"Волкодлаки Сталина. Операция «Вервольф»" - читать интересную книгу автора (Тараторин Дмитрий Борисович)

ЧАСТЬ I Фенрир фюрера

Голова с глухим стуком покатилась в дальний темный угол кабинета.

— Енто ничаво, — сказал батька Ковпак, вытирая шашку о полу эсэсовского мундира, ладно облегавшего обезглавленный труп. — Ты, Мыкол, не журысь, чай привык по-интеллигентному, из нагана в затылок, а мы по-казацки — вжжжик и готово, — продолжил партизанский командир и хитро подмигнул собеседнику, облаченному в потертую форму лейтенанта Вермахта.

— Да по хрен мне это, батька, — мрачно ответил Ковалев и вышел на замковую галерею. «По-интеллигентному, — усмехнулся он про себя, — видал бы ты, друг дорогой, что китайские товарищи с японскими „языками“ на допросах вытворяли — любо-дорого».

Вспомнилась Маньчжурия — бои и кровавый туман застенков. Самураи держались, конечно, стойко. Ничего не скажешь, закалка кастовая вековая дорогого стоит. Только китайские заплечных дел мастера не чета васькам-костоломам российским, которые частенько забивали допрашиваемых до смерти, не дав тем и слова сказать.

Потому-то косоглазые спецы так высоко ценились чекистами еще с Гражданской. Они никогда не позволяли эмоциям одержать над собой верх — тянули жилы из своих клиентов, пока не выцеживали последнюю, самую сокровенную тайну военную. И даже потом, чисто из любви к искусству, могли длить агонию пленников неопределенно долгое время. «Да, мастера, ничего не скажешь», — уважительно помянул их мысленно Николай.

Во дворе замка между тем продолжалась потеха — хлопцы смачно рубали сдавшихся сдуру в плен немцев. Кто без затей, как батька. А кто и с выдумкой — по кусочкам. Командиры не препятствовали, у каждого ведь почти враги сожгли родную хату. Как же тут не лютовать?

Однако командный состав Ковалев от расправы бережно сохранил (только коменданта батька успел-таки порешить). Теперь всю эту эсэсовскую сволоту предстояло подвергнуть форсированному допросу. Вот тут знания и навыки, полученные от китайцев, Ковалеву и должны были сослужить добрую службу. Он почувствовал, что в мозгу засвербило озорное любопытство: а долго ли эти сверхчеловеки продержаться сумеют? И кто из них первым расколется?

Пока все шло строго по плану. Гитлеровцы никак не ожидали (на чем и строился расчет), что здесь, глубоко в тылу, их настигнет внезапная и жуткая смерть. Бой был коротким. Потери среди партизан минимальны. Подземные катакомбы взяты под контроль бойцами Ковалева. Хлопцам батьки там делать нечего. Ведь как раз погреба старинного замка и были главной целью лихого рейда партизан и спецгруппы НКВД.

Николай закурил. Закатное карпатское солнце багровело на кончике папиросы. Древняя твердыня орлиным гнездом нависала над глубокой пропастью. Внизу холодно поблескивала горная речка. Ковалев пристально вгляделся в ее изогнутое сабельное лезвие, рассекавшее антрацитно-черные скальные породы, и на него повеяло смертью. Где-то совсем рядом точно таилась скрытая угроза. Чуять такое он был обучен.

«А что там батька в кабинете творит, как бы чего не напортачил», — пронзила, как скрежет по стеклу, мысль. Ковалев заглянул в дверь. Батька самозабвенно, с гиканьем и посвистом рубил гобелен, на котором фюрер, оседлав единорога, копьем поражал красного дракона. Гитлер был в блестящих латах, усики боевито щетинились из-под приподнятого забрала. А дракон оказался ощеренным и горбоносым. Чувствовался намек на его расовую неполноценность. Истекая кровью, легендарный зверь скреб когтями, высекая искры из склона некой волшебной, судя по всему, горы.

— Твою-то мать, — вдруг выдохнул Ковпак. И было от чего. Сквозь вихрь лохмотьев, в которые превратился гобелен, Николай увидел массивную стальную дверь.

Неделю назад Ковалев получал последние инструкции в кабинете, декорированном совсем другими гобеленами. На них — колонны советских физкультурников шествовали мимо ступенчатой громады зиккурата с надписью ЛЕНИН.

— Будет тебе, Коля, гауляйтеров мочить, — сказал, улыбчиво сверкнув стеклами пенсне, Берия. — И другие у нас стрелки, чай, найдутся, тут большевики без тебя обойдутся. А для тебя посерьезнее дело имеется.

Николай отрешенно и преданно глядел сквозь собеседника стальными глазами. Для Берии он по-прежнему, несмотря на долгие годы совместной борьбы с врагами партии и народа, оставался загадкой. Обычно нарком с людьми-загадками не чикался — просто стирал их в лагерную пыль, и вся недолга. Но Колян был уникален, его подготовка позволяла решать задачи такой сложности, что любой другой в недоумении отступился бы. А этот, бывало, пыхнет беломориной, сощурится лукаво и враз найдет выход из самой вроде безнадежной засады. Вот и теперь, кого, спрашивается, было посылать в логово карпатского зверя? Кроме него — некого. Берия поправил пенсне и продолжил:

— После этого задания, похоже, у всех нас другая жизнь начнется. Ну да ладно, об этом потом. А пока что ты, товарищ дорогой, отправишься в расположение партизанской армии батьки Ковпака. Возьмешь с собой бойцов попроверенней, понадежней. Таких, чтоб не обосрались, если что не соответствующее диамату увидят. Только матерых подбирай.

Ковалев в отличие от многих и многих служил Берии не за страх, не за пайки и дачи, не за румяных пролетарских девок даже. Он был по-настоящему увлечен строительством великой, более того, величайшей, без всякого сомнения, в истории человечества Империи. Он знал, что все в этом деле неспроста — и зиккурат, и мумия, и миллионы лагерных рабов, и этот хитрый прищур сквозь пенсне. Его обладателя Николай ценил за выдающийся организаторский талант и потрясавшую даже его широту кругозора. А что касаемо щепок, которые летели при рубке леса, на месте которого и будет воздвигнута новая вавилонская башня, так на то они и щепки. Доля у них такая в историческом процессе.

— Есть, понимаешь ли, в Карпатах замок один старинный, с давней репутацией нехорошей, — продолжал между тем Лаврентий Палыч. — Там всякая чертовщина уже лет пятьсот творится. Так вот, эсэсовцы в нем лабораторию секретную создали. Они ребята непростые — решили черта в свою арийскую колесницу запрячь. Ан нет, пролетарскую телегу потащит… — Тут Берия хохотнул, довольный шуткой, и, плотоядно облизнувшись, продолжил: — Ковпаковцы все подходы к замку уже разведали, так что фрицев возьмете тепленькими. Зэки у них там содержатся, между прочим. Над ними опыты проводят. Твоя задача — оперативно выяснить их цель и как далеко они зайти успели. Результаты должны быть через неделю у меня. В живых никого не оставлять. Замок взорвать к свиньям собачьим. Батька, само собой, не в курсе, для него это просто операция в рамках подготовки к победоносному наступлению Красной Армии. Все, пока тебе информации достаточно.

Ковалев всем видом дал понять, что и вправду достаточно. Тем не менее Берия не поверил.

— Что, думаешь, как в сказке — пойди туда, не знаю куда? — поддел он несгибаемого диверсанта. И тут же по-отечески успокоил: — Нет, все же попроще. Куда идти, тебе теперь известно, а вот что ты мне сюда привезешь, того и я пока не ведаю…

Волк пропускал удары. Один за другим. Лезвия огней полосовали глаза. В уши с ревом толпы лез ужас. А Палач неотступно рвался в ближний бой. Обозначив прямой удар левой, он внезапно, в прыжке, вложив всю массу нехилого тела, впечатал локоть в скулу Волка. Кожа лопнула, ливанула кровь. Схватив противника обеими руками за шею, Палач принялся обрабатывать корпус Волка коленями. Удар под сердце взорвал его. Буквально тут же колено наконец встретилось с челюстью, и все погасло.

В казино «Али-Баба» бои без правил случались нечасто. Отморозков, готовых биться насмерть, на Руси всегда в избытке, однако опытных гладиаторов, способных по-настоящему порадовать публику, найти непросто. Но этот вечер, конечно, удался — оба бойца были техничны и злобны, а что еще надо тому, кто знает толк в кровавых потехах? Правда, в действиях файтера, выступавшего под погонялом Волк, уже на второй минуте схватки стала наблюдаться странная раскоординированность. Он вдруг прерывал собственную вполне успешную (однажды даже чреватую для противника нокаутом) атаку и уходил в глухую оборону. При этом, что совсем уж необъяснимо — зажмуривался. Этим и не преминул воспользоваться его бдительно-безжалостный соперник.

Палач тупо наблюдал, как суетятся вокруг Волка тренеры и врачи. «Инвалидность парню обеспечена, если выживет, конечно. Будет овощем бессмысленным. Кашку будет кушать. А перед боем как понтовал», — подумалось без сочувствия, но и без торжества. Завтра, может, он сам будет таким же мешком с костями, которым, имитируя хлопотливость, ворочают случайные люди.

Палач, надо признаться, и к себе самому сострадания не испытывал. Он вообще давно уже следил за собственной жизнью как бы со стороны, словно за более или менее увлекательным кино. Поэтому тревожила его вовсе не сохранность бренного организма, а то, насколько зрелище получается захватывающим. Вот и подбирал он себе соответствующие источники заработка, может, и ни ахти какого, зато сериал вроде получался нескучным.

Публика ценила в Палаче как раз эту-то очевидную к себе безжалостность. И теперь она неистовствовала, благодарная. В «Али-Бабе» собирались в основном подлинные ценители. Они умели получить наслаждение от красивой комбинации и сокрушительного нокаута. Но победа Палача порадовала, впрочем, далеко не всех.

Через канаты, что-то гортанно порыкивая, перелезли несколько чеченцев. Яростно жестикулируя, они сгрудились вокруг тела. Обнаружив, что признаки жизни его с каждой секундой покидают, сыны гор яростно уставились на виновника случившегося. Палач внутренне усмехнулся: «Давайте, давайте, пацаны, злобствуйте. Мне чехов мочить — дело привычное». Те, конечно, уловили в прищуренных глазах Палача жестокую иронию и, пошевеливая могучими плечами, стали хмуро надвигаться. Он мгновенно сконцентрировался, готовый к сокрушительному отпору.

Внезапно врач резко отшатнулся от секунду назад безжизненного тела. Изуродованное ударами лицо Волка стремительно менялось. Оно превращалось в морду зверя, имя которого носил боец. Серая шерсть перла сквозь смуглую кожу. Вдруг словно пружина подбросила это странное существо. Сверкнули клыки. Белый халат заалел. Следующим оказался тренер.

Реакция, не раз выручавшая Палача, спасла его и на этот раз. Перелетев через канаты, он по головам обладателей VIP-билетов, опрокидывая столики с дорогим бухлом, секьюрити и официантов, ломанулся к выходу. Позади слышался человеческий визг и звериный рык.

— Так, что вы нам поведаете, гражданин Палач, в девичестве Глебов Федор Палыч? Вы-то теснее всех из оставшихся в живых с ним общались. Тренера по кускам сейчас в морге собирают. Говорят, не все составляющие удалось обнаружить. Он, видно, поужинал по ходу. Так что давай поконкретнее. — Майор ФСБ Казаков профессионально проницательно глянул на Палача и, дабы придать себе внушительную холодность, сжал губы в жесткую, почти утратившую последнюю розоватость складку.

— Я его в ринге первый раз увидел. Так что рассказывать практически нечего. Боец он сильный, злой, — как бы нехотя, игнорируя знакомые чекистские понты, заметил Федор.

— Ну, это и без тебя известно. Ты давай приметы, повадки. Говорю же, никто ничего о нем сказать не может. Друзья Мансурова, тренера его, понятия не имеют, откуда он этого хрена выкопал, да еще кучу бабок своих на него поставил.

— Я его не разглядывал, — продолжил в той же манере Палач. — Особые приметы там, и все такое. Моя, знаешь, задача их у него на роже побольше оставить, а не старые отметины изучать. Ну, смуглый он такой, на цыгана смахивает.

— Давай, давай, вспоминаешь ведь… — понадеялся на удачу Казаков.

— Слушай, майор, а что у вас у всех в кабинетах Дзержинский висит? — ни с того ни с сего вдруг спросил Палач.

— А ты что, против? — обиделся майор.

— Ну да, в общем. Если б Берия, я бы понял.

— Это ты типа наехал, что ли? — желваки чекиста зловеще забугрились.

— Он же солдат Революции был, а вы кто? — словно не замечая нарастающего раздражения оппонента, совершенно отмороженно продолжал Палач.

— Ну, положим, он создал систему государственной безопасности, — почему-то повелся майор.

— Революционного государства, заметь. И первое слово здесь главное, а второе чисто служебное. А Лаврентий Палыч, совсем наоборот как раз, и смастерил структуру, которой по барабану, какое государство, какие там у него цели, задачи, главное, чтобы мощное оно было. Улавливаешь? Так что, все вы его гнезда птенцы, Лаврентиева.

— Ты завязывай, Глебов, херню-то пороть, по делу давай, — пришел в себя майор. — Тебя глючит, что ли? О птенцах каких-то гонишь. Ты ваньку-то не валяй. А то ведь я тебе могу и другие вопросы для пробуждения интереса к сотрудничеству позадавать. К примеру, по поводу биографии твоей увлекательной. Кстати, о птичках. Как там наемников называют, дикие гуси?

— Ага, называют, — без всякого энтузиазма подтвердил Палач.

— Ну вот, начать можно с наемничества, — обрадовался майор. — А за ним целый букет художеств потянется. Ваш брат-отморозок у нас весь на картотеке. Если ты на свободе пока, так это ж не по недосмотру, а исключительно, понимаешь, в оперативных целях. А если ты, падла, этого не догоняешь, — чекист вдруг резко сменил тон с вкрадчивого на ревущий, — так на зоне тебе, сука, объяснят, что родину любить — это не по горам с автоматом бегать.

И уже вполне миролюбиво закончил:

— Короче, когда тебя компетентные органы спрашивают, отвечать надо по существу, а не пиздеть на отвлеченные темы.

Определить по безмятежному лицу Глебова, дошло до него что-нибудь или нет, майор не сумел и уже хотел было продолжить психическую атаку, как вдруг допрашиваемый подал голос. Снова, впрочем, вполне отстраненно, вроде из чистой вежливости, осведомился:

— А много он народа-то положил?

— Ты че, опять про Берию? — стукнул кулаком по столу чекист.

— Про какого Берию? — неподдельно удивился Палач. — Про Волка, само собой.

— На, фотки погляди, может, у тебя от них просветление в башке случится. А то смотрю я, чего-то колбасит тебя не по-детски.

Майор кинул Палачу пачку фотографий. Они прослеживали славный путь Волка к выходу из казино. Его устилали растерзанные тела. Понять, кем до того вечера было то или иное кровавое месиво, возможности не представлялось. Внимание Федора привлекла чья-то оторванная голова, валявшаяся под рекламным плакатом и своим окровавленным ртом словно бы вопрошавшая о смысле своего столь безжалостно оборванного бытия.

И Палач внезапно вспомнил происшествие, случившееся несколько лет назад в горах Чечении. Но майору он счел за лучшее об этом не сообщать.

— Слышь, Палач, что за непонятка такая: как их волки могли порвать, если на каждом оружия до едрени фени. А тут и гильз стреляных нет, и не спали они, жрать собирались — зола еще теплая.

— Мать твою, а как мы по этим кускам поймем, есть среди них Мусаев или нет. Месяц пасли и теперь чего?

На самом деле Федор Глебов шел по следу Руслана Мусаева уже второй год. Просто в последнее время он буквально дышал ему в затылок. Они давно стали кровниками. Палач начал безжалостное преследование одного из самых лютых полевых командиров после того, как тот лично зверски замучил угодившего ему в руки Федорова побратима. Ответ Глебова был страшен. Он, надо отметить, никогда не соблюдал глубоко гуманного принципа — око за око. Так вышло и на этот раз.

Его отряд ворвался в родной мусаевский аул зловещей предрассветной порой. В заложники были взяты все тамошние старики. На центральной площади Глебов объявил, что если в течение 24 часов главарь боевиков не явится, чтобы принять его вызов на поединок, то все они будут расстреляны. Федор был глубоко убежден в правомерности своего решения. Тейповая система, на его взгляд, предполагала безусловную коллективную ответственность. Однако уже через пару часов он получил информацию от прикормленного фээсбэшника, что к селу движется отряд чеченской милиции. Он, похоже, намерен был освободить пленников. Федор понял — здесь что-то нечисто. Мусаев не иначе решил схитрить и выручить своих близких чужими руками. Этого Федор допустить не мог. «Молитесь, отцы», — сказал он величавым седобородым старцам. Отвесил им земной поклон и дал очередь. Так и родилось его погоняло.

В Чечне Палач воевал по контракту. До этого видели его и в других горячих точках, ближних и дальних. Посещал он их не из идейных соображений и не от особой кровожадности, а по той же самой причине, что и на ринг выходил. Он всерьез опасался (и это было единственное, чего он реально боялся), что от скуки может впасть в коматозное состояние. Однажды, давно уже, с ним как-то начало происходить нечто подобное. Несмотря на то, что и с лавэ тогда был у него полный порядок, и с сексуальной удовлетворенностью никакого жизненного подъема он не ощущал, вследствие черной меланхолии то и дело засыпал в самых неподходящих местах.

Просто Палач был из той редкой породы существ, что в нормальном для большинства человекоособей спокойно-размеренном режиме функционировать не может. Он буквально начинал вымирать, приходя в состояние полной негодности. Можно сказать, ни на что у него не стояло. Ощущения, что вообще живешь, а не тащишься по задворкам какого-то мутного, к тому же чужого сна, не было. И без того однообразно унылая, среднеполосная природа казалась нарисованной на какой-то грубой холстине, а окружающие персонажи терзали душу своей плоской бессмысленностью.

В первый раз его вылечила Босния. Потом Федор периодически проходил терапию в чеченских горах. Вот тут была жизнь, были реальность, яркие краски и неожиданные ландшафты. За все за это приходилось, конечно, платить кровью. Своей — чужой, он не всегда ощущал разницу.

Обследовав полянку, где, казалось, еще час назад мирно отдыхали бандиты, бойцы не сумели обнаружить ни одного мало-мальски целого тела. Их рвали с таким остервенением и яростью, что Валера, опытный охотник, сибиряк, стал высказывать серьезные сомнения, что это волки порезвились. Ни с чем похожим ему, бывалому таежнику, сталкиваться не приходилось.

Но Палач думал о другом. Сосредоточенно пошевелив носком ботинка чью-то кудлато-бородатую мертвую голову без лица, он крикнул:

— Слышь, Валер, помнишь, ты про мое погоняло спрашивал? Как типа мне его носить не в падлу? Я тебе тогда сказал, что, мол, все люди на палачей и жертв делятся и типа нет других вариантов. Ты спорил все, а потом согласился. Так я тебя обманул. На самом деле есть только жертвы.

Петрович вскрыл дверь быстро и аккуратно. Знаменитый «медвежатник» в группу Ковалева призван был прямо из Ухтинских лагерей. Не дело было таким специалистам на нарах отлеживаться, когда идет священная война. Всякая мелочевка, типа поломанных сейфов, не актуальна, если Родина-мать зовет. Старинные петли массивной кованой двери душераздирающе проскрипели, и открылась тьма непроглядная, впрочем, при ближайшем рассмотрении какая-то мерцающая. Ковалев зажег фонарик и шагнул в проем. Потрескавшиеся каменные ступени винтовой лестницы круто уходили вниз…

Экстренно проведенный допрос эсэсовцев, как ни странно, ничего путного не дал. Они, захлебываясь кровью, бессвязно бормотали что-то о секретных опытах, проводившихся в подземных лабиринтах. Чувствовалось, что ничего конкретного они не знают, но тем не менее изрядно кого-то страшатся.

Возиться с ними времени не было. Отдав фрицев пьяным партизанам, немедленно учинившим над ними расправу, Николай принял решение исследовать зловещие глубины самостоятельно.

Взяв с собой десяток бойцов из числа самых проверенных, Николай начал спускаться. Путь их был неправдоподобно долог. Узкую штольню вырубили в скале явно в самые что ни на есть незапамятные времена. На одном из витков Ковалев со товарищи внезапно уперлись в двери лифта. Те открылись сами собой.

Кабина была освещена не весть откуда исходившим светом. Оббита она была алым шелком. А на одной из стен — черное зеркало. Отразившись в нем, Николай вдруг себя не узнал. Все вроде было как всегда — по отдельности нос, глаза, уши — его, но знакомая картина не складывалась. Фрагменты лица словно бы жили сами по себе и, похоже, жирными слизняками намеревались расползтись в разные концы тускло поблескивающего квадрата.

Ковалев вошел первым и заслонил зеркало. Не хватало еще, чтобы бойцы обнаружили в своих физиономиях эту пугающую нестабильность. Вместе с ним поместились только четверо. Прочие остались. Двери закрылись, и лифт рухнул в бездну. По приземлении перед ними открылась картина дикая и подозрительно несуразная.

В просторном, выложенном белым кафелем, напоминающем операционную зале в багрового цвета резном кресле восседал персонаж, живо напомнивший Николаю кого-то из героев оперы «Запорожец за Дунаем». Перед самой войной в Киеве его затащила на спектакль заведующая чекистским клубом Маруся.

Красные шаровары, вышитая рубаха, круглая румяная морда, смоляные усы и оселедец. Вот только глаза…

Это были просто черные, зияющие дыры. Ни зрачков, ни белков. Гулкая, жуткая пустота втягивала Николая в себя всего целиком, вместе с новенькими хромовыми сапогами и портупеей. А орден Красной Звезды просто вырвало с мясом из гимнастерки и засосало… Бойцы впали в странное оцепенение и с ошалело-дебильным видом переминались с ноги на ногу.

Николай судорожно схватился за чеку гранаты и рявкнул:

— Ты кто?

— Я, мил человек, мажордом здешний, завхоз по-вашему, — пропел «запорожец» звонким фальцетом.

— Ты мне, сука, не юли, — заорал Ковалев, — а то живо жопу из огнемета поджарим!

Тот ничего не ответил, только моргнул пушистыми черными ресницами. И Николай все понял, точнее, увидел беспощадно отчетливо. И открывшееся было настолько чудовищно, дико, безумно, что он осел на пол и пронзительно завыл от ужаса.

Резкий звук вывел бойцов из оцепенения, и они сразу же открыли беспорядочный, но зато ураганный огонь.

Он бежал по пустынным улицам, наслаждаясь упругостью мышц. Неоновые скальпели витрин вспарывали волчьи зрачки, но, опьяненный кровью, он не чувствовал боли. Ночь была его. Вся без остатка. А он был ею, рожденный тьмою и во тьме растворенный. Абсолютный убийца, жертвенный нож космической бездны, скалящейся мертвенно-желтым полумесяцем, беззвучно хохочущей над судорогами этого обреченного города. Теперь он свободен, теперь кровавый праздник навеки с ним. И все еще только начинается…

Визг тормозов, мощный удар сломал серую тень пополам и отбросил ее в грязный снег обочины. Из «Ауди» вылез, грязно матерясь, помощник депутата Государственной Думы Фарид Казанский. Делать этого ему, конечно же, не следовало, однако и сидеть в заглохшей отчего-то машине тоже было вроде несподручно. Ждали его пацаны, а тут такая херня приключилась.

Да и законное любопытство шевельнулось в задубелой его душе (зловещего предчувствия не шевельнулось — изрядная доза кокса провоцировала неоправданный оптимизм). Уж больно странным был эффект от столкновения с уличным псом (так ему показалось на первый взгляд). Отбросило ведь не только дворнягу, но и его весомую тачку. Это явно противоречило сложившейся в круглой монголоидной голове Фарида картине мира. Требовалось разобраться, как чего.

Но не успел он сделать и нескольких шагов, как остолбенело замер: перед ним, словно из-под земли, вырос абсолютно голый мужчина атлетического телосложения. «Ты чо, пидор?» — только так и успел среагировать он на незнакомца. В следующее мгновение тот оказался за спиной Фарида. Хрустнули шейные позвонки. Тело, обмякнув, повалилось в подколесную жижу.

Палач встречался со своими былыми соратниками нечасто. Всевозможные боевые братства, землячества нагоняли на него тоску и безысходность. Но сейчас мозг безжалостно грызла загадка.

И чудилось — он в каком-то шаге от ее расшифровки. Для того чтобы этот шаг сделать, он и намеревался переступить порог хаты, где его, однако, вовсе не ждали.

— Ну, здравствуй братишка, — без тени радушия прищурился на него хозяин — Гриша Таджик. — Заходи, раз пришел.

Гриша был ярко выраженный славянин, а среднеазиатское погоняло носил потому, что в тех краях начал свой боевой путь и впоследствии любил вспоминать кровавую братоубийственную бойню, учиненную юрчиками и вовчиками. Нужен же он был Глебову, поскольку, по слухам, бродившим в добровольческой среде, Таджик в последний свой балканский выезд имел дело с какой-то невнятной чертовщиной. Гнал по пьяни сотоварищ его, что, мол, резать албанцев им какие-то белые волки помогали.

— Ты ж, Палач, вроде считаешь, мы замусарились. С нами типа и базарить теперь западло, что ж пожаловал? За что такая милость?

Так оно, в общем-то, и было. Глебов знал, что группу бойцов-добровольцев, в которую входил Гриша, сразу после их возвращения из Косова взяла под опеку ФСБ. То есть даже не сама «контора», а одна из ветеранско-комитетских команд, которые, не входя формально в официальную структуру, тем не менее работали с ней в тесной связке. Именно через подобные якобы посторонние группы «сотрудников действующего резерва», как прекрасно было ведомо Палачу, и шла вербовка разных маргинальных личностей для выполнения каких-нибудь совсем уж беспредельных заданий.

Разводили бывших «диких гусей» в основном на любви к Родине, умело играя на комплексе исключительности. Таковой обитал в большинстве из них, терзая душу тоской по небывалым подвигам. Адаптироваться к мирно-обыденной серости они были категорически не в состоянии. Считать же, что ты — часть какого-то великого и могучего плана по возрождению былой мощи страны, так соблазнительно. Да и ручеек бабла, текший в их карманы, пока абсолютно за просто так, исключительно за выраженную готовность к исполнению какой-нибудь невыполнимой миссии, конечно, играл роль немалую.

— Гриш, я тебе не предъявы строить пришел. Ты своим путем ходишь, я своим. Тема есть, давай перетрем, без этих, понимаешь, инсинуаций, — извлек Палач из кармана бутылку водки.

Таджик усмехнулся и, ни слова не говоря, побрел на кухню.

Хавира была, конечно, скромная, но съем и такой чего-то, само собой, стоил. А Гриша, как с войны вернулся, нигде не работал. Это Палач знал доподлинно. Поэтому «замусаренность», конечно, сомнений не вызывала. Но ему сейчас не до понятий было.

Судя по нескольким опорожненным емкостям в углу, Таджик коротал вечер с любимой темной «Балтикой». Поэтому после первой же пары рюмок, опрокинутых в память павших, он, не дожидаясь изложения палачевской темы, съехал на свою заветную.

— А знаешь, Палач, как мы после нашей победы в Москве улицы переименуем? — просветленно улыбнулся он. — Тебе понравится. Прикинь, Ментовская, Журналистская, Бизнесменская. А вдоль них будут на фонарях представители этих славных профессий болтаться.

— А наша, это чья победа, Гриш? — не выдержал Федор. Обычно он подобную пургу игнорировал. Но тут некстати повелся. Слишком на взводе после вчерашнего и Лубянки был. — Ты у нас теперь кто? Раньше вроде монархистом себя считал. А теперь у ФСБ на подсосе, значит, и царь твой, видать, из конторских будет.

Таджик был парень резкий — Глебов еле успел отпрянуть. Гриша бил его головой в нос. Второй попытки Федор ему не дал, коротко ударив сложенными в горсти ладонями по ушам и опрокинув на боевого товарища стол.

«Да, разговора не получилось», — с сожалением констатировал Палач, аккуратно прикрыв за собой дверь Гришиной хаты.

— Как же это все случилось, в какие вечера, — пропел приятный, но чуть надтреснутый баритон и сухо добавил: — Докладывай, падла лагерная.

Человек в белом халате, из-под которого выглядывали форменные штаны с лампасами, принялся бормотать запинающейся скороговоркой:

— Контроль над особью 21 В/О был утрачен сразу после проведения операции по ликвидации банды Мусаева. При отходе группа вследствие головотяпства армейцев была накрыта залпом системы «Град». Две особи уничтожены, вышеупомянутая же не выясненным пока образом мутировала. Воздействие на нее посредством направленных импульсов пси-генератора эффекта не дает. Судя по всему, трансформация и переход на действия по одному из установленных алгоритмов теперь происходит спонтанно, в ситуации клинической смерти.

— Замечательно, нечего сказать, а как эта тварь в казино оказалась? — снова прожурчал зловещий баритон.

— Как нам удалось установить, после смертельного ранения, полученного в результате обстрела, особь самопроизвольно перешла на функционирование по варианту 3. Вследствие чего атаковала стадо овец и вырезала все поголовье. По причине переедания, утратив бдительность, была подстрелена чабаном и перешла на вариант Ч. Приняв оптимальное согласно алгоритму выживания решение, присоединилась к бандформированию Хабиба и приняла Ислам, получив от ваххабитов имя Салим. В ходе диверсионных операций отмечена особая жестокость. Бандиты обратили внимание на исключительные способности Салима в области рукопашного боя, вследствие чего он был командирован в Москву с целью заработка средств на проведение терактов. Казино «Али-Баба» контролируется чеченской ОПГ. Бои с участием Салима, выступавшего под псевдонимом Волк, должны были приносить ваххабитам стабильный доход.

— Почему же Палач, или как там этого хера, на второй минуте его вырубил?

— Судя по всему, если раньше звериная и квазичеловеческая сущности проявлялись последовательно, вытесняя в результате соответствующей команды одна другую, то теперь они сосуществуют. Симбиоз этот неустойчив, по крайней мере пока. В какие-то моменты некие внешние раздражители могут вызывать неадекватные реакции. Видеозапись поединка дает основания сделать заключение, что яркие огни, крики зрителей оказывали резко негативное воздействие на функционирование психосистемы Салима. Это свидетельствует, что в его поведении проявляются теперь природные звериные реакции, тогда как нормальное функционирование по варианту 3 предполагает реакции, существенно модифицированные.

— Как же ты, дорогой товарищ, все излагаешь складно. Что же ты, сука, у себя на полигоне не отработал все как следует? Что это за мутация такая «невыясненная»?

Белый халат понуро молчал.

