"Торквемада и испанская инквизиция" - читать интересную книгу автора (САБАТИНИ РАФАЭЛЬ)

Глава I. РАННИЕ ГОНЕНИЯ

Чтобы проследить историю инквизиции от ее истоков, необходимо окунуться в глубину веков, подобно Парамо (Луис Парамо (сицилийский инквизитор). «О происхождении и развитии Святой Инквизиции». Прим. пер.: первый труд по истории инквизиции с точки зрения официальной католической церкви, издан в 1598. Здесь и далее: постраничные примечания принадлежат автору, некоторые дополнения к ним, а также сноски – переводы иностранных слов и выражений – переводчику); можно и не согласиться с ним в том, что сам Бог был первым инквизитором, что первый «акт веры» был совершен над Адамом и Евой и что изгнание их из Эдема является, собственно говоря, прецедентом для конфискации имущества еретиков.

Тем не менее, обращение к далекому прошлому необходимо, ибо первые сведения об этой организации восходят к самой заре христианства.

Невозможно найти в истории более плачевного урока, чем неспособность человечества установить такое отношение к религии, принимаемой с несомненной искренностью и рвением, которое из самих этих чувств не порождало бы озлобление и вражду. Как только с появлением серьезных оснований для сомнений ослабевает вера, как только определенная степень равнодушия вкрадывается в обряды главенствующего культа, представители его начинают нетерпимо относиться к людям, исповедующим другие культы. И тогда нетерпимость становится самим воздухом религии, и – если имеется сила – нет недостатка в ее проявлениях в виде гонений.

Подобные прискорбные черты свойственны и любой другой религии, но ни в одной они не обнаружились с такой чрезвычайной аномалией, как в христианстве, которое зарождалось на идеях милосердия, терпения и терпимости и главным принципом которого была возвышенная заповедь его основателя: «Возлюби ближнего своего».

Притеснения неизменно сопутствовали распространению христианства с момента его возникновения, в чем внимательный исследователь обнаружит жесточайший и ужаснейший – поистине, самый трагический – из всех парадоксов, составляющих историю цивилизованного человека.

Смиренная проповедь добра и любви обернулась впоследствии злобной ненавистью; богобоязненные наставления о терпении и снисхождении научили убийственной вспыльчивости и кровожадной озлобленности; кроткие догматы милосердия и сострадания с лютой свирепостью насаждались огнем, мечом и дыбой; заповеди о смирении внушались с откровенной гордыней и высокомерием, какого еще не знал мир.

Практически к каждому периоду из истории христианства можно отнести язвительную насмешку просвещенного атеиста второго века: «Вот как христиане любят ближнего своего!».

Обращаясь к эпохе раннего христианства, мы отмечаем, что в среде христиан была широко распространена нетерпимость к мнению и вере других, и этим они сами навлекали на себя преследования, объектом которых в течение трех столетий время от времени становились.

Они определенно первыми переступили грань снисхождения, которое политеистический⁸ Рим проявлял ко всем религиям. Христиане могли без помех отправлять обряды своего культа, пока допускали такую же свободу для других. Но непримиримостью, с которой они провозглашали ошибочными все вероучения, кроме собственного, христиане оскорбили рьяных почитателей других божеств и тем нарушили мир в обществе; а их отказ повиноваться государству – отказ пополнять армию под предлогом «Nolo militare; militia est ad Dominum!» (Не в оружии, но в Боге мое спасение» (лат.)) – вызвал закономерное негодование. Когда, подвергаемые гонениям, они стали собираться и праздновать свои ритуалы втайне, сама эта скрытность стала причиной дополнительных и более крутых судебных преследований. Их таинственность вызвала подозрения и нападки. Очень скоро всеобщая неприязнь уже легла тяжким бременем, от которого трудно освободиться любому культу, скрытно отправляющему свои обряды. Повсюду считалось, что христиане занимаются ритуальным умерщвлением детей. Общественное мнение, всегда с готовностью верящее злым слухам, стало еще более настроено против них; произошли новые массовые волнения. Христиане, в свою очередь, пришли к осуждению политеизма и атеизма, неповиновению и призыву свергнуть существующий общественный порядок.

