"Давид Копперфильд. Том II" - читать интересную книгу автора (Диккенс Чарльз)

Глава XXVII НОВАЯ И СТАРЫЕ РАНЫ

Вам не было надобности, Стирфорт, говорить мне при нашем последнем свидании (как далек я был от мысли тогда, что оно — последнее!): «Вспоминайте меня только с лучшей стороны». Я всегда так и вспоминал вас, и мог ли я теперь сделать иначе, видя то, что было пред моими глазами?

Принесли носилки, уложили его на них, покрыли флагом и понесли в город. Все люди, несшие его, знали его, ходили с ним под парусами в море и видели его веселым и смелым. Подойдя к коттеджу, где лежал мертвый Хэм, они остановились на пороге и стали шептаться. Я понял, что они не находят возможным положить оба трупа в одном и том же помещении. Мы двинулись дальше в город и сложили ношу в гостинице. Несколько придя в себя, я послал за Джорамом и просил его добыть катафалк, чтобы этой же ночью отвезти Стирфорта в Лондон. Я знал, что забота об этом и тяжкая обязанность подготовить мать к ужасной встрече может лечь только на меня. И мне очень хотелось как можно лучше выполнить свой долг.

Я выбрал для путешествия ночное время, чтобы своим отъездом возбудить меньше любопытства. Но хотя, когда я выехал, сопровождаемый катафалком, и было уже около полуночи, тем не менее нас ожидало немало народу и перед гостиницей, и дальше по улицам, и даже за городом. Но в конце концов я остался один среди черной ночи и широких полей у пепла моей юной дружбы.

Прекрасным осенним днем, около полудня, когда почва была пропитана ароматом опавших листьев, а солнце светило сквозь еще уцелевшую желто-красно-коричневую листву деревьев, я прибыл в Хайгейт. Последнюю милю я шел пешком, обдумывая, как мне следует поступить. Катафалк, следовавший за мной всю ночь, я оставил на дороге впредь до моего распоряжения.

Дом Стирфортов, когда я подошел к нему, выглядел все так же. Ставни были закрыты. Ни признака жизни на мрачном мощеном дворе с его крытой галереей. Ветер почти стих, и все было неподвижно.

Я не сразу решился позвонить у калитки, а когда наконец позвонил, самый звук колокольчика, показалось мне, говорил о цели моего прихода. Вышла маленькая служанка с ключом в руке. Отпирая калитку, она посмотрела на меня с серьезным видом и сказала:

— Прошу прощенья, сэр! Вы, верно, нездоровы?

— Я много пережил и устал.

— В чем дело, сэр? Мистер Джемс?..

— Тсс… — сказал я. — Да, случилось нечто, о чем я должен сообщить миссис Стирфорт. Дома ли она?

Девушка озабоченно ответила, что ее госпожа теперь очень редко выходит из дому, не покидает своей комнаты, никого не принимает, но меня примет. Сейчас она наверху я мисс Дартль с нею. Что ей передать?

Наскоро приказав ей быть осторожной, передать только мою карточку и сказать, что я ожидаю внизу, я присел в гостиной. Комната эта утратила свой прежний веселый вид. Ставни были наполовину прикрыты. А к арфе, видимо, давно не прикасались. Детский портрет Джемса висел на стене. Здесь же стоял письменный столик, в котором мать хранила его письма. Я подумал, перечитывает ли она их теперь и станет ли перечитывать в будущем?

В доме было так тихо, что я слышал легкие шаги девушки, поднимавшейся по лестнице. Вернувшись, она сообщила мне, что миссис Стирфорт нездорова и не может сойти вниз, но, если я поднимусь в ее комнату, она будет рада видеть меня. Через несколько мгновений я стоял уже перед ней.

Она была в комнате сына, а не в своей. Я понимал, конечно, что миссис Стирфорт заняла эту комнату потому, что она напоминала ей о сыне; даже все его вещи она оставила на прежних местах. Однако, здороваясь со мной, она тихо заметила, что ушла из своей комнаты потому, что та была неудобна во время ее нездоровья, и вид при этом у нее был величественный, не допускающий никаких сомнений в истине ее слов.