— В общем, так, — резюмировал баритон, — на ликвидацию Салима — три дня. И то много, сколько он за это время натворить успеет… Ты лично, кстати, за все ответишь. Операция будет носить кодовое название «Вервольф». Приказываю задействовать соответствующие подразделения как внутреннего, так и внешнего круга. Не уложишься в срок — сам на полигон мясом отправишься.

— Ну, спасибо тебе, Коля, большое чекистское спасибо. Экого ты упырька знатного привез. Да и зверушки отличные. С ними, конечно, поработать еще надо, отладить кое-чего, но наши светила научные справятся. Мы как раз парочку из лагерей загодя на этот случай дернули.

— А он где? — спросил Ковалев.

— Упырек-то? — засмеялся Берия. — Он в Институте крови анализы сдает. Ты за него не переживай, а то смотрю, поседел ты даже. Что, с гестапо в кошки-мышки играть полегче было?

— Да, Лаврентий Палыч, не скрою, но я готов, если партия прикажет…

— Комсомол ответит — есть, — прервал Ковалева Берия. — Да ладно тебе, Коля, расслабься. Сегодня партия тебе прикажет в диверсии одной поучаствовать, причем здесь прямо, дома у меня.

Ковалев привык к провокативному стилю Берии, и тот редко выводил его из равновесия, но на этот раз он почувствовал глухое раздражение. «Подпортила мне все же эта сволочь хохляцкая нервную систему», — подумал он зло.

Через несколько минут они были в подвале особняка, где все уже было готово к проведению оргии. Организована она была в строгом соответствии с древним тантрическим сексо-магическим ритуалом.

В центре выложенной на полу рубиновой звезды уселся голый Берия. На него — молодая тибетка, вывезенная из одного очень специального места, обнаруженного в свое время экспедицией, в которой, кстати, активно участвовал Николай. Пятеро особо приближенных чекистов (среди них Ковалев) разместились на концах звездных лучей. Им достались юные колхозницы из секретного племенного хозяйства имени Инессы Арманд. Обучены они были, разумеется, той самой тибетской профессионалкой. По периметру зала выстроились сотрудники личной тайной спецслужбы Берии, облаченные только в сапоги и фуражки. В ходе мероприятия их эрегированные члены должны были ориентироваться строго на черную дыру в потолке. Энергетический поток, создававшийся в результате, обладал изрядной дальнобойностью и разрушительностью…

На следующее утро Гитлеру доложили, что в рейхстаге разом повылетали все стекла, и к тому же в клочья разорван флаг со свастикой, гордо реявший над зданием. Фюрер не удивился. Тайные силы не в первый раз подавали сигналы. Месяц назад в замке Вевельсбург на собравшихся в центральном зале эсэсовцев рухнула стена. После в его резиденции «Орлиное гнездо» невесть откуда взявшимся порывом ветра сорвало крышу. А теперь вот флаг… Фюрер понял, что развязка близка.

— Здорово, пидор, я от Фарида. Дело к тебе есть. Через два часа — в кабаке, адрес знаешь.

Депутат Государственной Думы Семен Семенович Райкин еще минут пять слушал короткие гудки и остекленело взирал на портрет Президента. Даже не сами слова, но голос, их произнесший, повергли его в оцепенение. Было в этом тембре что-то запредельно беспощадное и одновременно глумливое. Отказать его обладателю немыслимо, подчиниться страшно до лютых кишечных колик. «Почему Фарид, который практически всегда, за редким исключением, общался со мной только лично и тет-а-тет, дал мой телефон этому животному», — лихорадочно скакали в голове Райкина непослушные мысли. Он вспомнил, как Фарид вышел на него в первый раз. Тоже грубо, конечно, но не так же цинично и безапелляционно. Татарин получил информацию о его пристрастии к мальчикам от одного мента из управления Р. Тот, работая по педофильским интернет-сайтам, вычислил Семена Семеновича, дававшего там заманчивые объявления. Мент давно был в связке с казанскими и слил Фариду компромат убийственного свойства.

В юности и в зрелом возрасте, когда он возглавлял крупный завод по производству тракторов, Семен Семенович педерастом не был. Он имел жену и двух дочек. Уже после перестройки, когда пошел он по депутатской стезе, совратил его коллега, бывший председатель обкома.

И дернул же его черт с Интернетом связаться. Все ведь до того было так легко и приятно. А теперь депутат попал в ужасающую зависимость от бандитов, в которых не было практически ничего человеческого. Мало того что они пользовались вовсю немалыми его возможностями, они и на личность, случалось, посягали. Особенно неприятно было вспоминать эпизод в одной подмосковной сауне. Перед прошлыми выборами ему велели приехать туда на встречу со старым вором Васей Малаховским. Тот, будучи пьяным, в присутствии своих головорезов грубо и весьма болезненно отымел Семена Семеновича. А что ждет его на этот раз…

Войдя в ресторан «Лукоморье», Райкин сразу направился в кабинет, где они обычно встречались с Фаридом. За столом, сверкая обритым черепом, уплетал дымящийся бифштекс с кровью смуглый детина.

Гарнира не было. Вилкой он указал депутату место напротив. Не отрываясь от еды, он вытащил из внутреннего кармана некий предмет, который Райкин поначалу принял за кусок желтоватой резины, и бросил его на стол. С ужасом Семен Семенович понял, что это клок кожи с правой руки татарина. Отчетливая татуировка «Фарид» не оставляла места сомнениям.

Незнакомец поднял голову:

— Это тебе привет от другана твоего, теперь я за него. Ты меня на работу возьмешь, а для начала ксиву мне оформишь.

Лицо бандита потрясло Райкина больше, чем чудовищный подарок. Создавалось ощущение, что оно пребывает в непрерывном движении. Словно бы мышцы мучительно пытались зафиксировать некое невозможное выражение. Судороги медленно перемалывали эту странную и страшную физиономию, лепили из нее что-то совершенно запредельное. Но больше всего не понравился депутату взгляд — желтый, немигающий. Никогда ничего подобного Райкин не ощущал. Он внезапно понял, что на него смотрят как на мясо.

— На чье имя приготовить документы? — заикаясь, поинтересовался депутат.

— Волков я, Владимир Владимирович, — рявкнуло чудовище.

То, что увидел Николай, подтверждало самые мрачные догадки Берии. Перед ним рядами стояли серебристые диски. Именно их появление в небе над Курской дугой чуть было не переломило ход битвы. Именно этого неведомого оружия страшилась Генеральная ставка, и на него же уповал Гитлер.

Объекта, в глубинах которого находился Николай, на картах, разумеется, не было. И сыскать его банальным способом не представлялось возможным. Только собственная смекалка была виной тому, что разведчик обнаружил этот зловещий дискодром.

Пробрался он сюда долгими подземными лабиринтами, стартовав все из того же карпатского замка, где им геройски был захвачен удивительный хохол. После налета бригады Ковпака стоял он в запустении. Не было смысла охранять разоренное гнездо, тем более и фронт был уж совсем не за горами. Красные бойцы гнали фашистов так, что те даже теряли временами свою хваленую дисциплинированность. Зная это, Николай и отправился в замок. Как он и предполагал, подземелья не были взорваны, поскольку ковпаковцы, рыскавшие в окрестностях, оперативно вырезали спецкоманду, посланную дабы провести эту операцию.

Зловещие ходы и лазы манили своими загадками, и он не преминул откликнуться на этот зов. Осознавая предельную рискованность предприятия, с собой брать никого не стал. И нисколько в этом не раскаялся. Только паранормальные способности, развитые им некогда в Тибете, позволяли, блуждая по казематам, чуять нужный курс, брать по ходу языков из числа подземных эсэсовцев и пытками подтверждать правильность избранного маршрута.

И вот теперь он видел не только зловещие диски, чья поверхность была испещрена магическо-руническими текстами, но самого рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера в компании со знатоком арийских древностей Германом Виртом, внимательно изучавших соответствие знаков древним образцам.

Палец на спусковом крючке неистово чесался.

«Вынести б им обоим — нелюдям этим — мозги», — размышлял Николай. Однако необходимо было держать себя в рамках.

«Голова Гиммлера, конечно, дорогого стоит, — продолжал он внутренний диалог, — однако боевые диски и без него способны такого шороху наделать, что опять Красная Армия под Москвой без штанов окажется. Нет, надо назад поспешать — шифровку в Центр передать, чтоб стерли это драконье логово в порошок, пока не поздно».

На том и порешив, он змеем скользнул по скальному уступу в вентиляционную шахту и пополз назад, к родной советской земле.

По-настоящему майор любил только Феликса Эдмундовича Дзержинского. И был уверен, что тот отвечает ему взаимностью. Поэтому гнилые палачевские базары его раздосадовали всерьез.

Иногда по вечерам он долго беседовал с Железным Феликсом у себя в кабинете. И, конечно, знал его получше, чем этот отморозок. Правда, если быть точным, говорил один майор. Дзержинский же только, хмурясь, просматривал папки с досье на разную сволочь и нервно барабанил тонкими прозрачными пальцами по здоровенной деревянной кобуре маузера, неизменно болтавшейся у него на поясе. Но майор чуял, что рано или поздно грянет буря. Пойдет гулять по всей Руси великой Феликс, заговорит его маузер так, что враз смолкнут ораторы, народ наебавшие.

А он, Сергей Казаков, бодро и радостно зашагает следом, лишь чуть притормаживая, чтоб контрольные выстрелы делать. Но, похоже, чаша гнева еще не наполнилась до краев, еще отчаяние масс не могло материализовать призрака с чистыми руками, холодным сердцем и пылающей беспредельной классовой ненавистью головой. И потому пребывал Казаков в тоске и тревоге.

Семейная жизнь у майора не заладилась. Жена ушла к другу детства, бывшему комсомольскому заводиле, удачно приватизировавшему несколько лесопилок. Большую часть времени она теперь проводила в Испании. Но на карьере его личные проблемы не отразились — теперь не то что давеча.

Отдел, в котором служил майор Казаков Сергей Иванович, занимался расследованием разного рода аномальных преступлений. Создан он был при Андропове. Но это официально, а так, само собой, и раньше разные загадочные и беспредельные происшествия, могущие иметь изрядный общественный резонанс, никогда ментам не доверяли.

Случай в казино был одним из самых необъяснимых в практике майора. С вампирами, например, ну не с мертвецами ожившими, а просто с кровососами-любителями, дело ему иметь доводилось, но чтоб с оборотнями…

«Совсем нюх потеряли», — подумал майор и, откинувшись на спинку кресла, погрузился в дрему. Приснилась ему жена, покаянно вернувшаяся и исполняющая для него танец живота.

Из блаженного забытья майора вывел глухой стук, это ударилась о дверной косяк кобура Дзержинского.

— Тю, хлопцы, так це ж шпиен москальский. — Это было последнее, что услышал Ковалев, теряя сознание после тяжкого удара по темени дубиной народной войны. Даже самые исключительные и неуловимые, случается, попадают в засаду. Так и вышло. И должно быть, не случайно. Среди ковпаковцев запросто могли быть двурушники…

Нет, шифровку в Центр он послать успел. Рация была спрятана в лесу неподалеку от карпатского замка. И Николай знал, завершая сеанс связи, что буквально через час какой-то эскадрильи тяжелых бомбардировщиков с запада и с востока свинцовыми тучами надвинутся на вражье гнездо. Что полетят на него смертоносные капли — гроздья гнева — неотвратимого возмездия за кровь солдат, за слезы матерей.

Что рухнут могучие перекрытия и заполыхают покореженные, развороченные советскими и британскими бомбами дисколеты. Не знал одного, что часть из них вырвется из клокочущего моря огня и возьмет курс прямиком на Антарктиду…

Впрочем, когда Николай очнулся, ему было уже не до этого. Прямо в лицо дышал ему горилочным перегаром боец Украинской повстанческой армии. Глаза его светились такой лютостью, что и без слов было понятно — страшная казнь с предварительной пыткой неотвратима.

«А ну и ладно, — понеслись в голове умиротворенные мысли, — пожил, покуролесил, стране помог неслабо». Что там орал взбешенный его ледяным спокойствием бандеровец, Николай не слышал. Он умел выключать восприятие лишнего. Зачем ему, в самом деле, эта беготня нацистских прихвостней, зачем их злобные хари, бессмысленные лающие вопросы, раскаленный штык, вонзающийся в плоть?

Но внезапно в этой адской круговерти возникло нечто значимое. Это было лицо. Почти лик — скорбный, обрамленный длинной седой бородой. Серо-голубые, пронизывающие как-то по-нездешнему глаза светились из-под козырька эсэсовской фуражки.

Николаю показалось, что он даже ничего не сказал мучителям, только рукой повел в сторону — и они разом отпрянули от терзаемого ими тела. И ушли в лес, растворились в его шелестящей зелени.

А незнакомец склонился к Николаю и прошептал:

— Иди пока, позже свидимся. Нужен ты Ему. Другая тебя служба ждет…

Самое поганое заключалось в том, что, конечно же, непосредственное руководство операцией «Вервольф» будут осуществлять совсем другие люди, а ответственным назначен он, научный руководитель полигона. Чтобы хоть немного успокоить разбушевавшиеся нервы, человек в белом халате вышел на галерею из пуленепробиваемого стекла, опоясывающую обширное, вверенное его попечению хозяйство.

Академик Мефодий Порфирьевич Петров не просто любил полигон, он его боготворил. Для него это было зримое воплощение дерзновенной научной мысли. Гигантское пространство, пронизанное вдоль и поперек всех и все контролирующими импульсами пси-генераторов, действительно не могло не потрясать. Немыслимые, казалось бы, и тем не менее вполне реальные существа — его обитатели были всего лишь марионетками в чутких и умных руках светил подземной науки. И все благодаря незримым нитям, тянущимся от удивительных приборов, порожденных в том числе и его гением. Петрова осознание всего этого завораживало.

Толчком к созданию полигона послужило поступление первой партии трофейных мутантов и их зародышей. Всех обстоятельств не знал даже он, научный руководитель проекта. Его учитель, подлинный отец этого подземного чуда, академик Розенблюм всегда избегал данной темы. Знал Петров только то, что было ему положено по немалой, но все же далеко не решающей должности. Изначальным сырьем для мутантов-оборотней послужили цыгане — узники концлагерей и самые злобно-матерые карпатские и трансильванские волки. Подчинялись они голосовым командам. Однако делали они это, как следовало из архивных материалов, очень и очень неважно. Свидетельством тому — десятки разорванных в клочья охранников. Да и ученые нередко становились жертвами тварей. У самого Розенблюма лицо рассекал чудовищный рваный шрам.

Пси-генераторы были созданы могучим коллективным разумом ученых, объединенных энергией и энтузиазмом молодого и пылкого тогда Петрова. С этого и началась новая эра в проектировании мутантов и киборгов. Теперь команды можно было посылать на весьма дальние расстояния и повиновались они им с абсолютной неизбежностью. Пока не случилось этого досадного происшествия. Тот, кого чеченские сепаратисты именовали Салимом, всегда внушал Петрову какие-то смутные опасения. Ему порой казалось, что, расправляясь с «мясом» — подопытными зэками — в ходе испытаний на полигоне, он действует не как автомат (каковым, в сущности, несмотря на использование биосырья при его изготовлении, и являлся), а как зверь. То есть вроде как ему это доставляло удовольствие, которое он стремился скрыть. Последняя же поведенческая реакция в силу своей сложности вообще должна была быть ему недоступна.

Виной всему, конечно, могла стать дурная «наследственность». Если употреблять научно некорректную терминологию, то вел он свою «родословную» от тех самых цыганско-карпатских первопредков. Прочие функционирующие на сегодняшний день особи произведены были из местного материала. Исконная вольность кочевая и не давала, возможно, покоя мутанту.

И все же это не объясняло, каким образом могло случиться то, что случилось. А соответственно, неясен был алгоритм решения задачи по нейтрализации Салима. Между тем времени для его нахождения было трагически мало. Начальник подземного комплекса (не только имени, но и звания его никто не знал, и называть его было приказано просто «гражданин начальник»), без сомнения, исполнит свою угрозу. Академик Петров в этом ни секунды не сомневался.

Братва обнаружила исчезновение Фарида в ту же ночь. Пацаны ждали его в сауне-люкс «Бангкок», где каждую субботу ее отборные сотрудницы устраивали им сеанс тайского массажа. Девки были дорогие и эксклюзивные, но казанских они обслуживали, само собой, бесплатно и по расширенной программе. Фарид этой мазы никогда не упускал.

Не дождавшись его и многократно выслушав, что «телефон выключен или абонент недоступен», пацаны начали пробивать по всем каналам. Результат — по нулям. Ренат, правая рука Фаридова, привел бригаду в состояние полной боевой готовности. Вооруженные до зубов братки в течение всей ночи подтягивались к сауне, которая стала импровизированным штабом. Из-за нервозной неопределенности они слонялись по двору и лязгали затворами. Только к утру в непроглядной теме с пропажей Фарида забрезжил какой-никакой свет.

Бармен из «Лукоморья» сообщил, что депутат встречался в их кабаке с каким-то неведомым хером. Это было очень подозрительно. И буквально через час Семена Семеныча в самом прямом и непереносимом смысле взяли за яйца. При всем ужасе, который Райкин испытывал при одной мысли о чудовищном незнакомце, аргументация казанских оказалась слишком убедительной, и он начал колоться.

Его рассказ просто-таки ошарашил пацанов, с таким беспределом никому из них дела иметь не доводилось. Этого, нарушившего все понятия отморозка ждала страшная участь. Казанские на выдумки были горазды. Но, конечно, они и не догадывались, насколько этот случай особенный.

Способ, которым Волк принимал решения, неописуем в терминах типа: подумал, понял, выбрал образ действий. То, что было у него вместо сознания, изначально больше всего напоминало замысловатую композицию из разноцветных, причудливых пазлов. Вследствие травмы, повлекшей за собой, выражаясь языком академика Петрова, «невыясненную мутацию», фрагменты, сохранившие прежнюю конфигурацию, наползали теперь на хаос осколков. Отдельные же куски болтались в полном отрыве. Тем не менее все это функционировало. Внезапно внутри Волка возникал своего рода комикс — цепочки картинок, которые следовало воплотить в жизнь. Скорость его реакции была в нормальной ситуации абсолютно несопоставима с аналогичными человеческими характеристиками. В казино он облажался, но теперь раздобыл темные очки и с ними не расставался. Они надежно защищали звериные зрачки от разных световых неожиданностей.

Волк чуял, что встреча с депутатом таила в себе угрозу, чуял явственно, но у него не было выбора. Нужно было легализоваться. Кроме того, что могло реально грозить существу, для которого смерть была лишь очередным переходом к иной, к тому же более интенсивной жизни?

После инцидента в «Али-Бабе» путь к «чехам» для него был закрыт. Хотя Салиму с ними было совсем не плохо. И чечены не сомневались в его для них высокой ценности. В горах он даже успел стать легендой, после того как в знак бесповоротности своего присоединения к боевикам не отрезал (как ему было предложено), а попросту отгрыз головы двум российским контрактникам.

Впрочем, Волк и не нуждался в стае. Алой, жаркой кровью своих будущих жертв он ни с кем не хотел делиться.

Ковалев держал в руках пухлую папку с грифом «Совершенно секретно». В графе Ф.И.О. значилось: Басаврюк Тарас Опанасович. Чуть ниже: год рождения — предположительно 1453 год, из дворян. Вампир, колдун, создатель бандеровского движения.

Николай давно уже добивался от Берии разрешения познакомиться с материалами об упыре, захваченном им в его карпатском логове. Содержимое папки было чем-то средним между уголовным делом и медицинской картой. В самом начале была подшита повесть Гоголя «Ночь накануне Ивана Купалы», дальше шел комментарий историков. Ученые свидетельствовали, что в целом текст классика достаточно достоверен. Однако Басаврюк не был изначально демоном, но прошел через ряд магических трансформаций, превративших его в практически законченного беса, но не без рецидивов человеческих пристрастий, впрочем.

Родину свою — Украину Басаврюк избрал в качестве плацдарма активного проникновения в мир и материализации могучих потусторонних сущностей. Он, судя по ряду признаков, инспирировал мятеж Мазепы, петлюровское и бандеровское движения. Самые кровавые и зловещие эпизоды, с ними связанные, приобретали новый смысл и значение. «На сегодняшний день он фактически является прямым каналом сообщения с миром тьмы», — делали вывод уже штатные чекистские демонологи. Приводились показания самого Николая о глазницах-воронках. Экспериментально подтвердить их, правда, не удалось ввиду того, что после ранений, полученных Басаврюком в ходе операции захвата, он впал (или имитировал впадение) в кому. Опущенные веки ороговели, затем окаменели. Вскрыть их или просверлить не удалось. Дальше шли специфические медико-биологические характеристики его организма. Отмечалось, в частности, что особый интерес представляет состав крови упыря. Однако тема эта внезапно обрывалась. Подробности о том, чем же так замечательна была Басаврючья кровь, напрочь отсутствовали.

Чекист глубоко задумался. Его не покидало странное и довольно-таки поганое ощущение. Мерещилось, что это не он Басаврюка с боем взял, а тот сам использовал его группу в каких-то своих темных целях. Никаких рациональных оснований у этой версии не было, оттого и делиться ею с Берией было глупо.

Как, разумеется, еще глупее было бы поведать наркому о своем чудесном избавлении из лап бандеровцев…

Николай вышел на улицу. Залитая майским солнцем Москва праздновала первую годовщину Великой Победы. «Странная судьба мне выдалась, — подумалось Николаю вдруг. — Я и всенародный герой, и неизвестный солдат в одно и то же время. Скоро, наверное, школу какую в мою честь назовут. Пионеры моим именем клясться будут, а сам я, живой и героический, мимо в двух шагах пройду — не заметят. Прям человек невидимка, ебтыть», — меланхолично усмехнулся он.

Столица великой державы между тем ликовала. Казалось, все вокруг друг другу родные и милые. Стайки щебечущих девушек дарили многообещающие улыбки эффектному, статному военному. Но после регулярных и интенсивных магических оргий юные комсомолки уже не волновали его, как когда-то прежде, когда черты лица рано поседевшего офицера еще не были изменены хирургом спецклиники, а фамилия его была Кузнецов.

Мефодий Порфирьевич, в глубокой тоске блуждая по полигонным коридорам, забрел в апартаменты своего задушевного приятеля Петра Харина. Он был, разумеется, прототипом книжного инженера Гарина. Стоит отметить, что без открытий, сделанных им при создании печально знаменитых своих «лучей смерти», о создании пси-генераторов можно было бы только мечтать. Схваченный когда-то в результате блистательной операции ГПУ, он долгие годы тихо трудился в подземной шарашке. Однако в свое время накуролесить Харин успел немало. Имя его гремело буквально со страниц желтой прессы разных стран и континентов. Необходимо было погасить шумиху вокруг имени даровитого, но запутавшегося в буйных страстях ученого.

В конце 20-х на Лубянке еще попадались остроумные люди, и было принято решение беллетризировать похождения Харина, замаскировав его жизнь под научную фантастику. Красный граф Толстой с заказом, сформулированным ему в общих чертах легендарным Яковом Блюмкиным, справился на отлично. Через пару десятилетий после выхода романа и в самых пронырливых западных спецслужбах затруднялись сказать наверняка, «а был ли мальчик».

Но он был, существовал, длил свою причудливую жизнь. Вместе с сотнями других научных гениев работал на скрытую под толщей земли и бетона неведомую Советской стране и прочему миру власть. Попадали сюда всевозможные умники, подающие самые основательные надежды. Кто-то прямо со студенческой скамьи, а иные уже из исследовательских институтов, с производства. Под разными благовидными предлогами исчезали одаренные юноши из наземной жизни, чтобы послужить Родине здесь, в скрытых от вражеских и просто посторонних глаз глубинах.

Однако Харин все же был на особом положении. Его подозревали (и небезосновательно) в криптонацизме. Если прочим светилам раз в год положен был отпуск, который они проводили на одном из засекреченных вполне наземных курортов, то ему доверия не было никакого. Солнечного света он не видывал многие годы. Поэтому до корней волос пропитался желчной ненавистью, а мысль его приобрела отточенность иезуитского кинжала.

Академик пришел к инженеру поделиться своей бедой — он совершенно утратил уверенность в собственных силах. А между тем действовать надо было только наверняка. На след Волка вышли, теперь требовалось провести операцию захвата. А у Мефодия Порфирьевича все последние дни тряслись от ужаса не только всевозможные члены, но и сами мысли. Мозговые извилины тонко вибрировали и ничего путевого не генерировали. Потому и явился он к коллеге, отвечавшему за создание новейших средств поражения, — может, выручит. Он, как неоднократно мог удостовериться академик, никогда не терял присутствия духа.

Взглянув на него, Харин сразу же по-мефистофелевски захохотал. Слишком уж жалок был вид у его коллеги. А для закоренелого ницшеанца, каковым он издавна являлся, это состояние ближнего было, конечно, смехотворно. Однако, выслушав безутешного академика, инженер все же задумался. Пощипывая эспаньолку, прошелся взад-вперед, оскалился в усы и похлопал коллегу покровительственно по плечу:

— Ладно, Порфирьич, не убивайся ты так. Помогу твоему горю. Есть у меня, чем тебя порадовать. Думаю, волчаре тоже по нраву этот сюрприз придется.

Академик даже не ответил. Только всплеснул руками, да так и оставил ладошки молитвенно сложенными, сквозь слезы проникновенно глядя на Харина. Но того, конечно, вовсе не сопли эти тронули. Он бы с удовольствием падающего толкнул, но уж больно хотелось ему испытать новую модель боевого нейтрализатора на таком нестандартном объекте, как взбунтовавшийся оборотень.

Кузнецов снова, как не раз это бывало, полз. На этот раз по вечным льдам. Следом — отряд. Отборных головорезов выдал ему Лаврентий Палыч. И как опять же частенько бывало, они-то ползли налегке, а он — отягощенный тайным знанием.

«Им-то что? — размышлял Кузнецов. — Они-то знают, мол, только, что ищем мы базу фашистских недобитков. И все. Впрочем, проведай они про Хребты безумия, даже у бывалого смершевца поджилки бы тряслись. А для успешной операции бодрость духа потребна…»

Отряд Кузнецова был десантирован на ледовом континенте, дабы разобраться в мутной истории с провалом экспедиции адмирала Берда, случившимся пару месяцев назад. Сей бравый американский морской волк был к тому же опытным полярником и сведущим ученым. Под его командой была эскадра в составе авианосца, подводной лодки, ледоколов и танкеров — всего дюжина боевых кораблей, более двадцати самолетов и вертолетов. В бой с неведомым врагом готовы были вступить 4000 морских пехотинцев.

Однако армада эта была разгромлена и обращена в бегство. У самых берегов Антарктиды прямо из-под воды принялись вылетать огненные диски. Они, согласно разведданным, стреляли в американцев чем-то типа огненной плазмы. В результате чего потопили пару кораблей, самолет и пожгли некоторое количество личного состава.

Эскадра, разумеется, ретировалась…

Берия давно подозревал, что во льдах притаилась нацистская угроза, опасная теперь даже больше, чем прежде, благодаря прогрессивным научным разработкам. Задачей Кузнецова было попасть на тайную базу и умыкнуть оттуда «языка» поинформированней.

Даже с чисто военной точки зрения задача была беспримерно сложной. Но имелся и еще один аспект — мистический. Его Берия принципиально игнорировал. А Кузнецов в разговоре с наркомом счел за лучшее не акцентировать. Было у него подозрение, что Лаврентий Палыч все прекрасно знает, но в свойственной ему манере включает дурака.

Кроме того, Николай не мог быть уверен, что подробности его чудесного спасения из лап бандеровцев наркому неведомы. Имелось у разведчика подозрение, что на этот раз послан он на верную смерть.

— Товарищ Ковалев! — прервал цепь его размышлений сдавленный возглас ползшего впереди бойца. — Гляньте-ка тут чего…

Матерый и бывалый, он явно был ошарашен чем-то невиданным.

Николай рывком метнулся вперед и тоже остолбенел — в белом плато зияла гулкая бездонная дыра. И он глядел в ее глубины.

«Так-так, — подумал Кузнецов, — вот она, значит, какая — пусковая шахта дисколетов».

Но не успел он как-то сориентировать своих бойцов, как из бездны раздался совсем не машинно-технологический вой: Текели-Лииии, Текели-ЛИИИ.

И из тьмы вынырнуло нечто бесформенное, пузырящееся, смертоносное…

Остекленевшими от ужаса глазами Райкин смотрел на свою смерть, угрюмо поблескивавшую смуглым черепом напротив.

— Где ксива, урод? — осведомился Волк.

— Ксиву тебе, сука, в морге выпишут. — На пороге кабинета возникли бойцы из бригады Фарида.

Волк метнулся через стол и впился зубами в горло Райкину. Прежде чем сознание депутата растворилось в вечной кипящей муке, он увидел зияющий анус, неотвратимо всасывавший его в свои пламенеющие глубины. Семен Семеныч неуклюже побарахтался в спиралевидном вихре и исчез в лабиринтах ада.

На то, чтобы порвать депутатские артерии, Волку потребовались доли секунды, татары среагировать не успели. Удар с разворота ногой в живот отбросил одного, хук левой сломал челюсть второму. Двое других, несмотря на уговор брать беспредельщика живым, выхватили стволы.

Но пацаны внезапно рухнули, практически одновременно оледенев. При ударе об пол они со звоном развалились. Руки-ноги покатились по углам. Заряд замораживающей смеси на основе жидкого азота, но уже меньшей концентрации угодил в Волка. Он почувствовал, что словно бы миллионы ледяных игл прошили его полузвериную шкуру и резво заскользили по венам. Добравшись до мозга, они надежно парализовали оборотня.

Существа в блестящих скафандрах, вооруженные диковинного вида то ли трубами, то ли шлангами, подсоединенными к баллонам за их спинами, ввалились в кабинет. Ловко спеленав Волка прозрачными широкими лентами, они протащили его через пустой зал ресторана к служебному выходу и погрузили в инкассаторский броневик.

Последние двое суток майор жил в абсолютно безумном темпе и все равно всюду оказывался слишком поздно. Это выводило его из себя. К тому же Дзержинский стал вести себя как-то странно. Вроде что-то хотел сказать, но не мог решить, стоит ли. И все угрюмее становились его глаза, наливались свинцом.

Трупы в кабаке озадачили майора несказанно. Персонал заведения пребывал в шоковом состоянии. Насмерть перепуганные официантки утверждали, что в подсобку их загнали и там заперли инопланетяне. Наиболее вменяемым казался бармен.

Слегка прессанув его, майор сумел выяснить главное — приметы человека, с которым общался депутат. Персонаж этот явно напоминал Волка, да и жуткая рваная рана на горле Райкина эту версию подтверждала. Было очевидно, что убийца увезен в неизвестном направлении этими самыми «марсианами».

