"Опасное наваждение" - читать интересную книгу автора (Питерс Натали)

Глава 13 В НОВОМ ОРЛЕАНЕ

Температура на улице поднялась выше девяноста.[5] Высокие, раскидистые дубы затеняли окна, благодаря чему в доме было немного прохладнее, но в моей комнате на втором этаже, где стоял рояль, было жарко, как в печке.

Точно в одиннадцать на урок явился Давид. Мы продолжали заниматься каждый день, хотя я не планировала концертов в ближайшем будущем. Мы обнаружили, что из-за летней жары в Новом Орлеане днем заниматься невозможно, а под вечер, когда жара наконец спадала, у меня уже находились другие дела.

Прошло пятнадцать минут, а я не успела взять ни единой ноты, потому что появился очередной театральный импресарио. Мсье Легранж, так звали импресарио, сообщил мне, что удовлетворится третьей частью от прибыли вместо половины каждого концерта.

– И чем вы собираетесь заработать эту треть? – спросила я.

– Я беру все организационные хлопоты на себя, баронесса! – с готовностью сказал он. – Гостиницы, еда, площадки для репетиций, отличные рояли, лучшие театры, реклама, интервью!

Вошла Анна с очередной визитной карточкой на серебряном подносе. Я отложила ее, даже не взглянув. Откуда они все берутся?

– После вашего концерта в Новом Орлеане, – продолжал Легранж, – мы отправимся по реке на пароходе и будем выступать в маленьких городках по пути…

Анна потянула меня за рукав. Я нетерпеливо отдернула руку и сердито сказала:

– Анна, ради Бога, неужели нельзя подождать? Она пожала плечами и, бросив на меня снисходительный взгляд, вышла из комнаты.

Я обернулась к Легранжу. У рояля Давид Тэтчер писал ноты. Я вздохнула.

– А что если мне не хочется выступать в маленьких городках? – спросила я Легранжа. – Предположим, вы организовали для меня концерты на три месяца вперед, а через месяц мне расхочется петь? Я приехала сюда отдыхать, а не выступать. Если я подпишу эти глупые бумаги и соглашусь на выступления, я так и не сумею отдохнуть. Я буду работать, работать и работать. Правда, Давид? Я и так буду работать, потому что люблю петь, но одно дело – петь для себя и своих друзей, а другое – для посторонних. Может, я вообще больше никогда не буду выступать на публике. Как знать.

– О, баронесса, – простонал Легранж, – это будет величайшей ошибкой с вашей стороны!

– Вы так говорите, потому что видите, как ваша треть огромной прибыли уплывает у вас из рук. А я не вижу никакой трагедии в том, что буду жить в этом красивом городе и встречаться с людьми у себя дома, а не смотреть на них со сцены. Мне нравится Новый Орлеан. Что, если я решу остаться здесь на ближайшие три месяца? А может, и на три года? Что тогда будет с моими контрактами?

Легранж промямлил что-то невразумительное. Давид взял громкий аккорд на рояле и вновь принялся писать.

– Вот что я вам скажу, мсье Легранж. С тех пор, как я приехала в эту страну, я пела, где хотела. Я все устраивала сама и не получала никаких жалких тридцать три и три десятых процента, мсье Легранж. Я даже не получала половины. Я получала все сто! Зачем же мне платить вам за то, что я с легкостью могу сделать сама? Вы думаете, я плачу за статьи в газетах? Только за маленькие сообщения о месте и времени выступления, а репортеры сами заботятся обо всем остальном. Вы думаете, я создаю себе дурную славу, потому что мне нравится, когда на меня глазеют и показывают пальцами? Естественно, я не против этого, потому что скандальная репутация привлекает на мои концерты публику, которая иначе вообще бы не пришла. Так ведь, Давид?

– Да, баронесса. – Снова удар по клавишам и скрип пера.

– А уж когда эти люди приходят, они слушают самую прекрасную музыку, которую когда-либо написал композитор и исполнила певица. Я выполняю благороднейшую миссию! Я несу людям Искусство в стране, где Искусства никогда не было! Искусство и Красоту! Эти люди уходят после концерта с таким чувством, будто общались со сказочной принцессой. Баронессой! Настоящая, живая баронесса вошла в их жизнь! Прекрасная женщина, которая поет, как соловей! И даже лучше соловья!

– Истинная правда, баронесса, истинная правда, – поспешно согласился Легранж.

– Кроме того, – добавила я резко, – я не могу себе позволить иметь импресарио. У меня нет для него лишней трети. Я бедная женщина, мсье, и у меня много забот. Кормить столько ртов, вести дом, хозяйство… Просто совсем ничего не остается! А теперь – вы и так уже заняли у меня достаточно времени, сэр. До свидания.

Он неловко поклонился и вышел из комнаты. Я совсем забыла о посетителе, который дожидался меня в холле.

– Эти люди сведут меня с ума. – Я устало потерла пальцами виски. – Все хотят от меня чего-то! И нет никого в мире, кто хотел что-нибудь дать мне. Господи, у меня даже разболелась голова. Над чем ты хочешь работать?

– Над Бетховеном. – Давид достал из высокой стопки ноты и поставил их на пюпитр.

– Бетховен, – хмыкнула я, – в такую жару! Ты спятил. Я подошла к роялю и посмотрела сквозь лорнет на страницу.

Давид заиграл мою любимую «Аделаиду». Музыка наполнила комнату, самую светлую и уютную в доме. Занавески на окнах и обивка из желтого ситца были густо расписаны птицами и цветами. По полу там и сям были разбросаны разноцветные подушки. В углах на специальных полках стояли пальмы в горшках и папоротники. На стенах висели веселые картины в золоченых рамах. В центре комнаты, на круглом столе, стоял большой медный ярко начищенный самовар.

– Простите, что прерываю вас, – раздался от дверей мужской голос.

– Боже правый, еще один импресарио! – в отчаянии воскликнула я и повернулась к вошедшему, чтобы без лишних слов указать ему на дверь.

Передо мной в безукоризненно белом костюме стоял Стивен Мак-Клелланд собственной персоной и строго смотрел на меня. Лицо его сильно загорело, голубые глаза сверкали на нем, маня, как озера. Выгоревшие на солнце волосы казались еще светлее, чем я помнила.

С радостным криком я бросила ноты и лорнет на крышку рояля и бросилась ему навстречу.

– О мой дорогой друг! Какой сюрприз!

Наши руки встретились, и мы целую минуту стояли молча, зачарованно глядя друг на друга и улыбаясь. На мне был розовый домашний халат со множеством оборок вокруг шеи, на рукавах, по краю подола – везде. Дора утром сказала, что я выгляжу, как огромная камелия.

– Ты стала еще прекраснее, чем раньше, – сказал он, как всегда, без обиняков. – Как ты поживаешь? Работа, работа и еще раз работа?

– А, ты подслушивал меня, – засмеялась я. – Кому я это сказала, Давид?

– Бетховену, – проворчал тот.

Я начала было петь, но Давид вдруг остановился и сказал:

– Пойду выпью кофе. Вы хотите?

– Ты пьешь слишком много кофе, – нахмурилась я. – Лучше пей чай.

– Я ненавижу чай. – Он с пренебрежением прошел мимо самовара. – Надеюсь, эта штука однажды взорвется.

