"«Если», 1992 № 02" - читать интересную книгу автора («Если» Журнал, Андерсон Карин, Саймак...)

Тоска по Акакию Акакиевичу

Герой рассказа Филиппа Дика «Самозванец» уверен, что стал жертвой безжалостной логики военно-бюрократической машины. Но — как ни парадоксально это для нашего читателя — истина оказывается на сторона «аппарата». Впрочем, сам сюжет рассказа относится к разряду «тупиковых» (кстати, довольно популярному в западной фантастике), когда заданная ситуация в принципе не предполагает выхода. Гораздо печальнее то, что в подобной же интонации исполнена статья Александра Рубцова, посвященная будущему отечественной бюрократии.

В угаре «борьбы с отжившим» общество вдохновенно разваливает управленческий аппарат. В контексте прогноза сегодняшняя ситуация выглядит так: либо мы в очередном антибюрократическом раже в конечном итоге навесим на себя такую бюрократию, какой еще и не видывали, либо сейчас же начнем внимательно разбираться в том, как реально в обществе делается, «производится» тот порядок, во имя которого утомленные перестроечными празднествами массы завтра с похмелья проголосуют за любого из жириновских. Мне и самому эти пророчества уже давно надоели. Но лучше сейчас выглядеть занудой, чем завтра расхлебывать последствия нашей общей чисто литературной щепетильности. И может быть, вглядываясь в частности, можно будет обнаружить что-нибудь не столь уж и банальное.

Для того, чтобы хоть сколько-нибудь надежно судить о будущем, нужен исторический разгон. С места можно прыгнуть куда угодно — но если разбег начат, то сектор попадания резко ограничивается. Поэтому и важно в прогностике «разбегаться вместе с историей».

С бюрократией в советские времена боролись всегда и одинаково безуспешно. Разные вожди с каким-то уж слишком подозрительным постоянством повторяли знаменитую ленинскую формулу, согласно которой бюрократизм клеймился как «злейший враг нашего общества». А вообще-то весь этот антибюрократический разгул начал еще Маркс. Сейчас его с азартом оплевывают на ходу перековавшиеся в антимарксистов всевозможные теоретики, выплескивающие из нашего идеологического корыта вместе с нечистой водой даже не ребенка, а вполне зрелого и чтимого во всем мире — но только не у нас — мужчину. Маркс был гениальным философом, и в философии он был не только основоположником, но отчасти поэтом, отчасти хулиганом. А потому на дух не выносил формализмы, вроде буржуазного права. А значит, терпеть не мог и бюрократию, и сам дух бюрократизма. Его идея состояла в том, чтобы создать общество, где отношения между людьми будут настолько прозрачны и чисты сами по себе, что отпадет необходимость в их формальном регулировании.

Вот мы это общество и создали. Насчет прозрачности отношений надо еще подумать, а что касается ненависти к строгому формализму и его практического искоренения, то здесь достижения очевидны. Именно в этой логике большевики сходу заменили всю правовую формальность «классовым чутьем» и «революционной совестью».

С тех пор страна вместо того, чтобы жить и работать по-коммунистически, напрягая мускулы и срывая голос, борется с бюрократизмом, искореняя самый его дух. И даже не задумываясь о том, почему проект именно антибюрократического жизнеустройства обернулся патологическим всевластием бюрократии, «номенклатуры». Есть такие странные инверсии — когда говорят: «Давайте веселиться!», веселье, как правило, прекращается. А то, что более всего ненавидишь во враге, передается тебе самому через эту самую вражду.

Есть и другая формула, которая в несколько переиначенном виде звучит так: «Клевета есть бессознательное самого клевещущего». Надо еще посмотреть, кто именно в этой несчастной стране громче всех стенает о засилии бюрократизма и о необходимости непримиримой борьбы с ним.

Итак, давайте различать бюрократов, бюрократию и бюрократизм.