Они же, судя по всему, расчленили, совершенно невесть посредством чего, двух бандитов из казанской ОПГ. Еще один, с челюстью, съехавшей на бок, тоже явно был мертвым, а вот другой, с кровавой пеной на губах, вроде подавал признаки жизни, но как-то очень неуверенно.

«Так, похоже, третья сила образовалась, и, чую я, она-то и есть самый главный геморрой, — невесело подытожил Казаков. — Ладно, будем разбираться с вопросами в соответствии с очередностью».

И он тут же принял решение плотно взяться за Палача. Больше никаких источников информации все равно не вырисовывалось. Значит, надо было его принимать и закрывать. Тем более что и изобретать основания какие-то в его случае нужды не было.

Наемничество можно было запросто раскрутить в последующий шпионаж. Тут к гадалке не ходи, ясно, что такого асоциального типа давно уже кому надо вербанули.

Но и тут майора ожидала незадача. Топтуны доложили, что после визита к Грише Таджику объект сумел от них оторваться, а по месту жительства больше не появлялся…

«Шоггот, в натуре, бля шоггот, — пронеслось в потрясенном сознании Николая, — ну Лавкрафт, ну сукин сын…»

Но он сумел тут же подавить взрывную волну изумления и командно-бесстрастно рявкнул:

— Огонь из всех стволов, за Родину, за Сталина!

Призыв мгновенно вывел бойцов из оцепенения, в котором они взирали на сгусток невесть чего, поглощающий с утробным чавканьем их товарища лейтенанта Перепелицу. И не успели его новенькие унты исчезнуть в бурлящем пузырчатом монстре, как грянул залп.

Чудище шарахнулось в сторону провала и заметалось над ним, пытаясь увернуться от града пуль и гранат. Похоже было, что теперь уже монстр был охвачен паникой. И не столько вследствие огневой мощи десанта, сколько в силу несгибаемой воли изничтожить его, излучаемой советскими бойцами.

Беспорядочные дерганья чудовища сыграли роковую роль в судьбе пилота дисколета, который вылетел из провала, посланный разобраться, что к чему на поверхности. Затравленный монстр врезался в аппарат и облепил его своей плазмо-массой. Тот потерял управление и, завихрившись по какой-то замысловато кривой спирали, врезался в один из отрогов Хребтов Безумия.

В самый последний момент из гибнущего дисколета вылетела капсула с пилотом и рухнула в сугроб неподалеку от Николая. Сам же аппарат вместе с не отлипавшим от него шогготом тут же взорвался и практически полностью аннигилировался.

Десантники рванули к капсуле и поспели вовремя. Белокурый мужчина, выползший из нее, как раз планировал застрелиться. Но Николай оказался проворней — выстрелом из любимого ТТ он пробил ему руку, и парабеллум, уже готовый отнять арийскую жизнь у своего хозяина, покатился в какую-то ледяную трещину…

Под крылом самолета… нет, не пела, о чем ей петь, мертво молчала тундра. За это ее и любил Палач, за молчаливость и безнадежность. Человек тундре не нужен, чужд и неинтересен. Палач к людям относился, как известно, схожим образом. Он рано и интенсивно начал жить. Сверяя свои ощущения от окружающего мира с впечатлениями Бодлера и Лотреамона.

Оттого любая практически человекоособь казалась ему исчерпанной, если точнее — вычерпанной до дна злым демиургом. А в этой пустоте барахтались такие черви, что мама не горюй. Не снилось созерцаемое им, пожалуй, даже обкуренному создателю «Цветов зла».

Перебрав несколько вариантов ухода от излишне пристального внимания спецслужб, Федор остановился на предложении, сделанном ему буквально неделю назад родственником одного армяно-российского олигарха, которого он некогда охранял в Африке. Тот пытался (и небезуспешно) разграбить местные алмазные месторождения. А международная бригада наемников защищала армянина и его подручных от праведного гнева тамошних каннибалов.

Самвел Мартиросов (так звали родственника) пока олигархом не стал, но уже был генеральным директором крупной нефтедобывающей компании. При разработке нового месторождения на Ямале у его структуры возникли непредвиденные сложности с местным населением. Ненцы, обычно вполне покладистые, особенно если им обеспечивался регулярный подвоз «огненной воды», на этот раз «уперлись рогом», всячески препятствуя работе геологов и буровиков.

Посреди весьма перспективного в смысле нефтедобычи болота возвышалась сопка. Она и ее окрестности, по заявлениям шаманов, были священны. Белому человеку вступать на эту землю запрещалось. Мракобесы сменяли друг друга в карауле на сопке. По рации они держали связь с сильно уважаемым общественностью краеведом, грозившимся в случае силовой акции произвести акт самосожжения прямо в здании местной администрации, в туалете которой он и забаррикадировался.

Два бывших чекиста из службы безопасности нефтяной компании, собиравшихся под покровом ночи нейтрализовать караульного шамана, бесследно исчезли сразу же после того, как обрисовали Мартиросову план операции.

Это происшествие уже всерьез напрягло Самвела Карапетовича, и он полетел в Москву советоваться с влиятельным родственником. Тот в качестве крупного специалиста по разводке аборигенов порекомендовал ему Палача. Они пообщались, и Федор обещал подумать. И теперь, разумеется, надумал.

— И что, как все это интерпретировать, друг мой? — поинтересовался Берия. Видно было, что даже неистребимый нарком не на шутку озадачен.

— А я еще до операции докладывал вам о Говарде Филлипсе Лавкрафте, — отчеканил Николай. — Анализ ситуации давал понять, что без него там не обошлось…

— Ну да, ну да, но он же писателишка какой-то, бредни писал, умер в 37-м.

— Уверен, что это легенда, разработанная СС, — заметил Николай. — Лавкрафт никогда не скрывал своих симпатий к фашизму. К тому же он был реально на связи с разными паранормальными сущностями. Какие тайные общества ему таковую обеспечили — вот это ясно не вполне. Но в любом случае очевидно, что нацисты вывезли его в Антарктиду и с его помощью вступили в контакт с монстрами доисторическими по возрасту, демоническими по всем базовым характеристикам. Расшифрованные с их помощью письмена древней цивилизации, центры которой сокрыты сейчас под антарктическим панцирем, помогли фашистским недобиткам усовершенствовать свои дисколеты. Именно так и могут быть интерпретированы сведения, полученные от захваченного моей группой пилота.

— А чо ж ты живым-то его не довез? Запытал, живодер, по дороге? — с недоверчивой ухмылкой буркнул Берия.

— Он и так был уже почти в агонии, когда мы за него взялись. Вы же знаете, что в ходе последовавшего за его захватом боя с дисколетами погони две трети моей группы было уничтожено и сам «язык» смертельно ранен. Тем не менее экспресс-допрос на полярной станции позволил получить вышеизложенную информацию.

— Но реальную-то их мощь и боеготовность ни хрена мы оценить не можем, — взорвался Берия. И озабоченно зашагал по кабинету.

— Ладно, Коль, — смягчившись, продолжил нарком через пару минут. — В любом случае атомную программу надо форсировать, чтоб если что ебануть ракетой по этой Антарктиде гребаной… А тебе там, кстати, очередная Звезда Героя полагается. Завтра вместе с премиальными получишь.

— Служу Советскому Союзу! — рявкнул Кузнецов.

Размораживался Волк очень медленно и постепенно. Наконец с мозга оборотня сошло ледяное оцепенение, и он снова обрел способность воспринимать окружающий мир. Волк находился в боксе без окон и дверей. Тусклый лиловый свет, резиновые, судя по всему, стены. Он уже был освобожден от стягивавших руки и ноги особо прочных лент из пластика, не подверженного действию каких-либо химических реактивов.

Но члены все равно не повиновались. Доза и способ заморозки были строго рассчитаны. На нервную систему она действовала очень избирательно. Когда оборотня начнут кромсать скальпели пытливых исследователей, он должен все чувствовать, но быть не в силах пошевелиться. При этом ставилась задача не столько причинить объекту изучения максимальные страдания, сколько иметь возможность работать с внутренними органами в их реальном режиме функционирования.

Волк завыл протяжно и дико в тоске по несбывшемуся. Страх, отчаяние — все эти убогие человеческие понятия не могут выразить ужас зверя, обреченного на недвижное ожидание муки.

Внезапно он ощутил странную вибрацию. С каждой секундой она усиливалась. Вибрировали не пол, не стол, на котором он лежал, но он сам. Подозрительный жар охватил его. Вой Волка перешел в какой-то щенячий визг от нестерпимой боли, сопровождавшей резкий переход от глубокой заморозки к состоянию цыпленка-гриль.

Кости, мясо, кожа сплавлялись воедино, превращаясь в пластичную массу, вытягиваемую, скручиваемую жгутом какой-то страшной, неведомой силой. Рухнула на пол решетка, закрывавшая отверстие вентиляционной шахты, и оттуда в бокс вползла иссиня-черной кляксой тяжелая липкая тьма. Она обволокла Волка, превратив его в смоляной кокон, который, плавно убыстряя обороты начал вращаться. Затем он завис в пространстве и, продолжая вращение, извиваясь, вполз в черную дыру шахты.

Буквально как только последние лохмотья тьмы с чавкающим звуком засосало в вентиляцию, двери бокса распахнулись, и на пороге возник потирающий от возбуждения и предвкушения руки Мефодий Порфирьевич Петров в сопровождении группы ассистентов. Нет, он отнюдь не был садистом. Им владел вполне оправданный в его положении энтузиазм исследователя. Пытливого естествоиспытателя, призванного разгадать увлекательную научную шараду.

Отсутствие Волка не то чтобы потрясло его, оно просто сразу и бесповоротно погрузило его в безумие. Он не стал, причитая и задавая никчемные вопросы, бегать по коридорам. Он мрачно и сосредоточенно, игнорируя растерянных помощников, прошествовал в лабораторию, где и заперся.

Участь его была решена. Беспощадная, лютая кара облажавшемуся академику не замедлит свершиться. А потому не было у него ни времени, ни выбора. Тот вариант, который в здравом уме хотя и возникал в его сознании, но ужасал его не меньше, чем перспектива быть перемолотым зубами мутантов, он реализовал теперь четко и без колебаний.

По мостовым рассветной столицы прогрохотали танки и замерли, взяв в кольцо дом врага народа, предателя, шпиона и сексуального насильника. Жерла пушек зловеще уставились в окна, те ответили солнечными зайчиками по броне. И грянул бой. Уже через несколько минут под прикрытием огня из крупнокалиберных пулеметов спецназовцы ГРУ ворвались в здание. Там их встретили матерые волкодавы НКВД. И выстрелы стихли. Засверкали финские ножи и трофейные эсэсовские кинжалы — бойцы сошлись в рукопашной. И это была не просто схватка воинов двух борющихся за власть кланов. Шла лютая резня, в которой поверженным не имело смысла просить о пощаде. Армейцам было за что ненавидеть своих недавних палачей.

— Коля, ты выпить не хочешь? — спросил тем временем Лаврентий Палыч.

— Не откажусь, — ответил Кузнецов.

— Вот и молодец, мне земляки тут посылочку прислали замечательную.

Двери центрального зала бункера распахнулись, вошла изящная японка с подносом. На нем — бутылка, два бокала, кожаный пенал и еще нечто под накрахмаленной жесткой салфеткой.

Сквозь многометровую толщу земли и бетона звуки боя, конечно, слышны не были, но Николай, имея изрядный опыт подобных операций, прекрасно знал, в какой она на данный момент фазе. Конечно, система жизнеобеспечения бункера позволяла его обитателям ни в чем себе не отказывать, по крайней мере около года, но в ГРУ тоже не фраера, в «детей подземелья» им долго играть не дадут. Да и чего, собственно, засиживаться, Кузнецов понимал, что это бокал «на посошок».

С наслаждением сделав глоток, Берия хитро прищурился:

— Теперь тебе еще кое-что испробовать пора. Знаешь, Коля, нет гарантии, что псы Жукова о тоннелях наших эвакуационных не пронюхали. Могут нас сюрпризы ждать. Так вот, чтобы смог ты проходить через все заслоны, как нож сквозь масло, надо тебе прививочку сделать.

Девица открыла пенал. В нем лежали шприц и ампула с ярко-алой жидкостью. Тонкими, но сильными пальцами она надломила ее и погрузила иглу в ее содержимое. Оно словно бы вскипело, и из ампулы заструился красноватый мерцающий туман. Кузнецов завороженно следил за тем, как наполнялся шприц. Казалось, длилось это целую вечность.

Николай сразу понял, что это за алая муть, но все же спросил:

— И какую же вы мне вакцину вколоть собираетесь?

— Это типа витамина, Коля, иммунитет повышает, — засмеялся Лаврентий Палыч. — Так повышает, что даже пули безвредными становятся. Видишь ли, в крови крестничка твоего карпатского столько полезных веществ оказалось, что при регулярном ее употреблении, хочешь — стаканами, а хочешь — внутривенно, дивный омолаживающий эффект наблюдается, способности разные обнаруживаются. Ну, ты рукавчик-то засучи, если укольчиком, оно быстрее действует. А нам ведь пора уже.

То, что Николай увидел когда-то в глазницах «запорожца», возникало позже, не в памяти, не во сне, нет, — наяву и предельно отчетливо, часто. В иных ситуациях он ощущал себя уже внутри, а не снаружи, словно бы он не из привычного мира туда заглядывал, а оттуда, из бездны ужаса смотрел на зыбкий, вот-вот готовый рассыпаться цветными стекляшками мир. И каждый раз немыслимым усилием воли он выныривал из вязкого мрака. Лаврентий Палыч предлагал ему туда с разбега прыгнуть.

Кузнецов взглянул Берии прямо в глаза и не увидел их — за стеклами пенсне колыхалась тьма.

— Брезгуешь, значит, — донесся, как сквозь вату, до Николая насмешливый голос. — Я давно в тебе подозрительное замечаю. Ну, гляди, ты сам выбрал.

Девица отбросила салфетку, вороненый ствол браунинга выплюнул пулю.

Мефодий Порфирьевич превратился в такого урода, что и сам не ожидал. Не в том, конечно, смысле, что он на себя в зеркало взглянул и ужаснулся. Не до подобной лирики ему было, когда требовалось срочно в буквальном смысле слова утекать — утекать вместе с канализационными стоками с территории полигона.

Никак иначе вырваться оттуда возможности не представлялось. Мутировать, срочно мутировать — застучало у него в голове сразу после обнаружения пропажи Салима. Другого шанса выжить действительно не было. А жизнь он любил отчаянно, всем своим пытливым умом неисправимого естествоиспытателя. «Ну и что, — лихорадочно соображал он, запершись в лаборатории и дрожащими руками наполняя шприц, — буду познавать природу изнутри теперь, как часть ее. Но часть разумная, ищущая».

Препарат, инъекция которого превратила его в получеловека-полурептилию, еще не был опробирован в достаточной степени. Разработки его велись не по боевой линии, а в рамках программы поиска эликсира бессмертия. Басаврюк Басаврюком, а науке Берия все же доверял больше, чем черной магии. Хотя и понимал, что без нее любые исследования будут тыканьем наобум и вслепую. Вот и информация о том, что доисторические монстры всякие — динозавры и прочие твари ползучие да летучие были изрядными долгожителями, была почерпнута из трофейных гримуаров.

А уж ученым предстояло изучить кости всякой древней сволочи, отрытые зэками в тундре. На их основе и готовились всевозможные снадобья, испытывавшиеся, само собой, на врагах народа. Направление это было для подземных научных светил приоритетным. Однако говорить о каких-то надежных результатах было рановато. Хотя и отмечались вроде бы некоторые вполне обнадеживающие симптомы у испытуемых.

Если говорить о препарате, к которому прибег Петров, то вполне достоверно было известно его мощное, радикально трансформирующее плоть подопытного воздействие. Однако влияние снадобья на психику объекта, подвергающегося мутации, толком изучить не сумели. К тому же профессору пришлось ради достижения максимально быстрого эффекта вколоть себе дозу отнюдь не терапевтическую.

Вот и случилось так, что, к ужасу и омерзению своему, он превратился в чудовище не только физически, но и морально. Уже полчаса академик боролся с непреодолимым искушением откусить пятку бомжу, мирно похрапывающему возле трубы теплотрассы.

Крокодилообразная челюсть Мефодия Порфирьевича подрагивала от вожделения, глаза налились кровью. Он не в силах был заставить себя снова нырнуть в мутный зловонный поток, принесший его чудесным образом преображенный организм в этот тихий закоулок подземного лабиринта. Наконец академик зажмурился и, перестав бороться с волнами захлестывавшего его звериного аппетита, одним движением мощных челюстей отхватил бомжу ногу чуть пониже колена.

Дикий крик ушел гулять под сводами подземелья, а истекающий кровью несчастный, последним усилием воли преодолев ржавые ступеньки и выбив головой металлический люк, рухнул на асфальт Кривоколенного переулка.

Кузнецов был пулей. Он летел по бесконечному вроде как тюремному коридору, ввинчиваясь в плотный, тяжелый воздух. Он слышал заливистый смех вертухаев, похоже, им было забавно наблюдать за ним, неуклюже сверлящим пространство. Но он не видел их, потому что смотреть мог только строго вперед на мучительно приближающуюся цель.

Поначалу это было какое-то расплывающееся пятно вдали. Потом оформилось в человеческую фигуру. Но он летел, конечно, не в фигуру вообще, а конкретно в затылок. На последних его витках голова мишени начала медленно и натужно поворачиваться к нему лицом. «Стоять, мордой в стенку, падла!» — хотелось крикнуть Николаю, но он был нем.

Наконец с каким-то даже ржавым металлическим скрежетом голова повернулась. Кузнецов был пулей, а значит, тормозить не умел. Лицо это было его собственное, и он влетел самому себе в глаз. И стал этим глазом сам и полетел дальше, сквозь стену коридора, и стал видеть сразу во все стороны.

Вертухаи пытались поймать его какими-то гигантскими стальными сачками, но у них ничего не получалось. Словно бы какая-то невидимая могучая рука отбрасывала их, как только они, остервенело хлопая своими перепончатыми крыльями, приближались к Николаю. Злобно матерясь, они разлетались в разные концы беззвездного, черного космоса и исчезали…

Хирург между тем снял резиновые перчатки и вымыл руки. Удовлетворенно хмыкнул, взглянул на Кузнецова, распростертого на операционном столе, и, похлопав по заднице медсестру, вышел.

— Ну, что ж, как говорится, будет жить. Пока, насколько я понимаю. Очень ему повезло, надо отметить. Пуля вошла в глаз, а вышла через висок, так что мозг не задет. Но крови он много потерял, так что допросить его вы сможете не раньше чем через неделю, — заявил хирург ожидавшему его в коридоре офицеру военной разведки.

Вот уже третьи сутки Палач осваивал финансовые ресурсы, выделенные ему бухгалтерией нефтяной компании по приказу Мартиросова. Сам он почему-то задерживался в Москве, но Палач не скучал, городок нефтяников был маленький, но вполне уютный.

Именовался он Муравьенко, в честь сгинувшего в этих местах лет сорок назад геолога. Проживало здесь 10–12 тысяч человек, все так или иначе обслуживали близлежащие месторождения. Имелись культурные центры, например китайский ресторан. Почему именно китайский и посреди тундры, разобраться он не сумел, поскольку, отдыхая в нем, в первый же вечер отхерачил бригаду пьяных буровиков и решил пока там не показываться — хотелось покоя.

Имелась в городке и местная достопримечательность — негр Ванька. В гостиничном кабаке он исполнял песни группы «Бони М». Особенно часто — «Распутин». Так что каждый вечер здесь бушевали дискотеки 80-х.

Подобное времяпрепровождение было Палачу глубоко чуждо, однако негр его заинтересовал.

Что-то в нем было непростое — с первого взгляда почуял Федор. И точно. Очень скоро он обнаружил, что, проповедуя местным проституткам растафарианство, Ванька создал неслабую наркосеть. Но даже не это было самым интересным. Выяснилось, что родом негр был как раз из тех мест, где некогда наемничал Палач. На этой почве он и взялся информационно качать черномазого. И не напрасно…

— А ты знаешь, Федь, что у ненцев при Сталине Мандалада была?

— Ну, что херово им жилось, догадываюсь, но это ж, Вань, не повод русский мат, великий и могучий, так коверкать.

— Да нет, не понял ты, так они свою битву с Вавилоном называли, — объяснил африканец.

— Че, прямо, чисто тут, в тундре мочилово шло? — не поверил Палач.

— Шло, и не раз. Последнее восстание у них было, когда вы с немцами воевали. Говорят, им фашисты помогали, тут даже у берега субмарину их видели. Вавилон могуч и с той стороны, и с этой. Где силой, где хитростью свое берет. А ненцев обмануть просто, они слова Джа не слышали, траву его не курили, совсем плохо им, — горестно резюмировал Ванька.

— Ты где ж такие сведения ценные надыбал? — усмехнулся бесчувственный к бедам северного народца Палач.

— Ко мне, Федя, вчера директор музея приходила, полночи со мной о судьбе ненцев разговор вела, душа у меня теперь о них болит сильно. Пойду им сегодня слово Джа говорить, — убежденно, с фанатично-безумным огоньком в глазах, провозгласил негр. — Я буду их пророком, — без тени улыбки резюмировал Ванька и принялся сосредоточенно набивать косяк.

Внезапно за плечом Палача нарисовался Костя Рябов, парнишка из безпеки Мартиросова. Ошалело косясь на негра, тот прошептал Федору на ухо:

— Шефа похитили.

— Кто ж ты такой, а, гондон ты штопаный? — в который раз грозно, но безуспешно вопрошал Кузнецова офицер ГРУ, в лапы которому тот угодил практически сразу, как пришел в то физическое состояние, которое позволяло применить к нему методы форсированного допроса. То есть, выражаясь без разведческих жаргонизмов, — пытку.

— Что, думаешь, не расколем тебя, гнида бериевская? Думаешь, только вы мастаки на это дело? Шалишь, мы тоже могем кое-что, — ухмыльнулся грушник. — Я в ваших лагерях натерпелся, только не лютовать вам больше. Теперь наш черед.

Кузнецов посмотрел на изгалявшегося офицера с глубоким сочувствием — он ведь ничего не знал о загробных вертухаях. Земные по сравнению с ними чисто дети. «Ему бы об этом меня расспросить, дурашке, — подумал Николай, — а он все кто ты, да кто ты, как попугай заладил. Может, я и сам того не знаю. И ничего, живу. А ему, вишь, как приспичило». На этой мысли Кузнецов отключился (он это умел) от брызжущего уже слюной следователя и погрузился в воспоминания, на дне которых он мог бы отыскать ответ на, казалось бы, простой, однако озадачивший его самого вопрос.

Путевку в жизнь Коля получил от самого Феликса Эдмундовича. Когда тот собственноручно вытащил его за шкирку из котла какого-то, где ныкались от облавы беспризорники. Дзержинский погладил его по непокорным вихрам, заглянул в недетские уже стальные глаза и увидал там такое, что сразу же решил определить его в чекистские «сыны полка».

Очень быстро на смышленого парнишку обратил внимание не кто иной, как Глеб Бокий, масон-мартинист, а в ту пору глава сверхсекретного отдела «конторы», занимавшегося изучением паранормальных явлений (их в годы Гражданской и после отмечалось предостаточно), а также поиском надежных методов подчинения оккультных сил воле победившего пролетариата.

Кроме того, товарищ Бокий был известен своей очень особой приближенностью к создателю ВЧК. В высших партийных кругах ходили слухи, что есть у него тетрадка черная, в которой досье на всех старых и не очень большевиков, претендующих в стране Советов на более-менее значимые роли. После расстрела чекиста-мартиниста тетрадка попала в руки Берии. И он с ней потом не расставался, уж больно убийственной для всей партии была информация, в ней содержавшаяся.

Вот к такому-то персонажу и угодил Коля на воспитание. Подлинной своей фамилии он вследствие стрессов, пережитых в раннем детстве, пришедшемся как раз на самые что ни на есть лихие годы, не помнил. Бокий, впрочем, уже по достижении парнем совершеннолетия как-то обронил с ухмылкой, что, мол, из благородных он. Но тайну закоренелый мистик сохранил, чтобы унести ее позже в могилу. А почему Кузнецов? Да потому, что: «Мы кузнецы, и дух наш молод, куем мы счастия ключи».

По поручению наставника довелось Николаю побывать во многих странных, загадочных местах. В Тибете — с Рерихом и без, в Индии — у завербованных ГПУ йогов, в Китае — у бессмертных на горе Удан. Некоторые обитали там со времен восстания краснобровых, случившегося аккурат за 1900 лет до Октябрьской революции. Не придавая значения политическим нюансам, бессмертные зато глубоко почитали мистику чисел. Поэтому и считали большевиков прямыми наследниками тех древних повстанцев. Оттого способствовали, чем могли, их победе во всемирном масштабе.

Повсюду Коля учился, и не чему-нибудь и как-нибудь, а настоящим образом, в строгом соответствии с завещанием вождя. Когда пришел черед угодить в жернова репрессий и для Глеба Бокия, Николай был в очередной зарубежной командировке. Потому и не попал под горячую руку. А потом уже лично Берия, вникнув в личное дело и оценив недюжинный потенциал Кузнецова, приблизил его к себе и обласкал.

Пока эти воспоминания проносились в памяти Николая, его весьма умело и вдумчиво пытали. Он сам когда-то немало времени посвятил изучению разных аспектов заплечного искусства. Познавал его историю, особенности причинения мучений у разных народов и рас. Сам же он благодаря выучке у разных лам и сэнсэев приобрел полное бесчувствие. В партизанском отряде Медведева, в связке с которым он работал до памятного рейда с бригадой Ковпака, Николай даже не на шутку встревожил этим свойством молоденького доктора. Тогда он настоятельно потребовал вырезать из него эсэсовскую пулю без анестезина. Нет, Кузнецов не понтовал, отнюдь. Просто в отряде оставалась последняя доза этого для большинства бойцов необходимого препарата. Доктор потом до глубокой старости рассказывал пионерам о геройской терпеливости товарища Кузнецова.

Но грушникам-то он об этом не рассказывал, поэтому они буквально выбивались из последних сил, пытаясь выцедить из него если уж не информацию, то хоть стон, хоть всхлип какой, что ли. Без толку. Когда Николаю надоело наблюдать за их потугами и мысленно классифицировать применяемые изуверства, он попросту уснул. Незадачливые палачи, вконец умаявшись, доложили начальству, что подследственный, похоже, в ходе штурма логова Берии помешался, но окончательно ли, пока неясно. А потому возиться с ним сейчас — только маяться. Но и расстреливать пока не стоит, а правильнее всего отправить в лагеря под спецнаблюдение.

В чуме клубился удушливый дым, костер полыхал ярко, обжигающе. Тело Волка было распростерто на груде сшитых из разноцветных лоскутов подушек, душа вибрировала в районе макушки, ее словно бы вытягивал наружу мощный пылесос.

Голый по пояс шаман, потрясая бубном, кружился вокруг пламени, нечленораздельно бормотал, подвывая. Завертевшись на месте, как юла, он рухнул на пол и стал биться в каком-то подобии эпилептического припадка. Сквозь оскаленные зубы проступила зеленоватая пена. Чуть погодя он резко вскочил на ноги и, выхватив нож, одним взмахом широкого лезвия вспорол себе живот и принялся вытягивать кишки. Волчья душа тут же, со скрипом протиснувшись сквозь узкую щель, образовавшуюся в черепе, покинула тело. И поплыла, растворенная в чаду и жаре.

Она в ходе этой варварской процедуры проходила переплавку, приобретая демонскую цельность и монолитность вместо мутантской осколочной фрагментарности. Телепортированный из камеры подземного бункера прямо в чум, Волк благодаря свершаемому шаманом зловещему обряду должен был обрести свойства, необходимые для того, чтобы принять участие в некоем действе — ужасающем по форме, катастрофическом по последствиям.

Проплясав некоторое время увитый собственными кишками, шаман стал потихоньку запихивать их обратно. Преображенная душа Волка тоже полезла на место. Шаман взмахом руки возвратил своему животу цельность, а Волка начало дико плющить. Раньше трансформация в зверя и обратно протекала не то чтобы безболезненно, скорее бессознательно. Теперь, в новом своем качестве, сознание сохраняло непрерывность и неизменность.

Серый зверь, вырвавшись из чума, оказался в загоне, где металось около сотни обезумевших от ужаса оленей. Запах смерти втекал в их дрожащие ноздри и гнал прочь, в белый простор тундры, но деревянные жерди отбрасывали назад, навстречу беспощадным клыкам.

Резня длилась недолго, но волк, пьяный кровью, всю ночь прыгал по трупам и валялся в алом, горячем снегу. «Ты — жертвенный нож», — однажды он уже слышал этот властный запредельный голос. Теперь он ревел в его мозгу, перекатываясь эхом по всему организму, превращенному в неутомимое и неотразимое орудие истребления.

Нельзя сказать, что Лаврентий Палыч был начисто лишен таких человеческих чувств, как сострадание и участие. Он в глубине души немного сожалел, что пришлось-таки Кузнецова ликвидировать. По сердцу был ему лихой, беспощадный разведчик. Однако теперь, когда Берия намеревался сделать ставку на углубленный научно-магический подход, предполагавший приоритетное использование боевых киборгов и мутантов, такие даровитые одиночки оказывались по большому счету без надобности.

Кроме того, имелись подозрения, что Николай был осведомлен о содержимом роковой черной тетрадки, стоившей в свое время жизни его наставнику в ремесле чекистском мартинисту Бокию.

Там, под потрепанной, потрескавшейся обложкой, таилась информационная бомба, которая враз могла к чертовой бабушке разнести краткий курс истории ВКП(б) — краеугольный камень всего величавого здания Советской империи. Этим тайным оружием владеть Лаврентий Палыч намеревался единолично. Ведь обладание им открывало захватывающие перспективы тонкого шантажа высшего партийного руководства СССР. И не только…

Версия о шпионаже Ленина в пользу Германии была детским лепетом по сравнению с тайной этих строк заветных. В них была досконально изложена подлинная история Октября. Прописано четко, с адресами и явками о том, какое такое горючее позволило вспыхнуть восстанию красному негасимым, яростным пламенем.

Характерно, кстати, что ни историки советской поры (это вполне объяснимо), ни постперестроечная научная поросль никогда не задавались вопросом: откуда в революционном Петрограде, а позже в Москве взялся кокаин в совершенно неимоверных для тех лет количествах? С опиумом, например, дело ясное. Алые маки издревле тянули к солнцу свои запретные головки на бескрайних, сопредельных России азиатских просторах. Но кока-то там не растет. Она в Латинской Америке кустится. На эту лежащую на поверхности загадочную тему существовало и существует жесточайшее табу, наложенное не без психотронных влияний. Поскольку правда ставит слишком многое с ног на голову.