– Он собирается выкурить одну из своих гадких сигарет, – сказала я, когда Давид вышел. Я взяла Стивена за руку и подвела к мягкому креслу возле самовара.

– Давид говорит, что у него не было дурных привычек, пока он не встретил меня. А сейчас он пристрастился к сотням дурных вещей! Он даже стал пить шампанское. По крайней мере позволь предложить тебе чаю, Стивен. Я знаю, что сегодня ужасно жарко, но мне кажется, что чай хорошо освежает.

Я налила в две чашки заварку и разбавила ее кипятком из самовара.

– Ах, как я рада снова тебя видеть! И как ты чудесно выглядишь. Совсем не усталый. Господи, что я несу!

Я действительно разволновалась, словно дебютантка перед премьерой. Передав ему чашку, я опустилась на подушки.

– Как тебе нравится мой дом? Чудесный, правда? Я его очень люблю. Мне надоело путешествовать.

– Я слышал, ты стала знаменитой, – улыбнулся Стивен. – Я горжусь тобой.

– Ты так добр, – сказала я, сжимая его руку. – Я знала, что ты придешь ко мне, когда вернешься. Как твои дети? Родители? Твой отец говорил тебе, что я танцевала с ним в президентском дворце? Только подумать, вице-президент целой страны! Какая честь для меня!

– Он больше не вице-президент, – сказал Стивен. – Теперь к власти пришла другая партия. Вместо Полка президентом стал Захария Тейлор.

– Новый президент? Уже? – Я удивленно посмотрела на Стивена. – Опять революция?

– Нет, – засмеялся он, – выборы.

– Ты думаешь, я совсем дура? Да нет, просто я читаю в газетах только о себе. Ах, какой у тебя красивый отец. Совсем как ты!

– Он надеется снова тебя увидеть, – сказал Стивен. – И вся моя семья тоже.

Он внезапно улыбнулся.

– Я буду очень рада… но чему ты смеешься?

– Этим утром я прочитал в газете, что ты не знаешь нот и учишь все песни со слуха, а когда я вошел, то увидел, что ты не только читаешь ноты, но и делаешь это с помощью лорнета.

Я весело рассмеялась.

– Это так странно. Я вижу муху на лампе за сотню ярдов, но эти проклятые значки… Я скоро буду такая же слепая, как Давид Тэтчер. И я действительно всем говорю, что не знаю нот, потому что из-за этого, когда публика слышит, как я пою, она восхищается мною еще больше. Разве это плохо?

– Ужасно плохо.

Он испытующе посмотрел на меня, затем опустил глаза.

– В чем дело, Стивен? Что-нибудь не так? Пожалуйста, скажи мне.

– Ничего серьезного, – тихо сказал он. – Я не хочу портить тебе настроение.

– Нет, Стивен, я не могу быть счастлива, зная, что тебя что-то тревожит. Скажи мне, в чем дело. Я такая эгоистка, болтаю без умолку, когда ты хочешь сказать что-то важное.

Он глубоко вздохнул.

– Ты здесь уже три месяца. С июля. Ты приняла множество гостей и толпы поклонников. У тебя открытый дом. Ты настолько великодушна, что не можешь никому отказать, даже такому идиоту, как Легранж. Ты очень популярна у молодежи города, да и у их родителей тоже. Ты поешь для них, кормишь их и поишь шампанским и, я слышал, даже немного играешь в карты.

– Ты разочаровался во мне, потому что я снова стала играть? – спросила я. – О, Стивен, я вынуждена! Я трачу так много, а зарабатываю так мало. Мне даже пришлось продать кое-что из подарков Людвига. Но если тебе это не нравится, я перестану. Обещаю.

– Нет, Рони, – заверил меня Стивен. – Я сам не поклонник карт, но могу понять, как притягательна для тебя и для других людей игра. Однако позволь мне закончить. Один из твоих молодых поклонников – мой младший брат Шон.

– Твой брат? – воскликнула я. – А я и не знала. Столько лиц, столько имен. Шон, ты говоришь? Он такой же белокурый, как ты?

– У него темные волосы, и он больше похож на… но я не про Шона, он уже достаточно взрослый, чтобы развлекаться так, как ему хочется. Но последние несколько раз с ним была молодая девушка.

– Неподходящая партия?

– Совсем нет. Наша сестра Габриэль. И моей матери кажется… нам всем кажется, что салон светской, умудренной жизнью дамы не самое подходящее место для впечатлительной молодой девушки… – Стивен смущенно замолчал.

– Конечно, – сочувственно согласилась я. – Я благодарна тебе за то, что ты пришел с этим ко мне. Я даже мечтать не смела…

– Нам кажется, что она здесь с кем-то встречается, – перебил меня Стивен. – Шон помогал ей, он думал, что это просто девичье баловство. Он говорил нам, что везет ее по делам или в театр, то к одним друзьям, то к другим, но на самом деле они приезжали сюда. Ты ни в чем не виновата, Рони. Он молодой шалопай и больше не будет этого делать, он обещал. Но мы не можем держать их взаперти…

– Кто он? – спросила я. – Ты знаешь, ради кого она сюда ездит?

– Он русский. Князь Борис или что-то в этом духе.

– Борис Леонтьевич Азубин, – сразу догадалась я. – Я его знаю. Он такой же князь, как я баронесса. Игрок и мошенник. О, это ужасно. Просто кошмар! Стивен, мне так жаль! – Я вскочила и в беспокойстве прошлась по комнате. – Я легко могу положить конец их встречам здесь, а если им будет трудно встречаться, ее влюбленность, возможно, пройдет. Надо попробовать. Я закрою свой дом для гостей – для всех, кроме самых близких. А ты должен строго поговорить с твоим младшим братом. Азубин, это же надо! Негодяй из негодяев. Я слышала…

– Что? – насторожился Стивен. – Что ты слышала? Я пожала плечами.

– Так, всего лишь слухи. Что он в Париже… убил девушку. – У Стивена стало такое лицо, что я испугалась. – О, Стивен, чего здесь только не говорят. Я уверена, что это ложь. Не беспокойся. Послушай, я сама поговорю с Борисом и выясню его намерения. Я хорошо знаю людей такого сорта. Ему скоро наскучит жить в Новом Орлеане, и он куда-нибудь уедет. Может, я подкуплю его… или сама соблазню! Стивен засмеялся.

– Ты опасный человек, баронесса. Но я прошу тебя не делать этого. Я уверен, что мы зря беспокоимся. – Мы оба встали. – Когда я снова тебя увижу?

– Я рада тебе в любое время, – ответила я, разочарованная, что он так быстро уходит. – И не беспокойся за Габриэль. Все будет в порядке, я обещаю.

Когда он ушел, я позвонила. Вошла Анна.

– С сегодняшнего дня меня ни для кого нет дома. Ты поняла? Только для Стивена и членов его семьи. Всем остальным говори, что я готовлюсь к концерту и мне нужен абсолютный покой. Но если приедет князь Азубин, для него я дома.

Я вздохнула и подошла к окну. Я уже начала забывать, как красив Стивен. Как добр и нежен.

Интересно, приехал бы он ко мне, если бы с его сестрой не случилась эта неприятность? Наверное, нет. Тот замок остался где-то далеко, а здесь он был совсем другим человеком: уважаемый семьянин с добрым именем, обязанностями и ответственностью. Теперь он, наверное, не захочет иметь дело с баронессой Равенсфельд.

