практика или какая-либо другая, в равной мере вызывающая возражения, может легко навязать себя обществу, номинально приверженному совершенно иным принципам. Не нужно полагать, что наша форма конституционной демократии — единственная, подходящая для христианского народа, или что она сама по себе является гарантией против антихристианского мира. Поэтому вместо простого осуждения фашизма или коммунизма нам имело бы смысл осознать, что мы также живем в условиях массовой цивилизации, следующей многим ложным амбициям и ложным желаниям, и что если наше общество совершенно отречется от своего послушания Богу, оно станет не лучше, а возможно, и хуже, чем некоторые из тех обществ за рубежом, которые мы всенародно осуждаем. Под "миром", таким образом, для моей настоящей цели я подразумеваю, в частности, мир нашего острова. Влияние Церкви может осуществляться по нескольким направлениям. В зависимости от характера или времени определенных действий она может им противостоять или их поддерживать. Ее одобряют, когда она поддерживает любое дело, уже обеспеченное значительной секулярной поддержкой; на нее, естественно, нападают, когда она выступает против чего-либо желательного, как они сами считают, для людей. Говорят ли люди, что Церковь должна вмешаться или что ей следует заниматься собственными делами, зависит, главным образом, от того, согласны ли они с позицией Церкви в отношении данного конкретного случая. Очень серьезные проблемы возникают, когда Церковь оказывается в оппозиции какому-либо новшеству, — будь то в законодательстве или в социальной практике, — которое противоречит христианским принципам. Тем, кто отрицает или не принимает полностью христианское учение, или кто хотел бы истолковать его на свой собственный лад, подобное сопротивление часто кажется подавляющим свободу. Бездумному сознанию Церковь часто может представляться противником прогресса и просвещения. Церковь не всегда оказывается достаточно сильна, чтобы сопротивляться успешно; но я не вижу, как для нее было бы возможно считать вечным и неизменным один закон для себя, а другой — для мира. Мне не хотелось бы, однако, заниматься вопросом о том, какого рода проблемы могут возникать время от времени. Я хочу лишь высказать предположение, что задачей Церкви в наше время является более глубокое исследование нашего общества, которое должно исходить из вопроса: до какой степени основы нашего общества являются не просто нейтральными, но положительно антихристианскими? Нет нужды настойчиво утверждать, что конечные цели человека церковного и цели светского реформатора весьма различны. В той мере, в какой цели последнего направлены на достижение подлинной социальной справедливости, они должны входить и в цели первого. Но одна причина, почему жребий светского реформатора или революционера кажется мне более легким, такова: дело в том, что зло мира по большей части рассматривается им как нечто внешнее себе. Оно мыслится им совершенно безлично, так что нечего и менять, кроме деталей механизма, или, если зло является воплощенным, оно всегда воплощено в других людях — классе, расе, политиках, банкирах, производителях оружия и так далее, — но никогда в себе. Существуют отдельные исключения; но насколько человек видит необходимость изменения самого себя, равно как и мира, настолько он приближается к религиозной точке зрения. Однако возможность упрощать проблемы таким образом, чтобы видеть лишь определенного внешнего врага, чрезвычайно воодушевляет большинство людей, делает их взгляд сияющим, а шаг — пружинистым, что так подходит к политической униформе. Это то воодушевление, в котором христианин должен себе отказать. Оно вызвано искусственным стимулятором, имеющим отрицательные последствия. Оно рождает гордыню, индивидуальную или коллективную, а гордыня обречена нести в себе собственную погибель. Ибо только в смирении, милосердии и чистоте — и, быть может, в смирении более всего — можем мы быть готовыми получить от Бога ту благодать, без коей человеческие труды тщетны. Недостаточно просто видеть зло, несправедливость и страдания этого мира и бросаться в действие. Мы должны знать, — а здесь только богословие может помочь нам, — почему эти вещи плохи. В противном случае мы можем исправить некоторые несправедливости ценой создания новых. Если этот мир, где я и большинство моих собратьев живем, непрестанно отдаляя себя от Бога, подвергает нас