Между тем тайна неразрывно связана с создателем Красной Армии Троцким. Кокаин прибыл в Россию в марте 1917-го из США (там будущий организатор революционных побед вступил во взаимовыгодный, долгосрочный контакт с мексиканскими наркобаронами) на том же пароходе, что и Лев Давидович со своими боевиками. И тут же на волшебный порошок подсела большая часть большевистских лидеров. Ильич, прибывший в страну позже, застал прежних товарищей по сибирским ссылкам охваченными явно неестественным энтузиазмом.

Сам он был от природы заводной, ему стимуляторы не требовались, поэтому к увлечению соратников он отнесся диалектически. То есть если на пользу делу революции идет это повальное нюхачество, то и пускай себе.

А оно, конечно, реально способствовало разрастанию классовой борьбы. Ведь большевистские ораторы, воодушевленные волшебным снадобьем, могли призывать рабочий люд к восстанию часами напролет, вопреки законам физиологии ничуть не уставая.

В дальнейшем белый порошок без преувеличения сыграл решающую роль в Гражданской войне. Красные командиры, способные бодрствовать сутки напролет, раз за разом обыгрывали белых, у которых кокаин тоже был в ходу, но не использовался так масштабно и целенаправленно. Благодаря связям Троцкого с мексиканской наркомафией поставки даже в самые непростые годы осуществлялись в Страну Советов исправно.

Сталин сразу же прозорливо понял, что одно дело всемирную революцию разжигать, а совсем другое — Империю строить. В этом предприятии наркоманы законченные, в которых очень быстро превратилось большинство представителей ленинской гвардии, не подмога. Поэтому чистка партии была тотальной. И никакого противоречия в неуклюжих с виду определениях — «троцкисто-бухаринцы», «право-левый блок» и им подобных — не было. Расправа вершилась над наркоманами, которых полно было во всех фракциях.

Сам же змей-искуситель Троцкий сбежал, разумеется, в Мексику, куда же еще? Где и попал в эпицентр наркомафиозных разборок. Агенты НКВД просто умело направляли представителей соответствующих картелей, собственных диверсантов даже не пришлось задействовать. А уж решающий удар нанес и вовсе тяжелый наркоман. Чего стоил хотя бы выбор орудия преступления — ледоруба. В расшифровке этой скандальной подоплеки Октябрьской революции не были заинтересованы отнюдь не только большевики, но и представители масонского закулисья, к которому товарищ Троцкий принадлежал с ранней юности.

Так и родился заговор молчания. Угрозами его порушить Берия иной раз добивался большего, чем даже целыми сериями тайных операций.

Майор подал рапорт об отставке. Молчание Дзержинского не позволяло ему более занимать свое место. Это подчеркнутое игнорирование Феликсом Эдмундовичем верного чекиста тот расценивал как знак недоверия. И сделал единственно возможный вывод…

Высокое начальство давно считало Казакова опасным, слабо контролируемым дебилом, а сослуживцы просто побаивались его спонтанных и в последнее время все менее адекватных реакций. Поэтому практически все сотрудники подразделения даже не трудились скрывать радость, охватившую их в связи с его добровольным уходом.

Печален был только лейтенант Козлов. Он майором втайне от товарищей восхищался и даже где-то, в чем-то стремился делать жизнь с него. Лейтенант заглянул в кабинет к Казакову проститься, но, не зная, как это в подобных случаях делается, некоторое время неловко молчал, а затем поведал ему о последнем по линии их отдела происшествии. В московской подземке завелся монстр. Накануне вечером из тоннеля на «Кропоткинской» появилось одичалое крокодилообразное существо (при передвижении оно, однако, использовало две задние конечности) и на правильном русском языке, без междометий и мата, поинтересовалось у граждан, ожидавших поезда, что это за станция.

Конечно, случилась паника. Тут и поезд подоспел. Монстра он спугнул, но при этом переехал нескольких человек, свалившихся на рельсы в суматохе. Происшествие со всей очевидностью доказывало, что рассказ некоего бомжа с откусанной ногой о нападении на него крокодила не есть порождение «белочки», но факт — тревожный, требующий принятия незамедлительных мер.

Майор вроде бы слушал внимательно, но вдруг на полуслове прервал Козлова, похлопал по плечу и, выпроваживая, посоветовал беречь честь смолоду. Времени у него оставалось мало: все дела сданы, в любой момент могут попросить из кабинета, а он все-таки надеялся дождаться…

Больше часа майор сидел, сосредоточенно глядя на дверь, сознавая при этом бессмысленность подобного времяпрепровождения: Железный Феликс своих решений не менял.

Вконец отчаявшись, майор подошел к окну и, глядя на площадь, в центре которой когда-то возвышался памятник его кумиру, начал творить нечто вроде покаянной молитвы: «Не уберегли мы память о тебе, не защитили, когда уроды всякие тебя с постамента стаскивали, предали».

«Да разве ж вы этим меня предали?» — услышал он за спиной гневный голос. Резко повернувшись на каблуках, майор напоролся на потусторонний взгляд Дзержинского. «Мы с Розенбергом о новом человеке мечтали, о сверхчеловеке. А Сталин комсомолок заставлял с гориллами в Сухуми трахаться. Вот такая у него программа была — обезьяно-людей наплодить. И тебе, чтобы жить, надо убить в себе обезьяну!» — пролязгал потусторонний голос.

И тут же, не дав осмыслить сказанное, Дзержинский молниеносным движением выхватил из кобуры маузер и от бедра, по-ковбойски выстрелил. Пуля вошла майору точно в сердце.

— На пику его, — завизжал молодой вор Васька Малаховский и, выхватив из-за голенища заточку, пошел на Контрабаса. Тот, угрюмо молчаливый, не двинулся с места.

— Ну так тому и быть, — прошамкал беззубый и хромой законник Обух, — умел погоны таскать, умей и смерть принять.

— А ну стоять, упырек! — рявкнул Кузнецов и вошел в центр круга, образованного ворами. — Признал меня, Петрович? — бросил он приговоренному.

Тот кивнул. И на том свете, кажется, не забыл бы он того своего карпатского дела.

— Да ты че, фраер? — задохнулся злобой и изумлением Васька.

Ответом ему стал страшный удар ногой в голову. Ушу, как и пыточным премудростям, Николая обучали китайские товарищи. Лютый, матерый волкодав в считанные секунды расшвырял десяток серых хищников. Посреди барака остались только Кузнецов и Петрович.

Из дальнего угла, еле отдышавшись после пушечного удара основанием ладони в солнечное сплетение, Обух крикнул Николаю:

— Ты не в свою тему встрял, Кутузов, сам теперь на пике висеть будешь.

— Если еще какая гнида вякнет, завалю на хрен, — веско сказал Кузнецов и глянул в самую душу Обуху. Тому померещилось, что под черной повязкой, скрывавшей левую, пустую глазницу Николая, притаилось дуло нагана. И он промолчал.

Полыхали последние сполохи «сучьей войны», воры, оставшиеся верными идее своего черного ордена, дорезали тех, которые, побывав на фронте, предали заповедь вечной ненависти к любым «начальникам». И здесь в далеком лагере, привольно раскинувшемся по заснеженно-угрюмой тундре, страсти кипели нешуточные. Только не было до них дела Кузнецову. Его реакции теперь были абсолютно спонтанны и не обусловлены ни государственной необходимостью, ни инстинктом самосохранения. Ведь Николай возвратился из полета по потусторонним коридорам совсем другим человеком. Да и человеком ли вообще — вот в чем вопрос?

— Зря ты это, командир, — тихо сказал Петрович, не поднимая глаз на Кузнецова. — Я вор, вором и умру. Что братва постановила — то закон.

Петрович, известный среди воров под погонялом Контрабас, достал из-за пазухи телогрейки заточку и приставил ее острие к левой стороне груди. Один сильный удар кулака, и она, с хрустом пробив решетку ребер, войдет в сердце.

— Погоди-ка, мил человек, — тихий, но властный голос остановил вора. Высокий седобородый старик возник словно бы из ниоткуда.

— Старец Нил, — пронеслось по бараку. Он взял Петровича за плечи и заглянул ему в глаза.

— Ты над своей смертью не властен, не тебе решать, когда в дорогу отправляться. Она дальняя, трудная, не готов ты к ней. А ты и вовсе хотел сразу в пропасть.

Петрович выронил заточку и упал перед старцем на колени.

«И что ж он так обосрался-то, что на мутацию решился, — размышлял Лаврентий Палыч. — Может, еще и не стал бы я его вервольфам скармливать, все же ученый, штучный экземпляр, не то что демонологи». В глубине души Берия, конечно, понимал, что сам серьезно прокололся. Он должен был предвидеть возможность вмешательства в судьбу Волка потусторонних сил. Теперь идиотская выходка академика всерьез угрожала полигону засветкой. А ведь он был узловым пунктом широкой сети подземных убежищ и коммуникаций, позволявшей ему многие годы тайно контролировать ход событий.

Более чем полувековая борьба с армейским орденом близилась к победному концу. Армия достигла при активном соучастии агентуры Берии крайней степени деградации. С недавних пор и прямое руководство ею осуществлялось выходцем из спецслужбы.

«Жуков, падла, в гробу небось вертится», — временами радостно похохатывал Лаврентий Палыч. Близился срок выхода на поверхность.

Нет, он, конечно, не сидел все эти годы как крот, в нору зарывшись. Бывал он и на Лубянке, и на черноморских курортах, но все тайно, скрытно. Это его, конечно, угнетало. Вместе с ним должна была явиться народу и занять соответствующие посты гвардия бессмертных, прошедших через все этапы многотрудной и опасной войны с сильным и кровожадным врагом.

Конечно, в высших армейских кругах всегда существовали люди, которые подозревали, что тогда, в далеком уже 53-м, уничтожены были не Берия и ближайшие его соратники, но их двойники. Однако доказательств этого добыть не удавалось. Была смутная тревога, подкреплявшаяся ощущением того, что все идет как-то не так, не само по себе, что кто-то вырождению тайно, но активно способствует. «Обломали аналитики ГРУ зубы свои об этот орешек, обломали», — по праву злорадствовал Берия. Он сумел выстроить настолько запутанную, лабиринтоподобную, но в то же время высокоэффективную систему субординации между подземными и надземными структурами, что по самой природе своей прямолинейное солдатское мышление не способно было совладать с такой головоломкой.

Разумеется, люди, официально возглавлявшие КГБ, ФСК, ФСБ, даже не догадывались, чья именно рука чертит ту генеральную линию, которой они обречены следовать. Но знали, что шаг влево, шаг вправо от нее чреват такими катастрофами, что лучше уж не экспериментировать. И партхозэлита, и «демократы» понимали — лучше не дергаться. И последние годы подземный центр не раз и не два демонстрировал грызущимся властным кланам свое леденящее душу могущество.

Беспредельные по своей абсурдной жестокости трагедии взорванных московских домов, Дубровки, Беслана были, конечно, организованы оттуда — из глубин. Хотя кое-кто из обладателей мягких кресел, осененных портретами Дзержинского, непосредственно соучаствовали в этих преступных деяниях. Они призваны были продемонстрировать политикам-марионеткам всю их тряпично-бессильную сущность, подготовить великое возвращение того единственного, кто только и способен вернуть державе могущество, а народу — утрачиваемую раз от раза все больше веру во власть.

«Вот ведь какая херня приключилась», — снова вернулся к невеселым мыслям Лаврентий Палыч. Он категорически не верил в «случайные стечения обстоятельств». Тем не менее некоторые из них невозможно было отнести на счет действий каких-то заговорщиков. Например, обстрел армейской батареей группы вервольфов, уничтоживших банду Мусаева (эта операция призвана была поднять авторитет некоторых нужных представителей наземных спецслужб в глазах общественности), был явным примером типичного головотяпства. «Не иначе кармические последствия, — скрипнул зубами Берия. — Придется наказать того гондона, что чисткой кармы занимается».

Зэки как раз построились на вечернюю поверку когда где-то далеко на севере, на самом краю, возникло подозрительное свечение. Оно росло на глазах, превращаясь в кровавый столб, который вскоре уперся вершиной в небо. Он угрожающе пульсировал набухшей багровой веной, создавая вокруг себя волновые потоки ужаса. Сам воздух, казалось, начал тонко звенеть и вибрировать.

Полярное сияние полыхало вторые сутки, но этот феномен ни на что, доселе ими виденное, похож не был. Внутри проявилось и начало, убыстряя обороты, вращаться огненное колесо свастики. Через несколько секунд столб рассыпался миллионами пламенеющих брызг, а вот свастика осталась.

Кузнецову, наблюдавшему это аномальное явление, вдруг стало весело. Его всегда радовало, когда плотное казенное сукно бытия вспарывало что-то немыслимое. Оцепенение ужаснувшихся зрелищем солагерников и солдат только добавляло комичности всей этой фантасмагории.

Первыми очухались вертухаи, принявшиеся истерически носиться по плацу, вроде как изготавливаясь к отпору. А пулеметчик на вышке, не дожидаясь команды, принялся лупить очередями в этот зловещий, преступный знак. Свастика медленно повернулась вокруг своей оси и, завывая, понеслась к лагерю. Вышка была срезана ее огненными серпами, бараки запылали. Все смешалось: крики, стрельба, рев мечущегося над лагерем неопознанного объекта.

«Вот они как дисколеты-то свои модифицировали», — подумал Кузнецов на бегу, вслед за прочими зэками ломанувшись к пролому в заборе.

— Ты че мне дуру гонишь про оленьи тропы, козлина?! Колись быстро, падла, кто тебе забашлял за то, что ты в сортире вторую неделю сидишь. Люди из-за тебя, урода, посрать нормально не могут!

Слова свои Палач подкрепил мощным ударом в солнечное сплетение и с трудом удержался от того, чтобы не пробить локтем сверху по хребтине сложившемуся пополам краеведу.

Гниду эту местные власти сильно уважали в основном потому, что Иван Иваныч Перельман работал на соросовский грант. И хотя в Средней полосе России подобное обстоятельство было с некоторых пор скорее отягчающим вину обстоятельством, здесь, вдали от суровых кремлевских башен, народ был прост и доверчив. Сам мэр смиренно ходил в женский туалет, но трогать краеведа во избежание международного скандала опасался. Однако, когда Палач, сообщив ему об исчезновении Мартиросова, объяснил, что теперь дела пошли серьезные и лучше нефтяникам не мешать, мэр умыл руки. В день проведения операции по изъятию Перельмана из нужника он просто не вышел на работу, взяв больничный в связи с обострившимся геморроем.

С превеликим трудом разогнувшись, краевед, давясь воздухом, вытащил из-за пазухи потрепанную книжицу под названием «Конспирология» с подзаголовком «Наука о заговорах, тайных обществах и оккультной войне» и ткнул скрюченным пальцем в обведенный желтым маркером абзац. Палач прочел:

«В письме Генона неустановленному адресату, известному под инициалами Ж.К., — по всей видимости, это был посвященный очень высокой степени, насколько позволяют судить его познания в области сакральной географии, — есть утверждение о существовании „семи башен сатаны“, которые соответствуют „персонам“ семи главных ангелов, павших вместе с Люцифером. Две башни находятся в Африке (Нигер и Судан), две в Малой Азии (Сирия и Месопотамия), одна — в Туркестане и, наконец, еще две в Западной Сибири или на Урале. Местонахождение этих двух последних башен, расположенных на советской территории, Генону было неизвестно. Но его адресат, таинственный Ж.К., предполагает, что одна из „советских“ башен должна быть расположена в бассейне реки Оби, так как, по его утверждению, „река Обь географически представляет собой такую форму, которая служит опорой постоянной активности для определенной категории демонов“».

Следует отметить, что книгу эту Федор знал и ценил, знаком был даже с ее автором, главным русским метафизиком Александром Дугиным. Безусловно, преклонялся он также перед гением великого посвященного Рене Генона, но взять в толк, какое отношение «башни сатаны» имеют к их раскладам, сразу не сумел.

Палач вопросительно-угрожающе уставился на Перельмана. И того прорвало, Федор даже пожалел о том, что предварительно не выпроводил в коридор ребят из службы безопасности Мартиросова. Прозвучавшую из уст краеведа информацию о том, что сопка, охраняемая шаманами, и есть согласно его многолетним исследованиям та самая «башня в бассейне Оби», вызвала у них, мягко говоря, недоумение. Но еще больше удивило их то, что демонстрировавший все это время полную адекватность Глебов не бьет краеведа ногами, дабы пресечь подобное пургогонство, но внимательно его слушает.

«А ведь убедительно излагает, сука, — думал тем временем Палач. — Обь и правда речка какая-то стремная, правильно я вчера не дал Ваньке в ней по пьяни искупаться. А сам-то он, кстати, из Нигера родом», — вспомнил Федор, и на душе у него сделалось тревожно.

Николаю улыбался полярный волк. «Легкой поживе радуется, гад», — подумал Кузнецов и потерял сознание. Случилось это на третьи сутки побега из лагеря. Многие зэки сумели воспользоваться налетом сверхзвуковой свастики, но не многие ушли от погони. Да и те замерзали в бескрайней тундре один за другим.

Но опытный разведчик-диверсант, умело петляя и заметая следы, растворился в буране. Пару самых упорных вертухаев, никак не желавших упустить жертву, он подстерег, прикинувшись сугробом, и передушил. Совершил он это дело ловко, как всегда в подобных случаях, автоматически точными движениями. Однако после, впервые в своей душегубской практике, замер над телами, стремительно заносимыми снегом. И вдруг пронзительно понял, что, может, это были последние люди, которых он в своей жизни видел.

Всмотрелся в лица убиенных. Простые, курносые, обретшие так несвойственные им при жизни покой и отрешенность. Только теперь в них, пусть тоже не без труда, можно было углядеть размытый и смутный, но все же Божий образ. Однако, напрягаясь в его выискивании, можно было попусту растратить так нужные сейчас силы. И Кузнецов взял себя в руки. Дождавшись, пока метель укроет трупы белым саваном своим без остатка, двинулся дальше в снежную непроглядность.

Немало странного и дикого видел Николай в последующие дни. Табуны оленьих скелетов проносились перед его глазами, поднимая копытами снежные бури. Потом стали попадаться островки тайги. Из них навстречу ему выходили древние идолы, дышали в лицо ледяным ужасом. Николай пробовал применять все йогические техники, какие знал. И небезуспешно — временами от него шел пар, снег под ним таял, обнажался ягель, который Николай жадно жевал. Но силы кончились, и Кузнецов, плавно оторвавшись от земли, полетел над тундрой куда-то на север, к острым полярным торосам. По мере приближения к ним он с тревогой видел, что они растут и ширятся, все сильнее напоминая горные пики. Вскоре Николай узнал навеки незабываемый таинственно-притягательный Тибет.

Кузнецов совсем неспроста очутился здесь, под самыми облаками, где обитают одни только мохнато-бесстрастные яки и ламы-невидимки. Экспедиция, возглавляемая товарищем Блюмкиным, шла по следу немцев. Те высадились в горных твердынях с сугубо секретной миссией. Только для чекистов их задача, уж конечно, тайной не была. Обо всем донесла агентура, затаившаяся в структурах европейской масонерии. У товарища Бокия издавна имелись в них свои люди.

Дело в том, что преследуемый Николаем со товарищи отряд состоял сплошь из членов «Германен Орден», ложи праворадикальных мистиков, грезивших о мировом господстве. И все бы ничего, мало ли полоумных по Тибету шляется, не за всеми же в горы лезть. Но на этот раз серьезнейшие опасения вызывало то, что тащили тевтонцы с собой русского эмигранта Харина, который, как было чекистам доподлинно известно, создал какое-то новое сверхоружие. А вот что оно собой представляло, достоверно никто не знал.

Тогда Николай был еще молод и не обвыкся в чудовищном. Поэтому, когда карабкавшийся впереди товарищ задымился и распался пополам, Кузнецов резко отпрянул и куда-то провалился. Вокруг себя, открыв глаза, он обнаружил сборище гигантских волосатых существ, плотоядно по его адресу ухмылявшихся. Разумеется, это были йети, они же снежные люди, или иначе — тролли.

Они издавна играли роль стражей подземного мира, где обитали высшие посвященные. Как правило, при прямом лобовом столкновении с ними человек немедленно сходил с ума и погибал от ужаса. Но не таков был Николай. Рванув чеку гранаты, он сам грозно двинулся на монстров. И те, затрепетав, расступились. Такого чуда в здешних местах не случалось со времен основания священной Лхассы. Подобные бесстрашие и непоколебимость могло продемонстрировать существо, либо уже ставшее бодисатвой, либо стоящее буквально в преддверии.

Высшие посвященные силу духа ценили превыше всего, поэтому Кузнецов снова увидел свет. Это параболоид Харина рассек скальную породу и обрушил тем самым свод древней пещеры. Инженер, прицельно, под присмотром немцев, расстреливавший чекистов, сам не удержался и рухнул вниз вместе со своим сверхоружием прямо в руки Николаю. Так и случилось пленение гениального изобретателя и его смертоносного аппарата.

Как выяснилось впоследствии, с помощью оного германцы намеревались пробурить шахту в подземную обитель махатм. Чекисты не стали действовать столь прямолинейно. Они предпочли вступить с ними в переговоры через захваченных тогда же в плен йети. Итогом стал пакт о ненападении, согласно которому Советская власть брала на себя обязательство отказаться от использования оружия глубинного бурения в тысячелетиями заповедных местах. А за это в качестве жеста доброй воли чекистам предоставлялась возможность время от времени использовать возможности подземной расы. В частности, тролли очень помогли изыскателям Страны Советов в поисках нефти.

Берия, сурово нахмурившись, внимательно читал средневековый черномагический трактат в переводе Маршака. Самуил Яковлевич, во-первых, имел достаточно высокую степень посвящения, а во-вторых, обладал даром бойко излагать разные мутные темы.

«Зря все же мы его не обессмертили, — подумал Лаврентий Палыч. — Всю бы уже библиотеку Ивана Грозного популярно изложил, а то хрен чего поймешь теперь». Разумеется, знаменитое и таинственное собрание текстов, принадлежавших первому самодержцу всероссийскому, давно было обнаружено чекистами-археологами. Берия любил перелистывать пыльные, тяжелые страницы, но таившиеся в них глубины, к сожалению, по большей части оставались запечатанными — недоступными его пониманию.

Историки и демонологи, находившиеся в его распоряжении, донося до него содержание древних гримуаров, всегда злонамеренно затемняли суть. Приходилось по этой причине производить перманентную ротацию кадров, отправляя не оправдавших доверие на полигон.

Сейчас перед Берией стояла задача измыслить соответствующее наказание для Басаврюка. Он давно уже подозревал хохла в двойной игре, а иначе почему в тело возвращаться не желает и бродит все где-то в аутсайде, неделями на связь не выходя. А когда все же удавалось его запеленговать, хохол начинал травить сальные анекдоты, симулируя старческий маразм. Ни о каком конструктивном сотрудничестве, как бывало прежде, когда Басаврюк исправно помогал курировать диссидентское движение, речи не шло.

И вот, в довершение всего следственная бригада чекистов-оккультистов представила ему неопровержимые доказательства того, что телепортация Волка была организована не кем иным, как Тарасом Опанасычем. К сожалению, им не удалось отследить маршрут перемещения, а это свидетельствовало о том, что в данной операции принимали участие демоны весьма высокого ранга.

«Недоброе что-то затевается, жопой чувствую», — пробормотал Берия и с досадой, не обнаружив подходящей методики посадки на цепь бродячих сущностей, захлопнул книгу.

Очнулся Николай в маленькой, жарко натопленной избушке. Возле печки лежал, улыбаясь, все тот же волк. Распахнулась дверь, и вошел человек с вязанкой дров. Это был старец Нил. Он скинул с головы черный грубый капюшон, занесенный снегом. Окинул Николая нездешним своим взглядом и улыбнулся. Старец был высок, крепок, абсолютно сед.

Отходил, оттаивал и телом, и душой Николай с неделю, наверное. Впрочем, время в убежище сокровенном текло по-особому. Может, и годы миновали в неспешных беседах, перевернувших Кузнецова, переродивших его.

— Нестяжательство да вольное убожество — вот путь Руси, истина людей русских, а они изменили ей.

— Ну и программа у тебя, отец, и как же за нее народ агитировать?

— А за нее, Коля, сама природа агитирует. Сурова земля Русская, не будет у нас изобилия буржуйского, не будет и рая свинского, Марксом проповеданного. До конца времен быть земле нашей для телес скудной, но Духом обильной. Она сама живое наставление Божие, нам данное. Только вот люди слепцами сделались.

— А как же попы толстопузые? Что с ними в Гражданскую творили, в житиях таких казней не помянуто, что, скажешь за нестяжательство?

— Они род свой от Иосифа игумена Волоцкого, гонителя старцев, отцов наших, ведут. Они власть царскую вровень с Божьей поставили, за то и кару приняли. Но казням-то вы не одних толстопузых предавали, а и святых постников, и пустынников. Только братию ни железом, ни огнем не изведешь. Она до самого конца пребудет. Без нее давно сатана на Руси воцарился бы. Вот ведь и здесь неподалеку один из домов его. Я за ним давно приглядывать поставлен. В нем пока двери, окна заколочены, но близок срок — как слуги печку истопят, на стол соберут, так и хозяин пожалует.

— Мутно излагаешь, отец, — усмехнулся Николай, — а ты мне лучше скажи: чё ты у бандеровцев делал и зачем меня в третий раз от смерти спасаешь?

Седой, немыслимо благородного вида старик в потертом эсэсовском мундире впился взглядом в экран странного прибора. Графики набора веса обнадеживали. Зародыши успешно дозревали в своих сверкающих хрустальных колбах. А значит, финал его миссии был близок.

В непроглядно черных глубинах Ледовитого океана Отто фон Эшенбах нашел древнюю прародину арийцев, затонувший за многие столетия до Атлантиды легендарный континент Арктогею. Только подводники Рейха могли отважиться на эту безумно опасную, почти безнадежную экспедицию. Но вера в пророческий дар фюрера и гений германской нации не была посрамлена. Субмарина «Адольф Гитлер», творение самых блестящих немецких ученых и инженеров, а также магов «Анэнербе», после долгих скитаний в полярных широтах обнаружила столицу могущественнейшей из когда-либо существовавших империй Земли.

В одном из гипнотически прекрасных ее дворцов водолазы отыскали таблички из неведомого металла с загадочными письменами. На борту подводной лодки находились лучшие криптографы СС, но и им потребовалось несколько лет для того, чтобы раскрыть тайну священных знаков. И они очень неплохо дополнили доисторическое запретное знание, обретенное незадолго перед тем в Антарктиде.

В эти годы агенты фон Эшенбаха не раз поднимали восстания в тундре, но ее дегенеративные обитатели не были способны на более-менее продолжительное сопротивление. Пал Берлин, а участники экспедиции все продолжали сидеть во льдах. Отто жаждал умереть в последней битве и присоединиться к фюреру в Валхалле (даже от самых верных его спасение до поры скрывали), но клятва, данная им Генриху Гиммлеру, обязывала его не покидать Крайнего Севера до тех пор, пока не свершится главное, во имя чего все и затевалось…

Дисколеты вылетали в свои рейды не только с баз в Антарктиде, но и с Крайнего Севера. Огненные колесницы потомков ариев обретали все большую неуязвимость и маневренность. Интенсивность вылетов также, разумеется, возрастала.

Загадочные объекты появлялись в небе разных стран планеты. Но не всегда они несли разрушение, гораздо чаще целью пилотов было обнаружение и эвакуация из дегенеративной среды лучших экземпляров белой расы. Затем осуществлялась их транспортировка в колонию избранных.

Теперь у майора было вещее сердце, ведь в нем пела и звала пуля Дзержинского. Звала вступить в контакт со скинхедами…

Но голова при этом напрочь отказывалась функционировать. Информация, закачанная в нее любимым призраком, распирала черепную коробку, отчаянно конфликтовала со всеми прежними установками и представлениями. Шутка ли, выходило, что Дзержинский вовсе не пламенный марксист-ленинец, а матерый оккультист, искавший пути в загадочную прародину ариев. И что партийные евреи его с курса всю дорогу сбивали, а после и вовсе умучили посредством сталинского коварства.

Как-то надо было с этим дальше жить и, больше того, — выполнять возложенную миссию.

И майор разыскал чекистско-архивных дел ветерана Прокопия Кузьмича Нетребко. Жил тот на окраине в бревенчатом домике, погруженный в былое и думы.

— Здорово, Кузьмич, — от калитки огорошил Казаков старика, копавшегося в огороде. — Чё у Дзержинского с Розенбергом было — расскажи, надо очень!

Несмотря на воспитанную годами и начальством выдержку, Нетребко от неожиданности присел на ближайший капустный кочан. И вдруг получил сигнал в мозг ничего от майора не таить.

— Да немного и известно-то, Сереж, — забормотал он сомнамбулически. — Доподлинно ведомо только, что Феликс Эдмундович искал способ сверхчеловеков изготовлять, для чего и с беспризорниками возился — искал среди них особый генетический материал. А с Розенбергом они в 18-м году в Москве сошлись. Тот студентом был и оккультистом в придачу. Ну и попал как-то под горячую руку. Хотели его в заговорщики записать. Только после личного допроса у Феликса Эдмундовича выехал он срочно на Запад. Там как раз Общество Туле образовалось. Он в него и вступил. Видать, агентом был личным Дзержинского. А потом понеслось — из общества того весь нацизм и произрос. А Дзержинского, да, замучили. Так все ниточки и оборвались…

В изнеможении Кузьмич скатился с кочана на грядку и принялся отчаянно хватать ртом неподатливый воздух. Поделиться информацией для него всегда было чревато инфарктом…

Но потрясенный и просветленный майор уже шагал к электричке. В голове между тем рождалась новая картина мира.

Фон Эшенбах знал: ночь, когда решится судьба обширного и весьма важного региона планеты, близка. Если шаманы сумеют активизировать, то есть, иными словами, обеспечить комфортное обитание в «башне сатаны» ее хозяина, вся Сибирь погрузится в кровавый хаос. Басаврюк, являвшийся в демоническом мире координатором означенной операции, регулярно выходил с ним на контакт, сообщая о деталях операции.

Несмотря на свое немалое могущество, хохол власти над героями, постигшими тайны Арктогеи, не имел. Поэтому являлся старый змей не с громом и пламенем, а по-тихому, льстиво.

Вспышка сепаратизма и сатанизма в нефтеносном регионе должна была стать одной из подготовительных фаз операции, реализации коей фон Эшенбах и посвятил свою жизнь.

Рейхсфюрер Гиммлер поручил одному из самых доблестных своих рыцарей возглавить полярную экспедицию после успехов, достигнутых им в ходе реализации «карпатского проекта». Потом герр Отто с болью узнал, что плодами его работы воспользовались жидо-комиссары. Брат его — Бальдр, заступивший на пост коменданта замка вслед за ним, пал от руки кого-то из этих недочеловеков.

Имелись у фон Эшенбаха серьезные подозрения, что сдача цитадели была организована самим Басаврюком, затеявшим сложную многоходовую игру. Уж конечно, не был он несчастным плененным духом, жертвой садистов-чекистов, скорее они, сами того не ведая, были марионетками дьявольского спектакля.