– И еще, Анна. Больше никаких карт. Мне придется снова зарабатывать на жизнь. Пошли за Давидом и портнихой. Мне для концерта нужно новое платье. Что-нибудь безумно красивое и совершенно необычное.

Спустя пять минут в комнату с недовольной миной вошел Давид.

– Вы хотите сказать, что действительно собираетесь сегодня петь? Просто не верится. Ваш друг уже ушел?

– Я наконец решила дать здесь концерт, – заявила я. – По-видимому, после Рождества, когда закончатся каникулы. Я хочу, чтобы программа была самая изысканная, понятно? Здесь живут культурные люди, и они умеют ценить хорошую оперную музыку. Я хочу петь Бетховена, Моцарта, Брамса! И только самые лучшие их произведения!

– Вы хотите сказать, что не собираетесь покорить публику такими песнями, как «Дом, любимый дом»? – язвительно переспросил Давид.

– Я спою «Пять цыганских песен» Листа, и все. Тебе не придется притворяться, что концерт сделан со вкусом.

– Я не собираюсь притворяться. Просто я не могу поверить, что, потратив столько времени, я все-таки чему-то вас научил. – Он сел за фортепиано и привычно сыграл арпеджио.

Князь Азубин появился у меня через два дня. Я приняла его в гостиной на первом этаже и велела сервировать чай. Князь был уже не первой молодости, лет тридцати пяти, потасканного вида, с обрюзгшим от постоянного распутства лицом. Его светлые волосы уже поредели на висках и макушке, щеки прорезали глубокие морщины. Белки светлосерых глаз покрылись красной паутиной сосудов – результат многочасового напряжения в тумане сигаретного дыма за карточным столом. Хоть меня он совсем не привлекал, я легко представляла себе, что молоденькие девушки вроде Габриэль Мак-Клелланд могут находить его скучную компанию очаровательной.

– Я слышал, вы стали затворницей, – сказал Борис. – Ай-яй-яй. Все будут скучать по чудесным вечерам, которые вы устраивали у себя дома.

– Ах… – Я вздохнула, словно мученица на костре. – Боюсь, я вынуждена лишить себя всяких развлечений на несколько месяцев.

– Я уверен, вы не лишите себя совсем уж всего, – заметил он сухо.

– Знаете, князь, мне удивительно видеть такого утонченного джентльмена, как вы, в этом скучном, провинциальном городе. А вы не находите его скучным?

– Ни один город не скучен, если в нем живете вы, баронесса, – грубо польстил он. – Вы самая очаровательная женщина, какую я встречал после моего приезда в Америку. Я не удивился, узнав, что вы русская.

– Наполовину, – поправила я, – но и этой половины достаточно, чтобы сделать меня очаровательной, правда? А теперь, когда я закрыла свой дом для увеселений, что вы будете делать? Переедете в другой город?

Борис пожал плечами. Под глазами у него набрякли мешки, как у черепахи, ресницы были белесыми, как и волосы.

– Я везде могу найти развлечения, – вяло сказал Борис. – Должен признаться, баронесса, что в этом городе меня, кроме вас, удерживает еще одна женщина.

– Правда? Расскажите мне о ней.

Азубин усмехнулся, и улыбка придала его лицу хищное выражение.

– Не думаю, что вам будут интересны мои маленькие сердечные победы. Но раз об этом зашла речь, – я пленил сердце единственной дочери очень известного человека, человека, который когда-то был вице-президентом Соединенных Штатов!

– Неужели! – Я попыталась сделать вид, что поражена. – Как же вам это удалось, князь? Но, верно, она простая, глупая провинциалочка без всякого жизненного опыта, которая даже не умеет поддержать разговор. Мне кажется, она вам быстро наскучит.

– Но я не скучаю, когда думаю о ее… нашем будущем, – хищно улыбнулся князь. – Ее уважаемые родители баснословно богаты.

– А, – наконец поняла я, – вы хотите на ней жениться! Замечательно, князь, очень умно, примите мои поздравления.

– Но это не все. Есть другие варианты. Несомненно, вице-президент с готовностью расстанется с частью своих богатств, чтобы нежелательный поклонник оставил его дочь в покое. Как вы думаете?

– Я думаю, вам крупно повезет, если ее брат не убьет вас, – сказала я.

– К счастью, в Америке дуэли запрещены, – усмехнулся он. – Вы ведь, кажется, знаете ее брата? Этот педант Стивен уже нанес вам визит. Он пошел по стопам отца. Говорят, через несколько лет он станет губернатором штата.

– Вы сказали, он был у меня? Я не помню. Приходило столько людей, я даже не знаю, как их зовут.

– Да, – сказал Борис, придвигаясь ближе ко мне. – Он заезжал к вам два дня назад, и после этого вы объявили, что прекращаете благотворительные вечера в своем доме. Это, конечно, просто совпадение. Не думаю, что он упоминал обо мне в разговоре с вами.

– С какой стати? – холодно спросила я. Борис взял мою руку и поднес ее к губам.

– Я думал, он доверил вам свои опасения насчет сестры. Он сказал, сколько они предложат мне, чтобы откупиться?

Я выдернула руку.

– Не понимаю, о чем вы говорите. – Отрезала я. – Послушайте, князь, ни один настоящий джентльмен не станет домогаться руки девушки, зная, что ее семья не одобряет этого брака. Почему бы вам не избавить ее от неприятностей? Уезжайте из Нового Орлеана. Пожалуйста. Сделайте это… ради меня. – Я бросила на него из-под ресниц соблазнительный взгляд.

– Для вас, баронесса? – Он прищурился. – Вы знаете, что для вас я сделаю все, что угодно. – Он нагло положил руку мне на грудь. Я осталась неподвижна. – А что вы в ответ сделаете для меня? – шепнул он. – Вы дадите мне… это? – Он грубо сжал мне грудь. Я с силой оттолкнула его руку.

– Как вы смеете? – гневно спросила я. – Уходите сейчас же! – Я тяжело дышала. Он вызывал у меня отвращение. Я не могла соблазнить его, даже чтобы спасти Габриэль. Я бы не смогла этого сделать, даже чтобы спасти собственную сестру. – Убирайтесь! Меня от вас тошнит!

Борис Азубин встал и лениво потянулся.

– Жаль, баронесса, что мы не смогли прийти к соглашению. Возможно, на некоторых условиях меня можно было бы уговорить оставить мою прекрасную Габриэль.

– Сколько вы хотите? – процедила я сквозь зубы.

– Для начала десять тысяч долларов, – небрежно сказал он. – Это не слишком много за девственность прекрасной девушки.

– У меня не будет свободных денег до декабря, пока я не устрою концерт, – сказала я, и это была правда. – Мне придется закладывать или продавать драгоценности, чтобы прожить до зимы. Но потом вы получите деньги, обещаю. Только поклянитесь, что больше не будете пытаться увидеться с ней.

– Что? Лишить себя на целых два месяца удовольствия встречаться с Габриэль под обещание такой женщины, как вы? Цыганской шлюхи?

Я вскочила на ноги и влепила ему пощечину. Он бросился на меня, схватил за шею и сдавил пальцами мое горло.