единственному великому риску окончательного и полного отчуждения от Бога после смерти, то в нем кроется неправда, и я должен пытаться помочь ее исправить. Если же существует некая глубокая безнравственность, к которой мы все причастны в силу условий жизни в обществе вообще, то она является предметом серьезнейшей заботы Церкви. Я не социолог и не экономист, и в любом случае было бы неуместным в данном контексте выводить какую бы то ни было формулу исправления мира. Дело Церкви в гораздо большей степени — говорить о том, что плохо, то есть о том, что несовместимо с христианским учением, нежели предлагать определенные схемы усовершенствования. То, что правильно, входит в область обусловленного и зависит от времени и места, уровня культуры, темперамента людей. Но Церковь может говорить о том, что всегда и везде дурно. И без этой твердой уверенности в первых принципах, повторять которые вовремя и невовремя является делом Церкви, мир будет постоянно путать истинное с целесообразным. В обществе, основанном на применении рабского труда, люди пытались доказать, ссылаясь на Библию, что рабство предустановлено Богом. Для большинства людей действительное устройство общества или то, которое желают осуществить их наиболее благородные чувства, — правильно, поэтому христианство должно применяться к нему. Однако Церковь не может быть, в каком-либо политическом смысле, ни консервативной, ни либеральной, ни революционной. Консерватизм слишком часто является сохранением вредных вещей; либерализм — ослаблением дисциплины; революция — отрицанием вечных установлений. Возможно, главным грехом нашего времени, с точки зрения Церкви, окажется Алчность. Несомненно, есть нечто ложное в нашем отношении к деньгам. Инстинкту стяжания потворствуют в большей мере, чем творческому и духовному. Тот факт, что деньги всегда оказываются в наличии для целей приобретения больших денег, в то время как столь трудно получить их для целей обмена на товары и для нужд наиболее нуждающихся, беспокоит тех, кто не является экономистом. Я никоим образом не уверен, что поступаю правильно, увеличивая доход путем покупки акций компании, делающей незнамо что, функционирующей, возможно, за тысячу миль отсюда; в контроле над ней я не имею действенного голоса, но мне она рекомендована как надежное капиталовложение. Еще менее я уверен в том, нравственно ли мне быть заимодавцем, то есть покупать облигации и краткосрочные долговые обязательства. Я знаю, что мне грешно спекулировать; но где следует провести линию между спекуляцией и тем, что называется законным капиталовложением, никоим образом не ясно. Я кажусь мелким ростовщиком в мире, управляемом по-преимуществу крупными ростовщиками. И я знаю, что Церковь когда-то осуждала все это. И я полагаю, что современная война прежде всего обусловлена некоей безнравственностью конкуренции, всегда присутствующей во времена "мира"; и что до тех пор, пока это зло не будет излечено, никакие лиги, разоружения, коллективная безопасность, конференции, съезды, соглашения, договоры не будут достаточны, чтобы ее предотвратить. Любой механизм, сколь бы красив он ни был на вид и сколь бы чудесен он ни был как продукт ума и мастерства, может использоваться как для дурных, так и для благих целей; это столь же верно относительно социального механизма, что и относительно конструкций из стали. Я думаю, что более важным, чем изобретение новой машины, является создание у людей определенного настроя ума, — такого, чтобы они могли научиться правильно пользоваться новой машиной. Еще важнее в данный момент было бы распространение знания о том, что есть зло — нравственное зло — и почему это зло. Все мы испытываем неудовлетворение от пути, которым следует мир: кто-то считает, что его продвигают не в том направлении, в чем все мы так или иначе соучаствуем; кто-то полагает, что если мы всецело доверимся политике, социологии или экономике, то лишь переложим ответственность с одних плеч на другие. И здесь — извечная миссия Церкви: утверждать, внедрять в умы и применять истину Слова Божия. Мы не можем довольствоваться тем, чтобы быть христианами на богослужениях и просто светскими реформаторами — все прочие дни недели, ибо существует один вопрос, и на него мы должны отвечать сами каждый день и в связи со всяким делом. И именно Церковь призвана извечно отвечать на этот вопрос: для чего мы рождены? Какова цель Человека? |
||
|