"Невская битва. Солнце земли русской" - читать интересную книгу автора (Сегень Александр Юрьевич)

Глава четвертая НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

Андреас фон Вельвен взял на себя смелость, назвавшись магистром Тевтонского ордена. Впрочем, частично он имел на то право, ибо гроссмейстер Герман фон Зальца считал его своим преемником и даже называл юнгмейстером — малым магистром. К тому же Ливонская комтурия ордена была сейчас одна из самых могущественных, лучшие рыцари устремлялись в Ливонию в жажде завоеваний на восточных землях.

Еще в прошлом году Герман приехал к Андреасу в Ригу, и они вместе стали строить большие планы в отношении восточных земель. Время наступало самое подходящее — обессиленные и истомленные татарскими грабежами русские князья сейчас не могли оказывать сильного сопротивления натиску германского духа и германской мышцы. Гардарика[13] стонала от нашествия Батыя.

Вскоре после Рождества гроссмейстер стал сильно хворать — с каждым днем теряя и теряя жизнь из своего изнуренного походами и путешествиями, постами и пиршествами тела. Теперь, узнав о предстоящей свадьбе князя Александра, Герман отправил Андреаса в Новгород, чтобы тот мог собственными глазами увидеть, каковы дела в Гардарике и можно ли начинать расширение ордена на восток.

Помимо собственной свиты, юнгмейстера сопровождали шестеро замечательных рыцарей. Трое давно уже принадлежали к благословенному Тевтонскому ордену Пресвятой Девы Марии — Эрих фон Винтерхаузен, Габриэль фон Тротт и Йорген фон Кюц-Фортуна. Трое других лишь в прошлом году вступили в братство Германа фон Зальца. До этого они были членами братства Меча и Креста, швертбрудерами, как они себя именовали — братьями по мечу, или меченосцами. Но их орден, просуществовав тридцать пять лет, потерпел сокрушительное поражение от литовцев и земгаллов, и его немногочисленные остатки вынуждены были присоединиться к главному германскому ордену.

Этим троим Андреас не очень-то доверял, но гроссмейстер приказал взять их с собой, чтобы в путешествии проверить, действительно ли они верны Мариен-ордену.

О Гардарике Андреас знал много, но не вполне достаточно. Многим тевтонам нравилось распускать слухи о том, что там живут дикари, питающиеся человечиной. Но на самом деле все знали, что русы вполне образованны, рьяно исповедуют христианскую веру, хотя и столь же рьяно сопротивляются вхождению под покров папской власти. Впрочем, и сами германцы некогда яростно воевали с папством во времена императора Генриха IV, не желая подчиняться. Но с тех пор прошло немало времени, завоевание святых земель Палестины и Сирии примирило тевтонов с властью папы.

Новгород восхитил тевтонских рыцарей своим великолепием и мощью. Заросшие шерстью людоеды им нигде не попадались, храмы полнились верующими, и даже встречались люди, весьма сносно владеющие германской речью. О развитости новгородского общества свидетельствовала и его многослойность — Андреас насчитал до двадцати разных сословий, чего ему нигде доселе не доводилось наблюдать.

В Новгороде князя Александра путешественники уже не застали и направили копыта своих лошадей дальше на юг — в крепость Торопец, расположенную в точке схода границ Новгородской земли, Смоленского и Полоцкого княжеств. Здесь и должна была состояться свадьба.

Первые впечатления юнгмейстера не утешали — западная, или словенская, Гардарика, по которой он путешествовал со своим крепким отрядом, представляла собой цветущий и богатый край, население которого явно способно было отстоять свое богатство и благополучие. Рыцарей всюду привечали, щедро кормили и поили, беря весьма небольшую мзду. За неделю езды они потратили столько, сколько в Европе им хватило бы дня на два. Русичи постились строже, чем европейцы, но по просьбе тевтонцев без смущения приносили им рыбное и молочное. А в скором времени ожидалось окончание Великого поста и обильное разговение, о котором рыцари только и говорили в последние дни.

В Торопец они прибыли в канун Благовещения, обозначили свое прибытие и разместились в одном из странноприимных домов с весьма обширными жилыми помещениями. На другой день ни свет ни заря хозяева разбудили их громкими восклицаниями:

— Гавриил! Гаврила идет! Гаврилу встречайте!

Оказалось, именно так тут положено было начинать этот праздник. С шумом русы вносили клетки с птицами, и этих птиц следовало выпускать на волю, на что Йорген фон Кюц-Фортуна, будучи птицеведом, проворчал, что при таком морозе мало кто выживет из выпущенных птиц, привыкших за зиму к домашнему теплу. Но спорить с местными жителями тевтонцы не стали и охотно вовлеклись в общий настрой праздника. К тому же двое рыцарей оказались «Гаврилами» — Габриэль фон Тротт и бывший швертбрудер Габриэль фон Леерберг. За это им в волосы воткнули перышки и пушинки и первыми разрешили выпустить птиц на волю. Впрочем, вскоре появился священник, который, строго прикрикнув на преждевременно празднующих, сказал, что птиц следует выпускать не до, а после праздничной литургии.

