Артем Андреевич Болотин
Мечта на обломках

Глава 1. Побег…от славы

Спать отчего-то не хотелось. То ли усталости не было, то ли еще от чего, но факт на лицо — уже третий час ворочаюсь с боку на бок, а все бесполезно. То мысль дурацкая в голове засядет, и пока ее не обмозгуешь со всех сторон, она тебе покоя не даст. То узор причудливый от теней деревьев на потолке увижу, и сон как-то сам уступает место живому интересу. А то и вовсе настанет жуткая пустота, от которой не то, что спать, от которой страшно становится.

А если честно, я и не пытаюсь уснуть — боюсь, проще говоря. Каждую ночь, едва я смыкаю глаза, на меня всей своей исполинской тяжестью наваливаются кошмары, виденья, сумасшедшие сны и прочая ерундятина, которая больше изводит, нежели прибавляет сил. Вот и получается, что от сна толку нет. Остается только бодрствовать, думать, мечтать и не позволять скуке и отчаянию засесть у себя в душе.

Вдруг откуда-то неподалеку раздался гулкий, словно раскаты грома, храп.

Проклятый Будда! Слоны и то тише храпят!

И словно в подтверждение моих мыслей с нижней койки послышалось недовольное сопение и постанывание Рузвельта, а вечно заводной Элвис, внезапно умолк и сладко причмокивая, накрыл голову подушкой.

Дурдом! — Скажете Вы, и окажетесь совершенно правы — это психушка в самом ярком ее проявлении. Белые стены, пол и потолок, казарменный стиль так же в комплекте, осталось только приправить кучкой психов и дюжиной санитаров-амбалов, что налево и направо раскидываются глупыми шутками.

Идиллия! — Скажет Коберкович, наш главврач и с нежной улыбкой накачает кого-нибудь транквилизаторами, от которых помутнеет в глазах, отнимутся все части тела, а во рту появится ужасный привкус дохлых котов.

Кошмар! — Скажу я. И даже не потому, что я рядовой псих, который считает себя здоровым, а потому что я действительно здоров. Как бы бредово это ни звучало. Конечно, все так говорят, но дело даже не в этом, как объяснить то, что я не знаю своего знаменитого имени, например? Или что я делаю в этом отделении? И вдобавок то, что прекрасно понимаю, что не знаменит, и до мелочей помню свою, не знаменитую жизнь?

Ну, или хотя бы то, что меня не мучают приступы дурацкого бреда, не сводят судороги и не мерещатся галлюцинации? Хотя может это все одна большая галлюцинация? Хе, хе, хе…

Слишком много нестыковок, вот что я могу смело заявить.

Честно говоря, только сейчас, совершенно недавно, меня посетила одна гениальная мысль о том, что пора покинуть это э…, с вашего позволения, заведение. Как? — Спросите Вы. А вот так! — отвечу я. Все очень просто — побег.

Да, да, да, не нужно аплодисментов, именно эту, затертую до нестерпимого блеска идею обдумывает мой измученный мозг уже третий день. И надобно заметить — небезуспешно. Общий план, конечно, оформился давно, был заверен и отправлен в печать. Остались только приятные мелочи, которые пощекочут нервы, как мне, так и моим тюремщикам. Как Вам, к примеру, похищение собственного личного дела из кабинета Коберковича? Или предстоящая драка в столовой?

Красота! Это увековечит мое имя в стенах этого места. Обо мне станут слагать легенды и повести, а может, и поставят памятник, причем еще при жизни… Ой, что-то я заговорился. Давайте прямо к делу.

С этой мыслью я снова перевернулся на другой бок, и со счастливым выражением лица принялся дожидаться утра.

Утро наступило быстро. К моему удивлению.

Знаменитости приняли очередную порцию розовых пилюль и под веселые комментарии санитаров принялись ожидать похода в столовую.

Когда, наконец, раздалось заветное " На обед!", как обычно, всех хорошенько обыскали, и по одному проводили в общий зал.

Столовая! От одного этого слова на душе становилось тепло. Нет, не потому что я обжора, а скорей из-за того, что именно здесь происходит большинство интересностей, и именно тут можно увести то, что мне нужно — кусок проволоки, которая осталась тут с момента окончания в этой комнате ремонта.

Вскоре передо мной оказалась моя порция, взглянув на которую моя улыбка медленно сползла. Вареная скумбрия, какой удар, — как истосковался по ней мой голодный больной желудок. Вот и пожалуйста вам, чем не причина для побега? Изо дня в день одно и тоже — жареная скумбрия, вареная скумбрия, жареная, вареная… Прямо издевательство какое-то, причем моральное в большей степени. Я кольнул золотистый бок рыбины вилкой и поморщился — слава Богу, хоть тебя есть не нужно, а вот наваристую пшенку, увы, придется, потому, что неизвестно когда мне представится возможность "дозаправиться".