Строгость, проявленная по отношению к ним государством, до сей поры равнодушным к религиозным взглядам своих граждан, несмотря на то, что в среде правящих классов господствовал агностицизм, была продиктована скорее стремлением подавить элемент, ставший социально неустойчивым, чем мстительностью или ненавистью к новому культу из Сирии.

При императоре Клавдии мы видим последователей Назаретянина изгнанными из Рима как возмутителей общественного спокойствия; во времена Нерона и Домициана они объявлены опасными для общества и подвергнуты первому великому гонению. Но преследования по чисто религиозным причинам были несвойственны Риму, что и проявилось при правлении Нервы, запретившего доносы и притеснения на почве вероисповедания и призвавшего изгнанных христиан вернуться. Его преемник, справедливый и мудрый Траян, по-видимому, в ответ на волну еврейских бунтов, которые случились в его царствование, сначала выступил против последователей Назаретянина, но затем проявил к ним снисхождение. Подобным же образом им не досаждал изысканный Адриан, который настолько увлекся их вероучением, что имел намерение причислить Христа к Пантеону⁹ римских богов; их оставил в покое и следующий самодержец Антоний, несмотря на то, что был так предан религиозным традициям своей страны и служению многочисленным богам, что получил имя Пий (Набожный).

С восшествием на престол императора-философа Марка Аврелия, который враждебно отнесся к новой доктрине не только из-за своих собственных убеждений стоика, но также и потому, что в политическом аспекте не доверял христианам, началось новое великое гонение, ставшее уделом христиан в течение шестидесяти лет следующих четырех царствований, до восшествия на престол Александра Севера в тридцатых годах третьего столетия христианской эры.

Мать Александра, Юлия Маннеа, была христианкой, воспринявшей новую доктрину от александрийца Оригена¹⁰ . Хотя ее приверженность христианству не проявилась внешне так сильно, как у Адриана, о ней сказано, что она включила икону Христа в число почитаемых божеств, помешенных в ее ларариуме¹¹ .

Возможно, иконы Спасителя, существовавшие в третьем веке, способствовали дальнейшему распространению его культа. В те времена – и в течение приблизительно трех последующих столетий – эти иконы соответствовали греческим понятиям о божестве: Христа изображали юношей восхитительной грации и красоты и привносили в его образ многое из представлений об Орфее¹² . Действительно, на одном сохранившемся изображении мы видим Его безбородым, садящим на валуне, с музыкальным инструментом в руках, игрой на котором он очаровал диких зверей, собравшихся неподалеку. На другом рисунке, обнаруженном в катакомбах (он включен в иллюстрации «Христианской иконографии» Дидрона) и представляющем Его в образе пастушка, показан безбородый, коротко подстриженный юноша крепкого телосложения, облаченный в тунику, спускающуюся до колен; левая рука придерживает ягненка, лежащего у него на плечах, а правая сжимает пастушью дудочку.

Подобные рисунки воспринимались не как портреты богов, а лишь как идеализированные представления о них, что выясняется из споров, которые возникли во втором веке (и не утихали также в восемнадцатом) по поводу личности Христа. Святой Юстин¹³ доказывал: чтобы представить Его самопожертвование более трогательным, Ему следует придать вид самого жалкого из людей; а Святой Кирилл, также поддерживавший это мнение, объявил Его «безобразнейшим из сынов человеческих». Но другие, полные старых греческих представлений о том, что красота сама по себе является неотъемлемым качеством божества, протестовали: «Если Он не прекрасен, то это не Бог».

Святой Августин официально заявляет, что в его дни (в четвертом веке) не существует достоверного знания ни о внешности Спасителя, ни о внешности Его Матери.

Отсюда становится очевидным, что два удивительных портрета не были известны во времена Святого Августина – это «Вероника», или «Лик Святого» (хранится в соборе Святого Петра в Риме), и другой – на ткани – портрет, как утверждается, самого Христа; последний был в восьмом веке подарен Эбрагу – правителю Эдессы¹⁴ (как родственнику Святого Иоанна Дамаскина). Чтобы сохранить его, Эбраг наклеил ткань на доску, и в таком виде портрет впоследствии попал в Константинополь, а затем – в Рим, где до сих пор хранится в церкви Святого Сильвестра.