– Я сделаю так, что ты больше никогда не сможешь петь, – злобно прошипел он. – Не издашь больше ни звука. Ты станешь безмолвной, как твоя служанка.

Его глаза налились кровью.

– Послушайте, Борис Леонтьевич, – прошептала я хрипло, – я достану деньги, очень скоро… через несколько дней… десять тысяч! Я поеду к Стивену, он мне поможет.

– Мне не нужно ваших денег, баронесса, – усмехнулся он и оттолкнул меня так, что я налетела на столик с чаем. Чашка из китайского фарфора опрокинулась, и чай со сливками пролился на ковер. – Маленькая Габриэль доставляет мне слишком много удовольствия, чтобы бросить ее так скоро. Она красива, своевольна, порывиста. То, что она дает мне, дороже любых денег.

– Дьявол! – прохрипела я, схватившись руками за горло. – Убирайся отсюда вон!

Он рассмеялся и, издевательски поклонившись, вышел. Я устало села и потерла горло. Борис – сущий дьявол. Я недооценила его и потерпела ужасное поражение. Какой я была дурой. Остается только надеяться, что Габриэль поведет себя, как разумная девушка, и будет послушна воле родителей. Я же сделала все, что было в моих силах.

Я попробовала спеть, чтобы проверить голос.

– Убежим, убежим, – пропела я сначала тихо, потом громче, – убежим, крошка Паприка, со мной!

Потом я закрыла глаза и глубоко вздохнула. С моим голосом все было в порядке. Этой свинье не удалось испортить его.

На следующий день я была немало удивлена, получив от Стивена приглашение пообедать с ним. Записку, как всегда, прочитал мне Давид, потому что я все еще плохо разбирала письменные английские буквы. Мы встретились у Феликса – в одном из лучших ресторанов города. Я немного нервничала, не сомневаясь, что он захотел встретиться со мной только для того, чтобы выяснить, чем закончилась моя встреча с Борисом.

Мы болтали о всяких пустяках. Я рассказала ему о маленькой победе, которую одержала над директором Французской оперы. Он обычно не разрешает певцам выступать на сцене театра с сольными концертами, но для меня сделал исключение, потому что я «такая известная artiste[6]». Я уже выпила много шампанского, но настроение мое не улучшалось. Мне хотелось спросить Стивена, вспоминает ли он когда-нибудь наши ночи, проведенные в замке, но я не решалась. Я не хотела услышать отрицательный ответ и не хотела показать ему, что думаю о нем с тоской и томлением.

– Ты какая-то подавленная сегодня, Рони, – заметил Стивен. – Надеюсь, ты озабочена не тем, какой прием тебе окажет здешняя публика? Ты покоришь Новый Орлеан так же, как покорила другие города.

Какой ласковый, нежный у него голос. Он всегда говорит такие правильные вещи.

– Я вчера разговаривала с Борисом Азубиным, – сказала я, вертя в пальцах тонкую ножку бокала. Пламя свечи отражалось в моих граненых золотых браслетах. Я надела закрытое платье с высоким воротничком, чтобы скрыть синяки на горле, оставшиеся от пальцев Бориса. – Боюсь, я сделала только хуже, Стивен, – призналась я мрачно. – Его невозможно уговорить.

– Он непорядочно вел себя? – спросил Стивен, откладывая нож.

– О нет! Просто он был груб, вот и все. Но он отказался оставить Габриэль в покое. Возможно, я даже еще больше разожгла его решимость. Он станет вести себя еще хуже мне назло.

Я машинально положила руку на горло. Стивен заметил это движение, потянулся ко мне и отогнул кружево воротника. Я попыталась заслонить руками фиолетовые пятна.

– Это вышло случайно, – робко пояснила я. – Мы с Давидом Тэтчером искали, где располагается ощущение верхнего регистра…

– Свинья, – мрачно произнес Стивен, и я знала, кого он имеет в виду. Его губы сжались от гнева, и он отшвырнул салфетку. Официант убрал со стола и подал десерт, но настроение было испорчено окончательно и ничто, даже форель и шоколадный мусс, не могли исправить его.

– Вам не понравилась еда, мсье Мак-Клелланд? – взволнованно спросил метрдотель, когда мы поднялись, чтобы уйти.

Стивен любезно заверил его, что все было отлично приготовлено и мы с удовольствием еще раз вернемся в его ресторан. Мы стояли на тротуаре в ожидании кареты Стивена, как вдруг появился Борис Азубин. Он шел, помахивая тросточкой и насвистывая, словно ему ни до чего на свете не было дела.

– Ну-ну, – весело сказал он, – парочка конспираторов, пойманная за работой. Мсье Мак-Клелланд, вам решительно не следует появляться на людях вместе с этой женщиной. Это повредит вашей репута…

Стивен вырвал трость из рук Бориса и принялся лупить его по голове. Тонкая эбонитовая палочка сломалась после четвертого или пятого удара, и тогда Стивен бросился на негодяя с кулаками. В ярости он становился совсем другим человеком. Борис визжал, как поросенок, стараясь прикрыть руками голову.

– Остановите его! Остановите его, он убьет меня!

Я схватила Стивена за плечи, пытаясь оттащить его в сторону.

– Перестань, – взмолилась я, – из-за этого ничтожества ты только наживешь себе неприятности. Стивен, оставь его!

Стивен отпустил Бориса.

– Если ты еще хоть раз тронешь эту женщину, я убью тебя, – тихо и угрожающе произнес Стивен. – А если я застану тебя около моей сестры…

– То арестуешь? – фыркнул Борис. Теперь, когда непосредственная опасность миновала, к нему вернулась его прежняя язвительность. – И на каком же основании?

– Об этом не беспокойся, – ответил Стивен. – Мне не нужно законных оснований, чтобы как следует проучить мерзавца.

Вокруг нас начала собираться толпа. Я уже слышала возбужденный шепот:

– Это Стивен Мак-Клелланд! Что здесь случилось? Кто это с ним? Не та ли певица?!

Борис, прихрамывая, бросился сквозь толпу, и тут наконец подъехала карета Стивена. Мы сели в нее и молча поехали к моему дому на Эспланад-стрит, недалеко от Миссисипи.

– Я сделаю то, что сказал, – нарушил молчание Стивен, когда карета подъехала к дому. – Я убью его, если он посмеет подойти к тебе или к моей сестре.

Я взяла его за руку.

– Он не так прост, Стивен, – сказала я тихо. – Но он трус. Он уедет, я уверена. Теперь все кончено, и твоя сестра в безопасности. Он такой негодяй… она никогда не сможет полюбить его.

Я видела, что случившееся сильно огорчило и расстроило Стивена. Он не привык действовать силой.

– Зайдешь ко мне на чашку кофе? Он покачал головой.

– В другой раз, Рони. Меня, к сожалению, ждет работа. Он проводил меня до дверей и стоял и ждал, пока я не вошла в дом. Казалось, мысли его витали где-то далеко. Мы пожелали друг другу доброй ночи, и он собрался уйти, когда вдруг, обернувшись, сказал:

– Я рад, что ты теперь в Новом Орлеане. И ушел.