Но миссия подводных арийцев настолько превосходила все эти бессмысленные игры животных, что герр Отто только презрительно кривил губы, когда заслушивал донесения Басаврюка.

Земля внутри полая — об этом говорили лучшие умы Рейха. Но это была лишь теория дерзновенная, многообещающая. Доказательств, кроме математическо-магических моделей, не было. Экспедиция фон Эшенбаха нашла дорогу в подземные миры. Исследователи, конечно, и сейчас находились только на пороге, человеческим существам дальше хода не было. Предельно агрессивная среда буквально испепелила нескольких дерзких первопроходцев. Их прах в платиновых урнах хранился теперь в подводном зале арийской славы.

Овладеть нутром планеты, а затем и ее поверхностью, повелевать людьми и духами будут те, кто появится в результате близящегося к завершению процесса алхимическо-генетической операции. Первый десяток потрясателей вселенной уже дозревал в хрустальных саркофагах, установленных в громадных пещерах под дном Ледовитого океана, под руинами дворцов Арктогеи.

Скоро фон Эшенбах сможет пожать могучую руку существа, о пришествии которого пророчествовали Фридрих Ницше и фюрер. Скоро твердь содрогнется под тяжелой поступью Сверхчеловека.

Последовательность действий и оперативных мероприятий, осуществляемых майором, теперь определялась непосредственно Дзержинским. И он настоятельно требовал довести до конца дело оборотня.

Происшествие в московском метро открылось как ключ к решению загадки. И, повинуясь велению простреленного сердца, Казаков отправился к диггерам.

Доводилось ему и прежде с ними общаться. Находясь на государевой службе, он как-то проводил с их лидером беседу на предмет возможности его использования. В тот период у кого-то из начальников родилась «светлая» идея нагадить столичному мэру, провалив парочку домов под землю. Самостоятельность и амбициозность не в меру прыткого градоначальника тем самым хотели урезать радикально. Дабы обрушение зданий выглядело максимально правдоподобно, требовались сведения касательно того, какие районы в этом смысле наиболее перспективны. Майор тогда констатировал полную готовность к сотрудничеству.

Диггеры, разумеется, полагая, что он озабочен безопасностью дорогих москвичей, устроили Казакову занимательную экскурсию по подземному миру. Его несколько озадачил восторженно-воодушевленный настрой (в частности, громкое декламирование стихов собственного сочинения), однако в целом он счел их ограниченно пригодными.

На этот раз майор не темнил, а вполне откровенно заявил, что ищет подземного мутанта (умолчав, само собой, о том, что уволен из органов). Диггеры с ходу поведали ему немало занятного. По их словам, в подземельях Москвы царила форменная паника. Покусанные бомжи исчислялись уже десятками. Обитатели глубин массово покидали насиженные места, убежденные, что атаки осуществляет либо сам дьявол, либо кто-то из его ближнего круга.

Подобная экстравагантная версия родилась в силу того, что во время проведения некими достаточно авторитетными и компетентными сатанистами обряда черной мессы прямо на их богохульный алтарь неведомо откуда свалилась внушительных размеров полурептилия-получеловек. Возопив пронзительным голосом «Где я?!», существо это оторвало голову верховному жрецу черного культа и, обливаясь крокодиловыми слезами, потащило ее во тьму, где и исчезло.

Диггеры рассказывали эту историю с выражением, округлив от ужаса глаза, но у майора она почему-то вызвала взрыв заливистого, долго не смолкавшего хохота. Переведя дух, Казаков предложил исследователям андеграунда попытаться составить карту перемещений объекта. Необходимо было определить границы района его активности. Метания его были достаточно хаотичны. Однако некоторые закономерности все же просматривались. Мутант явно тяготел к нескольким некогда строго секретным научно-исследовательским институтам. Раньше Казаков заподозрил бы тварь в шпионаже, однако теперь забота у него была иная.

В ходе вычерчивания монструозных маршрутов майора не покидало настроение веселого энтузиазма, что не на шутку тревожило диггеров, начавших сильно опасаться за его психическое здоровье. Однако у майора с этим делом все было в порядке, просто его осенила абсолютно гениальная идея: Казаков принял решение ловить мутанта на живца…

— Че смурной-то такой, негрилла? — не выдержал Палач.

— Что-то здесь плохое будет. Ненцы мне рассказали, что сопка эта — дом Нга, так они бога зла называют. Черные шаманы хотят на ней в жертву кого-то принести, чтобы Нга пришел и жил там. Говорят, скоро его царство наступит.

— Ни хера ж себе, Вань! Ты смотри, сходится все, — не на шутку озабоченно произнес Федор. — Краевед этот долбаный, которого я вчера из нужника вытащил, о том же мне тер. Слушай, а кстати, у тебя-то в Нигере ничего похожего не бывало?

— Ко мне ночью сегодня колдун наш нигерский во сне приходил, — глядя куда-то в пустоту, сомнамбулически покачиваясь из стороны в сторону, сообщил негр. — Сказал колдун: не скрыться мне, пусть от леопардов я ушел — от волка не уйти.

— Чего, в натуре, так прямо и сказал? — опешил Палач.

— Да, брат. Видел Аленку? Ну дверь она тебе открыла. Дочка она мэра местного. Шаман велел мне на сопку ее отвести и сердце ей вырвать. Только так я свою жизнь выкупить могу, — обреченно и чуть слышно прошептал Ванька.

— Ну и ты? — изумился Глебов.

— На хуй его послал, конечно, — выныривая из наркоугара, пробормотал негр.

Палач, с напором качая из обдолбанного негра инфу, уже третий раз огибал гостиницу, когда двери ее распахнулись и на пороге возник волк — матерая зверюга размером с английского дога, не меньше.

Через хребет его была перекинута не подававшая признаков жизни Аленка. Волк взглянул в глаза Палачу и оскалился. Помедлив долю секунды, словно бы преодолевая сильнейшее желание вцепиться ему в глотку, зверь соскочил с крыльца и мощными прыжками помчался туда, где окраина городка сливалась с тундрой.

Последнее, что увидел в своей жизни Мартиросов, — оскаленная пасть какого-то чудовища. Челюсти мутанта сомкнулись на горле недоолигарха, и в ту же секунду монстра парализовал мощный разряд тока. Из кучи мусора выбрался бритый наголо парень. «Карась — на крючке!» — радостно заорал он в рацию. «Добре», — ответил майор Казаков.

Для того чтобы набрать «червей» (так майор обозвал кандидатов в наживки), а потом вовремя «подсечь» попавшуюся тварь, ему требовались, разумеется, помощники. Рекрутировал их Казаков как раз-таки из скинхедов.

Определив благодаря диггерам десяток наиболее перспективных в смысле устройства засады точек, он назначил встречу десяти же самым лютым согласно картотеке Центра «Э» бритоголовым. Мотивировал ее необходимость максимально убедительно…

Нелегко было добиться доверия людей, вполне обоснованно считавших все его телеги откровенной провокацией. Помог ему Дзержинский. Появившись, как всегда внезапно, он, призрачно подрагивая в воздухе и потрескивая для большей убедительности электрическими разрядами, произнес краткую, но зажигательную речь, в финале которой появился Розенберг в эсэсовском мундире и с петлей на шее. Его явление окончательно спаяло молодых бойцов в единый коллектив, готовый решать самые нелегкие задачи.

«Червяков» тоже, разумеется, требовалось десять. Порывшись в своей обширной картотеке, майор выбрал персонажей, которых можно было извлечь из норки с наименьшими затратами сил и времени. Среди тех, кому «повезло», были популярный тележурналист, пара известных бандюганов, несколько накрепко сросшихся с властью бизнесменов, а на закуску — полковник Хренов (давний его недоброжелатель и завзятый коррупционер).

Майор знал, конечно, что монстра ищет не только он и даже не только его бывшие коллеги по отделу («расторопность» питомцев полковника Хренова была ему известна и беспокойства не вызывала). Подлинную опасность представляла тайная, скрытая сила, организовавшая захват «марсианами» Волка. И все же он чуял, что время есть, хотя и очень немного.

Надо сказать прямо, майору просто повезло. Лаврентию Палычу пришлось до поры заморозить все программы с участием мутантов и киборгов. До выяснения причин аномального поведения Волка использовать их было крайне рискованно. Группа же ликвидаций, его гвардия, была занята иным, не терпящим отлагательства делом.

Операция продолжалась ровно двое суток. Первый день ушел на заготовку наживки. Только четкая пошаговая расписанность плана и предельная оперативность его реализации позволили добиться успеха. Ну и конечно, Железный Феликс не подвел, его незримое присутствие ощущалось на каждом этапе. Взять хоть захват Мартиросова. Оба охранника, вместо того чтобы открыть огонь по нападавшим, дружно упали на колени и начали слезно молить дать им возможность искупить вину перед пролетариатом кровью. Получив согласие, они чуть было тут же не замочили своего клиента.

Второй день прошел в ожидании монстра. Не обошлось без срывов. Двое экстремистов все же не оправдали доверия и не успели вовремя применить мощные электрошоковые устройства, которыми их снабдил майор. В результате тварь полакомилась Хреновым и тележурналистом совершенно безнаказанно. Казаков стал уже опасаться, что операция затянется, а это сулило провал, но монстра сгубила прожорливость. Организм его настойчиво требовал высококалорийного питания, потому что рос буквально не по дням, а по часам — процесс мутации продолжался…

В чуме, где-то на полпути от Муравьенко до башни сатаны, заседал военный совет. Председательствовал Палач, просто явочным порядком, как самый матерый. Участвовали в разработке плана освобождения Аленки и некоторые бойцы из мартиросовской службы безопасности, и, разумеется, перепуганные местные менты, и старейшины распропагандированных Ванькой туземных родов.

Важную информацию сообщил дедушка Ваули. Сам в прошлом понемногу шаманивший, он, потрясенный Ванькиной растафарианской проповедью, совсем забросил это ремесло и велел многочисленным внучкам заплести свои длинные нечесаные космы в дреды. Даже оленью кровь он пить забросил, а ведь ненцы таким способом издревле недостаток витаминов восполняли. По словам дедушки, для того чтобы Нга в своем доме поселился, надо принести ему в жертву белую светловолосую девственницу. Видимо, по мнению коллегии шаманов — хранителей сопки, кандидатура Аленки всем этим критериям вполне соответствовала.

«Ну по третьей позиции у них, похоже, облом случится, — подумал цинично-прозорливый Палач. — Не только же беседами о растаманстве она с негроидом этим бойким занималась».

Жертвоприношение, как водится, должно было состояться в ночь полнолуния, то есть уже завтра. Эффективность его теперь, конечно, вызывала серьезные сомнения, однако по поводу того, что Аленку по-любому это зверье выпотрошит, двух мнений быть не могло. Дело было, конечно, не в том, что солдат удачи озаботился судьбой какой-то мажорки сопливой. Нет, просто он не мог не принять вызов, брошенный ему судьбой под личиной волка…

План атаки разрабатывался тщательно и мудро. Все участники совета в копилку общей победы готовы были внести самое дорогое. Ненцы обещали в качестве транспорта предоставить оленей, резвее которых в Гыданской тундре не сыскать. Мартиросовцы давали пару «калашей», десяток помповых ружей и столько же «Макаровых». Немногочисленные менты клялись, что регулярно упражняются с табельным оружием и не подведут.

Какими огневыми ресурсами обладает противоположная сторона, было не совсем ясно. Дедушка Ваули утверждал, что еще со времен последней Мандалады в сопке устроен склад шмайсеров. Это, конечно, беспокоило.

Как раз когда началось детальное обсуждение боевых характеристик оружия вермахта, полог чума распахнулся, и возник весьма странного вида персонаж. Облаченный в некое подобие монашеской рясы, лицом он тем не менее скорее напоминал престарелого пирата. Виной тому, возможно, была черная повязка, скрывавшая опустелую, судя по всему, глазницу.

— А я за тобой, Федя, — прямо с порога обратился он к Палачу.

— Здорово, годзилла, — приветливо поздоровался с монстром майор. — Ну че, пообщаемся или ты в скотинку бессловесную поиграть хочешь? — спросил Казаков и дружески потрепал мутанта по ороговевшему загривку. Смертоносные челюсти чудища стягивала особо прочная и неимоверно колючая проволока. Она же опутывала конечности, потому майор и мог позволить себе подобные вольности.

Предварительно шарахнув мутанта током, Казаков кусачками сорвал проволоку с морды Петрова.

— Откуда ж ты взялся, дружок? — ласково осведомился майор, когда глаза рептилии приобрели мало-мальски осмысленное выражение.

У монстра-академика не было никаких причин скрывать свое происхождение, и он, стараясь выражать свои мысли максимально членораздельно (что было уже не просто, поскольку мутация, разумеется, оказала воздействие и на речевой аппарат), ответил на все интересовавшие Казакова вопросы.

Услышанное произвело на него, а особенно на пару его юных соратников, присутствовавших при допросе, конечно, сильное, но отнюдь не обескураживающее впечатление. Ни ребята, ни майор (с некоторых пор) не были склонны к обывательским «не может быть», «невероятно» и им подобным конструкциям банального сознания. А соответственно вопрос перед ними один вставал: как добраться до этого самого полигона и взорвать его к едрене фене. Что взорвать надо непременно, чего бы это ни стоило, они, кстати, тоже поняли все разом, явственно и безальтернативно.

Можно было, конечно, ведя академика на поводке и подгоняя ударами тока, попытаться пройти его маршрутом в обратном направлении, однако майор недаром при встрече назвал мутанта годзиллой. По сравнению со своей первоначальной величиной тварь уже выросла раза в два, и процесс этот продолжался.

Пробраться по тем трубам теми лазами, по которым он уходил с полигона, монстр был уже не в состоянии. Тем не менее, исходя из всего услышанного, майору удалось определить приблизительное месторасположение объекта. Он прекрасно понимал, что какими бы раздолбаями ни были его бывшие коллеги, обнаружение монстра и их самих, если они намерены содержать его в каком-нибудь подземном закоулке на привязи, — дело весьма недалекого будущего. К тому же ценность академика как источника информации с каждым часом в силу стремительно развивающегося процесса мутации снижалась, а прожорливость по той же причине возрастала. Взвесив все «за» и «против», майор, вздохнув, достал свой верный ПМ и засадил всю обойму в глаз рептилии.

Поезд последнего наркома шел на восток. За окном была непроглядная тьма. Лишь изредка мелькали огоньки подземных станций. Лаврентий Палыч, скрежеща зубами, пил чай. Насмарку шел труд десятилетий. Полигон пришлось в экстренном порядке законсервировать. Мутантов частью ликвидировали в силу серьезных сомнений в их благонадежности, частью эвакуировали до лучших времен в замороженном виде во глубину сибирских руд (там был оборудован резервный полигон). Майор Казаков взорвал-таки бомбу… информационную.

Практически все его подручные были выявлены и устранены, однако сам майор, почувствовав, что кольцо сжимается, успел передать кассету с записью допроса академика-рептилии в представительство Би-би-си. Информационный взрыв, за этим последовавший, имел поистине сокрушительные последствия. Особый ажиотаж вызвало заявление Петрова о причастности к реализации терактов, уничтоживших московские многоэтажки, киборгов его изготовления.

Уже на следующий день все канализационные колодцы в окрестностях подмосковного полигона были атакованы съемочными группами зарубежных телекомпаний. Продуктивно работать в такой обстановке, разумеется, не представлялось возможным. Конечно, Берию подмывало сыграть ва-банк — выскочить из-под земли внезапно, как черт из табакерки, и задать шороху. Но он, гроссмейстер тайных операций, прекрасно отдавал себе отчет, что риск в данной ситуации неоправдан. Тут надо только наверняка. Второго шанса не будет.

Но Лаврентий Палыч, злобно позвякивавший подстаканником, не знал пока самого страшного, для него даже катастрофического. Воспользовавшись тем, что в возникшей в связи с внезапным переездом суматохе бдительность демонологов несколько ослабла и магический круг по их недосмотру оказался на какое-то время разомкнут, улизнул Басаврюк. Его-то план пока реализовывался в полной мере. Первую часть своей миссии вервольф, управляемый зловещей волей Тараса Опанасыча, выполнил на славу. Его хозяин обрел свободу.

Вместо него спецвагон, разрисованный сверху донизу каббалистическими знаками, вез призрачное тело, порожденное чарами Басаврюка и оставленное создавать вплоть до очередного сеанса питания Берии иллюзию присутствия во избежание преждевременной тревоги.

Они неслись сквозь белое безумие метели. Навстречу грохотали очереди шмайсеров. Олени зарывались рогами в снег, опрокидывались нарты. Внезапно из-под вьюжной завесы вынырнули враги. Остервенело погоняя своих украшенных черными лентами, разрисованных кровавыми магическими знаками оленей, они, сея смерть, ворвались в ряды атакующих.

Палач срезал из «калаша» пару оскаленных звериным криком шаманов. Кузнецов, крепко сжимавший в руках внушительных размеров деревянный крест, одобрительно подмигнул ему единственным глазом. Но вскоре стрельба потеряла смысл — своего можно было запросто завалить. Пошла дикая, кровавая рукопашная.

Ванька, распевая свой боевой гимн Rastaman live up, с обезьяньей ловкостью скакал по нартам, нанося по черепам дьяволопоклонников сокрушительные удары боевым ненецким топором. Длинные черные дреды трепал ледяной северный ветер. Для адептов аборигенов он был живым знаменем. У противника флаг был иным — на древке окровавленного копья болтался златокудрый Аленкин скальп. Увидев его, Ванька заревел, как раненый леопард, и прыгнул на копьеносца. Тот в ответ взвыл и лязгнул зубами.

Погонщик палачевских нарт Миша Окатетто дело свое знал: вырвавшись из сумятицы боя, упряжка вылетела на склон сопки и понеслась к казавшейся такой близкой вершине. И тут навстречу ударил крупнокалиберный пулемет. Рухнули сраженные наповал олени, кубарем, захлебываясь кровью, покатился вниз Миша.

— Не иначе дзот здесь с войны остался, — крикнул Кузнецов Палачу. Оба лежали, зарывшись в снег, вокруг его рыхлили пули.

— Крест возьми, — продолжил Николай. — Как дзот затихнет — сразу наверх, понял?

Палач кивнул. И Кузнецов пополз. Пополз, как учили его когда-то старые казаки-пластуны. Долгим и тяжким был путь его. Разные встречи на нем были. Тенью мелькнул Лаврентий Палыч, ухмыляясь. Долго смотрел вслед мертвый гауляйтер с дыркой аккурат посередке лба. Перепончатокрылые вертухаи норовили выклевать последний глаз. Но рядом во весь рост шел старец Нил и отгонял их суковатым посохом.

Внезапно Кузнецов понял, что смертоносное жерло амбразуры уже у него над головой. Он встал и накрыл его собой, увидев в последнюю секунду, что не амбразура это вовсе, а глазница Басаврюка.

Как только пулемет умолк, Палач, взвалив крест на спину, побежал, проваливаясь по колено в снег, к вершине. Достигнув ее, он изо всех сил всадил остро заточенное древо в мерзлую землю. И она задрожала. Вылезшие откуда-то из недр ее и бросившиеся было к нему два обмотанных пулеметными лентами шамана опрокинулись навзничь и заскользили в пульсирующую лавой трещину, образовавшуюся по обе стороны от креста. Она рассекала сопку строго с севера на юг и стремительно ширилась…

Бой у подножия уже подходил к концу. Ваньку, порванного Волком, быстроногие олени умчали в тундру. Его деморализованные соратники обреченно отступали. Но внезапная гибель дома Нга повергла его победоносную армию в оцепенение. Опустив оружие, воины в ужасе взирали на феерическое зрелище. Для них это была катастрофа — веками чаемый приход на их землю Нга не просто откладывался, теперь он стал невозможен.

Бальдр, сын Отто фон Эшенбаха, наблюдал за сражением с борта пилотируемого им поисково-разведывательного корабля. Один из участников боестолкновения привлек его особое внимание. Согласно данным дистанционного сканирующего устройства самым активным участником резни был мутант-оборотень. Даже когда воинство Нга растворилось в метели, он продолжал гнаться за растаненцами. Настигнутых рубил в куски топором. Бальдр решил прихватить его с собой.

Мощное силовое поле буквально скрутило Волка и втянуло его внутрь летательного аппарата. Вервольфа столько уже раз за последние несколько дней куда-то помимо его воли перетаскивал неведомо кто, что он при всем своем неистовстве даже устал сопротивляться.

В последние дни железный нарком часто плакал. Навзрыд, по-детски, забившись в угол запертого кабинета. На него накатывал дикий, беспощадный ужас. Иногда посещал бесплотный Басаврюк. Садился напротив, нога на ногу, курил люльку, глумился. Жизнь, как из дырявого мешка, по зернышку сыпалась из Лаврентия Палыча. Он ветшал на глазах. Никакие препараты, коими обильно пользовали его медицинские светила, не помогали. Замены Басаврючьей крови не обнаруживалось. Кровь же простых смертных, которую Берия попробовал было употреблять, вызывала аллергические реакции. Сначала пришла изматывающая чесотка, а потом и вовсе начались приступы жесточайшего удушья.

Порой Берии казалось, что он маленький мальчик, играющий под раскидистыми абхазскими пальмами, мечтательно всматривающийся в голубую даль Черного моря, грезящий о великой судьбе. Но каждый раз внезапно где-то на границе между сном и явью море начинало темнеть и словно бы закипало. В его глубинах рождалась чудовищной силы и высоты волна. Она неотвратимо неслась к берегу, по гальке которого пытался удрать от возмездия неуклюжий маленький Лаврентий. Солнце гасло. Хохотал Басаврюк. Берия снова оказывался в своем кабинете, в бункере, под тридцатиметровой толщей бетона и грунта.

Свидетелем наркомьего отчаянья был только верный мутант по кличке Цербер. Ласковая трехголовая псина была единственным существом, которому Берия полностью доверял. Цербер преданно глядел ему в душу своими шестью умными карими глазами и сочувственно подвывал.

Пронзительно задребезжал телефон. Пес залаял, подбежал к аппарату и, аккуратно подцепив клыками трубку, потащил ее хозяину.

— Товарищ нарком, к вам доктор Борменталь, — доложил секретарь.

— Пусть войдет, — сдерживая рыдания, прорычал Лаврентий Палыч.

Нажатием кнопки на пульте разблокировал дверь. Вошел высокий седой человек с аккуратной бородкой. Одна голова Цербера улыбнулась доктору, две другие грозно оскалились. Пес полвека назад был подарен Борменталем наркому на день рождения, и память о том, кто был его инженером-конструктором, еще сохранялась в отдельных уголках памяти монстра.

— На сегодняшний день я вижу только два варианта, — с порога заявил доктор, умудренно пощипывая благородную бородку, — прививка вытяжки из костей динозавров с последующей мутацией либо частичная киборгизация. Решение необходимо принять безотлагательно. Процессы разложения развиваются слишком стремительно. Необходимо их срочно притормозить, а там, глядишь, и донора изловить удастся.

Все-таки герр Отто был очень стар. При виде Волка он не сумел совладать с накатившими воспоминаниями молодости. Бдительность он утратил не только из-за пробудившейся в нем некстати традиционной немецкой сентиментальности, но и в силу того, что оборотень сразу с момента появления своего в подледно-подводном мире принялся старательно исполнять роль преданного пса, хранящего в генетической памяти своей верность создателю первых вервольфов. Он даже лизнул руку хозяину, когда тот умиленно надел ему на шею золотой ошейник с руническим орнаментом.

В Арктогее обитало не более тысячи собранных со всего света чистокровных арийцев, объединенных единой целью — порождением сверхчеловека. В этом приближающемся к абсолютному совершенству людском сообществе, ясное дело, не было нужды задумываться о безопасности тех или иных отсеков. Замков и запоров не было, чем и воспользовался оборотень. Разобравшись, что к чему, он понял, что пора действовать — биться насмерть за право свое на волю, дикую, кровавую, радостную.

Когда Волк разбил хрустальные саркофаги со сверхчеловеческими зародышами и впился зубами в первого из них, фон Эшенбах только и успел воскликнуть: «Волк Фенрир порвал цепи!» — и сразу же умер от разрыва сердца. Бальдру ничего не оставалось, как подчиниться требованию взбунтовавшейся твари подготовить корабль к вылету, ведь вервольф приставил к виску последнего из недоразвившихся сверхчеловеков парабеллум мертвого хозяина. Сын фюрера Арктогеи не мог отказаться от шанса спасти того, кто был целью и смыслом существования не одного поколения избранных.

Над тундрой Волк приказал начать снижение. Все последнее время его терзала жажда. Испытанное им однажды в загоне у шаманского чума не давало покоя.

Аппарат мягко, неслышно приземлился неподалеку от большого оленьего стада. Бальдр уткнулся простреленной головой в приборную доску. Пребывавший все это время в сомнамбулическом состоянии недосверхчеловек проявил неожиданную прыть: разбив иллюминатор, он выскочил из корабля и резво побежал в тундру.

Стрелять вслед Волк не стал, он хотел иного — зачем лишать себя удовольствия перед олениной закусить сверхчеловечинкой. Наконец он сможет утолить свою жажду — снова станет зверем, снова будет резать беспомощных рогатых скотинок и кувыркаться в их крови. Это ведь было так просто — надо только нажать на спусковой крючок. Для него ведь нет смерти, а есть лишь бесконечная череда трансформаций.

Труп Волка остался одиноко леденеть в тундре. Звери испуганно обходили его стороной. Парабеллум фон Эшенбаха на всякий случай заряжен был серебряными пулями.

Между палачевских ребер протиснулась заточка. Удары, сыпавшиеся со всех сторон, разом прекратились, и он осел на пол камеры в ширящуюся с каждой секундой лужу крови.

Двое суток его оленья упряжка блуждала по тундре. А он кормился ягелем да снегом. Когда же он, безумно вращая глазами, въехал-таки в Муравьенко, его, конечно же, сразу повинтили. В город успели прибыть соответствующие службы, дабы расследовать все неимоверное, что в его окрестностях приключилось.

Пробив его по базе данных, чекисты были потрясены беспредельностью Глебова. Каждый офицер после ознакомления с поступившей из центра информацией посчитал своим долгом либо врезать ему ногой в живот, либо заехать кулаком в зубы. Клиент был, однако, не их уровня, потому приходилось себя смирять.

Уже через пару дней Палач оказался в столице. Допрос, проведенный московскими «специалистами», подтвердил первичную информацию — клиент сотрудничать со следствием категорически не желает. А ведь подозревался он одновременно в подельничестве с Волком, и в совращении с пути истинного майора Казакова.

Особое раздражение вызывали попытки закосить под дурака (Палач после битвы в тундре на внешние раздражители реагировал слабо). Решено было с ним долго не чикаться, а направить его на жительство прямиком в самую что ни на есть жуткую пресс-хату Бутырки. И понеслось… Однако, прежде чем упасть, двоих он точно успел завалить, правда, удовлетворения, как раньше, от этого не почувствовал.

Дверь камеры распахнулась, и в нее влетело несколько «космонавтов», принявшихся увлеченно херачить дубинками ее обитателей. Палача подхватили под мышки и потащили куда-то по гулким коридорам. Он, булькая свежей раной, кровавым маркером чертил на бетонном полу зигзаги.

Прогулка в потустороннее была недолгой. Тамошние ландшафты не запомнились — кто-то очень настойчиво тащил Палача назад. С трудом разлепив опухшие, посиневшие веки, Глебов увидел участливое, расплывающееся в кровавом мареве, но тем не менее характерно фээсбэшное лицо.

— С прибытием, Федор Палыч, — обрадовался его обладатель. — Наконец-то, а мы уже беспокоиться начали, что вы вовсе покинуть нас решили. Вот и правильно сделали, что вернуться надумали — еще ждут нас большие дела.

— Так, значит, киборгизация, говоришь? — зловеще пророкотал Берия. Борменталь сделался белее своего халата. Казалось, это говорил прежний неумолимый Лаврентий, а не жалкий, разлагающийся полутруп, в которого он за последние дни вроде бы бесповоротно превратился. Откровенная наглость доктора привела наркома в себя. Мобилизовала остатки нечеловечески могучих когда-то сил.

— Ты, значит, сука, списал меня уже? — продолжал Берия. — Думаешь, не понимаю я, что ты там в меня во время операции понапихаешь? Хочешь, может, меня в тузика превратить, чтоб я тебе тапочки в зубах таскал? Ну, так я тебя тузику и скормлю. Фас, Цербер! — рявкнул Лаврентий Палыч и обессиленно оперся руками на стол. Голова немилосердно кружилась, в виски словно бы с размаху лупили дюжие молотобойцы. «Ничего, — пронеслось в меркнущем сознании, — я еще напоследок покуражусь».

Клыки всех трех голов синхронно впились в плоть своего создателя. Кровь из разорванных артерий окатила наркома. Довольное, слегка металлическое урчание пса слилось с неистовым ревом терзаемого Борменталя.

— Так его, так его, гниду, — приговаривал, блаженно щурясь, Лаврентий Палыч, с наслаждением наблюдая за процессом поглощения доктора псом.

Через каких-нибудь пять минут от научного светилы, главы дерзновенного заговора по устранению бессмертного наркома, ничего не осталось. Кровь, обильно испачкавшую пол и стены, Цербер аккуратно слизал большим розовым языком, выделявшим при соприкосновении с твердой поверхностью высокоэффективное пеномоющее средство. Пес хотел было облизать и хозяина на радостях, но Берия остановил его. Лаврентий Палыч чувствовал, что кровь Борменталя, проникая в него сквозь поры, возвращает его организму буйную пульсацию жизни, пропавшую с исчезновением Басаврюка. Ощущение это ни с чем нельзя было спутать.

— Так вот оно что, — протянул Берия. — Значит, Бармалей этот долбаный нашел-таки способ хохлячью кровь консервировать, а мне плели, что, мол, скисает она сразу. Он, падла, выходит, все это время сосал по-тихому и втирал мне при этом, что просто себе херню какую-то от павиана пересадил, оттого и не гниет, как я и прочие, кто на подсосе сидели. Ну, ничего, мы его раскулачим посмертно. Заначку его демонологи-херологи враз запеленгуют, если их настроить, конечно, правильно.

С этими словами Берия взял за загривок Цербера и отправился настраивать демонологов.

«Эко тебя, Ванек, тряхануло», — повторял про себя с искренним и глубоким сожалением Глебов, рассматривая фотографии, аккуратными рядами разложенные на столе у Архипа Гаврилыча Орешкина (так звали возвратившего его с того света фээсбэшника). На ярких цветных снимках (преобладающим, впрочем, цветом был красный) — груды растерзанных тел.

