"Царь Ирод. Историческая драма "Плебеи и патриции", часть I." - читать интересную книгу автора (Суси Валерий)

Глава 6 Приятно получить похвалу от человека, достойного похвалы

В назначенный день Анций въехал в Дамаск и уверенно направил коня в ту часть города, которая бросалась в глаза каждому путнику еще издали — невозможно было не обратить внимание на ряд красивейших домов из белого камня, образцов изысканного вкуса и редкой изобретательности, которые к тому же располагались на единственной во всей округе возвышенности. Присмотревшись, любопытный насчитал бы семь великолепных строений, а любознательный добавил бы к своим знаниям сведения о владельцах этих особняков, заставляющих не только восхищаться фантазией архитекторов, но и невольно задумываться о небывалых расходах на строительство, позволительных разве что избранным особам.

Анцию Валерию не было нужды гадать — он знал, что третий дом справа принадлежит сирийцу Николаю Дамасскому, почетному римскому гражданину, философу, хладнокровному знатоку искусств, укротителю собственных эмоций, который даже на комедиях Теренция или Плавта сидел с видом полнейшего равнодушия и не скрывал скуки на трагедиях Эсхила или Эврипида. Однако перечисленных достоинств (или недостатков) было бы явно недостаточно, чтобы содержать такой дом в Дамаске, не менее роскошный особняк в Риме, виллу на Капри поблизости от виллы Августа; имение в Байях, становившееся год от году дороже из-за растущих цен на землю и несколько имений в провинциях. Но и в этом случае Анцию Валерию не нужно было строить предположений — Николай Дамасский если и не владел душой Августа подобно Юпитеру-громовержцу, то по крайней мере держал ее иногда в руках, потеснив блистательного Мецената и пророчествующего Вергилия; и даже суровому Агриппе Марку Випсанию пришлось отступить на шаг, чего он не привык делать и что не сделал бы никогда, случись это на поле брани. В чем заключалась таинственная сила Николая Дамасского? На этот вопрос ни у кого из этих людей ответа не было, но еще более странным какому-нибудь наблюдателю показалось бы то, что никто из этих людей не задавался напрасными вопросами и не испытывал к любимцу Августа никакой неприязни, какая могла бы оказаться вполне уместной на фоне царивших нравов.

Впрочем, Анций, встречавшийся с Николаем Дамасским всего несколько раз в жизни, да и то мельком, не имел и тех шансов постичь необыкновенную природу сирийца, какими обладали все те, кто большую часть времени проводил на Палатине и у кого, казалось бы, были очевидные причины ломать голову в поисках разгадки и кто даже не пытался приблизиться к ней.

Возможно потому, что Анций наблюдал за римской жизнью издалека, ему иногда мерещилось, что он догадывается о чудесной силе влиятельного фаворита Августа. Чувство это было неопределенным, оно рождало смутное беспокойство и отчего-то призывало из небытия образ Спуринны, его непоколебимый взор, магические движения рук, бесшумную поступь, его тихий голос, которому невозможно было не повиноваться. Нечто похожее улавливал Анций в харизматической внешности Николая Дамасского, человека низкорослого, предпочитающего носить греческую хламиду[68] и ничем не примечательного с расстояния десяти-пятнадцати футов.[69] Стоило, однако, оказаться рядом с ним и человек начинал испытывать неуверенность в собственных силах, робость и непреодолимое желание подчиниться этому невзрачному сирийцу. Такой чудесной силой обладают немногие жрецы и это, казалось Анцию, делает Спуринну и сирийца похожими.

Николай ждал его и Анций не продлил ожидания сверх того, что делало бы это утомительным для хозяина.

— Надеюсь, дорога не слишком вымотала тебя, любезный Анций и мы без долгих предисловий сможем перейти к делу? Устраивайся поудобней, — тонкая кисть Николая вытянулась в сторону ложа из сикоморы,[70] покрытого толстой шерстяной тканью с вышивкой, изображающей охоту на кабана. Головы некоторых охотников и задние ноги кабана скрывали атласные подушки, фабрикованные тончайшей золотой проволокой.

— Не беспокойся, достойный Николай! Я полон сил и энергии, и готов выслушать тебя со всем вниманием.

— Ты и правда выглядишь, как неутомимый Марс, скучающий без схватки, что приводит меня в такое же восхищенье, как молва о твоих заслугах, которая намного опередила тебя в пути, хотя я нисколько не сомневаюсь в том, что ты превосходный наездник и смог бы посостязаться на равных с самим Иродом.

— Приятно получить похвалу от человека, достойного похвалы. Но так ли уж велики мои заслуги, как ты изволишь говорить, не иначе, как из доброты?

— Клянусь Юпитером, будь сейчас на моем месте Август, он произнес бы тоже самое. Впрочем, поручая мне встретиться с тобой, он наказывал передать тебе эти слова, что я и сделал с превеликим удовольствием, так как считаю их справедливыми в той же мере, в какой было бы справедливо отозваться на твою скромность известным изречением: каждый достойнейший человек предпочитает делать, а не говорить; слышать от других похвалы своим славным деяниям, а не самому рассказывать о деяниях другим.