Не будем останавливаться на том, что ареал явления, именуемого у нас бюрократией, чрезвычайно размыт и практически всепроникающ. Можно не быть бюрократом по службе, но зато эффективно проявлять это свое замечательное качество в отношениях с близкими, друзьями, даже в постели…

Что, собственно, называется у нас бюрократией? «Бездушный формализм?» Ценная мысль! Но только кто и где видел у нас эту холодную бездушную машину, действующую как бумажный Молох, без тени чего бы то ни было человеческого? Она у нас предельно одухотворена, пронизана живым творчеством начальства и масс, буквально в каждом звене ее срабатывает не механизм, не автомат, а личность. Не от смысла инструкции, даже не от ее буквы зависит, как в данный момент сработает этот человеческий, слишком человеческий агрегат. Где они, эти стереотипные продукты бюрократического конвейера? Все здесь, как и повсеместно в нашем отечестве, рукодельно, ремесленно и несет на себе явную печать личности или команды.

Тыча пальцем в бумагу, которую обычно показывают издалека либо вовсе не показывают, бюрократ только изображает свое подчинение власти текста, требующего от вас такого же подчинения. Он как бы показывает вам пример, как именно надо быть законопослушным. И уж, в крайнем случае, он сокрушенно разводит руками, демонстрируя свое бессилие решить ваш вопрос из-за своей чисто физиологической неспособности преступить формально предопределенное. На самом же деле «онтология» здесь зеркальная: это стратегия власти над текстом, права его переписывать, редактировать, извлекать на свет или прятать и, наконец, толковать, интерпретировать, решать вопрос об аутентичности того или иного смысла. И здесь уже не важно, что это за тексты: полное собрание сочинений В.И.Ульянова, на каждом из которых надо бы писать «исправленное и дополненное», или декларация прав и обязанностей посетителей общественного туалета. В реальных столкновениях за каждым текстом неизменно проступает наглая физиономия его «владельца» или «распорядителя» во всей ее индивидуальности. И уйти от них живыми можно, только ублажив эти индивидуальности, а отнюдь не апеллируя к досконально изученным параграфам. Не исключено, что одно из самых широких и реальных проявлений демократизации от начала «первой оттепели» и до «эпохи гласности» как раз и состояло в том, что кроме дела по воплощению Главного Текста почти каждый на своем месте получил кусочек власти в виде причастности к своему «маленькому тексту», которым на данном уровне дозволено манипулировать.

Правда, с таким же успехом можно утверждать, что тем самым былая тирания не исчезла вовсе, а лишь оказалась децентрализованной, «демократически» разлитой по всему обществу, по его социальной иерархии и ведомственной структуре. Порастеряв навыки планомерного государственного терроризма, она сохранила основные свойства криминальности: теперь мы все ежеминутно и обиходно применяем друг к другу репрессии — начиная от «министерств и ведомств» и заканчивая подавальщицей, хамящей в последней забегаловке от имени ею самою выдуманного «порядка».

Мы с подачи начальства уговариваем его искоренять то, чего практически нет или катастрофически не хватает. Когда во всех американских боевиках герой в запредельных ситуациях преступает закон, оспаривая его границы перед лицом разума и совести (будь то хулиганствующие во имя правды полицейские или самосуд над убийцей), средний американец это прекрасно понимает: закон в его стране работает, как часы, и все проблемы в том, что делать, когда эта механистичность вступает в противоречие с жизнью и уникальностью ситуации. Но вспомните, какие проблемы вышли на первый план, как только стало можно говорить о нашем обществе без восторженных подвываний. Телефонное право; своеволие ведомственных инструкций и подзаконных актов, откровенно плюющих на базовые законы; номенклатурная преступность; неуставные отношения везде, где только возможно. При чем здесь бюрократизм? После этого нас эти же чиновники подбивают их самих уговаривать, чтобы они не были формалистами и подходили к нашим проблемам по-человечески, с душой. Они и подходят. Как кому заблагорассудится, в логике «наибольшего благопрепятствования».

Теперь прикинем, что из всего этого может получиться. Естественно, сценарии будут строиться как развитие отдельных, абстрактных линий вероятного. Но ведь и строятся они в данном случае не для того, чтобы предсказать, «что будет», а для того, чтобы хоть как-то разобраться в логике происходящего.

Сценарий первый.