«Дежавю прям, мать его, какое-то», — пронеслась в голове Палача нехорошая мысль. И вдруг стол, да и вообще весь кабинет куда-то отъехали, Федор как-то сверху, но не как из иллюминатора самолета, а широко и объемно увидел белую бездну тундры. По ней в сторону маленького городка неслась вереница нарт, влекомых совершенно очумелыми оленями. И было им от чего очуметь — то сзади, то сбоку от них, порыкивая и покусывая отстающих, вприпрыжку несся леопард. Самая что ни на есть натуральная африканская зверюга (повидал их Палач в свое время), только глаза у твари были подозрительно зеленовато-фосфоресцирующие.

Видение Федора смонтировано было по клиповому принципу, то есть на вышеописанную картинку тотчас же наползла другая, законченно безобразная. На центральной площади Муравьенко на помосте, сколоченном когда-то в честь приезда кого-то из нефтяных олигархов, в мэрском кресле восседал Ванька. Обезглавленный труп хозяина кресла служил ему при этом подставкой для ног, голова же градоначальника, надетая на ненецкое копье, ошалело взирала на беспредел, творившийся на площади.

Под помостом толпились в изрядном количестве голые девки, которых под дулами отобранных у ментов автоматов держали радостно хохотавшие ненцы.

«Это он гарем формирует», — как-то вдруг понял Палач и сразу же увидел нечто совсем невообразимое.

В темном чуме, озаряемом сполохами костра, мутировал Ванька. «Ага, это, значит, предыстория вопроса», — догадался Палач. Мвангу плющило, корежило, щетинило, а вокруг с завываниями носилось некое бесплотное существо. «Так это ж никак шаман тот самый негритосский, о котором мне Ванька тер», — снова разом все понял Федор (с некоторых пор он обрел духовную прозорливость и даже успел привыкнуть к этой своей новой способности).

Затем мелькание картинок прекратилось, и Палач погрузился в какую-то мерцающую тьму. В ней и родилось ясное и конкретное осознание всего случившегося: укусы Волка спровоцировали пробуждение леопардовой закваски, дремавшей до поры в Ваньке. Совладать с накатившим на него зверством негр не сумел. Тут же подоспел и шаман, завершивший наконец-таки прерванное когда-то черное посвящение.

— Что с вами, Глебов, вы меня слышите? — разорвал тьму голос Архипа Гаврилыча.

— Да, конечно, я вас слышу, хотя и не могу, что называется, вместить, — радушно улыбнулся фээсбэшнику Федор.

— И чего ж это вы не вмещаете? — не без сарказма поинтересовался чекист.

— Да зверства этого, понятное дело. Ванька-то веселый парень был, баб любил, — раздумчиво заметил Палач.

— Так он и теперь любит. Изнасиловано все женское и частично мужское население Муравьенко, некоторые посмертно, — мрачно ответил Орешкин. Помолчал немного и продолжил: — Сейчас его орда беспредельная в тундру ушла, как растворилась. Пробовали вертолетами местность прочесывать — два пропали, остальные ни с чем вернулись. Вы, Глебов, я думаю, догадались уже, зачем мы вас от смерти спасли… Думаете, по негру этому вас пытать будем? А вот и нет, вернее, не только… — зловеще захохотал Орешкин.

Из сугроба торчала нога. И как ее заприметил бурильщик Афанасий, поехавший с друзьями на вездеходе в тундру покататься — побухать на просторе, — загадка. Не иначе в запойной душе его сверхъестественная чуйка проявилась. Человек, из-под снега извлеченный, был странен. Поражал он несказанностью голубых своих глаз и огромностью члена. Последнее обстоятельство бросалось в глаза в силу полной обнаженности человека того. Был он как будто в сознании, но молчал. Только поводил из стороны в сторону чудными глазами своими.

Мужики влили ему в глотку бутылку беленькой, надели ватник и повезли на буровую. Первое, что пришло им в голову, — с зоны парень сбежал. Через неделю, правда, сложилось другое мнение: не иначе — инопланетянин. Основанием для подобного заключения послужили весьма необычные его свойства. Во-первых, изначально русский ему явно знаком не был, но уже через неделю он бойко лопотал на каком-то странном русско-татарско-хохляцком наречии (в полном соответствии с национальным составом бригады). Во-вторых, он играючи, в одиночку удовлетворял буфетчицу Нюрку, неисправимую нимфоманку, которой и целой бригады всегда было мало.

Отличался он также недюжинной физической силой. Лишь слегка напряглись под фуфайкой бугры каменных мышц, когда незнакомец вытягивал из болота ушедший в него по самую кабину бульдозер. И припомнили буровики, что за пару дней до обнаружения загадочного белокурого секс-гиганта Степка Корягин видел в небе НЛО. Но поскольку был он пьяница и раздолбай, то никто ему не поверил. Теперь же задумались…

Пошукав, нет ли чего в округе подозрительного, в паре десятков километров к северу на снегу обнаружили очень подозрительную круглую, пятнадцати метров в диаметре, обугленность, а рядом — продолговатую в человеческий рост. Это были следы летающей тарелки, эвакуированной поисковой командой арктогеанцев, и останки испепеленного ими же Волка. В скором времени НЛО в небе над буровой стало возникать по нескольку раз в сутки. Словно бы искало чего.

Мужики все в бригаде подобрались бывалые, не робкого десятка, а все же не по себе становилось от этих пульсирующих тревожно-неземным светом херовин над головой. Надо было что-то предпринять. Бригадир Иваныч предлагал вернуть «инопланетянина туда, откуда взяли», Степка — продать программе «Очевидное — невероятное», а еще лучше американским миссионерам какой-то космической религии, обосновавшимся недавно в Муравьенко. Но Нюрка резко воспротивилась обоим проектам и заперла сверхчеловека (а это, ясное дело, был он) в своем вагончике. Спорить с ней не стали и коллегиально порешили дождаться окончания вахты (оставалось меньше недели), а там уж и глядеть, чего да как.

Палач притаился за барханом. Зорко через прибор ночного видения вглядывался в дорогу, ведущую к развалинам древней башни. Вглядывался уже третьи сутки подряд. После бутырских кошмаров в себя он пришел поразительно быстро. Излечение и реабилитация заняли каких-то три дня. Правда, точнее сказать он не мог, поскольку сразу после беседы с Орешкиным был усыплен и пробудился свежий, как огурчик. «Видно, сильно им приспичило», — понял он сразу. Однако до какой степени, Палач и не представить себе не мог.

«Настройка» Берией демонологов дала изумительные результаты. Они не только запеленговали борменталевские нычки (запасов крови, по самым скромным подсчетам, должно было хватить на полгода. «Сука», — только и сказал при их обнаружении Лаврентий Палыч), но и сумели, воодушевленные кровавым оскалом Цербера, засечь самого Басаврюка.

Оказалось, что Тарас Опанасович снюхался теперь с главарями секты ассасинов, всеми почитавшейся давно изничтоженной. Но не тут-то было. Остатки строжайше законспирированных нелюдей обитали в пустынной и гористой местности на территории Ирака. И владели, судя по всему, некой зловещей тайной.

Недоумевал по поводу такой загогулины Берия не долго. Ровно до тех пор, пока не получил подробного отчета о ямальских событиях.

«Главная тема в этой истории — башня сатаны, — понял нарком. — Как-то оно все связано. Не иначе Опанасыч в этой дьяволиаде не последнюю скрипку играет. Вся эта хрень на Северах — его рук дело. Ну, ничего, не все потеряно», — бормотал под нос нарком, делая себе очередную кровавую прививку. Но в голосе его не звучало прежней стальной уверенности. Чуял Лаврентий Палыч какой-то подвох.

Берия издавна был осведомлен обо всех этих магическо-географических штуках. Ему прекрасно было ведомо, что главная, самая зловещая башня располагалась в окрестностях развалин Вавилона.

«Вот и потащился он туда, — сообщил Церберу осененный догадкой Берия. — Никак, он там батарейки свои подзарядить задумал. Хочет круче гор стать и сияющим, как лампочка Ильича. Собрался все наши влияния одной силой мысли давить, сука. Только забыл он, видать, что на каждую хитрую жопу есть хуй с винтом», — резюмировал Лаврентий Палыч.

Берия еще пару дней назад решил разобраться с личностью Глебова. Всестороннее, в том числе астральное, изучение его контактов дало совершенно поразительные результаты. Таинственный соратник Палача по штурму шаманской сопки, судя по целому ряду признаков, был святым, причем весьма высокого уровня. Тело сраженного пулеметной очередью неизвестного, несмотря на все усилия, обнаружить не удалось, зато была проведена генетическая экспертиза кровавой лужи, вмерзшей в склон сопки.

Сказать, что Берия его итогами был ошарашен, — значит ничего не сказать.

«Ну, Коля, ну ты дал, — только и повторял, судорожно сглатывая воздух, нарком. — Высоко ты взлетел Николай», — шептал он, чуть придя в себя, глядя воспаленным взглядом в глухо-беспросветную подземную ночь.

И только теперь он понял, что этот новый статус бывшего его спецагента как нельзя кстати. «Ничего, — усмехнулся нарком, — мы тебя все равно про погоны твои, про присягу вспомнить заставим. Крестничка-то своего ты в беде не бросишь. Верно ведь?» — заорал вдруг Лаврентий Палыч, грозя невидимому небу кулаком.

Глебов, под угрозой немедленной и лютой ликвидации его старушки матери, получил приказ срочно вместе со сверхсекретным спецподразделением внешней разведки отбыть в Ирак, где он должен был обнаружить, непременно захватить живым и доставить в Москву круглолице-усатого субъекта (образ ему транслировали прямо в мозг).

Прощаясь, Архип Гаврилыч произнес с некоторым усилием (чувствовалось, что смысл фразы ему был не ясен):

— Вам настоятельно советуют молиться святому Николаю.

Ванька не хотел исчезать. Он зубами, ногтями, что там еще есть удуши, цеплялся за присутствие, за бытие. Но тот, кто поселился в его гибком, мускулистом, таком им любимом теле, был гораздо сильнее. Плотная и тяжелая черная масса, ухмыляясь, выдавливала его, выпихивала в никуда. Не в геенну огненную он рухнет, чуял Мванга, когда окончательно утратит контроль, не начнет путешествие по кругам вечной муки, нет, он провалится в ничто, он исчезнет окончательно, необратимо. Полностью, без остатка его все более зыбкое сознание растворится в клокочущих мутно-серых водах там — внизу.

Сквозь рваные раны, образованные укусами Волка, влезла в него эта неодолимая тьма. Демоны далекой родины, похоже, мстили за его упорство и несговорчивость. Обычным людям-леопардам они оставляли до времени их «я», Ваньку же методично стирали ластиком небытия. Оно леденило Мвангу своей неотвратимостью, но и налеты на северные поселки, когда он, а вернее его плененное, то звериное, то человеческое тело творило запредельное, были невыносимы. Все же Ванька был добрым малым. В этом опытный душевед Палач не ошибся.

И однажды африканец не выдержал. Отвращение и ужас от творимого опрокинули его навзничь. По скользкому желобу он выскользнул в бездну.

С тех пор неистовая орда совершенно осатанела. Демон, лишивший Ванькину душу жилплощади, начал покусывать своих ненецких сподвижников, заселяя их тела своими клонами. Вирус оборотничества распространялся стремительно. Дикая охота носилась по тундре из конца в конец: от жутких дьявольских пирамид из оленьих черепов, возведенных в незапамятные времена всевластия Нга на оледенелых утесах над морем, до окраин Надыма и Нового Уренгоя.

В населенных пунктах теперь главным образом захватывались пленники, которых самыми чудовищными способами приносили в жертву абсолютному злу на древних алтарях забытых кровавых культов. Погони, организуемые ментами, засады не давали никаких результатов. Как только по всадникам преисподней открывали огонь, разом невесть откуда налетала метель, и они в ней бесследно растворялись.

Ужас поселился в тундре. Стада обезумевших оленей влетали в города, спасаясь от преследования разъяренных монстров. А жителям казалось, что во тьме между домами мелькают зеленые огоньки такси — это сверкали глаза демонов-леопардов. Некоторые нетрезвые граждане трагически обманывались, бросаясь буквально к ним в пасть, рассчитывая с ветерком добраться из кабака до дома. В навеки сжатых кулаках чудовищно изуродованных трупов обнаруживали наутро скомканные сотенные бумажки. Исчадия тьмы не нуждались в оплате услуг по транспортировке в ад.

Ассасины пустили газ, обнаружив погоню. Запасы отравляющих веществ были переданы им некогда украинским химбатальоном, когда тот покидал Ирак. Переданы, разумеется, согласно астральному приказу предусмотрительного Басаврюка.

По темным зловещим коридорам заструились клубы едкого дыма. Спецназовцы и Палач, облаченные заблаговременно в защитные костюмы, пронзая вязкий, липкий туман иглами лазерных прицелов, продолжали преследование.

Развалины башни, под которыми они сейчас находились, особой масштабностью не поражали. Но, оказавшись в подземном лабиринте, Палач был потрясен циклопичностью данного сооружения и его какой-то ни с чем им доселе виденным не сравнимой древностью. Уже первые минуты продвижения в кромешной темноте дали понять, что влезли они сюда явно себе на погибель. Приборы ночного видения выхватывали стены, сложенные из огромных камней, провалы боковых штолен, отходящих от той, по которой они продвигались, под самыми неожиданными углами. Попадались барельефы с то задумчивыми, то ужасными лицами неопределимой расовой принадлежности. И ни звука. В каком направлении растворились преследуемые, было совершенно непонятно. Меньше четверти часа назад три джипа Hammer, подняв тучу пыли, промчались мимо их бархана и резко затормозили у развалин. Ассасины, замаскированные под военнослужащих армии освобожденного Ирака, возглавляемые тем самым усачом, образ которого поселился в мозгу у Федора, мгновенно выгрузились из машин и исчезли, как сквозь землю провалились. Что оставалось делать — рванули каменную кладку — открылась тьма и ступени, круто в нее сбегающие.

Палач услышал через наушник, как кто-то из бойцов прошептал: «И какого лешего мы сюда полезли? Надо было валить всех к едрене матери». — «Разговорчики отставить!» — сразу же отреагировал командир приданной Палачу группы, капитан Васькин.

«Отставить-то они отставят, — подумал Палач, — только и тебе, Васькин, ясно, что смерть наша недалече. Ну а насчет завалить, так дурацкое дело — нехитрое, только усача-то живым взять надо».

Невеселые мысли Федора прервал какой-то отдаленный шум. «Это что еще за лошадь подземная, мать ее?» — выругался Васькин. И действительно, с каждым мгновением все отчетливее слышался тяжкий топот копыт. Группа в этот момент находилась на перекрестке. В глубинах черных коридоров, похоже, одновременно показались какие-то святящиеся красноватым светом объекты. Свечение стремительно приближалось, оно рассеивало ядовитую хохляцкую мглу, но вместе с ним приближался ужас. Бойцы, словно испуганные дети, сбились в кучу и прижались друг к другу, не в силах и слова вымолвить, каждый неотрывно вглядывался в летящую сквозь тьму огнедышащую смерть.

А Орешкин тем временем вынужден был решать задачу по поимке негра-оборотня. Прибыв на место, подполковник принялся вникать в обстановку. Она оказалась насквозь пропитана ужасом. В городах и поселках царила паника. Каждое утро не только на окраинах, но и на центральных площадях, перед офисами нефтяных и газовых баронов находили растерзанные трупы. Народ принялся даже распродавать квартиры и сваливать на Большую землю. Надо было принимать экстренные меры — не могла же в самом деле обезлюдеть энергетическая кладовая страны.

По прибытии в Муравьенко первым делом Орешкин созвал оперативное совещание. Рапорты участников мероприятия подполковника не радовали. Обстановка была явно катастрофическая. Оборотни совершенно обнаглели. Уже среди бела дня они, иной раз даже поодиночке, стали появляться в населенных пунктах, сея повсюду смерть. При этом они совершенно сами ее не боялись. Повсюду уже были выставлены блокпосты, и солдаты открывали огонь буквально на шорох. Поэтому, разумеется, мутанты несли потери (уже был экстренно налажен выпуск серебряных пуль со смещенным центром тяжести), но это никак не снижало активности их преступного сообщества.

В заключение совещания московскому гостю было продемонстрировано чучело, изготовленное местными умельцами из подстреленного чудовища. И Орешкин ужаснулся. Никогда, ни до, ни после, не доводилось ему видеть существ более жутких и агрессивных. А все дело было в том, что твари эти были не только оборотнями, но и мутантами — помесью людей-леопардов с волкодлаками. Ведь породили их укус вервольфа и африканское заклинание.

Выслушав явно растерянных офицеров, подполковник Орешкин, принявший на себя командование объединенным воинским спецконтингентом, отдал приказ наутро готовиться к вылету. Энергетические олигархи, кровно заинтересованные в истреблении тварей, терроризировавших их вотчины и уже уронивших тем самым биржевые котировки ведущих российских компаний, предоставили в полное распоряжение оперативного штаба неограниченные ресурсы вертолетного топлива и сами винтокрылые машины в потребном количестве.

Ровно в 6.00 в воздух взмыло сразу 20 мощных, оснащенных за ночь крупнокалиберными пулеметами летательных аппаратов. Каждому была выделена своя зона ответственности, и началось патрулирование. Орешкина тундра, которой он прежде никогда не видел, бесила своим однообразием и бессмысленностью. Он искренне не понимал, зачем природа, у которой все так разумно и правильно, допустила существование непостижимо огромных, непригодных для комфортабельной жизни просторов. С этой мыслью он вскоре и задремал.

Разбудили его встревоженные вскрики, прорезавшие разом равномерный гул моторов. Подполковник тотчас же приник к иллюминатору и увидел, что внизу по неоглядным снегам несется стая мутантов. И направляется она явно в сторону одинокой буровой вышки. Тут же была дана команда открыть шквальный огонь на поражение. Он незамедлительно и обрушился с неба на скопище осатанелых тварей. Однако оно ничуть не изменило направление движения, лишь прибавило прыти. Оставляя на снегу визжащих, захлебывающихся кровью сотоварищей, твари летели вперед.

Генерал Шуршалин обреченно пил водку, сидя в своем просторном, но тем не менее вполне уютном кабинете. Казалось бы, ну отчего снедает его эта туга-кручина? Жизнь вроде бы удалась. Шутка ли, в Комитете советской госбезопасности дослужился он до начальника внешней разведки. Потом ушел, не вынеся изменнической вакханалии реформаторов. То есть честь вроде сохранил офицерскую. Да и материально в запасе, само собой, не бедствовал, возглавляя авторитетную консалтингово-охранную структуру.

Однако же все эти долгие годы, что миновали с того катастрофического августа 91-го, жизнь ему была не в радость. Но в последнее время стало совсем невыносимо. Тоска, которая прежде глухо скреблась внутри, встала теперь буквально поперек горла. Вот он и пытался этот шершавый ком протолкнуть водкой куда-нибудь поглубже в организм. Но ничего не выходило. Он понимал, что и хрен чего выйдет, понимал, что малодушничает, отказываясь взглянуть правде в глаза. Казалось, информации, для того чтобы сделать надлежащие выводы, у него накопилось предостаточно.

Ведь сразу после того, как отгремела фальшивая гроза демократической революции, он с беспощадной ясностью понял, что все это неспроста. Что за спинами ее картонных героев маячат коллеги. Иначе невозможно было объяснить какую-то прямо-таки олигофреническую беспомощность Комитета в роковые для страны, которую он должен был защищать, дни. Но как прикажете жить с таким пониманием человеку, который долгие годы был одним из руководителей этой могущественной и, что греха таить, зловещей организации? Он-то тогда сам кто? Тоже бессмысленная марионетка, исполнявшая, выходит, одну из самых пошлых ролей в спектакле с загадочным и зловещим сюжетом? Вот и пытался он, мобилизовав всю свою недюжинную разведческую волю и профессиональную сноровку, обмануть себя, погрузившись по самую макушку в текучесть банального бытия.

Но теперь, когда во главе страны встали его бывшие подчиненные, когда закончилось облыжное шельмование ершовых структур, а еврейские олигархи были кто в изгнании, кто на скамье подсудимых, а кто зачарованным кроликом ждал своей очереди лезть в пасть ухмыляющемуся удаву, казалось бы, живи да радуйся? Не тут-то было. Ведь как раз вот это вот все и подтверждало его самые поганые догадки. Даже, можно сказать, неопровержимо доказывало несмываемую вину организации, которой он отдал лучшие годы. Вину — в организации государственного переворота с целью изменения строя.

Генерал закурил и подошел к окну. Под ним оживленно переругивалось несколько ребят спортивно-бандитской внешности. Офис Шуршалина располагался в здании стадиона (подвернулась эта площадь в пору всеобщего развала, ну да он был непривередлив), и подобная публика здесь постоянно мельтешила. К нему на порог, конечно, даже в годы разгула самой кровавой беспредельности, никто из таковых показаться не смел. И это при том, что на вахте у входа не быки-спецназовцы маялись, а посиживали за столиком старички-ветераны. «Авторитет не пропьешь», — усмехнулся генерал и налил себе очередные сто граммов.

А вот коллеги относились к нему неоднозначно. Кто-то с восхищением и искренним подобострастием, а кто-то и совсем с неискренним. Скрывавшим глухую ненависть. Его ведь самого почитали предателем за то, что позволил в роковом 91-м утащить под улюлюканье пьяной толпы памятник Железному Феликсу с Лубянки. Тот же майор Казаков, тогда сопливый лейтенант, охраняя первый этаж легендарного здания, до пронзительной боли сжимал штатный «Макаров», ждал команды открыть огонь на поражение по осатанелой толпе. Но команды его, генерала Шуршалина, команды, не последовало. Поскольку понимал он, что и на площади не бунтари, и организаторы «путча» не заговорщики, что все это какой-то непостижимый дьявольский балаган.

А вот теперь генерал все постиг. Последним, недостававшим звеном стала информация о полигоне, активно обсуждавшаяся в зарубежной прессе. При всей своей фантастичной скандальности генералу она подсказала многое, добавившись в его коллекцию зловещих, загадочных фактов. На столе лежало несколько пухлых папок, хранивших подборку сведений, собранных за минувшие годы в самых разных местах — от пыльных архивов до раззолоченных кремлевских кабинетов. И все они беспощадно, хором кричали: «Берия жив!»

Гигантский полубык-получеловек, суча копытами, взвился на дыбы и замер над головой Палача, потрясая чудовищной мелко-кудрявой бородой. Трое других, не обращая никакого внимания на открытый по ним огонь из автоматов, методично топтали спецназовцев. Федор помнил этих монстров. Картинка из школьного учебника истории: каменные изваяния — стражи ворот. Они не были фантазией скульптора, они были вполне реальными мутантами. Продукты зловещих магических операций издревле обитали в руинах фундамента Вавилонской башни.

Вовремя вспомнил Палач о загадочной фразе Архипа Гаврилыча. Святой Николай оказался тем самым одноглазым старцем, который накрыл собой амбразуру. Он и остановил в последний миг парнокопытного, огнедышащего монстра. Его светящийся силуэт неодолимой преградой замер прямо перед мордой ошалевшего чудовища. Из глаз бородатой скотины сыпались искры, изо рта летела кровавая пена — впервые за тысячи лет могучее порождение тьмы столкнулось с силой, неизмеримо превышающей его зверо-демонскую мощь.

Почуял присутствие кого-то страшного и сам Басаврюк, наславший на своих преследователей доисторических ликвидаторов. Тарас Опанасыч действительно, как прозорливо догадался Берия, прибыл сюда, дабы подзарядиться черной энергией, изрядно порастраченной им в период борьбы с Лаврентием Палычем. Однако санкции от высших иерархов тьмы он на свою поездку не получал. Но сейчас ощущал он не присутствие своего потустороннего куратора, который мог быть, конечно, разгневан его своеволием, а нестерпимого, слепящего, обжигающего его задубелую шкуру даже сквозь толщу циклопической кладки Света.

Басаврюк недаром опасался. Воспользовавшись его ослепленностью, темные владыки, решившие с некоторых пор списать в расход порядком надоевшего им амбициозного хохла, нанесли удар. Чудовищной силы бомба пробила многометровые своды, и все рухнуло.

Американцы, бдительно преследуя повсеместно агентов Аль-Каиды, приняли за таковых группу Басаврюка. И не преминули нанести удар. Но операторами наведения, разумеется, тайно выступали упомянутые демоны.

Палач в результате бомбометания провалился в бездну. Над ним рушились циклопические своды, под ним разверзались беспросветные глубины. Наконец он рухнул в поток какой-то черной жидкости. «Нефть», — сразу, несмотря на оглушенность, понял Федор. Его закрутило и понесло. Сознание присутствовало, но как-то отстраненно от бултыханий тела, силящегося куда-то все же доплыть. Но вряд ли бы ему это удалось, если бы большие мохнатые лапы не выловили его. «Снежный человек», — снова все понял Палач и погрузился в спасительное забытье.

Но был это вовсе не представитель загадочных существ, а боец одного из подразделений «Федаинов Саддама». Его отряду поручено было охранять специальный глубинный нефтепровод, призванный транспортировать черное золото в Сирию тайно от мировой общественности, оккупантов и марионеточного нового правительства. Проходил он поблизости от развалин Вавилонской башни. И тому, и другому варварская бомбардировка нанесла, конечно, непоправимый ущерб. Степень его и пытались в первом приближении оценить федаины, выловившие Федора из потока драгоценного углеводородного сырья. Естественно, по ходу они выясняли, кто же был мишенью агрессоров, собирали останки.

Кроме Палача, никто из тех, кто находился в древних лабиринтах (ни преследователи, ни преследуемые), в целости и невредимости не сохранился. Даже гигантов человеко-быков разорвало на мелкие фрагменты. Только сверхъестественное вмешательство могло объяснить нечеловеческую живучесть Глебова.

Для Берии провал операции по захвату Басаврюка был страшным ударом. Все-таки очень он верил и в свою звезду, и втайне — в Кузнецова. Хоть и не был нарком никогда мистиком, но тут уж ничего другого не оставалось. Но вот надежда рухнула.

Запас Басаврючьей крови, накопленный Борменталем, таял на глазах. То есть буквально испарялся. Видимо, коварный доктор регулярно для сохранения необходимых объемов столь летучей жидкости подмешивал к ней какие-то консерванты, тайна которых сгинула вместе с ним. Перспектива дальнейшего разложения надвигалась неотвратимо. Однако потусторонние кураторы Лаврентия Палыча в беде не оставили, дали шанс…

После раскрытия заговора Борменталя нарком само собой первым делом стал, как в таких случаях выражался Иван Грозный, «перебирать людишек». На этот раз критерии для определения меры наказания были очевидны: если кто-то из представителей старой гвардии не подавал признаков гниения — ясно было, что этот гад состоял в сговоре с хитрожопым доктором. Таких оказалось немало. Их четвертовали посредством параболоида Харина. Сам инженер оказался вне подозрений, поскольку таял буквально на глазах.

Даже находясь в состоянии черной меланхолии, напавшей на него после известия о безвременной кончине Опанасыча, Берия не прекратил присутствовать на казнях предателей. Чистка, несмотря ни на что, должна быть доведена до конца. И вот, когда к специальной лученерассекаемой стенке стали приковывать негра-вудуиста, отвечавшего в подземной империи за производство одной из разновидностей зомби, тот стал молить Берию о пяти минутах общения тет-а-тет. Он на всякий случай согласился.

Негр попал под подозрение, поскольку, хотя и не был включен в список получавших спецпитание в виде Басаврючьей крови (на хер было его бессмертить в самом деле, если на Гаити таких красавцев хоть жопой ешь), однако ж для своих 80 с лишним выглядел черномазый таким огурцом, что любо-дорого. Тем не менее он поклялся именами самых страшных духов (их произнесение чревато мгновенной смертью для произносящего, если лжешь хоть краешком сознания), что причина его цветущего вида вовсе не участие в заговоре. Контролируемый им отряд живых мертвецов иногда по ходу выполнения задания натыкался на каких-нибудь монстров (типа вампиров, людоедов и прочих подобных тварей). Зомби по заданию негра их препарировали и доставляли ему кровь и некоторые органы. С призыванием вудуистских демонов из этих ингредиентов изготавливался коктейль, каковой и имел, по словам приговоренного, жизнеутверждающую силу. Консервированию, правда, смесь не поддавалась и каждый раз готовилась заново.

Недолго думая, Лаврентий Палыч впился зубами в вену на негритянской шее. Сделал несколько глотков, облизнулся. Отсосал еще. Конечно, такого мощного прилива сил, как от Басаврючьей крови, не было, тем не менее эффект присутствовал. Отличие от жидкости, струившейся в жилах простых смертных, ощущалось явно.

«А чем черт не шутит, — подумал Лаврентий Палыч, — пожалуй, поохотимся».

— Мужики, вы гляньте, что творится, — вскричал охуевший от невиданного зрелища бригадир буровиков Иваныч. И было отчего ему удивиться: между вагончиками, оскалясь и подвывая, носились какие-то жуткие зверюги. Разбуженные его воплем работяги приникли к окошкам и увидали, что снег уже алеет кровью Степки, первым испытавшего на себе неистовство оборотней.

Стоит отметить, что члены вахтовой бригады были не в курсе творившегося в тундре кровавого беспредела. С прочим человечеством, воплощенным для них в диспетчерах нефтяной компании, связь они держали посредством рации. А само собой разумеется, что переговоры находились с самого начала загадочных событий под контролем спецслужб. Поэтому нефтяники к встрече с исчадиями ада были совершенно не подготовлены.

Отчаянный вопль Иваныча пробудил и Нюрку, удовлетворенно посапывавшую в пищеблоке на лавке. Она всполошилась, почуяв недоброе, и принялась расталкивать Илюшу, то есть сверхчеловека, единодушно названного бригадой именем былинного богатыря. Тот открыл свои чудные неземные глаза и, словно терминатор, обнаженный и неудержимый, в развалку двинулся навстречу опасности. Нюрка со страху заголосила, но осеклась, услыхав крик немыслимой боли, огласивший окрестности. Это мутанты, вломившись в вагончик, где отдыхала бригада, принялись терзать мужиков.

Орешкин, разумеется, увидев, что стая ворвалась в вахтовый поселок, тотчас отдал приказ снижаться. Спецназовцы сразу же защелкали затворами, выражая непоколебимую решимость расправиться с любым, пусть даже нечеловеческим противником. Но тут поднялась такая пурга, что вертолет стало крутить и швырять из стороны в сторону, при этом видимость стала нулевой. Конечно, случилось подобное безобразие не без магических влияний, но Орешкин об этом, к счастью, не догадывался, а то бы совсем обосрался.

Тем временем, методично расшвыривая монстров, сверхчеловек двигался к вагончику, где в муках умирали мужики во главе с Иванычем. Там бесчинствовал тот, кто когда-то был Мвангой. Но он-то, в свою очередь, искал на самом деле того, кто сам неустрашимо шел его клыкам навстречу. А потому бросил грызть несчастных и вылетел под колючий снег. Шерсть при виде сверхчеловека, встала дыбом у него на загривке, а чудовищная пасть кроваво оскалилась. Но рожденному в полярных глубинах высшему существу все эти демонические понты были безразличны. И Илья, не обращая внимания на повисших у него на всех конечностях зубастых тварей, ринулся навстречу их вожаку.