После этого случая мы виделись еще несколько раз. Мы вместе обедали и ходили в театр, но он всегда извинялся, ссылаясь на неотложные дела, когда я приглашала его зайти в дом. Единственными поцелуями, которые я получала, были дружеские прикосновения к щеке. Я была в отчаянии. Мне хотелось броситься к нему на шею, целовать и ласкать его до тех пор, пока он не попросит пощады, но я этого не делала. Я была уверена, что такое явное проявление страсти лишь оттолкнет его. И это понятно: порядочная женщина не должна вести себя, как уличная шлюха, а порядочный мужчина не станет опекать проститутку. Увы, Стивен Мак-Клелланд был порядочным мужчиной. Если бы я дала волю своим эмоциям, он бы вообще перестал со мной встречаться, а мне хотелось видеть его, пусть даже мучая этим себя.

Однажды вечером, пообедав у Феликса, мы гуляли рука об руку вдоль пристани неподалеку от моего дома.

– Вчера на Ройял-стрит я столкнулся с твоим другом, – сказал Стивен. – Было за полночь.

– Кого ты имеешь в виду? Неужели Бориса?

– Нет, твоего аккомпаниатора Давида Тэтчера.

– А, интересно, что он там делал? Бродил в потемках, как кот? Когда он уходит из дома, меня часто так и подмывает пойти за ним следом просто для того, чтобы посмотреть, как он проводит свободное время. Он очень скрытный. – Я пожала плечами. – Может, он после обеда совершает прогулки? Или у него было свидание с молодой девушкой?

– Нет, он был один. Погоди, я думал, что он живет в твоем доме.

– Давид? – засмеялась я. – Нет, нет. Он говорит, что два или три часа, которые он проводит у меня – это все, что может выдержать его организм. Я как-то спросила его в шутку, конечно, как ему удалось не влюбиться в меня. Он ответил, что он не только самый умный мужчина на свете, но и самый близорукий. У него непростой характер, но я держу его, потому что он играет лучше всех, исключая, может быть, только Листа. Я говорю ему, что он играет лучше, чем Лист, потому что мужчинам нравится, когда им льстят. А ни по какому другому поводу я ему польстить не могу.

Он притянул меня и крепко поцеловал.

– За что? – еле слышно выговорила я.

– За то, что ты такая. И потому, что я осел и идиот. Больше я ничего не скажу.

Он продел мою руку в свою, и мы продолжили прогулку, словно ничего не случилось. Бесенок желания кричал мне, что я должна действовать, но я была не в силах. Его близость парализовала меня, и, только когда он ушел и я уже собиралась лечь спать, меня вдруг осенило и я стукнула себя рукой по лбу: какой глупой я была, что не использовала такой блестящей возможности.

– Он ревновал! – с изумлением воскликнула я. – Он ревновал… к Давиду! – Я обхватила себя руками и, радостно хохоча, уткнулась лицом в подушку.

Две недели от Стивена не было никаких вестей. Затем, в конце октября, я получила от его матери удивительное теплое письмо. Она приглашала меня провести неделю в Хайлендзе – их имении, расположенном в живописной местности выше по реке. Она писала, что мы со Стивеном можем приехать вместе.

Мы путешествовали на пароходе «Юлали». Он был почти сто футов в длину, имел прогулочную палубу, богато обставленные салоны и каюты. Мы с Анной пришли к выводу, что плыть по реке намного приятнее, чем по океану. Путешествие длилось всего несколько часов, и, как только Миссисипи сделала очередной поворот, Стивен указал на красный, кирпичный особняк на холме.

– Во всей Луизиане только один такой дом. Мой прапрадед был конюхом, но он всегда мечтал стать аристократом. Он вырос в Англии. Этот дом – точная копия дома его хозяина. Он в общем-то безыскусный, но жить в нем приятно. Он такой простой, симметричный и красивый.

Стивен облокотился о поручни и повернул голову так, чтобы видеть мое лицо, затененное широкими полями шляпы. Я улыбалась ему, а речной ветерок подхватывал и развевал мою юбку и ленты шляпы.

Пароход причалил к пристани. Подали трап. Толпа негров закричала на берегу, приветствуя Стивена, и принялась вкатывать на корабль бочки.

– Это патока, – пояснил Стивен. – В этом году у нас отличный урожай сахарного тростника. Некоторые из этих бочек отправятся в Нью-Йорк.

– Это твои рабы? – спросила я.

Два негра в ливреях улыбнулись нам и понесли наш багаж в дом. Стивен и я шли следом, замыкала шествие Анна.

– Все наши рабочие – свободные люди, – сказал Стивен. – Моя мать отказалась иметь рабов, и стоит ей услышать о сбежавших рабах или о рабах, с которыми плохо обращается хозяин, она укрывает их у себя, выкупает и делает свободными. Они все обожают ее. Мы платим им жалованье. Многие из них имеют около домов собственные огороды. Видишь вон те маленькие коттеджи? Мой дядя Филипп живет неподалеку. Это ему принадлежит замок в Лесконфлэйр, помнишь? А его плантация называется «Ла Рев».[7] Мы проплывали мимо нее, когда приближались к пристани. Филипп женат на Колетт – сестре первого мужа моей матери. У нас довольно сложная родословная, но я попрошу маму распутать ее для тебя.

Великолепно разбитый сад давал приятную тень и прохладу. На самой высокой точке, прямо над рекой, стояла белая вышка. Подходя к дому, мы услышали радостный крик, и из пристройки нам навстречу выбежал Шон Мак-Клелланд. Это был худой, черноволосый юноша лет девятнадцати, но его голубые глаза сверкали, как у Стивена. Я помнила его по своим вечерам. С выражением какого-то детского восторга он поздоровался со мной и слегка покраснел.

– Мсье Шон, – ласково произнесла я, – как я рада снова вас видеть! Возьмите меня под руку. Я немного устала.

Я думала, он сейчас умрет от удовольствия. Мы со Стивеном переглянулись, и он подмигнул мне.

Дворецкий открыл нам дверь, и, когда мы оказались в приятной прохладе дома, Шон крикнул:

– Мама, они уже здесь! – Виновато взглянув на меня, – он добавил: – Простите, баронесса, я пойду позову ее. Мы полагали, что вы приедете дневным пароходом. Стив, ты мог бы хоть предупредить нас. Папы сейчас нет. Он несколько часов назад уехал на «Ла Рев».

Стивен засмеялся.

– Хочешь посмотреть свою комнату, или сначала чего-нибудь выпьем? – спросил он.

Я выбрала чай. Шон умчался прочь, а Джордж, дворецкий, сказал, что покажет Анне, где располагаются наши комнаты.

Стивен провел меня в гостиную с высоким потолком, кремово-белыми стенами и мебелью, хоть и старой, но элегантной и тщательно отполированной.

Пока мы со Стивеном восхищались видом из окна, вошла Габриэль. Обвив руками шею старшего брата, она крепко поцеловала его. Заметив меня, она сделала реверанс и произнесла несколько вежливых слов, как и полагается в таком случае.

Я взяла ее за руку и поцеловала в щеку.

– Как чудесно, что мы снова встретились, Габриэль. Я очень рада, что смогу получше узнать тебя. Какое красивое платье! Как бы я хотела носить желтое, но на мне оно выглядит ужасно. Я тебе просто завидую.