Проглотив свой завтрак, стараясь не замечать вкуса, я обратил свое внимание на Элвиса. Он не успел прожевать и половины порции, и, не теряя времени, я метнул в него рыбу. Получив столь неожиданный подарок в спину, певец обернулся, сверкая глазами, и вопрошающим взглядом посмотрел на меня.

Ну и что он ожидал увидеть? Вот скажите мне? Показывать пальцем на кого-нибудь, конечно, нехорошо, но я все же пренебрег этим правилом, и показал в сторону Линкольна.

Вы знаете, что я уважаю в этих людях? Нет? Это страстную жажду действий, и отсутствие лишних вопросов.

Элвис, словно тигр, бросился на предполагаемого обидчика, и первый дал ему по роже. И, как говорится — понеслась. Политики принялись грубо избивать любителей музыки, и наоборот — музыканты элегантно политиков. Естественно сие безобразие не осталось без внимания лихой гвардии блюстителей покоя — санитаров. Они тут же влетели в кувыркающуюся кучу, а я спрятал проволоку в разрез на подошве и отскочил в сторону, мол, я тут не причем.

Немного помятых, но довольных завтраком нас обыскали на наличие острых предметов и проводили обратно в жилую комнату.

Вечер прошел спокойно, предоставив мне возможность смастерить очень удобную и маленькую отмычку. Она легко пряталась в рукаве, под воротником и много где еще, так что с местом ее пребывания у меня не должно возникнуть проблем.

За окном наступала ночь. Она медленно наползала на перламутровое небо, словно фантастические лианы, окрашивая его в темно-синие цвета. Некоторое время она игриво мерцала, позволяла проскальзывать тоненьким солнечным лучам, но вскоре окончательно вступила в свои права и наступила ночь. Темная и непроглядная.

Сегодня побег. И ни о чем другом думать больше не хотелось.

Я перевернулся на другой бок, и подумал о том, что я стану делать, после того как убегу.

Первым делом допишу свой рассказ, конечно. Я говорил вам, что я писатель? Нет?! Как же я так? Но ничего, сейчас я исправлю свое допущение.

До того, как меня забрали в больницу, я работал самым обычным продавцом в магазине. Долгое время жил один, был самым обычным рядовым горожанином. Ел, спал, работал, смотрел телевизор, развлекался с друзьями. Однако многое, ведь, в жизни происходит как-то неожиданно, спонтанно, и главное столь резко и беспощадно, что вслед за одним событием следуют и другие, меняющие понятие о жизни, да и саму ее тоже. Просто, однажды вечером, я взял лист бумаги, и, словно бы повинуясь странному порыву, написал несколько строк о том, что первым пришло на ум. Перечитывая написанное, меня словно молния ударила. В один миг все перевернулось с ног на голову, и я понял… А что, собственно понял? Даже странно, но объяснить не могу. Все равно, что если бы доисторический австралопитек понял устройство телевизора, его принцип работы, но объяснить что именно он понял, — не мог. Просто… родилось некое новое мировоззрение, совершенно отличное от того, что было раньше. Я стал по-другому воспринимать мир и людей вокруг. Мои чувства стали несколько более тонкими и сильными, а в голове родилась совершенно бредовая на первый взгляд мысль о любви к ближнему, всеобщему уважению. Все время оно накапливалось внутри, билось, стучало, страстно шептало, требуя выхода. Я пробовал рисовать, сочинять стихи, но того благоговейного опустошения и покоя достигал только тогда, когда описывал родившийся во мне Мир. Он был не только для меня, он был для всех, кто прятался за маской современного человека, прятался за своими проблемами и суетами, но в душе мечтал о чем-то высоком, божественном, что может дать ему покой. Когда новая душа сливалась с созданным мной, миром я чувствовал это и был искренне рад, доволен, что хоть кто-то освободился от своих духовных цепей и воскрес, став Человеком. Это было своего рода перерождением, становлением новой личности, с новыми интересами и жизненными целями.

Вспоминая обо всем этом, мое сердце сжалось в комок. Мир… Как бы я хотел вернуться обратно…

Но все прекратилось так же неожиданно, как и началось. В один миг все перевернулось снова. Я лишился своего стремления, цели, и мой разум накрыло плотное покрывало одиночества. Меня покинуло вдохновение.

Опустошение перестало быть приятным — оно превратилось в наказание, и я замкнулся в себе, ушел от общения с теми, кого любил. Дни напролет я проводил в одиночестве пытаясь понять смысл произошедшего, но он был далек. Истина была не нужна, а когда это понимаешь, становиться страшно за себя, словно раньше был весел и пьян, но вот оно — леденящее отрезвление, от которого, не скроешься и не убежишь, с которым можно только смириться.