Мы с еще большим пылом продолжаем искоренять самый дух бюрократизма. В каждой точке этой нарастающей неформальности образуются зазоры и люфты. Каждый такой люфт можно «выбрать», только заполнив это место специально для него предназначенным регулятивным документом и специально сюда посаженным чиновником. Кроме того, каждый такой люфт — зазор власти, то есть, возможность манипулировать и решать, а значит, брать. Чиновничество разрастается, бумаги плодятся, порядка становится все меньше, жизнь в этом антибюрократическом шалмане превращается в кошмар. Говорухин еще раз говорит, что так жить нельзя, и свершается очередная какая-нибудь «-ическая» революция, о которой ну просто без перерыва говорили все это время большевики (или как они там себя теперь называют). И порядок вновь наводит «партия порядка». И наводит его по-партийному, осаживая разгулявшуюся бюрократию, завинчивая гайки, не боясь сорвать резьбу, потому что, как говорят слесари, эти гайки «контрятся». Над партикулярным чиновничеством вырастает опухоль метааппарата, вооруженного генеральной линией и спецназом.

Ослабленный вариант такого сценария, по-видимому, уже на какое-то время неизбежен. Социологи (в частности, Н.Ф.Наумова) просчитывают вероятность для нас «африканского», отчасти «латиноамериканского» варианта запаздывающей модернизации, когда интеллигенция идет не в предпринимательство (что в этих ситуациях наиболее эффективно и благоприятно), а в аппарат, в администрацию, тогда как слой предпринимательства формируется из так называемых «плохих» бывших наемных работников. Развинченность последних перемножается на богемность и свободолюбие новой интеллигентской бюрократии, что дает катастрофический взрыв коррупции и административно-предпринимательского разгула.

Сценарий второй.

Намечающийся (мягко говоря) распад начинают преодолевать на основании идеологии легализма. Закон превыше всего! Под законом понимается любая бумажка, принятая так или иначе сформированным большинством в соответствии с регламентом. Ваш закон наступает на мое право, как я его понимаю, а мое право понимать свое право так, как мне этого хочется и как это у меня получается. Начинается война законов, но теперь уже не на уровне парламентских дебатов, а всерьез, со стрельбой и жертвами. Законы теряют свою легитимность, падает авторитет самой идеи законности. Но законы по-разному «весят» в зависимости от того, какая за ними стоит сила. В худшем случае какой-нибудь благодетель начинает всех опять загонять в великий и неделимый СССР на основании брежневской конституции. Начинается бойня, и страна превращается в море крови, из которого торчат кремлевские звезды и выдвинутые боеголовки.

Сценарий третий.

Мы перестаем искоренять бюрократизм и путать сильную власть с авторитаризмом, а демократию с народной гулянкой. И начинаем делать настоящую, крепкую, профессиональную бюрократию. Проводится тотальный пересмотр всей регулятивно-нормирующей системы. Сейчас ограничения скорости на дорогах таковы, что их никто заведомо не соблюдает. ГАИ смотрит на это сквозь пальцы, все довольны, но и все «подвешены»: каждый в любой момент может быть выдернут из потока и наказан. Это — криминальный сговор власти с народом (все знают, что гаишник берет, и в этом смысле он тоже «подвешен»). Мы оказываемся перед альтернативой — либо вообще поснимать дорожные знаки, на что сейчас едва ли не у всех чешутся руки, либо начать соблюдать правила неукоснительно. В обоих случаях дорожное движение стопорится, но в первом варианте — битая техника и горы трупов, а во втором — паника власти и единственный для нее выход — сделать ограничения разумными и минимальными. И жестко исполняемыми. Чем строже эта система, тем меньше бумаги и чиновников: бюрократизм пожирает бюрократию.

Сценарий четвертый.