Девушка была польщена. Она была маленькой, смуглой, с черными, вьющимися волосами и большими карими глазами, которые подозрительно блестели, словно она собиралась заплакать. Так оно и было, я в этом не сомневалась. Ей было всего шестнадцать, а в шестнадцать лет девушки горгио много плачут.

Раздался чей-то музыкальный смех, и в комнату стремительно вошла невысокая женщина.

– Габи каждый день говорит: «Мама, почему у меня волосы не белокурые и прямые, как у Стива?» Я надеюсь, вы поможете ей разобраться, что все-таки лучше. Здравствуйте, баронесса. Я Элиза Мак-Клелланд.

Она тепло обняла меня, потом отступила на шаг и сказала:

– Дети, вы правы, она красавица! Знаете, дорогая, я обычно терпеть не могу высоких женщин. Первая жена моего мужа была белокурой дылдой.

– О мама! – простонала Габриэль.

– Я знаю, это ужасно – иметь столько предрассудков, – весело продолжала Элиза.

– А мне всегда было жаль маленьких женщин, – сказала я, – до сегодняшнего дня. Я завидую вам, мадам, у вас такое красивое семейство.

Элиза Мак-Клелланд засмеялась и проводила меня к дивану. Она была бодра и весела и выглядела очень молодо. В ее черных волосах я заметила всего несколько седых прядей, и еще меньше было морщин на ее лице. Должно быть, она в молодости походила на Габриэль. И вела она себя с ней так непринужденно, словно они были сестры, а не мать и дочь.

Джордж принес чай. Разливая его, Элиза не умолкала ни на минуту:

– Я должна знать правду: вы действительно ездили в Нью-Йорке по Бродвею на белом скакуне прямо без седла?

– Конечно, нет, мадам, – ответила я. – Седло было. Мы все рассмеялись. Вошел Шон. Он надел пиджак и попытался покорить свои черные, вьющиеся волосы, смочив их водой. Волосы высохли и вновь превратились в спутанные кудри, но Шон все еще пытался пригладить их ладонями. Наконец из поездки верхом вернулся Гарт Мак-Клелланд. С ним была девочка лет восьми-девяти, которая со счастливым криком бросилась в объятия Стивена.

– Это Мери, – сказал он мне. – Мальчики в школе в Массачусетсе, но на Рождество вернутся. Мери, это баронесса Рони.

– Здравствуйте, баронесса, – вежливо сказала Мери, приседая в реверансе. Я сделала то же самое, и мы пожали друг другу руки. – Добро пожаловать в Хайлендз! – весело добавила девочка.

– Я присоединяюсь, – шагнул вперед Гарт Мак-Клелланд. – Добро пожаловать в Хайлендз!

– Рада вас снова увидеть. Ваш сын сказал мне, что вы потеряли работу. Мне очень жаль.

Все рассмеялись.

– А мне совсем не жаль, – сказала Элиза Мак-Клелланд. – Наконец-то он весь будет мой. – Она обхватила мужа за талию, а он поцеловал ее в макушку.

– Я еще не сказал тебе, – улыбнулся Гарт. – Ведь я решил баллотироваться в президенты.

– Я не желаю об этом слышать! – вскричала Элиза. – У тебя нет никаких шансов. Ты беда и несчастье всех людей в округе.

– Это ты наша беда и несчастье, – поправил ее муж. – А я виноват лишь в том, что являюсь твоим мужем.

Было очевидно, что они обожают друг друга. Элиза ни на минуту не отходила от Гарта, суетилась вокруг него и поминутно целовала. Я видела, что Габриэль каждый раз вздрагивает и краснеет при виде такого открытого проявления чувств своих родителей, но всех остальных это только умиляло. Стивен посмотрел на меня, и от его взгляда у меня на душе стало тепло и хорошо. «И мы могли бы вести себя так же», – с тоской подумала я, но сразу запрятала свое желание поглубже внутрь себя. Этого никогда не будет.

– Пап, можно я снова буду жить в городе? – спросил Шон. – В это время года здесь скука смертная.

– Тебе нужно готовиться к учебе, – ответил Гарт. – Ты, надеюсь, не забыл, что после Рождества тебе предстоит поехать в университет Виргинии?

– Они все равно сразу отправят меня домой, – убежденно сказал Шон. – Старик Палмер сказал, что я неисправимый лентяй.

– Попробуй исправиться, – посоветовал Стивен брату. – Может, ты больше понравишься баронессе, если станешь положительным, серьезным учеником колледжа.

Шон бросил на меня быстрый взгляд и покраснел.

– Вам, наверное, будет все равно, баронесса?

– Напротив, мсье Шон, – ответила я. – Меня всегда привлекали образованные люди, вероятно, потому, что я ощущаю недостатки своего собственного образования.

– Вовсе нет! – запротестовал Стивен. – Ты говоришь на четырех языках плюс цыганский. И я не встречал женщин, которые так хорошо знали и понимали бы музыку, как ты. Я бы сказал, что Шону еще расти и расти до тебя.

– И еще вы здорово играете в «фараона», – с благоговением произнес Шон. Можно было не сомневаться, что это мое качество он ценил превыше остальных. – Если бы в колледже этому учили!

– Ты не поедешь в город до самого Рождества, – сказал Гарт Шону. – В здешних тростниках и болотах с тобой будет меньше хлопот.

Шон украдкой взглянул на Габриэль и сказал:

– Со мной и так их не было.

Щеки девушки вспыхнули. Она неловко встала и, едва сдерживая слезы, сказала:

– Извините, я обещала тете Колетт закончить вышивку… – С этими словами она прижала руку к губам и выбежала из комнаты.

– Ох, Шон, – упрекнула его Элиза и обернулась ко мне. – Простите, моя дорогая. Я думала, что трех мальчиков мне будет достаточно, а потом вдруг зачем-то родила дочку.

– Трех? – изумленно пробормотала я.

Но прежде чем она успела объяснить, Шон сказал:

– Не понимаю, почему все обращаются со мной, как с ребенком. Это идея с самого начала целиком принадлежала Габи!

– Хватит, Шон, – устало произнес отец. – Интересно, где теперь этот проклятый князь?

– Вчера я слышала, что он на пароходе уехал из города, – сказала я. – После того как Стивен проучил его… Мне сказал об этом Давид. Иногда ему становятся известны такие интересные вещи!

Они еще об этом не слышали. Вошла служанка и забрала Мери, чтобы переодеть после верховой езды с дедом, и лишь тогда Стивен рассказал, как все произошло.

– Чертов Стив! – восхищенно сказал Шон. – Жаль, что это сделал не я!

– Следи за своим языком, Шон, – машинально сделала замечание Элиза. – Отлично! Значит, все закончилось. Только не говорите ничего Габи. Какое-то время она будет тосковать… А вдруг он вернется? – Она помолчала и вздохнула. – Она такая упрямая.

– В точности, как ее мать, – добродушно усмехнулся Гарт Мак-Клелланд.

– Я всем этим ужасно расстроена, – сказала я.

– Но вы ни в чем не виноваты, Рони! – заверила меня Элиза и ласково сжала мне руку. – Если бы она не встречалась с ним в вашем доме, они нашли бы другое место – оперный театр или дом его друзей. Вам не за что корить себя.

– Она так похудела, – с беспокойством сказал Стивен. – Этот негодяй разбил ей сердце.