Иногда, сидя за столом, и раскинув черновые листы перед собой, я замечал, будто ухожу в свой мир реально. На секунду мой взор заполняла темная пелена, и я оказывался там. Обескураженный, я долго не мог понять, что все это значит, отрешенно бродил, глядел по сторонам, все еще раздавленный, все еще пустой. Вокруг бегали счастливые и беззаботные, а главное любимые мной люди, и мне становилось легче с каждым взглядом на них. С каждым днем я все больше и больше времени проводил в этом состоянии, и с каждым разом все труднее оказывалось из него выйти. Нужды моего бренного тела крепко удерживали меня в реальном мире, так же как и мысль о том, что это все не более чем иллюзия.

Но однажды наступил тот самый предел, о котором вечно забываешь — я не смог выбраться.

Вначале я испугался. А потом забыл про все и окунулся в свои мечты. Так ведь происходит всегда. Не правда ли? Ты боишься, но и страх отступает перед блаженством. Ты готов пожертвовать всем, ради малой его доли. Но там оно не таково — наслаждается не тело, а душа. И это опаснее всего.

Я жил в своем мире долго и счастливо. Меня более ничего не заботило, не ввергало в мысли о проблемах и не рвало изнутри. Я постепенно привыкал к ней — такой жизни и забыл о той, что текла реально.

Однако неожиданности не закончились на этом. В один из дней, я почувствовал, что та единственная ниточка, что связывала меня с реальностью, стала крепнуть, поля иллюзии сужаться, а я всеми силами противился этому, понимая, что происходит, и, зная, что там меня ничего хорошего не ожидает. Снова боль, страдания, каменные тиски городов, искаженные лица и хоровод безумного давления со всех сторон. Оно словно океанская вода в глубине — мнет и терзает жалкий батискаф, стараясь его раздавить, сплющить и выжать из него жизнь. Пока ты борешься — ты живешь, а когда силы на борьбу кончаются — гибнешь. Нет, конечно, не в смысле смерти телесной, но духовной. Твоя душа увядает, а вместе с ней и ты.

Когда просторы Иллюзии пропали окончательно, осталась только сливающаяся пляска разноцветных пятен и новых, совершенно неприятных звуков. Это были голоса, скрежет металла, и постоянный непрекращающийся писк.

Мое сознание возвращалось болезненно и медленно.

Придя в сознание окончательно, я обнаружил себя лежащим на больничной койке. Не могу с точностью сказать, кто меня спас, но спасибо я ему сказал. В сердцах, конечно, и даже не понимая за что.

После долгого курса лечения, тонн таблеток, капельниц и утомительных бесед с врачом, я быстро пошел на поправку, и меня отправили сюда.

И даже не хочу знать, почему именно в психушку. Я просто хочу выбраться и разобраться во всем сам. Что-то произошло со мной, и что именно я хотел знать.

Наконец наступил момент побега. Едва санитар сомкнул глаза, как я выскользнул из-под одеяла и, подойдя к двери, попытался вставить отмычку в замочную скважину.

Время побега я выбрал не случайно. На прошлой неделе мне довелось подслушать разговор санитаров, которые сетовали на то, что из-за ремонта все системы безопасности отключены, и теперь со всех требуют усиления контроля и строжайшего секрета. Естественно, особой умственной одаренности не нужно, чтобы понять — это твой шанс. Нужно драть когти пока не поздно.

Некоторое время я усердно шевелил ее, пытаясь отрыть замок, как вдруг понял, что проволока слишком толстая и не входит в замок до конца. Мой лоб покрылся холодным потом, и я подавил страстное желание отказаться от всей этой затеи, и отправиться спать, пока меня не заметили, и не приняли соответствующих мер. Несколько секунд я судорожно оглядывался, мой мозг напряженно думал, и наградой моим стараниям стало отличное, на мой взгляд, решение. Я размял пальцы и осторожно, почти что нежно засунул руку в карман к санитару в поисках связки ключей. Нащупав заветный металл, я медленно вытянул ключи и, открыв дверь, словно тень, выскользнул в темный коридор.

Так, я уже частично свободен и пора наведаться в одно место.

Вперед, потом направо, снова направо, по лестнице вверх и вот он, кабинет Коберковича. У массивных дубовых дверей, меня ожидала совершенно милая картина, сразившая меня наповал — два санитара, опершись головами, дружно похрапывали друг другу в такт, словно во сне напевали знакомую мелодию. Но, увы, времени любоваться у меня не было. Меня ждали великие дела.

Дверь в покои главврача открылась, и я принялся рыться в его документах. Кучи папок, статей, каких-то рисунков, повестей и рассказов, среди которых, совершенно случайно, я нашел описание своих миров. Руки ожили, схватив тетрадь и прижав ее к груди. Сердце взволнованно билось, и я уже собрался погрузиться в чтение, как понял, что это будет моим обратным билетом в больничные палаты. Я осторожно отложил рукопись в сторону и занялся поисками своего личного дела.