— Видят Боги, я смущен и польщен, и меня переполняет гордость от мысли, что Цезарь помнит обо мне.

— Он не только помнит о тебе, но и по праву причисляет тебя к одним из самых осведомленных людей, которые способны оценивать положение дел в восточных провинциях. Об этом у нас и пойдет речь после того, как ты подкрепишься закусками и лидийским вином, которое, на мой вкус, не уступает фалернскому.

На столе уже стояли холодные блюда, вазы с фруктами, графин с вином и серебряные чаши, все очень умеренно, если не сказать аскетично. Николай щелкнул пальцами и приказал появившемуся рабу принести воду для ополаскивания рук.

— Известно ли тебе, любезный Анций, что у нашего царственного друга, несравненного Ирода, прибавление в семействе?

— Да, мне это известно. Ирод благорасположен к царю Каппадокии и между ними вошло в привычку регулярно обмениваться письмами.

— А что ты думаешь по поводу рождения Архелая, Антипы и Олимпиады от Малтаки из Аскалона и Ирода и Филиппа от Клеопатры из Иерусалима?

— Если помнить о том, что Антипатру от Дориды уже семнадцать лет, а сыновья от Мариамны — Аристовул и Александр превратились в подростков, то, думаю, когда-нибудь перед царем Иудеи встанет со всей болезненной остротой вопрос о наследнике. Думаю, что Рим при этом не останется безучастным зрителем…

— Можешь в этом не сомневаться, — удовлетворенно заметил Николай, — Рим и сегодня не безразличен к судьбе Иерусалима. Именно поэтому Август поручил мне встретиться с тобой и поразмышлять о будущем Иудеи, считая тебя, любезный Анций, непревзойденным знатоком Востока.

— Только после тебя, достойный Николай, что, впрочем, не нуждается в доказательствах, так как является для всех непреложной истиной.

— Хорошо, не будем состязаться в придворной лести, — улыбнулся Николай, — а перейдем к делу. Трон Ирода стоит на трех ножках, в Рим прибывают все новые и новые депутации из Иерусалима с жалобами на нашего друга, к обвинениям в гибели Мариамны и ее неудачливого брата Аристовула, прибавляются обвинения в преследовании знатного семейства «Бне-Баба», равнодушии к местным традициям и попрании древних обычаев, ходят слухи, что он скрывает доходы от торговли бальзамом. Ирода обвиняют в подражании Риму, его осуждают за то, что он строит римские бани, театры и цирки. Ему готовы приписать все земные грехи. Теперь вот новое обвинение — говорят, что он осквернил гробницу царя Давида и похитил священные сокровища. Август не доволен, несмотря на то, что отлично понимает причину распространения всех этих слухов, также как понимаем ее мы с тобой и знаем, что иудеи не успокоятся до тех пор, пока трон в Иерусалиме не будет возвращен наследникам Маккавеев. С одной стороны Августа тревожит нарастающее здесь напряжение, а с другой — он уверен в преданности Ирода. Надеясь примирить иудеев с Иродом, Август поторопил его начать восстановление храма. Ты придешь в восхищение, когда увидишь это грандиозное сооружение, воздвигнутое руками десяти тысяч лучших мастеров. Сто шестьдесят две колонны из белого мрамора, галереи, арки, башни и все это на такой площади, что Агриппа пришел бы в смущенье при виде этого зрелища, поскольку воздвигнутый им Пантеон, хоть и являет собой архитектурную достопримечательность, но все же сильно уступает иерусалимскому чуду. Строительство еще не закончено, но это не помешает тебе убедиться в справедливости моих слов. Август надеялся, что имя Ирода станут произносить не с такой враждебностью после того, как он подарит иудеям святыню из святынь, но, судя по всему, он ошибся. Трудно быть сирийцем в Риме, — усмехнулся Николай, намекая на бывшую в ходу среди квиритов[71] фразу — «продажные сирийцы», — Но еще трудней быть идумейцем в Иерусалиме. Аристовул и Александр подросли, пройдет еще немного времени и кто-то из них двоих сможет заменить отца, а ведь от матери они унаследовали кровь Маккавеев. Разве это было бы не лучшим средством положить конец смутам в Иудее?

— Ирод предан Риму, а кто поручится за то, что Аристовул и Александр будут также преданы Риму, как и их отец? И простят ли они ему когда-нибудь гибель матери? Не станут ли мстить отцу, а заодно и Риму? Или Август готов принести Ирода в жертву?

— Плавать по морю необходимо, жить не так уж необходимо.

— Август всегда предостерегал меня от поспешности, чему я теперь неуклонно следую. Мне нужно время для того, чтобы я сумел ответить на все те вопросы, которых мы коснулись сейчас.

— Будь уверен: торопить тебя не станут, но ожидать твоих выводов — будут.

Твердые, как камни, слова звучали в устах Николая рассеянно, словно речь шла о каких-то отвлеченных предметах; тем удивительней было то впечатление, какое они производили на Анция — он почувствовал, как на его ладонь невесомо, пташкой, уселась душа Ирода. Сожми кулак и конец… Непроизвольно он взглянул на ладонь Николая, как будто ожидая разглядеть там еще одну душу — свою собственную…