– Знаю, – сказала мать. – Я пыталась поговорить с ней о Борисе, но ты же знаешь, какой разговор может получиться у матери с дочерью. Она теперь убеждена, что я черствая, бессердечная, совсем ее не понимаю и не сочувствую ей. – Она повернулась ко мне. – Рони, Габриэль любит вас. Просто обожает и хочет во всем походить на вас. Может быть…

– Вы хотите, чтобы я поговорила с ней? – спросила я. – Я попробую, мадам. Я знала таких людей, как Борис. Они не стоят того, чтобы из-за них так переживали… Да, я попробую.

– Спасибо, – ответила она. – Теперь я понимаю, почему все мое семейство влюбилось в вас. Даже мой муж! Если бы вы видели, какое письмо он написал мне после вашего концерта в Вашингтоне!

– По крайней мере я не увиливал, написал, как все было, не то что Стив, – ответил Гарт, – мне нечего скрывать.

Все разом посмотрели на покрасневшего Стивена. Потом Шон рассмеялся, и мы все тоже. В гостиной вновь воцарилась спокойная, веселая атмосфера.

На следующий день мне представилась возможность остаться с Габи наедине. Я застала ее в гостиной, сидевшей за роялем. Левой рукой девушка облокотилась о крышку рояля, а правой подбирала мелодию одной очень печальной любовной песни. Я осторожно положила ладони ей на плечи.

– Все грустишь о Борисе?

Она перестала играть и сложила руки на коленях.

– Что вы хотите сказать? Я совсем не думала о нем.

– Он ведь внезапно уехал, и ты ничего о нем не знаешь. Габриэль вскочила.

– Я знаю, он бы написал мне или заехал, если бы смог. У него была причина, чтобы так поступить! Я думаю, с ним что-то случилось. – Она выпрямилась, тряхнув черными локонами. – Но какое вам до этого дело? Я не влюблена в него. И я вижу, о чем вы думаете! Прошу простить меня, баронесса, за эти слова, но я полагаю, что вам не стоит в это вмешиваться.

– Я не могу не вмешиваться, потому что вижу, как тебе больно. Мне и самой больно за тебя, – сказала я ласково и, взяв ее за руку, подвела к дивану. – О Габриэль, я хорошо знаю Бориса. Ты не должна чувствовать себя несчастной из-за него…

– Все против меня! – вскричала она, выдергивая руку и поворачиваясь ко мне лицом. Ее щеки пылали. – Все! Мать, отец, Стивен… и даже вы! Только Шон проявил хоть каплю понимания и сочувствия!

– Это потому, что твой брат молод и глуп, – не выдержала я. – Он думал, что это простой флирт, но больше он так не думает. Мы все любим тебя, Габриэль, и мы знаем…

– Вы ничего не знаете о Борисе! Никто не знает его лучше меня. Я люблю его, Рони! О, что за ужасное чувство, – прошептала она в отчаянии. – Почему от этого бывает так больно?

Она закрыла лицо руками. Я подождала, пока она успокоится.

– Послушай меня, – сказала я проникновенным голосом. – Я должна это сказать, даже если ты рассердишься на меня за эти слова, а может, даже возненавидишь. Я много повидала в жизни. Я знаю людей. Наблюдать за ними стало моей работой с самого раннего детства: наблюдать, изучать, знать все о них. Я знаю мужчин и я знаю Бориса. Нет, мы не были любовниками, – поспешно добавила я, увидев подозрение и даже испуг, мелькнувшие на ее лице. – Ничего такого. Но когда я была еще очень молода, я отдала свое сердце мужчине, который во всем был очень похож на Бориса. Знаешь, что случается, когда ты отдаешь свое сердце мужчине, у которого нет сердца? Он губит тебя. Ему неизвестно, что такое любовь. Меня предупреждали… один человек, который хорошо разбирался в мужчинах. И в глубине души я понимала, что тот человек был прав. Но я не послушалась. Борис – игрок, как и тот мужчина, что разбил мне сердце. Борис переспал с сотнями женщин, в этом они тоже похожи. Ты мне не веришь? Ты потрясена? Мне очень не хочется причинять тебе боль, моя дорогая девочка, но ничего не поделаешь – это чистая правда. Как может мужчина полюбить одну женщину, если до этого познал сотни других? Что может значить для него любовь или даже гибель одной женщины? Ничего. Совсем ничего!

Габриэль попыталась встать, но я усадила ее обратно на диван.

– О, Габриэль, я хочу быть твоим другом! Я знаю, что ты сейчас думаешь и чувствуешь. Ты сгораешь от любви к нему. Ты говоришь себе, что, если он когда-нибудь вернется, ты последуешь за ним куда угодно. Ты говоришь себе, что заплатишь любую цену за то, чтобы быть с ним, согласишься вытерпеть любую боль и даже позор. Хочешь, я назову ту цену, которую тебе придется заплатить? Он не женится на тебе. А если и женится, то не останется с тобой. Знай, он заберет твою молодость и красоту, растратит их, а потом бросит тебя. Ты знаешь, что твой любимый Борис пытался овладеть мной?

Габриэль побелела, затем лицо ее вспыхнуло.

– Я вам не верю, – сказала она тихо, поднявшись и холодно глядя на меня сверху вниз. – Вы лжете. Все, что вы мне сказали, – это ложь. Это мать вам велела! И Стив! Вы полагаете, что сможете вползти в нашу семью, если окажете им эту маленькую услугу? Я знаю, что вы замышляете, баронесса. Вы расставляете сети для Стива, а он слеп и слишком доверчив, чтобы заметить это. Он даже не знает, что вы за женщина. Он не знает, как вы умеете лгать…

– Что ты можешь знать, глупый ребенок? Я тоже вскочила на ноги.

– Ты еще ребенок, подросток! То, что делает твой брат, тебя не касается. Он хороший человек. Самый лучший. Я никогда не лгала ему о себе и тебе не лгу. Зачем? Я ничего не выиграю, если настрою тебя против себя. Да, твоя мать просила меня поговорить с тобой. Но если бы она не попросила, я бы все равно это сделала, лишь бы оградить тебя от той боли и мучений, которые пришлось пережить мне. Подумай о том, что я тебе сказала, Габриэль. Борис не любит тебя, он сам сказал мне об этом.

– Нет, нет, нет! – Габриэль заткнула уши и закрыла глаза. – Я не хочу больше слушать вашу ложь! Не хочу! Он любит меня, любит!

Она стремглав выбежала из комнаты, и я услышала, как ее каблучки застучали по лестнице. Я знала, что она будет плакать. Плакать, сколько хватит сил. И еще я знала, что она никогда не поверит ни одному моему слову. Наверное, и я бы на ее месте не поверила. Любовь упряма и лишает человека рассудка. Я вздохнула. Вот еще одна неудача. Судьба отвернулась от меня.

За день до нашего предполагавшегося возвращения в город Стивен пригласил меня прокатиться на лодке по реке.

Повар приготовил для нас корзину с едой, и мы отплыли. Стивен греб на середину реки по направлению к острову, а я сидела на носу лодки, как белокурая Клеопатра, опустив руку в прохладную воду.

– До чего же замечательный сегодня день, – вздохнула я.

Наша маленькая лодка уткнулась носом в берег острова. Стивен спрыгнул на песок, чтобы привязать ее и помочь мне выбраться на землю.