Различным бумажкам, пометкам и прочей макулатуре, казалось, не было конца. Она была в полках, в картотечных шкафах и даже на полу. Ну и неряха же, этот Коберкович! А я-то считал его человеком, помешанным на порядке! Среди всего этого беспорядка найти нужную папку было задачей очень сложной, и, в конце концов, я бросил эту затею и ограничился найденной рукописью.

Осторожно миновав спящую парочку, я оказался около лестничной площадки, и в эту же секунду по коридорам больницы вихрем пронеслась сирена.

Сирена! Этого не может быть! Она ведь отключена на время ремонта! Я сам проверял!

Бред какой-то. Тем не менее, факт остается фактом. Я громко выдохнул, стараясь успокоиться.

Нужно было действовать. На все про все, у меня было не более десяти минут.

Главное, никому не попадаться на глаза и как можно быстрее добраться до гардероба — если я смогу раздобыть врачебный халат, у меня появится шанс добраться до выхода незамеченным.

Распахнув дверь на лестничную площадку, я спустился на главный этаж. Если мне не изменяла память, именно здесь находится нужное мне место. Но где? Здесь три коридора, ведущие в разные стороны. Слева… Налево мы поворачивали, когда шли на процедуры, и сюда уводят припадочных. Нет. Значит, не здесь.

Я посмотрел направо.

Что же там? Думай! Думай!

Что ты помнишь? Когда меня уносили из реанимации, я видел дверь с надписью лифт на углу этого перекрестка. Но он был справа, значит, меня уносили оттуда.

Я указал в правый коридор, и обернулся — на лестнице раздались шаги и замелькали лучики фонарей. Не долго думая, я помчался что есть сил по прямой. Передо мной был длинный коридор с дверями по обе стороны. Таблички над ними гласили: платы, санитары, хирург, психиатр и прочее. Они мелькали одна за другой, но той, что мне была нужна — не было.

Добежав до середины, я остановился. Справа была нужная мне дверь, и я без раздумий в нее вломился.

Внутри было темно и душно. Пахло стиральным порошком и… одеждой. На секунду я потерял ориентацию и беспомощно махал руками, старясь хоть за что-нибудь зацепиться.

Я пошел вдоль стены, стараясь нащупать выключатель, и когда лампы на потолке зажглись, я замер — посреди комнаты стояла кровать, а на ней спал санитар.

От неожиданности я побледнел и потерял способность двигаться.

Придя в себя, я осторожно снял с вешалки белоснежный халат и, сняв с себя одежду пациента, надел чистую рубашку с брюками и накинул его на плечи, краем глаза поглядывая на санитара, и готовый в любую секунду бросится бежать.

Пора убираться отсюда. И только я подумал об этом, как сзади раздался хриплый голос:

— Эй, слышь, а чего сирена ревет?

— Да замкнуло где-то. — Еле сдерживая дрожь в голосе, ответил я не оборачиваясь. — Техники сбились с ног — найти не могут где.

— Черти бы их побрали с этим ремонтом. — Покачал головой санитар. — Третью неделю покоя не дают.

— Это точно! Пойду, место потише отыщу и попробую поспать еще немного.

— Доброго сна! — Пожелал санитар.

— Тебе того же, — ответил я и вышел из гардероба.

Ух! Еще бы чуть-чуть и сорвался бы.

Пора уносить ноги. А то очень скоро весь персонал будет на ногах.

Где выход я помнил ясно. Путь к нему я запоминал и повторял, словно молитву на ночь.

Каждую ночь я мечтал о том, что распахну эти двери и исчезну из этого адского места.

Теперь именно этот момент.

Я побежал в сторону общей столовой. Миновал спальни персонала и оказался на прямом коридоре. Впереди была спасительная дверь. По пути мне встретилось несколько санитаров, но они не обратили на меня никакого внимания и продолжили свой путь куда-то вглубь лечебницы.

Вот он! Путь к свободе — мелькнула мысль, и, повинуясь мимолетному порыву, я побежал к нему. Я свободен!

— Стой! — пронеслось по коридору. — Стой! — Повторилось оно.

Я посмотрел через плечо и увидел бегущую следом толпу.

Как? Как они меня нашли?

Выход был близок. Я чувствовал едва уловимые струи свежего воздуха и мчался к нему изо всех сил. Но у самых дверей, где была разобрана приборная панель, я споткнулся о разбросанные на полу провода. Я вылетел из дверного проема на улицу, ударился плечом о землю, несколько раз перевернулся и застыл лицом к низу. Это конец. Я проиграл. Стук собственного сердца заглушил звук застрявшего в горле рыдания.