Тот прыгнул, намереваясь вцепиться в глотку арктогеанцу, но тот железной рукой поймал его за горло на лету и сжал, как клещами. Затем, ухватив оборотня за верхнюю и нижнюю челюсти, практически не напрягаясь, разорвал монстра надвое. Если бы кто-то из выживших буровиков, потрясенно наблюдавших эту сцену, обладал мало-мальским культурным багажом, то он, безусловно, подивился бы ее схожести с петергофским фонтаном «Самсон, раздирающий пасть льва».

С визгом, как побитые псы, с рук и ног сверхчеловека посыпались оборотни и потрусили, поджав хвосты, в тундру. А из глубины погибшего организма их главаря с ревом вылетел иссиня-черный торнадоподобный демон и понесся в сторону Африки. Набирая высоту, он протаранил болтавшийся в пурге вертолет. Тот рухнул камнем в снега, а метель мгновенно прекратилась.

Басаврюк открыл глаза и огляделся. Демоны космических глубин, жуткие рожи которых он провидел сквозь толщу земную, над ним почему-то глумились.

«Значит, что-то не так», — понял Тарас Опанасыч и огляделся. Оказалось, что от всего его еще недавно могучего полутысячелетнего организма осталась, собственно, одна голова, которая теперь ошарашенно моргала во тьме подземелья.

Впервые за сотни лет она затосковала. Демоны (каковым Басаврюк, несомненно, уже давно являлся) человеческих мук не испытывают. Их страдания совсем иного сорта. Глубина и острота их, конечно, простым смертным непостижима. Нет у злобных духов и памяти в общепринятом смысле. То есть не прослезятся они, взглянув на свое детское фото. Даже вовсе не ощутят связи между собой и дитятей, на нем запечатленным. Единственное, что они при виде его ощутят, так это желание совратить. А может, и попросту сожрать. Но вот теперь внезапно на давно уже вконец осатанелого Басаврюка посыпались осколки образов, из которых когда-то душа его состояла.

Замелькал мучительный калейдоскоп. Залитое солнцем детство на утопающем в цветущих вишнях хуторке сменилось картиной проводов молодого паныча на ученье в Европу. А там всплыла и та роковая ночь в Трансильвании, когда юного искателя тайной власти и безграничного могущества принял у себя сам Дракула.

И в этот-то момент мелькнула в беспросветности надежда на благополучный все же исход. Басаврюк вспомнил, что ведь сумел же Влад Цепеши вернуть себе голову, отсеченную предателями-вассалами. А послана она была турецкому султану под надежной охраной. Тело же князя вампиров было изрублено-исколото так, что врагам его мнилось — навеки избавились они от кровавого господаря. Но это было только начало славного пути будущего героя многочисленных романов и фильмов.

Басаврюк получил посвящение в вампиры и включен во всемирное братство кровососов как раз им — трансильванским садистом, обожавшим экстремальные шоу и эксцентричные шутки. Однако о том, как ему удалось обмануть вроде бы непреложные магические законы, обрекавшие его обезглавленный организм на смерть, он неофиту не рассказывал. Может, тайна-то была великая, а может, к слову не пришлось.

Басаврюк глубоко задумался. Крысы, пришедшие в себя после грохота взрывов, тем временем попытались атаковать его вроде бы беззащитную розовощекую голову. Но стоило Тарасу Опанасычу повести вокруг своими чудными очами, как чуткие твари мигом забились в свои исконные обиталища. Такой взгляд мог и испепелить.

И тут к нему пришло прозрение. Если уж обретший голову Дракула после этого столь высоко вознесся в иерархии вселенского зла, то что же уготовано ему, если удастся вновь обзавестись телом? Не иначе как что-то немыслимое.

Басаврюк хмыкнул и впервые после катастрофы ухмыльнулся. Он, конечно, понимал превосходно, что жестоко наказан за превышение полномочий. Иракская башня находилась вне зоны его ответственности, и проник он в нее сугубо по своей нужде, а вовсе не в рамках порученной миссии. Он возжелал высшего могущества, которое надеялся обрести в кладовой древнейшей темной энергии, за что и поплатился. Тем не менее шанс был.

Сконцентрировав силой мысли мощный заряд энергии, он вспыхнул зеленоватым призрачным светом, сигнализируя ближним и дальним демонам о своей несломленности. Потом закрутился волчком на месте, придавая себе нужное ускорение. И колобком покатился по подземным извивам навстречу великой судьбе.

Практически одновременно с Басаврюком разлепил свои веки Орешкин. Сделать это оказалось непросто — ресницы смерзлись. Так бы и окоченел вконец в рухнувшем вертолете Архип Гаврилыч, крепко ушибшийся головой, если бы не спецназовцы. Привычные ко всяким передрягам, они (те, что разбились не насмерть) быстро вернулись в сознание и принялись первым делом приводить в чувство командующего операцией. Без него они не знали, в кого конкретно стрелять.

Дело в том, что сначала сквозь пургу мимо них понуро прошла стая какого-то зверья. Но поскольку выглядело оно абсолютно неагрессивно, открывать огонь они не стали. Теперь же метель прекратилась, и было отчетливо видно, как от поселка буровиков к ним направляется группа каких-то несуразных человекоподобных во главе с абсолютно голым гигантом, выкрикивавшим что-то зычно и непонятно. На прицел его взяли, но без команды все-таки валить не решались. А ну как потом по прокурорам затаскают.

В голове Орешкина между тем творилось черт знает что. А все оттого, что его не только довольно-таки неслабо тряхануло при отнюдь не мягкой посадке. Случилось кое-что похуже. Демон, прошивший вертолет, не мог не просканировать его обитателей на предмет возможности заронить кому-нибудь в душу свое черное семя. Звероподобные спецназовцы были в этом смысле малоперспективны. Ну что в них в конце концов может прорасти — одно только буйство слепое. А вот орешкинское нутро духу сразу приглянулось. Там было изломано, запутано и грязно. В общем, самое подходящее место, чтобы пустить корни и зазеленеть полновесному цветку зла.

То есть открыл глаза не прежний незатейливый (хотя и не без подавленных страстей) служака Архип Гаврилыч, а чреватый большой бедой для страны и мира носитель инфернального зародыша. Словно у небезызвестного Кая из сказки Ганса Христиана Андерсена, его мировосприятие катастрофически изменилось. Теперь при взгляде на что-либо высокое и совершенное его начинала обуревать неодолимая тяга к разрушению. Надо ли говорить, что он испытал при виде приближающегося сверхчеловека.

— Это что еще за хер с горы Иван-Царевич? — потрясенно прошептал он. И вопросительно уставился на командира спецназовцев.

Тот принял этот взгляд к немедленному исполнению и заорал приближающемуся богатырю:

— Руки за голову, лицом в снег, пидор!

Но сверхчеловек, лучезарно улыбаясь, продолжал двигаться вперед, и вокруг его золотистых вьющихся волос искрились снежинки.

Наименее поврежденные из спецназовцев, повинуясь командиру, ринулись навстречу Илье, осыпая его грязными ругательствами. Где-то вдалеке, безнадежно отстав от широко шагавшего великана, панически голосила Нюрка. Бабьим своим сердцем чуяла она недоброе, что предстоит им с миленьким ее разлука вечная. Но он не внимал и воплям полюбовницы.

Поначалу сверхчеловек, видя, что люди в беде, стремился их поскорее спасти, но, уловив наконец в их возгласах и жестах грубость и агрессию, он, конечно, решил принять бой. Живое воплощение арийской чести и доблести, каковым он и являлся, не могло отступать чисто физиологически.

Спецназовцы стаей озверелых псов набросились на него, осыпая ударами прикладов. Но Илья с такой немыслимой силой принялся расшвыривать их в разные стороны, что Орешкин, наблюдавший за всем происходящим с безопасного расстояния, прямо скажем, охуел. Но присутствия духа тем не менее не потерял. Схватив снайперскую винтовку, заряженную новейшей конструкции разрывными пулями, он принялся выцеливать, куда бы вмазать этому беспредельщику, чтобы надежно его обездвижить.

Но когда сквозь оптический прицел он увидел бесконечно совершенное лицо античной статуи, даже в разгар схватки не омраченное ненавистью к корчащимся на снегу врагам, черный зародыш внутри просто взбесился. И Орешкин с огромным наслаждением, чуть было не перешедшим в конвульсивный оргазм, засадил весь магазин в голову сверхчеловека.

— Кто ты есть такой и что на нашей земле делаешь? — сурово, но по-русски, хотя и с легким акцентом, спросил Палача Саддам Хусейн.

— Я есть русский солдат, — не растерялся Глебов. А сам подумал: «Вот ведь общество спектакля долбаное. Хер поймешь, где человек, где кукла. Двойники, клоны. Кого повесили и вешали ли вообще хоть кого?»

— И кто ж тебе команды отдает, русский солдат? — уже вовсе без акцента, а потому как-то подчеркнуто зловеще поинтересовался Саддам.

— Москва, Кремль, — снова нашелся Палач.

Кровавый диктатор глубоко задумался. Пленник действительно совершенно очевидно был человеком непростым. Иначе, как он мог уцелеть после чудовищной мощи бомбового удара. Может, он какой-то универсальный солдат, может, киборг? Тогда он вполне сгодится в диверсионной войне, развернутой саддамовыми сподвижниками против оккупантов. Он руководил широчайшей сетью боевиков прямо отсюда, из сверхглубокого бункера, обустроенного по его приказу еще в давние, первые годы правления в мистическом сердце Ирака — под руинами Вавилонской башни.

Обитателей бункера американская бомбовая атака практически не потревожила, поскольку находился он непосредственно в фундаменте этого доисторического сооружения. А он, в свою очередь, был высечен из сверхпрочной глубинно-скальной породы.

Бушевы ищейки, разумеется, изловили одного из диктаторских двойников, который в обмен за безбедное будущее своей семьи сыграл отведенную ему роль до самого трагического конца.

А сам Саддам замышлял как раз сейчас сокрушительный удар по врагу, потому особо был заинтересован во всяких суперсредствах поражения. И если такое вот необычное, в лице Палача, само, совершенно бесплатно угодило в руки, грех было не воспользоваться. Вопрос был только в том, как принудить такого бойца к сотрудничеству. Несуразность его ответов наводила на мысль о запрограммированности. Однако рентген ничего похожего на носители привнесенной информации в нем не обнаружил. Напрашивался вывод, что кодирование осуществлено психотронными средствами. Надо было непременно подобрать к этом коду пароль.

Палач же тем временем неотрывно и невменяемо глядел на диктатора, полагая, что в его положении именно так он сможет избежать продолжения допроса. Ему нужно было все же какое-никакое время, чтобы собраться с мыслями. Он чувствовал, что его импровизационный ресурс практически исчерпан.

И тут размышления обоих были прерваны появлением в подземном кабинете диктатора одного из его генералов. Тот что-то почтительно шепнул Хусейну на ухо и вопросительно замер в ожидании решения. Саддам недобро взглянул на Палача и кивнул.

Через минуту строевым шагом явился офицер. Перед собой он с явным физическим напряжением нес поднос, на котором лежала голова Басаврюка, оживленно что-то по-украински лопотавшая и моргавшая своими пушистыми ресницами. Саддам подумал: «Ну вот, значит, тут целый отряд киборгов орудовал». А Палач сразу же вспомнил о матери. Он ведь не мог не узнать своего клиента. Проигнорировать его появление Федор никак не мог. Вокруг диктатора наверняка ведь могли ошиваться российские агенты. А значит, информация о том, что он не справился, а главное, и не стремится справиться с заданием, сегодня же могла оказаться в Москве.

— Товарищ Хусейн, — заявил он тут же без обиняков, — мне, знаете ли, очень эта голова нужна. Я б за нее мог быть вам полезен.

Эта фраза мгновенно вызвала в памяти Басаврюка опять-таки Трансильванию.

— Ты сможешь быть полезен нашему Властелину на Руси, — сказал Влад Цепеши Басаврюку.

Тот только что прошел церемонию посвящения, а потому, изрядно обескровленный, ничего не сумел ответить. Но Дракула, похоже, и не ждал какой-то связной реакции. Он просто программировал нового адепта черного культа, давал ему, что называется, установку.

Отхлебнув из золотого, усыпанного рубинами кубка изрядный глоток свежесцеженной крови, он, иронично по поводу Тарасова бессилия усмехнувшись, продолжил:

— Православное царство Русское, ясновельможный пан — это тот самый Удерживающий, о котором Павел, раб Распятого, писал. Пока крепка держава эта, не придет в мир посланец тьмы, всемирный император, которому служим мы — рыцари дракона. Теперь, когда греческое царство пало, только русские на пути стоят. И я тебя, Тарас, посылаю туда, в снега и болота эти, — грызть, рвать беспощадно страну и народ этот. Они, лапотники эти, много земель покорят, но не в радость им это будет. А придет время, и поколеблется сила их, которая пока лишь просыпается. И покинет их вовсе. Вот тогда и настанет час исполнить тебе предрешенное. Зажжешь ты огонь в башне, что посреди белого ужаса стоит, и расколется держава на части, и придут чужеземцы с Востока и Запада, соберутся к огню, что в башне гореть будет, и восславят того, кто явится.

Тарас потрясенно внимал. Отрекшийся от Бога в свой 33-й день появления на свет, он, и прежде злобный, ощущал теперь такой прилив осатанелости, что даже боялся, что буйная кровожадность, спешащая на смену обессиленности, разорвет его на куски, как Русь в грядущем.

Дракула, разумеется, прекрасно понимал состояние новообращенного. Поэтому все с той же гадкой ухмылкой поддел его своей когтистой дланью под подбородок и задрал его вверх. Наливающиеся черной кровью глаза Басаврюка впились в зубцы крепостной стены, окружавшей внутренний двор вампирской цитадели, где они и беседовали. На фоне зловещего неба, багровевшего отсветами костров, полыхавших в замке, высились колья, на которых корчились десятки свежеотловленных трансильванцев. Здесь были и знать, и простолюдины. И мужчины, и женщины. Главным было не положение в обществе, а питательность крови. А ее степень вампиры определяли за версту. Очень чуткие они твари.

Дракула широким взмахом погромыхивающей браслетами руки указал на несчастных Басаврюку, как бы отдавая их в его безраздельное пользование. Тот, даже не поблагодарив, так его колбасило, бросился к стене и было принялся карабкаться по выщербленным ее ступеням. Но они рушились под его ногами одна за другой. А Дракула позади раскатисто хохотал. Наконец, сорвавшись с очередного уступа, Тарас почувствовал, что не падает, а висит в воздухе. Он тут же сконцентрировался и воспарил. Долго он плавал во тьме от кола к колу и лакомился.

Следом за этим ярко радостным воспоминанием на Басаврючью голову опять накатили тоска с ужасом — огонь-то в башне он не запалил. Миссия, порученная ему Дракулой, была бездарно провалена. И все из-за того, кто сейчас стоял перед ним и нагло требовал его самого себе в награду. «Ну, хорошо, — подумал Басаврюк, принимаясь напускать свои чары на присутствующих, — голову ты мою получишь, вот только там, куда она тебя приведет, ты свою сложишь».

— Ну что ты, Петров, на меня смотришь, как в афишу коза, — блеснул эрудицией гендиректор компании Михаил Семенович Шнеерсон. — Тебе за все, что у тебя на буровой случилось, гениталии оторвать мало!

— Так ить то оборотни, — промямлил весь в пластырях и повязках, скрывавших следы укусов чудовищных тварей, бригадир Иваныч.

— Ты что, издеваешься над нами, я тебя сейчас пошлю нефть, что там у тебя разлилась, языком собирать, и если к приезду экологов не успеешь, все-таки гениталии оторву, — вконец рассердился Шнеерсон. Он нисколько не верил в оборотней, поскольку, во-первых, буквально всего час назад прибыл в город, а во-вторых, был до мозга костей материалист и хам. Поэтому причиной аварии, произошедшей на буровой, разумеется, считал не налет каких-то сказочных тварей (ну, может, забежала стая волков, и что теперь?), а обычное российское разгильдяйство. Среди нефтяных менеджеров он был известен именно как крупный специалист по его искоренению. Боролся Шнеерсон с ним в давно испробованном стиле — при помощи подавляющих человеческую волю беспримерной грубости и цинизма. Когда они не помогали, прибегал к изуверству. И ему, кстати, начинало мерещиться, что в данном случае его избежать не удастся. Насчет гениталий он отнюдь не шутил. Это был прием испробованный. Сбоев ни разу не дававший. Дисциплина в коллективе повышалась моментально и радикально.

— А ну взять его, — бросил Шнеерсон паре крепких парней, бывших фээсбэшных ликвидаторов, которые давно сопровождали его на топ-менеджерском пути.

Ребята, ухмыляясь, вышли из противоположных углов зала заседаний, где на глазах у коллектива компании проходил показательный разнос виновников аварии. Люди в ужасе замерли. А молоденькая бухгалтерша слегка взвизгнула.

— А это что, у нас поросята завелись? — подчеркнуто благодушно сострил Шнеерсон. Он любил, что называется, резко менять регистры. Людей это обычно окончательно подавляло. Они превращались в безропотных кроликов, целиком поглощенных угадыванием возможных изменений настроения шефа.

Но бухгалтерша визжала не от ужаса перед гендиром. Она единственная (все зачарованно глядели на Шнеерсона) рискнула взглянуть на обреченного Иваныча. Он-то ее и потряс.

Бригадир стремительно мутировал. Вирус оборотничества, занесенный в его кровь клыками волков-леопардов, вследствие нарисовавшейся угрозы проявил себя бурно и яростно. Буквально в течение нескольких секунд покрывшийся серо-оранжевой шерстью, Иваныч взвыл, рыкнул и прыгнул прямо на Шнеерсона. Брызжущим кровью клубком они скатились со сцены, где стоял традиционный стол президиума, прямо под ноги разбегавшимся в ужасе сотрудникам компании.

Все последние десятилетия, когда подступала к горлу злая кручина или накатывали неразрешимые на первый взгляд вопросы, Берия обращался за помощью к оракулу. Это была, конечно же, не пифия какая-нибудь на хлипком треножнике. Это был вещий бегемот.

Ничего странного в том, что в качестве прорицателя выступал этот толстокожий зверь, не было. Дело в том, что согласно геополитической традиции он является символом цивилизации Суши, противостоящей цивилизации Моря. Первая соотносится с Россией-Евразией, вторая — с США. А символ заокеанского могущества — Левиафан.

Когда Берия только познакомился с этой доктриной, то символическому ряду особого значения не придал. Однако через какое-то время к нему стала поступать информация, что американский Госдеп проводит консультации с дельфинами и прочими морскими тварями. Тут же отдан был приказ начать отлов бегемотов.

Разумеется, попытки вступить в какой-никакой продуктивный контакт с дикими африканскими особями никакого результата не дали. Однако, после того как в рамках программы поиска бессмертия группа служебных троллей обнаружила останки доисторического бегемотоподобного чудища, произошел прорыв. Клон древнего монстра, выношенный толстокожей африканкой, обладал чудовищными экстрасенсорными способностями.

К тому же он же стал донором, причем весьма перспективным, в плане изготовления эликсира вечной молодости. Кроме всего прочего, по утверждениям троллей, активно участвовавших в проекте на всех его этапах, существо умело подпитываться мощной теллурической энергией земли. Впрочем, не ею единой. Но также кровью и плотью геополитических противников великой сухопутной империи. Обитая на манер Минотавра в извилистом лабиринте, бегемот с увлечением охотился в нем на специально запускавшихся туда плененных в различных региональных конфликтах, а также на внутренних перерожденцев — врагов народа разнообразных. То есть по всем статьям существо заслуживало доверия.

На этот раз Берия пришел к бегемоту, чтобы справиться у того, кому бы поручить охоту на монстров. В столь деликатном вопросе ошибка была недопустима. И так уже засветок было предостаточно.

Лаврентий Палыч, бормоча что-то нечленораздельно ласковое, вошел к животному в вольер и принялся кормить его с руки свежими фруктами, поглаживая по загривку. Таков уж был ритуал общения с этим весьма своеобразным, но зато, как показала практика, абсолютно надежным источником информации. Бегемот ни разу за свою жизнь не ошибся. Всегда он добродушно тыкался своей тупорылой мордой именно в тот вариант ответа, который и оказывался в итоге самым беспроигрышным. К тому же он по самой природе своей был начисто лишен хитрости, криводушия и прочих эгоистических проявлений. Абсолютно самоотверженная это была скотинка.

На этот раз Берия разложил перед животным фотографии кандидатов в главные монстроловы. Все это были люди неоднократно проверенные, известные своей исключительной исполнительностью и нечистоплотностью. В операции, конечно, следовало по максимуму задействовать наземный персонал, То есть действующих сотрудников спецслужб. Все «дети подземелья» находились под подозрением до тех пор, пока не завершится чистка.

— Давай, Хаусхофер, давай, умница, выбирай, — шептал Берия на ухо бегемоту, названному в честь одного из отцов геополитики.

Тот с аппетитом сжевал фрукты, зевнул, обнажив громадные зубы, и лизнул благодарно Лаврентия Палыча в лысину. Еще немного подумал, а потом уверенно уткнулся мордой в фотографию подполковника Орешкина.

Палач тем временем взялся за выполнение Саддамхусейнова приказа. Диктатор в обмен на голову Басаврюка пожелал получить ту же часть тела премьер-министра марионеточной иракской администрации. Задание это было из серии «миссия невыполнима», но Палача оно нисколько не смутило.

И вот ранним багдадским утром в российском представительстве в спальне посла появились нежданные гости.

— Давай, Васек, вставать пора. — Палач подчеркнуто благодушно толкнул дипломата автоматным стволом.

Тот сонно заворочался, а вот жена, резко открыв глаза, было взвизгнула, но человек в черном (один из отобранных Федором федаинов) зажал ей рот и слегка придушил. Тут уже и посол испуганно подпрыгнул и сел на всклокоченной постели, пугливо озираясь.

— Ты, главное, не бзди, — посоветовал Палач и обнадежил: — Если будешь с нами дружить, ни тебе, ни суке твоей вреда не будет. А если нет, так ты сразу скажи, чтоб мы время не теряли, — Ахмед вам бошки враз отпилит.

— Буду, — не раздумывая, выпалил дипломат и горько заплакал от потрясения и унижения.

Палач погладил его по голове и коротко ударил под дых. Шоковая терапия возымела действие — отдышавшись, посол обрел способность мыслить более-менее связно. Этим немедленно воспользовался Палач.

— Давай-ка, браток, звони этой марионетке долбаной — премьеру здешнему. Скажи, что срочно тебе с ним перетереть надо. Типа скажи, Кремль тебя делегирует.

Дипломат потрясенно глядел на Палача и никак не мог собраться с силами для ответа. Времени дожидаться у Федора не было, поэтому он подмигнул Ахмеду. Тот немедленно слегка подрезал горло пословой жене. Супруг мгновенно оживился и принялся набирать номер указанного персонажа.

О встрече договорились быстро, как Палач и предполагал. Решающую роль сыграл намек на то, что в Москве принято-таки решение отправить в Ирак ограниченный воинский контингент взамен американского. Марионетки давно об этом просили. Да и Госдеп не возражал. Все равно ж, контроль ясно в чьих руках…

Уже через несколько минут Палач со товарищи мчались в машине российского посольства по багдадским улицам.

Федор был представлен главе кабинета министров как секретный эмиссар Кремля. Поэтому разговор, само собой, должен быть конфиденциальным. В кабинете они остались втроем.

Палачу, несмотря на столь знаковое его погоняло, никогда еще не доводилось отделять голову от туловища. Но за то недолгое время, что шла подготовка к операции, он, знамо дело, потренировался. Поэтому все прошло как по маслу. Он аккуратно упаковал голову в подчеркнуто дипломатического вида непромокаемый саквояжик и беспрепятственно покинул кабинет. Смертельно бледный, блюющий от ужаса и отвращения посол остался. Это было частью замысла. Охрана не стала сомневаться в том, что «помощник» посла срочно должен отъехать за какими-то документами. Об этом ее сотрудников оповестил под силовым воздействием Федора сам премьер-министр, покуда был жив. И еще одну просьбу Глебова пришлось исполнить несчастному. Палач воспользовался его телефоном спутниковой связи. Сделал он по нему только один короткий звонок на собственную некогда трубу, оставленную в наследство своему юному другу и лучшему бойцу секции тай-боксинга, которую он вел когда-то, теперь уже, казалось, в другой и вообще не его жизни.

— Генрих, мать мою увези куда-нибудь, аппарат выброси. Все, удачи!

Погоня сорвалась вслед изуверу слишком поздно. Палач со товарищи, бросив дипломатическую машину, растворились в узких восточных улочках. А после и вовсе нырнули под землю в тайный ход, ведущий к ставке Саддама.

Шнеерсон лежал в своем номере и смотрел порнуху. Восстанавливался. Несмотря на многочисленные передряги, типа оборотнических погромов, инфраструктура городская возрождалась каждый раз быстро и качественно. Сказывалось шальное нефтяное бабло.

Михаил Семенович мог, конечно, и бабу, соответствующего его статусу VIP-уровня заказать, но пока был, что называется, не в форме. Да и повязки на конечностях, искусанных бригадиром Иванычем, сползти могли. А доктор наказал себя непременно беречь.

Шнеерсон, надо отдать ему должное, был человеком последовательным. Как не верил он прежде во всякую чертовщину, так не поверил в нее и после того, как сам был травмирован дьявольским отродьем. Он полагал, что всему происшедшему виной элементарное отсутствие дисциплины и затяжное пьянство. Отчасти эту версию подтверждало то, что атаковавший его работяга скончался после первых же укусов от инсульта (оборотничество не спасает от эксцессов, связанных с алкогольной невоздержанностью). Мертвый же Иваныч никаких признаков звериности не имел.

Новый гендиректор калачом был тертым. Может, даже слишком. Иногда эти потертости, приобретенные в ходе весьма сомнительных операций, вызывали вопросы у следственных органов. Но ответ не в меру ретивому слуге закона давали из столь высоких сфер, что он, как правило, забывал сразу же не только имя Шнеерсона, но и свое собственное.

Дело в том, что Михаил Семенович вхож был в самый узкий околокремлевский олигархический круг. Где его ценили за несгибаемую устремленность к цели и принципиальную неразборчивость в средствах, потребных для ее достижения. Он не имел нефтяного образования. С ранней юности, избрав снабженческую стезю, он никогда об этом позже не жалел. А со временем благодаря еврейско-клановым связям вырос в крупного организатора производства. Но такой лакомый кусок, как Муравьенковское месторождение, доставался ему впервые. Тем досаднее были эти непредвиденные осложнения.

Пока бежали по экрану титры завершившегося фильма и не начался новый, Шнеерсон решил размять затекшие члены и подошел к окну. Отдернул занавески и уставился на безрадостный лесо-тундровый пейзаж. В этот момент из-за тучи роковым образом выглянула полная луна и заглянула желтым звериным глазом в растревоженную душу Михаила Семеновича. В ней мигом что-то напряглось и проклюнулось. Стало шириться и дыбиться. Шнеерсон отскочил от окна. Но было поздно — мутация, возможности которой он никоим образом не допускал, началась.

— Виктор, — заорал он в телефонную трубку, — хули ты там дрочишь, быстро ко мне!

Виктор Сенцов, начальник его службы безопасности, озадаченный вызовом в столь неурочный час и странностью тембра шефова голоса (он почти рычал), уже через пару секунд вежливо постучал в дверь. Но Шнеерсона колбасило уже не на шутку. Поэтому бравый охранник увидал существо, только отчасти напоминавшее гендиректора. От какой именно части, разобрать он не успел, поскольку Михаил Семенович сразу же принялся его остервенело грызть.

Саддам Хусейн всесторонне осмотрел голову премьер-министра. Подергал за волосы, пронзительно заглянул в распахнутые мучительным ужасом глаза, подробнейшим образом исследовал срез. В завершение лизнул запекшуюся кровь. Понял — настоящая, без дураков. И досадливо зацокал языком.

Проблема была в том, что ничего, кроме морального удовлетворения, открытие это ему не принесло. Политический эффект акции сводился к нулю. Ведь прямо сейчас, в этот самый момент, держа голову врага у себя на коленях, он созерцал, как по гигантскому плазменному экрану телевизора разгуливает этот сукин сын жив-живехонек. И все части тела, что характерно, находятся на своих традиционных местах.

«От меня научились, гады», — печально подумал кровавый диктатор. И, закурив кальян, погрузился в безысходность, осознавая, что возможности США по производству клонов практически безграничны.

Здесь же, в его просторном кабинете присутствовали, ожидая решения своей участи, Палач и голова Басаврюка. У стен застыли караульные федаины, как на подбор статные и усатые, не сводившие маслиноподобных, озлобленных глаз со странных, подозрительных чужаков.

— Ну вот, сам посуди, Федя, — выйдя из раздумья, начал Саддам, — ну что мне теперь этот подвиг твой?

— Это вы к тому, господин президент, что приз мне отдавать не желаете? — догадался Палач.

— А на что он тебе? — в лоб поинтересовался диктатор и хитро сощурился.

— Ну, такого уговора у нас не было, чтоб, понимаешь, зачем рассказывать. Просто надо, и все, — резонно возразил Глебов. — А опасаться, что сдам я вас, тоже вовсе нечего. Вам же, господин Хусейн, прекрасно ведомо, что никто на всем белом свете в опровержении факта казни кровавого диктатора не заинтересован. А потому, даже пожелай я разоблачить дезу эту, меня сразу же грохнут. Если же вдруг голова проболтается, так, сами посудите — кто ж ей поверит?

— А вдруг она мне нужнее? — между тем продолжал озадачиваться Хусейн. — Вдруг голова киборга этого возрождению страны моей поспособствует? Может, мы еще ее обследуем и чего-нибудь полезное обнаружим?

— Воля ваша, — не сдавался Палач, — но я без головы этой уйти не могу.

— А кто ж тебе сказал, что тебя мы отпускать собираемся? — искренне удивился диктатор и громко заразительно засмеялся. Словно эхо, смех этот подхватили федаины. И он пошел гулять под высокими сводами тайного убежища иракского лидера.

Внезапно резкой диссонансной нотой в него ворвался хохот Басаврюка. Он был настолько очевидно демоничен и потусторонен, что арабы потрясенно смолкли и уставились на его источник. А Басаврюк и не думал униматься, знай себе хохотал все зловещее и зловещее. У всех присутствующих в результате начали нестерпимо болеть уши. А следом и мозги.

Басаврюк абсолютно сознательно, а вовсе не по причине истерики подвергал своих тюремщиков этой пытке. Просто его достало абсолютно порожняковое терлово, протекавшее между Саддамом и Палачом. Он, посовещавшись с некоторыми иерархами тьмы, накануне выяснил, что наказан он за то, что пренебрег своей миссией — дестабилизировать Россию и полез в чужую зону ответственности.