Мы нашли покрытую травой полянку в тени высокого дуба. Стивен расстелил одеяло, а я склонилась над корзиной с припасами.

– Заглянем внутрь? Твоя мать сказала мне, что здесь что-то необыкновенное. А, шампанское! И треска! Подожди, здесь какая-то записка. Я попробую прочитать: «Привяжите один конец веревки к бутылке, а второй к дереву».

Я засмеялась и медленно продолжила читать.

– «Погрузите бутылку в воду на один час». Рассмеявшись, я выполнила инструкцию. Стивен растянулся на одеяле и, положив руки под голову, смотрел на меня.

– А теперь, – сказала я, – что мы будем делать, пока шампанское охлаждается?

– Подойди и сядь рядом. – Он повернулся на бок и похлопал по одеялу рядом с собой. Я послушно села. Он приподнялся на локте и посмотрел на меня. Через мгновение, потянувшись ко мне, Стивен снял с моей головы шляпу и отложил ее в сторону. – Так лучше. Она закрывает твое лицо.

Я почувствовала, что краснею.

– Ну не глупо ли? – сказала я. – Я стояла на сцене перед огромным залом с тысячами людей, пела для них и никогда не стеснялась. Но когда ты так смотришь на меня, я теряюсь.

– Почему? – ласково спросил он.

– Не знаю, – прошептала я.

Он взял меня за руку и легко прикоснулся губами к ладони. Манжеты рукава скользнули вниз, открывая шрам, и я попыталась отнять руку. Но он крепко держал ее и поцеловал шрам тоже.

– Я несколько дней готовил свою речь, – сказал он, не глядя на меня. – Специально для этого случая. И не могу вспомнить ни слова. Поэтому придется импровизировать.

У меня замерло сердце. Он посмотрел мне в глаза и сказал:

– Я люблю тебя, Рони. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

У меня на глаза навернулись слезы. Проглотив подступивший к горлу комок, я, понурившись, сказала:

– Нет, Стивен. Нет. Это невозможно. Я уже замужем, ты же знаешь.

– Это возможно, – сказал он. – Ты получишь развод. – Стивен сел и уверенно продолжил. Он вновь вернулся на землю, из царства Любви в царство Закона, где ему не приходилось мучительно подыскивать слова. – Это нетрудно. У меня за границей есть друзья-юристы, в Англии, во Франции. Мы поручим им вести дело…

– Но я не знаю, где он, – слабо возразила я, – и даже жив он или мертв! – У меня дрожали руки, про голос и говорить нечего. Я нервно теребила юбку. – Я чувствую… как странно… Ох, Стивен, держи меня! – Я обхватила его за талию и опустила голову ему на плечо. Он крепко сжимал меня в объятиях, и я ощущала на волосах его горячее дыхание.

– Это нехорошо, Стивен, – произнесла я, немного придя в себя. – Ты ведь знаешь, кто я. Ты честолюбив. У тебя большое будущее. Тебе нельзя жениться на такой женщине, как я. Даже если бы я была разведена!.. В этой стране люди плохо относятся к разводу.

– Если мы не найдем этого человека, мы сможем аннулировать брак. Даже французский суд без колебаний сочтет его недействительным. Ты была молода, а он бессовестный негодяй. Он бросил тебя и ребенка. Ваш брак вполне можно расторгнуть, Рони. Поверь мне. Я займусь этим сам. Ты думаешь, я посмотрю на то, что станут говорить люди? Я знаю, какая ты, и я люблю тебя. Не вопреки всему этому, а благодаря. Скандал – это ничто, жалкое сотрясение воздуха. Истории, сплетни, слухи. Они безжалостны и жестоки, но они рано или поздно утихнут. Если ты мне не веришь, спроси у моей матери. Скандал, возможно, замедлил рост отцовской карьеры, но не смог остановить отца. И меня не остановит. Я изумленно покачала головой.

– Ты тигр, Стивен. Тебе невозможно сопротивляться! Он засмеялся и нежно поцеловал меня.

– Мне приятно это слышать. И еще у меня есть идея, чем нам заняться, пока охлаждается шампанское. Я думаю, моя мать имела в виду именно это.

– Твоя мать – просто замечательная женщина, – сказала я.

Он засмеялся:

– Она пиратка!

Я непонимающе уставилась на него:

– Что ты сказал? Пиратка? Ты шутишь?

– Нисколько. Перед войной 1812 года она была грозой Ла-Манша. Она плавала на корабле вместе с Джин Лафитт. Теперь понимаешь, что я имел в виду, говоря о скандалах.

– Это о женитьбе твоего отца? Как здорово, – вздохнула я.

Мне следовало сразу выяснить все до конца. Нужно было спросить: «У тебя есть еще один брат по имени Сет?» Но я не спросила. Я сказала себе, что это совпадение, не больше. Я не хотела знать ничего, кроме того, что уже знала: Стивен любит меня и собирается на мне жениться. Он хороший человек. Мне казалось, что в этот момент я хочу в жизни только одного – выйти замуж за хорошего человека. И такая возможность представилась. «Я не позволю, чтобы что-то помешало мне обрести покой и счастье», – думала я. Я отбросила свои беспокойства – цыганская манера – и решила наслаждаться настоящим.

Смеясь и лаская друг друга, мы упали на одеяло.

– Это единственное время года, когда возможны свидания на природе, – сказал Стивен. – Достаточно поздно для комаров и слишком рано для зимы.

– Ты очень хитрый и умный, – сказала я. – Ты привез меня сюда специально, чтобы соблазнить!

– Нет, я буду соблазнять тебя, только если ты согласишься стать моей женой. Ты согласна? Если откажешься, я отнесу тебя в лодку и отвезу домой.

– И больше никаких поцелуев? – грустно вздохнула я.

– Никаких.

– Ладно, я не очень щепетильна и беру взятки, – сказала я. – Да, я согласна выйти за тебя замуж.

– Тогда получай награду…

Пришло время вытаскивать шампанское.

– Я заколдовала тебя, – сказала я. – Ты бы никогда не предложил мне выйти за тебя замуж, если бы я этого не захотела. Ты в моей власти.

– Сейчас и во веки веков, – согласился Стивен и крепче обнял меня. – Может, ты и права, – сказал он. – Ты заколдовала меня. Трезвый, рассудительный, серьезный Стивен Мак-Клелланд влюбился в цыганскую певицу!

Мы чокнулись бокалами с шампанским.

– Я думала, ты стыдишься того, что произошло во Франции, – сказала я ему. – Я думала, ты не хочешь об этом вспоминать… ах, какой я была дурой. Но ты ни разу не заговорил о том времени до сегодняшнего дня. Я на тебя ужасно злилась. Ты станешь навещать меня, когда мы вернемся в город? Мы будем проводить ночи напролет в постели, а под утро ты, еще до рассвета, будешь уходить, чтобы сохранить нашу любовь в тайне? Ты больше не будешь таким хорошим и станешь немножко плохим, да?

– Послезавтра я уезжаю в Вашингтон, – с сожалением сказал он.

– К юристам? Ба! А когда ты вернешься?

– К Рождеству. Как ты думаешь, стоит всем рассказать сейчас?

Я покачала головой.

– Нет, Стивен, давай подождем. До Рождества.

– До Рождества.