Роза Дартль, как всегда, находилась у ее кресла. Едва темные глаза Розы остановились на мне, как я понял, что она ждет от меня дурных вестей. Сразу же проступил шрам на ее губе. Она на шаг отодвинулась за кресло, чтобы спрятать свое лицо от миссис Стирфорт, и не сводила с меня своих пронзительных глаз.

— Мне очень грустно видеть вас в трауре, сэр, — начала миссис Стирфорт.

— К несчастью, я овдовел.

— Слишком молоды вы для такой утраты, — заметила она, — я огорчена, слыша это. Надеюсь, время принесет вам облегчение.

— Хочу надеяться, — проговорил я, глядя на нее, — что время принесет облегчение всем нам. Дорогая миссис Стирфорт, все мы должны верить этому, даже в самом тяжком несчастье.

Мой серьезный вид и слезы на моих глазах возбудили в ней тревогу. Я попытался придать твердость моему голосу, произнося имя Джемса, но он все-таки у меня дрогнул. Два или три раза она тихо повторила это имя про себя, затем, обращаясь ко мне, сказала с деланным спокойствием:

— Сын мой болен?

— Очень болен.

— Вы видели его?

— Видел.

— Вы помирились?

Я не мог сказать ни да, ни нет. Она слегка повернула голову в сторону Розы Дартль, и в этот момент я одними губами сказал Розе: «Умер!»

Я перехватил взгляд миссис Стирфорт, чтобы не дать ей возможности оглянуться назад и, еще не подготовленной, узнать истину по отчаянью Розы Дартль, в ужасе закрывшей лицо руками.

Красавица-леди (о, как была она похожа на своего сына!) смотрела на меня в упор, приложив руку ко лбу. Я умолял ее быть спокойной и приготовиться к тому, что я должен ей сказать, но лучше было бы мне молить ее плакать, ибо она сидела, как каменная статуя.

— Когда я был здесь в последний раз, — начал я заикаясь, — мисс Дартль сказала мне, что Джемс увлекается плаванием на яхте. Предпоследнюю ночь на море свирепствовала страшная буря. Если в эту ночь он был на море и, как говорят, у опасного берега, и если тот корабль, который видели, был действительно кораблем, где…

— Роза! — позвала миссис Стирфорт. — Подойдите ко мне!

Та неохотно подошла, не проявляя никакой симпатии. Ее глаза горели огнем, и, став перед матерью Джемса, она разразилась страшным смехом.

— Ну, теперь ваша гордость удовлетворена, сумасшедшая женщина? Да?! — крикнула Роза. — Теперь, когда он заплатил за свою вину пред вами жизнью! Слышите вы — своей жизнью!

Миссис Стирфорт в оцепенении упала на спинку кресла, застонала и широко открытыми глазами уставилась в лицо Розы Дартль.

— Да! — кричала Роза, страстно колотя себя в грудь. — Смотрите на меня! Со стонами и рыданьями смотрите на меня! Смотрите сюда, — показала она на шрам, — на дело рук нашего умершего сына!

Стоны, время от времени вырывавшиеся из-за стиснутых зубов матери, хватали меня за сердце. Они были такие истинные, сдавленные и сопровождались каким-то судорожным движением головы. Лицо же как будто застыло в своем отчаянии.

— Вы помните, когда он это сделал? — продолжала Роза. — Помните вы, как, унаследовав ваш характер (а вы еще так потакали его гордости), он сделал это, обезобразив меня на всю жизнь? Смотрите на меня, отмеченную его злобой, и мучайтесь тем, что вы из него сделали!..

— Мисс Дартль! — умолял я ее. — Ради Бога!..

— Буду говорить! Молчите вы!.. — крикнула она, сверкнув в мою сторону глазами. — Смотрите на меня, надменная мать вероломного и надменного сына! Оплакивайте то, что вы вскормили его, то, что вы испортили его, оплакивайте, что потеряли его! Оплакивайте меня!

Она судорожно сжимала руки и так дрожала всем своим худым, иссохшим телом, что казалось — страсть вот-вот убьет ее.