И все же с утра у рыцарей было приподнятое настроение, с коим они и отправились на прием к Александру. Об этом русском князе ходили слухи, что всякий, кто хоть раз его увидит, уже не может потом забыть, настолько он хорош собою, умен, крепок и могуч. Даже привирали, будто от него исходит некое сияние, и что многие, увидев Александра, навсегда остаются при нем служить.

Когда пришли ко княжьему двору, Андреаса постигло небольшое разочарование. Выяснилось, что Александр, стоя на крыше дворца, в эти утренние мгновения занимается нечем иным, как разбрасыванием птиц по небу. То есть тем же самым, чем и простолюдины. И это при том, что даже их священник порицал долитургическое птицебросание. Это уже как-то не вязалось с образом ревностного христианина, каковым сплетники рисовали Александра. К тому же некий молодой муж весьма неучтиво пытался привлечь к себе внимание русского князя оглушительнейшим свистом. Доводилось Андреасу слыхивать молодецкие посвисты, но чтоб такой громкости…

Далее гостей повели в просторную палату, где некоторое время пришлось ждать стоя и где им подали лишь по бокалу воды, едва разбавленной вином. Легкое праздничное настроение заметно поубавилось, и теперь Андреаса раздражали перышки и пушинки, так и оставшиеся в волосах у Леерберга. Вот ведь, другой «Гаврила», Кюц-Фортуна, тот вовремя убрал эту чепуху с головы и теперь выглядел чинно, как и подобает настоящему тевтонскому рыцарю.

— Вы бы убрали это из своих волос, — сделал юнг-мейстер замечание бывшему швертбрудеру.

— Зачем?.. — беспечно отмахнулся тот.

В следующее мгновение в палату летящим шагом вошел тот, о котором не зря говорили, что вид его вызывает восхищение. Андреас фон Вельвен невольно ахнул и вынужден был тотчас сделать вид, будто закашлялся.

Пред тевтонцами явилось истинное чудо природы — это был очень высокий и стройный человек с лицом прекрасного юноши, но с посадкой и повадками зрелого и могучего льва. Одет он был в неяркие, но дорогие одежды — на нем был плотный льняной кафтан, шитый по верху и на рукавах золотыми бегущими в разные стороны хвостатыми крестиками, поверх кафтана — темно-красный плащ из очень дорогого аксамита, на ногах — красные сапожки, голову венчала златотканая шапочка, отороченная куньим мехом. Тридцатилетний юнгмейстер знал, что Александр на одиннадцать лет моложе его, и сначала даже хотел заговорить с ним как с мальчиком, которого взрослые хотят представить взрослым. Но с первых же слов разговора Андреас стал смущаться, как будто разговаривал с Германом фон Зальца или даже с самим императором.

Александр заговорил красивым мужественным голосом, в котором любезность одновременно сочеталась с милостивым снисхождением, и это нельзя было не почувствовать. Даже сама словенская речь не звучала в его устах дико. Напротив, только теперь фон Вельвен услышал, насколько она мелодична и величественна.

Быть толмачом вызвался другой бывший меченосец Михаэль фон Кальтенвальд, превосходно владевший русским наречием:

— Александр говорит, что весьма рад видеть братьев во Христе Боге и даже не сердится на нас за то, что мы не приезжали к нему в гости раньше.

— Каково! Не сердится!.. — возмутился юнгмейстер. — Передай ему, что и мы не сердимся за то, что он до сих пор не признал власть папы и не вступил в наш славный орден Пресвятой Девы Марии.

Александр, когда ему перевели, улыбнулся так, как взрослый улыбается ребенку, если ребенок скажет некую глупость, желая произнести что-то умное. Он заговорил еще ласковее. Кальтенвальд переводил:

— Он говорит, что оплошность легко поправить. Для этого достаточно папе вступить в истинную Христову Церковь, а после того ордену Пресвятой Девы Марии прийти на службу к нему, то бишь Александру, и вместе противоборствовать насилию иноверных измаильтян, коих военачальник Батый.

Андреас вспыхнул от возмущения — да он дерзок и излишне самоуверен, сей юноша!.. Чуть было не выпалил это, да помнил про слухи о том, что русы способны к языкам и многие могут знать тевтонскую речь.

— Переведи ему, герр Михаэль, что мы подчиняемся одному только Господу и оттого носим гордое звание Божьих рыцарей. Таков наш устав, основанный еще в те славные времена, когда наши предки сражались с сарацинами, отвоевывая у них Гроб Господень, на котором зажигается Святый Огнь.