Но коли уж он на физическом плане все равно сохранился, то ему дан-таки был еще один шанс. Когда Басаврючьи косяки и достижения взвешивались на адских весах, решающую роль сыграла его давняя, но крайне успешная операция по демонической трансформации одного из благих и величественных к тому же начинаний Ивана Грозного. Ему предлагалось вспомнить собственный богатый опыт и загладить вину. Поэтому Тарас Опанасыч был крайне заинтересован в том, чтобы кто-нибудь транспортировал его таки на родину. А уж там бы он порешал вопросы.

Мороз крепчал. Но в царских палатах стояла жарко натопленная духота. Только Ивана Васильевича все равно бил-колотил безжалостный озноб. Не зима, знамо дело, тому была виной, нет, но лютый ужас. Страх смертный упырем грыз душу, не давал смежить усталые покрасневшие от бдения над черными книгами очи. Царь судорожно листал древние и свежеизмышленные гримуары, но нигде не находил ответа на терзавший его вопрос: кто ж он есть такой Тимофей Басаврюкин?

Появился этот тать на Москве лет десять тому. И стали сразу твориться похабства разные. В палатах у него ночи напролет боярские дети с блядями баловали. Да к тому же поползли по стольному граду слухи, что в чернокнижии он зело премудр. Государь велел слугам своим верным разузнать, кто он есть такой, охальник сей.

Те вскорости донесли, что нерусского он роду-племени. То ли хохол, то ли литвин, а прибыл на Русь и вовсе из Валашской земли. Царь решил доискаться правды. И чужеземец был взят под стражу. Долго бились над ним заплечных дел мастера, и все без толку. И огнем его жгли, и на дыбу вздымали, и клещами члены рвали, а тот все хохочет. Наконец притомился царь с нехристем этим (на истязуемом нательного креста не было) и велел его на кол посадить, чтоб не вводил в соблазн народ православный. И посадили.

Несколько часов Грозный ходил после кругами вокруг кола того. Уж сколько он казней в жизни своей навидался, сколько мук по его повелению злодеи разные приняли, но такое видел царь впервые. Насаженный на суковатое острие, Басаврюкин все так же хохотал, да вдобавок к тому юродствовал. Государя поносил срамными словами и великие беды ему сулил за то, что внимает знамениям страшным — живучести его лютой.

Не мог Иван глазам своим поверить и к ушам тоже доверия не имел он (как и всякий тиран). Но и запах крови, по колу текущей, свидетельствовал — казнимый из плоти. Не дух он и не призрак. И сломлен был великий государь тогда. Понял, что Басаврюкин сей владеет силой страшною, и сам ее обрести возжелал.

Вскорости похабства Тимофейкины в государевых палатах твориться стали. Опричное воинство, что Иван монашеским сотворил, в сонмище блудников обратилось. И царь сам в беспределе погряз. Черные обряды, казни, девки — лихая, жуткая круговерть продыху не давала. А как очнулся, увидал — царство-то его гибнет. С запада поляки наступают, на юге крымцы волками степными рыщут, христианской крови алчут. А Басаврюкина, колдуна-блядуна, и след простыл. Исчез он из Москвы, а бессмертию же своему царя не выучил. Так и умер Иван в муках тяжких, в грехах покаявшись, но не истребив из души тревоги свербящей о судьбе Руси.

А Басаврюк тем временем Гришку Отрепьева подзуживал. А после — вора тушинского. Потом с поляками в Москве куролесил. Патриарха Гермогена голодом морил. И мнилось — еще вот-вот, и рухнет царство православное. Осколками посыплется под копыта скакунов шляхетских да татарских, тут и свершится Басаврюком чаемое. Исполнит он наказ Дракулы и станет первым рыцарем в сатанинском сборище. Но не тут то было. Князь Пожарский с Кузьмой Мининым да еще Сусанин Ивашка всю мазу ему испортили.

А все же темные владыки прыть его оценили и новыми силами магическими пожаловали. И даже до сей поры не изгладили той его великой заслуги с черных скрижалей. Смуту на Руси замутить — дело нешуточное. Только теперь, чтобы реабилитироваться и вернуть себе тело, да не старое, а обновленное, пуще прежнего ладное да могучее, а вдобавок стать одним из высших демонов, предстояло ему страну все же вконец расколоть, да так, чтоб не склеилась.

Охота на монстров шла уверенно и споро. Как и рекомендовал подземно-доисторический бегемот, возглавил ее Орешкин. Он, разумеется, представил все происшедшее на Ямале как свою несомненную победу над эпидемией оборотничества. Тушу главаря стаи он привез в Москву (обратно в Мвангу существо не обратилось, слишком глубока была трансформация). Теперь чучело диковинной твари украшало кабинет Берии.

Гибель вожака, а главное, отлет в Африку большей части легиона демонов, его населявших, повлекли за собой распад оборотнического сообщества. Отдельные особи как-то сами собой растворились в тундре. А на случай рецидивов местным фээсбэшникам был оставлен изрядный запас серебряных пуль и даже серебряных же выстрелов к подствольным гранатометам. Разумеется, подобный исход операции подтвердил компетентность Орешкина в подобных экстраординарных делах, и ему было присвоено звание полковника. По прибытии на Большую землю Архип Гаврилыч был сразу же уведомлен о новом ответственном задании, и он, засучив рукава, принялся за дело.

На Руси, в общем-то, всегда полным-полно было персонажей, склонных к матерому мракобесию. А уж в нынешнюю эпоху безвременья развелось их и вовсе видимо-невидимо. Но первым делом орешкинская бригада (создано было для этих целей особое спецподразделение) накрыла сходку членов кружка Захара Садомазова.

Известный литератор славился изуверско-почвенническими повестями. А вокруг него собралась, как водится, компания недорослей-последователей. По сведениям Архипа Гаврилыча, ими регулярно практиковались вампиризм, кровосмесительство и педерастия. Жили они коммуной в одичалой подмосковной деревушке. Именовали же себя — «братья Садомазовы», пытаясь воплотить в жизнь популярную максиму Достоевского о вседозволенности. Особый интерес, по мнению научных консультантов бригады, представляли дети, появившиеся на свет в этой противоестественной общине.

Операция прошла без сучка и задоринки. Все сектанты были схвачены с поличным (большинство из них в момент задержания предавались какому-либо из культивировавшихся здесь пороков). Сам старик Садомазов бился отчаянно, но бесплодно. Скованный наручниками, он предстал перед Орешкиным, производившим на лесной полянке первичный осмотр арестованных. Сатанинский пророк ему приглянулся. Он своим уже изрядно почерневшим сердцем на дне его узких желтоватых глазенок почуял смердящий адский огонек.

Однако познакомиться с ним поближе вроде как не было повода. Дело в том, что Орешкину не было дано разъяснений на предмет того, зачем все эти твари, собственно, надобны. Приказали ловить побольше и попричудливей, и все. Только новоиспеченного полковника подмывало (чего с ним раньше не случалось) вникнуть в глубины сатанинские. И он не сдержался.

В свою очередь, и Захар Евграфович не постеснялся и с охотой выложил ему на обозрение все свое нестандартное мировоззрение. Оно Орешкина поразило своей строгой логичностью и цельностью. Нет, он, конечно, проходил в школе основные творения Достоевского, однако не придавал терзаниям его героев серьезного значения. «Ну, нет Бога и нет, — думал он, — не больно то и надо». Связи между этим отсутствием и тотальной вседозволенностью он совершенно не улавливал. А тут его прорубило: оно ж и правда, если нет высшей судебной инстанции, то кто же тогда запрещать уполномочен?

«И в самом деле, занятно», — решил полковник. И тепло попрощался с арестованным, отправлявшимся под конвоем в специальный, экстренно оборудованный монстроприемник. Сам же призадумался.

Шнеерсон глодал Виктора всю ночь. Самозабвенно и сосредоточенно. Его мутация, как легко догадаться, была спровоцирована луной. Дело в том, что вирус оборотничества, синтезированный когда-то нацистскими учеными и модернизированный тружениками советской подземной шарашки, претерпел причудливые мутации. Случилось это в результате вторжения в изначально стройный код хаотическо-демонических влияний. Поэтому теперь каждый новый инфицированный преображался в зверюгу по-своему. Кого-то, как Иваныча, могла спровоцировать чья-то злобность и агрессивность. А вот Михаил Семенович трансформировался по древне-исконным канонам.

Вернулся в человеческий облик он тоже, как это было заведено еще у средневековых волкодлаков, с восходом солнца. Возвращение было, конечно, шокирующим. Пришедший в себя Шнеерсон долго стоял над истерзанным телом, вглядывался в него, в себя — искал связь. И к ужасу своему, находил. Конечно, пугало его не кровавое зрелище (он видывал и не такое), но собственная жизненная перспектива, не поддающаяся отныне никакому контролю.

Наконец Михаил Семенович взял себя в руки и выпил стакан коньяку. Тепло побежало по венам, но мозг оставался склизко-холоден. Никакого приемлемого выхода из ситуации не обнаруживалось. Начать с того, что совершенно непонятно было, как избавляться от трупа, как устранить множественные кровавые пятна, покрывавшие пол, стены и даже потолок. Самое херовое заключалось в том, что сожрал он как раз Витюху — своего верного помощника в самых темных делах. То есть именно он обычно и заметал следы его очень часто преступной бизнес-активности.

— Ну, что, попали вы так попали, господин Шнеерсон, — услышал гендиректор-оборотень вкрадчивый голос у себя за спиной.

— Кто вы? — спросил он, не оборачиваясь, чем попытался продемонстрировать неведомому визитеру абсолютное присутствие духа.

— Вам не стоит кривить со мной душой, поскольку я в самом прямом смысле слов вижу вас насквозь, — нагло заявил какой-то косоглазый гражданин, возникший как бы из воздуха теперь непосредственно у него перед глазами. И, двусмысленно по-восточному улыбнувшись, продолжил: — Я без труда мог бы помочь вашему горю, если вы, конечно, расположены к конструктивному и долгосрочному сотрудничеству.

— То есть вы меня шантажируете, — констатировал Шнеерсон, мужественно глядя в глаза гостю.

— Я думаю, терминология, которую вы выбрали, совершенно контрпродуктивна. Я могу быть полезен вам, а вы — мне. Из этого я и предлагаю исходить.

— А вы вообще кто? — поставил вопрос ребром гендиректор.

— Зовут меня Боря Ли. В городе я известен всем как владелец ресторана. Но, уверяю вас, этим мое жизненное предназначение не исчерпывается. У меня много имен, обширные возможности и серьезные задачи. Но, впрочем, буду краток. Вы бизнесмен, а значит, обязаны ценить время, да и ситуация не располагает к промедлению. Дело в том, что у меня есть эликсир, способный помочь вам взять ваш недуг под контроль. Иными словами, принимая его по специальной схеме, вы будете гарантированы от внезапных превращений в чудовище.

Шнеерсон был достаточно умен, чтобы не начинать возмущаться — типа о чем вы, я вас не понимаю. Поэтому он выразился предельно конкретно.

— Сколько? — спросил Михаил Семенович.

— Даже при том, что, как мне известно, вы весьма богатый человек, всех ваших средств не хватит для достижения порученных мне целей. Речь вовсе не о деньгах. Мне необходимо быть представленным в Кремле.

Орешкину пришла в голову неплохая и, возможно, перспективная, как ему показалось, идея. Он решил использовать кого-нибудь из пойманных изуверов в одном оперативном мероприятии. Как-никак, он обещал Палачу, что матушке его в случае срыва им задания — не жить. Пора было реализовать обещание, не пиздабол же он какой, в самом деле.

— Кто там? — поинтересовалась старушка в ответ на вкрадчивый стук в дверь.

— Работник собеса. Вам заказик новогодний, — ответил симпатичный молодой человек, маячивший в окуляре дверного глазка.

Маньяк Сидоров бросился на женщину, как только та доверчиво его впустила. Но пространство тесной прихожей рассек нож, вошедший извергу точно в левую глазницу. Генрих, паковавший чемоданы матери своего сэнсэя, уроков его не забыл. Добивать ублюдка не потребовалось.

Вот только следом в квартиру вломились двое в штатском (они курировали операцию). Никак не ожидая обнаружить расклад, на который они напоролись, стволы опера выхватить не успели. Это стоило им их комитетских жизней. Генрих подпрыгнул, чуть не ударившись о низкий потолок панельной девятиэтажки, и прямым ударом ногой сломал челюсть первому. Затем, лишь коснувшись пола, вновь спружинил от него и рухнул на второго. Тот, падая, ударился головой о дверную ручку, что позволило без проблем свернуть ему шею. Ворочавшемуся же в углу первому он перерезал горло ножом, извлеченным из глазницы маньяка. Шокированную старушку Генрих, осознавший, что учитель вляпался не по-детски, вывел через крышу в другой подъезд, а там уж поминай их как звали.

После мать Палача доживала отпущенные ей Господом недолгие уже годы в небольшом городке, входящем в Золотое кольцо. Там на средства, предусмотрительно оставленные на подобные цели Федором, Генрих смог организовать ей вполне достойное существование. Вот только сына он ей вернуть, конечно, был не в силах.

Генерал Шуршалин снова был погружен в глубокие и тяжкие раздумья. На этот раз он, правда, не бухал, а смотрел любимый свой фильм — «Подвиг разведчика». Шуршалин и сам некогда был нелегалом, притом весьма успешным, так, между прочим, и не разоблаченным вражьей контрразведкой. Он умел отлично мимикрировать со средой обитания. Потом это качество помогло ему сделать головокружительную карьеру уже на родине — в центральном аппарате КГБ. Но до прототипа главного героя фильма — легендарного Николая Кузнецова ему было, конечно, далеко. Он это прекрасно сознавал и искренне преклонялся перед этим недосягаемым идеалом. Собирал о нем материалы, воспоминания. Даже помог Первому каналу снять специальную программу, ему посвященную.

На столе генеральском стоял, между прочим, портрет героя. Он с младых ногтей пытался себя под ним чистить. Получалось не всегда. Но теперь на склоне лет он вдруг ощутил в себе то самое патологическое бесстрашие, которое и было характерно Кузнецову. И он решился, для себя самого внезапно, но абсолютно бесповоротно.

Дальше, все так же ничего не предпринимая, мириться с активностью Берии он не мог. Информация о ней поступала все более тревожная. В источниках ее у генерала не было недостатка. Остались, разумеется, контакты в самой «конторе», да и собственная аналитическая служба у него была на уровне. Ее специалисты ухитрялись извлекать самые тайные сведения из разрозненных и абсолютно вроде бы невинных сообщений отечественной и зарубежной прессы.

В последние дни донесения свидетельствовали о том, что по всей стране начался массовый отлов маньяков, сатанистов, монстров и даже просто особо выдающихся уродов. Генерал прекрасно понимал, что операция такого масштаба явно координируется тайным центром.

И, разумеется, целью ее было вовсе не избавление общества от этих носителей угрозы. Шуршалин убедился за долгие годы исправной службы, что слово «безопасность», неизменно входящее в названия спецслужб, к целям, перед ними реально стоящим, никакого отношения не имеет. Он давно уже с глубокой горечью осознал, что их задача — создание ситуации перманентного управляемого хаоса. В ней «рыцари плаща и кинжала» чувствовали себя как рыба в воде. Они в ней становились глобальными арбитрами и контролерами.

Генерал снял с аппарата трубку. Немного помедлил — после назад дороги уж точно не будет — и решительно набрал короткий номер.

— Юра, зайди ко мне, — сказал сдержанно генерал.

Молодцеватый сотрудник вырос на пороге через пару минут.

— Юр, у тебя как с добровольческим движением, контакты надежные?

— Так точно, Владимир Кузьмич.

— Ну и как они, отечеству послужить готовы?

— Готовы-то готовы, только от долгого бездействия заскучали малость. Разлагаются некоторые.

— Ну, так ты отбери тех, что ясность ума сохранили. Скажи — родина их жизней требует.

Контузить может не только физически, но и духовно. Это-то и приключилось с Басаврюком в результате взрыва и потери членов. Сам он, разумеется, собственной духовной инвалидности не осознавал. А вот демоны космических глубин втихаря потешались над нелепыми подергиваниями покалеченного коллеги. Они-то были отлично осведомлены о бесперспективности и абсурдности всех его упований.

Тем не менее странная пара — Палач и голова вторые сутки были в дороге. Диктатор, замороченный чарами Тараса Опанасыча, все же отдал Федору приз и снабдил его транспортом в виде джипа и провожатым — федаином по имени Хасан. Однако Саддам вовсе не был так прост, чтобы обеспечить чужеземцам зеленую улицу (что вполне мог сделать, несмотря на власть марионеток). Отпустить-то он их отпустил — уж больно Басаврюк его закошмарил, — только это еще отнюдь не сулило благополучного исхода их крутому маршруту.

В дороге Палач и Басаврюк по большей части молчали, каждый о своем. Травмированный демон предавался воспоминаниям, коих у него за полутысячелетнюю жизнь накопилась масса. И впервые пытался их систематизировать. До сих пор было недосуг — он перманентно предавался зловещим наслаждениям. А Федор мучительно старался продраться сквозь липкую паутину этого тяжелого, жуткого сна к скрытому за вереницей его фантомов смыслу.

Он точно есть — это Глебов после встречи со старцем Николаем знал наверняка. Вот только каков он — не догонял. Слишком уж скоротечным было его общение со святым. Однако он упорно чуял — разгадка где-то неподалеку.

А вот Хасан, напротив, был патологически весел. Распевал местные шлягеры. Весело сигналил представителям войск новой администрации (у него были документы, свидетельствующие, что и сам он, и его попутчик — суперважные чиновники). И вообще производил впечатление исключительно беззаботное.

Всегда прежде настороженного Палача это абсолютно не тревожило. В самом деле, о чем можно тревожиться, выбравшись живым из-под копыт доисторических мутантов. Все после этого видится немного иначе. Отрешенность, приобретенная им в последние безумные месяцы его жизни, в руинах Вавилонской башни радикально усугубилась.

Басаврюк же, лежа в специальном контейнере, исподволь за ним наблюдал. Его не страшила связь Палача со святым, он зорким своим взглядом демонским видел сокровенные закоулки души Федоровой, и зрелище это его обнадеживало. В целом все пространство внутреннего мира Палача затянуто было как бы предрассветным туманом.

Басаврюк знал, конечно, что так бывает аккурат накануне просветления. Однако черные тени — неискупленные смертные грехи, таившиеся по углам, властно заявляли свои права на эту неприкаянную душу. И при соответствующем стечении обстоятельств запросто могли ввергнуть ее уже в окончательную и беспросветную тьму.

Но наблюдал за своим подопечным из своего небесного далека и старец Николай. И он принял решение не оттягивать финал. Кузнецов знал, что Палача мобилизует только радикальный экстрим.

Между тем охота на монстров продолжалась. Орешкин был тщателен и исправен. Его, конечно, озадачило странное происшествие на квартире Палачевой матери. Но он сумел замять это дело (обретенные им полномочия позволяли). Что там стряслось, решил разобраться позже. Пока же дел у него и без того было невпроворот.

Концлагерь, созданный для разномастных, практически уже лишившихся человеческого облика тварей, ежедневно пополняли все новые и новые экземпляры — один другого чудовищней. Между ними то и дело вспыхивали теоретические диспуты, плавно переходившие в кровавые потасовки. Охрана, следуя полученной инструкции, им не препятствовала. Важно было выявить путем естественного отбора самых живучих.

Схватки получались достаточно зрелищными. Специально отобранные по критерию особой бдительности вертухаи все же не могли отказать себе в удовольствии понаблюдать за этими кровавыми битвами. Завораживала именно их беспощадность. Мастеров боевых искусств среди этого упыриного сброда было немного. Но зато даже в малорослых худосочных сатанистах кипела такая лютая злоба, что рвали они противников буквально в клочья. Изначально имелось в виду, что отслеживать процесс будут только ученые светила и маги-селекционеры. Но вертухаи все равно находили способы, кто непосредственно, а кто посредством подключения к системе скрытых камер, наслаждаться.

Надо отметить, что предварительные опыты с кровью пойманных тварей пока особо не обнадеживали. Берию после некоторого улучшения опять стали одолевать аллергические реакции. Совсем, кстати, херово ему стало после употребления варева из детей «братьев Садомазовых». Те на поверку оказались никакими не суперчудищами, а обыкновенными дебилами, страдающими к тому же диким набором наследственных заболеваний. Эти неудачи и побудили сделать ставку на более тщательный отбор. Что и погубило в итоге весь проект.

Как-то безлунной ночью на концлагерь был совершен налет. Расчет генерала Шуршалина оказался безупречно верен. Добровольцы не подвели. Этих странных персонажей его спецпорученец Юрий Котелков опекал издавна. Потерянные в мире чистогана, многие с изломанной судьбой, они жаждали подвига. А иные были совсем не прочь умереть за Россию. При этом в большинстве своем они мучались от сознания невостребованной избранности. По заданию генерала эти чувства в них потихоньку, ненавязчиво культивировались.

Атаковав под покровом тьмы территорию лагеря, где, как им авторитетно сообщил Котелков, производились эксперименты по выращиванию универсальных солдат для мировой закулисы, они благодаря внезапности полегли не сразу. В этом сыграла свою немалую роль увлеченность вертухаев кровавой грызней, учиненной между собой мутантами. Как и запланировал Шуршалин, бойцам-добровольцам удалось, несмотря на потери, заложить изрядные порции гексогена по периметру ангаров, где содержались жуткие твари.

Взрывы уничтожили практически всех монстров. Отдельные покалеченные особи ушли в леса, где впоследствии окончательно озверели. Таким образом, ударный труд Орешкина пошел прахом. Он закономерно был взбешен и лично пытал плененных добровольцев. И запытал их до смерти. Дольше всех держался жилистый Гриша Таджик. Однако ничего достоверного установить так и не удалось.

Кто такой Юрий, конкретно никто не знал. Просто через него тек в их дырявые карманы какой-никакой финансовый ручеек. На кого же именно он работает, шуршалинский порученец умело скрывал. Вдобавок ко всему был Котелков теперь далеко — обросший густой щетиной, карабкался по памирскому склону. Генерал для большей безопасности отправил его отслеживать маршруты таджикской наркомафии. Это в его аналитической работе тоже могло пригодиться.

Получив информацию об успешном исходе операции, Шуршалин с удовольствием накатил стакан. Только уже не депрессивно, как недавно, а молодцевато крякнув. Теперь совесть не грызла его с прежней остервенелостью. И ему было по большому счету уже безразлично, какую цену придется за это заплатить.

Берия впал в полную прострацию. Контроль над собой и над всем вокруг происходящим был им практически утрачен. В контакты с окружением он не вступал, запершись в самом дальнем отсеке своего подземного убежища, поблизости от бегемота. Запас законсервированной крови был уничтожен, по мистическому совпадению, одновременно с истреблением мутантов. Всему виной был обезумевший Харин.

Как и прочие долгожители, лишенный привычной дозы (Берия ни с кем не делился), он яростно затосковал по Зосе. Его единственная любовь была с ним разлучена и приневолена к сожительству с Берией. Любовницам своим нарком жизнь пролонгировать не стремился, предпочитая свежих. Соответственно умерла она уже много лет назад. Однако затянувшаяся рана на пороге небытия открылась вновь.

Убедив Лаврентия Палыча в том, что под воздействием лазерных, пси-и прочих вверенных ему излучений запасы волшебной крови могут приумножиться, он получил к драгоценной емкости доступ. Предположить злодейский умысел нарком не мог, ибо в этом сосуде жизни заключалось и обещание вечности для самого Харина. Однако истерзанная душа ученого уже не подчинялась банальной логике. С криком «Гитлер акбар!» он произвел каким-то загадочным образом полную аннигиляцию емкости с кровью и себя самого.

А тем временем обстановка на поверхности становилась все более угрожающей. В Кремле царила паника. Различные группы влияния грызлись напропалую. А их главарей приструнить было абсолютно некому. Трагизм ситуации усугублялся тем, что все ближайшие соратники Лаврентия Палыча были вовсе плохи. Они в буквальном смысле разлагались. Соответственно курировать некомпетентную и ограниченную ораву силовиков, приведенную ими к власти, было некому. Эти персонажи были вполне эффективны, только будучи направляемы невидимой, но непоколебимо властной рукой. В ее отсутствие они только хищно пилили реквизированные у олигархов активы, ни о чем ином не заботясь.

Только до всего ли этого было Берии теперь? Утратив после безумной выходки Харина остатки доверия к подземным обитателям, он общался теперь только с бегемотом. Но, даже теряя нить сознания, он сохранял мстительную свою природу. Обливаясь холодным, предсмертным уже практически потом, он настырно тыкал в морду благодушной скотине фотографии подозреваемых в организации нападения на мутантоприемник.

Даже толстокожему провидцу было отнюдь не просто вычислить Шуршалина (он давно был у Берии на смутном подозрении). И все же, помотав в тяжком раздумье тяжелым своим черепом, Хаусхофер уткнулся слюнявой мордой в портрет генерала. Благодарный Лаврентий Палыч зарылся лицом в складки шкуры серого гиганта и зашептал: «Подсказал бы ты, звереныш бессловесный, выжить мне как?»

Шептал он довольно долго. До тех пор, пока в мозгу как бы сама собой не зашевелилась, казалось бы, дикая, но, с другой стороны, вполне перспективная мысль. И он из последних сил потащился в лабораторию, где хранились колбы с препаратами, синтезированными из биоматериала доисторических долгожителей.

Он знал, что вакцина из крови Хаусхофера в ходе испытаний проявляла себя наилучшим образом. Мелькнуло, правда, воспоминание о незавидной участи академика Петрова, пошедшего фактически по тому же рискованному пути. Но иного выхода его разлагающийся мозг уже не усматривал. Под угрозой немедленной ликвидации трепещущий лаборант сделал Лаврентию Палычу инъекцию.

Мутировать Берия начал уже на следующий день. Стала на глазах дубеть кожа и распухать конечности. Но вместе с тем прорезывалась потихоньку и прозорливость глубинная — явно позитивный симптом. Агония прекратилась, сменившись бурным, даже неистовым развитием всех проявлений его обновленного организма.

Глядя на себя в громадное зеркало, прежде отражавшее, пусть несколько полноватое, но тем не менее такое милое ему тело, Лаврентий Палыч видел теперь не обретшего пока окончательной формы мутанта в лохмотьях лопнувшего френча. «Ну что ж, пусть хоть так», — подумал он. «Только вот с бабами теперь как?» — опечалился он сразу же, увидав чудовищно раздувшийся член свой, торчавший из разодранных в клочья галифе. «Ладно, приспособимся как-нибудь, — ободрил он сам себя. И тут же решил: — Однако двух бегемотов Евразии не прокормить». И, хищно оскалившись, побрел во тьму лабиринта, где некоторое время спустя разыгралась кровавая драма.

Палач ждал казни. Теперь, как он когда-то на горной полянке постиг, его черед стать жертвой настал. Все случилось буднично просто. Хасан сдал его Мусе Аль-Закарийи, известному бенладеновскому подручному, развлекавшемуся в последние месяцы отловом на территории Ирака иностранных граждан.

Федора, усыпленного Басаврючьими чарами, взяли без сопротивления. Сам же демон, конечно, не растерялся и, выскочив из спортивной сумки, лежавшей на коленях Глебова, привычно уже, колобком покатился по пустынному бездорожью. Исламисты дали по подозрительному самодвижущемуся объекту залп из гранатометов. Но поднятая чародеем песчаная буря помешала прицельной стрельбе. Басаврюк ускользнул.

Аль-Закарийя обычно выдвигал какие-нибудь нереализуемые требования стране — родине своей очередной жертвы. Хотел было, узнав от Хасана национальность пленника, и от России потребовать вывода войск со всего Кавказа, а заодно и Поволжья. Однако тут в очередной раз подтвердилось русское народное наблюдение о тесноте мира. В бригаде, возглавляемой этим международным террористом, сражался, отличаясь бесстрашием и беспощадностью, чеченец Лом-Али. И родом был он как раз из того аула, за бесчинства в котором и получил Федор свое погоняло.

Не узнать убийцу своего дедушки молодой ваххабит, конечно же, не мог. А Аль-Закарийя не мог, в свою очередь, отказать одному из лучших своих муджахедов в просьбе подарить ему для лютой расправы этого неверного пса. И вот теперь, бесчеловечно избитый мстительным Ломом-Али, Палач валялся на земляном полу какой-то глухой партизанской норы и слушал, как «злой чечен точит свой кинжал».

Вспомнилось некстати, как покойный ныне отец читал ему в детстве стихотворение Лермонтова с этими зловещими строками. Тогда в немыслимо теперь далеком далеке они пугали маленького Федю, а вот теперь страха у него не было вовсе. Не было и липкой карамазовской жажды жизни (когда-то он был начитанным юношей, и теперь литературная хрень непрошено и настырно всплывала из глубин).

Поразительно, но даже не приходила ему в голову одна давняя установка. Опять-таки в детстве он увлекался подвигами героя Октябрьской революции Котовского. И ребячье воображение потрясло, что, ожидая в царских застенках казни, тот целыми днями делал силовые упражнения. И вовсе не для того, чтоб отвлечься. Он вполне прагматично рассчитывал, что, если убить ударом кулака палача, второго сыщут не сразу. Маленький Федя когда-то решил, что, попади он в такую беду, поступит так же. Ан, вот не поступал. Хоть и связан он был по рукам и ногам, но воин всегда найдет, как врага с собой взять, чтоб не зазря пропадать. Если надо, зубами загрызет.

Однако же теперь только одна тема, вытесняя все прочие, реально беспокоила Палача. Он снова и снова доискивался — должен же быть во всем с ним происшедшем какой-то смысл. Этим он и изводился в последние свои минуты на земле. То ли разбитая в кровь Ломом-Али башка не позволяла, то ли морок Басаврючий спал не до конца, но тяжко ему приходилось. Тем не менее он, стиснув зубы, упрямо отсекал внешнее и все глубже и глубже погружался в свои внутренние глубины. Там были тьма и муть. Они клубились. Но Палач чуял, что нечто за ними уже брезжит.

Лом-Али тем временем завершил зловещее свое дело — наточил до неимоверной остроты кинжал свой фамильный, дедом завещанный. Скрежеща зубами и матерно ругаясь, он вошел к Палачу. И тут Федор увидел отца Николая и понял: еще немного, и все прояснится.

Когда ваххабитское колено грубо вдавило Глебова в пол, а лезвие заиграло у него перед глазами (Лом-Али желал, конечно, не просто жизни его лишить, а попытать да поглумиться), так оно и случилось. Молчаливо и смутно видневшийся Кузнецов вдруг вспыхнул слепящим белым светом и отчетливо произнес слово, разом и открывшее Палачу мучительно чаемый смысл: «Искупление».