— Вы не могли простить ему его упрямство! — кричала она. — Вас оскорблял его надменный характер! Вы, с вашими седыми волосами, восставали против этих двух его черт, которыми сами же наградили его при рождении! Вы от колыбели делали его таким, каким он был, и не давали ему стать тем, чем он мог бы быть. Что же, теперь не вознаграждены вы за свои труды?..

— Постыдитесь, мисс Дартль! Какая жестокость! — крикнул я.

— Нет! Буду говорить! Никакая сила не остановит меня! Я молчала все эти годы. Что же, молчать мне и теперь? Я любила его сильнее, чем когда-либо любили его вы! — она гордо повернулась к его матери. — Если бы я была его женой, я рабски исполняла бы все его капризы за одно слово любви в год. Вы были требовательны, горды, мелочны и эгоистичны. Моя любовь была бы преданной и вознаградила бы его за все, что он терпел от вас. Когда он был моложе и чище, он тоже любил меня. И, в то время, как он был груб с вами, меня он прижимал к своей груди. Но он унизил меня, он превратил меня в игрушку, в куклу, которую берут или бросают по настроению минуты… Когда мы разошлись с ним, вы не были огорчены. С того дня я стала для вас обоих чем-то вроде поломанной мебели. Вы забывали, что у меня есть глаза, уши, чувства, воспоминания… Вы стонете? Оплакивайте то, что вы из него сделали, а не свою любовь! Я говорю вам: было время, когда я любила его сильнее, чем вы когда-либо любили его!

Она уставилась своими пылающими злобой глазами в застывшее, с остановившимся взором лицо несчастной матери, и, когда у той снова вырвался стон, глаза ее нисколько не смягчились, словно перед ними было не лицо, а портрет.

— Мисс Дартль, — заговорил я, — если вы можете быть до того жестокой и не жалеть этой несчастной матери…

— А кто жалеет меня? — резко отозвалась она. — Мать сама посеяла это и пусть стонет теперь над тем, что сегодня жнет!

— А если его недостатки… — начал я.

— Его недостатки! — крикнула Роза, заливаясь горючими слезами. — Кто смеет клеветать на него? По своим душевным качествам он был в миллион раз выше тех, кого удостаивал своей дружбой.

— Никто не мог любить его больше моего, никто не может сохранить о нем более дорогого воспоминания, чем я, — ответил я, — но я хотел сказать, что если вы не чувствуете сострадания к его матери или если его недостатки… ведь вы сами же с большой горечью отзываетесь о них…

— Это ложь! — крикнула она, начиная рвать свои черные волосы.

— Если его недостатки вы не можете забыть, — продолжал я, — то взгляните на эту несчастную так, словно вы никогда раньше не видели ее, и окажите ей помощь.

Все это время миссис Стирфорт находилась в том же состоянии — неподвижная, застывшая, с устремленным в одну точку взором. Так же время от времени у нее вырывался вздох и беспомощно дергалась голова. Иных признаков жизни она не подавала.

Вдруг мисс Дартль опустилась перед нею на колени и стала ей расстегивать платье.

— Будьте вы прокляты! — крикнула она, оглянувшись на меня со смешанным выражением ярости и горя. — Будьте прокляты! Уходите!

Я вышел, но тотчас же вернулся, чтобы позвонить слугам. Роза, держа в объятиях бесчувственную миссис Стирфорт, плакала над ней, целовала ее, звала ее, прижимала к груди, точно ребенка, всячески стараясь привести ее в себя. Не боясь больше оставить ее с миссис Стирфорт, я бесшумно вышел и, уходя из дома, поднял слуг на ноги.

Позже я вернулся, и мы уложили тело Джемса в комнате его матери. Мне сказали, что миссис Стирфорт все в том же состоянии; мисс Дартль ни на минуту не покидает ее. Доктора перепробовали много средств, но напрасно: несчастная мать лежит, как статуя, и лишь время от времени слабо стонет.

Я обошел мрачный дом и закрыл оконные ставни. Последними закрыл я ставни комнаты, в которой лежал Джемс. Я прижал к сердцу его ледяную руку, и весь мир казался мне погруженным в мертвое молчание, прерываемое лишь стонами его матери…