Не успел он домолвить это, а Кальтенвальд не успел начать переводить, как лицо Александра озарилось странным светом, который нельзя было не заметить даже раздраженному на русского князя рыцарю Андреасу фон Вельвену. Таким сиянием светится верх горящей свечи, а у человека его можно наблюдать лишь в самые торжественные мгновения — в лучшие мгновения битвы, в пылании любви или в духовном молитвенном восторге. Без сомнения, Александр понимал тевтонскую речь, но скрывал это. Выслушав перевод, он легонько поклонился Андреасу и ответил:

— Он в восторге от сказанного младшим магистром, — переводил Кальтенвальд. — При этом он утверждает, что Гроб Господень должен быть в душе каждого из нас, чтобы Христос мог возжигать Святой Огнь в сердцах наших. Еще Александр говорит, что желал бы видеть всех нас на своем свадебном торжестве. И добавляет, что высказанное им приглашение служить в его войске остается в силе.

Как ни желал Андреас испытывать к Александру презрительные чувства, он уже совсем не находил их в себе, видя перед собой человека поистине лучезарного, исполненного величайшей духовной силы. Он даже поймал себя на мысли, что и впрямь не прочь был бы перейти к нему на службу, если бы… Если бы не обещание Германа фон Зальца, что следующим после него гроссмейстером ордена станет он.

— Я благодарю князя Александра за все его любезные предложения. Увы, сам я едва ли смогу надолго задержаться в Торопце, ибо долг вынуждает меня двигаться далее в Киев, но если кто-то из сопровождающих меня рыцарей захочет остаться на свадьбу, то я не стану их отговаривать. На обратном пути я заберу их в Новгороде.

Когда Кальтенвальд перевел, Андреас позволил наконец изобразить на своем лице некое подобие улыбки и спросил:

— Поговаривают, что князь Александр прекрасно владеет и латынью, и франкским наречием, и нашим, тевтонским. Так ли это?

Не дожидаясь перевода, Александр с улыбкой ответил по-тевтонски:

— Эти слухи верны, мой брат во Христе Андреас.

— В таком случае, зачем же мы заставляли утруждаться нашего толмача? — удивился Вельвен.

Александр улыбнулся, но вмиг приосанился, улыбка сбежала с его лица, и он снова заговорил по-русски:

— Князь говорит следующее, — снова стал переводить Кальтенвальд. — Да, он изучал тевтонскую речь и может разговаривать с нами по-нашему, но он русский государь, и народное достоинство велит ему говорить с гостями по-русски, тем более в присутствии своих подданных. Наш язык восхищает его своим мужественным и величественным звучанием, но он говорит, что для него нет слаще собственной благозвучной речи. Теперь же Александр спешит на праздничную мессу, просит извинения за то, что не может продолжить приятную беседу и приглашает нас постоять в храме, но не приближаться к алтарю и не смущать прихожан иносторонним наложением крестного знамения. После совершения мессы он приглашает нас на праздничную трапезу. Правда, он извиняется, что сегодня Благовещение совпало со Страстной пятницей и трапеза будет скудная.

На том и окончилась встреча юнгмейстера Андреаса с князем Александром. Выходя из палаты, Вельвен внутренне боролся сам с собою. Его переполняло постыдное чувство восхищения перед этим русским схизматиком, ему никуда не хотелось уезжать отсюда, а хотелось навсегда остаться при Александре. И он изо всех сил старался убедить себя, что сей молодой нахал не заслуживает даже чести подержаться за стремя, помогая сесть в седло гроссмейстеру Герману.

Покуда тевтоны двигались к храму, следуя за Александром и его приближенными, Кальтенвальд обратился к Андреасу с просьбой, которая окончательно повергла юнгмейстера в уныние:

— Если слова достопочтенного герра Андреаса о том, что некоторые из нас могут остаться на свадьбе, не были лишь данью вежливости, то мы хотели бы обратиться с просьбой.

— Что такое?

— Мы хотели бы составить небольшой кружок тех, кто из природного тевтонского любопытства хотел бы остаться и изучить свадебные обычаи жителей Гардарики. Обычаи позволяют лучше познать характер народа и подметить слабые и сильные стороны возможного будущего противника.

— Мы — это кто? — раздраженно спросил Вельвен.

— Мы — это я, Габриэль фон Леерберг и Августин фон Радшау. Нас трое.

— Бывшие рыцари-меченосцы в полном составе, — горько усмехнулся Андреас. — Ну что ж, если вы и впрямь получите необходимые сведения о характере нашего возможного будущего противника, то я не возражаю. Оставайтесь. А после свадьбы дожидайтесь меня в Новгороде. Надеюсь, остальные рыцари будут сопровождать меня?

— Да, мейстер Андреас, останемся только мы втроем. И через некоторое время перед ними открылись двери храма Святого Георгия, куда тевтоны вошли следом за князем Александром и его свитой.