Мы начинаем понимать, что Право выше закона, что в основу легальности должны быть положены действительно неотъемлемые права. Видный советский теоретик правового общества и гражданского состояния С. Чижков уже объяснил стране, что легитимным закон делает не голосование, а суд, решающий вопрос о том, насколько в каждом конкретном случае можно говорить о «правовом законе». Бюрократия наша становится цивилизованной. По крайней мере, пытается стать. Но тут выясняется, что все это не теория, а культура, которая воспитывается веками, что общество ни к чему этому не готово или, во всяком случае, в разных своих ареалах находится в катастрофически разной стадии готовности к такому типу социального порядка. Молодые философы и политологи начинают говорить о необходимости внедрения канона «хронополитики», ставящей во главу угла фактор времени, необходимость специальной работы по связыванию социальных фрагментов, находящихся в разных временах и движущихся на разных скоростях.

Но заглядывать так далеко в будущее автор не рискует.

P.S. ЭКСПЕРТЫ «МОСКОВСКИХ НОВОСТЕЙ» ДЛЯ ЖУРНАЛА «ЕСЛИ»

Возможно ли «цивилизовать» отечественную бюрократию?

Георгий Сатаров, руководитель центра прикладных политических исследований «Индем»:

— Трагедия, связанная с отечественной бюрократией, состоит в политизации бюрократии. Основная причина заключается в том, что законодательно не регламентированы процедуры принятия политических решений. Это приводит к тому, что, во-первых, размывается ответственность за эти решения, а во-вторых, к принятию решений допускаются клерки. И они, естественно, в первую очередь реализуют свои собственные интересы.

Из этого диагноза вытекает и способ лечения. Любые политические институты, которые у нас создаются (Госсовет и пр.), должны формироваться не под людей и не под ситуации, а под законодательно установленные процедуры принятия политических решений. И только тогда политики и клерки будут «разведены», и все начнут, наконец, заниматься своим делом. Такая законодательная регламентация, в частности, предусматривает административную и уголовную ответственность за нарушение процедуры. Тогда клерку будет неповадно задерживать своей властью какие-то бумаги и вносить в них несинтаксические исправления.

Лев Овруцкий, политолог:

— В отечественной истории нет реформатора, который бы не пытался внушить чиновничеству некое подобие бескорыстия и уважения к закону. Петр Великий рвал ноздри, Ленин — расстреливал, но в конце концов вынужден был признать, что «аппарат — дерьмо». С этим выводом следует смириться — ныне и во веки веков. Есть болезни, с которыми живут, — долго, хотя и не очень счастливо. Лечить их можно и нужно, как лечат безнадежных, — из человеколюбия и не питая иллюзий. Вряд ли в обозримом будущем мы сумеем цивилизовать это крапивное семя, по крайней мере, не ранее, чем цивилизуется весь остальной, то есть, нечиновный люд. Смешно слышать жалобы деловых людей, всегда по российской привычке готовых «дать», на обилие желающих «взять».

Что же касается политики, то ссылки на сопротивление бюрократии особенно громко звучат тогда, когда сама власть пребывает в замешательстве. Самое разумное — идти вперед, учитывая косность и коррумпированность аппарата как величину постоянную. Оглянитесь хотя бы на перестройку: переменилось решительно все — а ведь какой могучий был аппарат. Аппаратище!

Ксения Мяло, историк:

— А какой, собственно, смысл, вкладывается в понятие «цивилизовать», «цивилизованный»? Ведь оно одно из самых сложных, хотя у нас сейчас считается, что все понимают его одинаково. У Шпенглера и Бердяева, например, цивилизация означала состояние общества, состояние старения и творческого упадка. Культура, напротив, достояние юных, восходящих народов, нередко называемых варварскими. Как видим, эмоциональный плюс здесь не на стороне цивилизации. А ведь восходящие народы нередко тяготеют к жестким, авторитарным формам правления. Впрочем, от них не застрахованы и стареющие. История человечества много сложнее и суровее, нежели представляется сегодня у нас массовому сознанию, которому при слове цивилизация рисуются, главным образом, полные магазины и, как приложение, некие туманные права человека. Почему я уделяю этому столько внимания? Потому что, пока мы не преодолели эту инфантильную стадию новой идеологизации, ни о каком нормальном политическом строительстве не может идти речи, а, стало быть, и об избавлении от бюрократии в дурном смысле этого слова, то есть, от прослойки недобросовестных коррумпированных управленцев, живущих за счет гражданского несовершеннолетия общества.