Эти портреты, а еще в большей степени – письменное свидетельство, посланное в римский сенат Лентулом (проконсулом Иудеи), стали основанием для тех представлений, с которыми мы сегодня хорошо знакомы. Это письмо содержит следующее описание:

«Недавно приобрел широкую известность человек, до сей поры здравствующий и обладающий огромным влиянием. Его имя – Иисус Христос. Последователи называют его Сыном Божьим; другие же считают его могущественным пророком… Он высокого роста, и лицо его строго и полно энергии, так что при взгляде на него испытываешь любовь и страх перед ним. Волосы на голове его цвета вина, от корней своих до ушей волосы невзрачные и прямые, но от ушей до плеч – вьющиеся и глянцевиты; с плеч они ниспадают по спине, разделенные на две части по обычаю назаретян. Лоб его чистый и гладкий; лицо без изъянов и нежного тона, с выражением доброты и смирения; нос и рот безупречной красоты; у него большая борода того же цвета, что и волосы на голове. Глаза голубые и чрезвычайно яркие. Лицо удивительно изящно и величественно. Его видели не столько улыбающимся, сколько скорбящим. Руки у него тонкие и изящные. В речах нетороплив, взвешен и немногословен. Он – прекраснейший из сынов человеческих».

Ясно, однако, что об этом описании или об упомянутых удивительных портретах не было известно даже в четвертом и пятом столетиях, когда Христа еще изображали стройным безбородым юношей. И нет сомнений, что это вдохновило Мнкеланджело представить Христа в «Оплакивании Христа» в виде столь необычном и поразительном для глаз наших современников.

Также не существовало и портретов Девы Марии: точно установлено, что их не было до Эфесского собора¹⁵ и что около семи рисунков, приписываемых Святому Луке, – четыре из них находятся в Риме – выполнены флорентийским художником одиннадцатого века по имени Лука.

Можно добавить также, что распятие не являлось эмблемой христианства до седьмого века, когда решение об этом было принято на соборе в Константинополе.

В течение следующих двадцати лет, то есть до середины III века, христиане жили в мире и пользовались полной свободой. Затем последовал период суровых притеснений со стороны императора Деция, продолженных Валерианом и Аврелианом и достигших высшей точки при Диоклетиане в начале четвертого столетия. Но страдания их уже близились к концу, и с восшествием на престол императора Константина в 312 году для христианства началась новая эра. Константин, почитаемый христианами как избавитель, способствовал неограниченному господству новой религии, к которому она пришла за последующие менее чем триста лет, и обеспечил ее приверженцам право не только на существование, но и на влиятельность.

История правления этого императора окружена легендами. Самая известная рассказывает, что, когда он выступил в поход против Максентия – своего соперника в борьбе за трон – и уже потерял надежду на успех, явно уступая в силе, на фоне вечерней зари на небе появился пылающий крест с надписью: «СИМ ПОБЕЖДАЙ». Тогда Константин обратился за наставлением к христианам, принял крещение и разрешил свободное вероисповедание христианства. Другие легенды утверждают, что он был воспитан в христианской вере своей матерью, Святой Еленой, которая совершила поездку в Святую Землю, дабы вернуть христианам подлинный крест, на котором был распят Христос. По преданию, она возвела в Иерусалиме храм в честь обретения священной реликвии. Третьи доказывают, что Константин не принимал крещения почти до самой смерти и на протяжении всей жизни, несмотря на несомненную благосклонность к христианам, придерживался языческой религии, в которой его воспитал отец.

Возможно, истина лежит посередине. В первые годы своего царствования Константин не только держался среднего курса, предоставляя религиозную свободу всем сектам, но, будучи приверженцем христианства, оставлял за собой звание первосвященника в политеистическом Риме наряду с титулом верховного понтифика¹⁶, который впоследствии, несмотря на языческое происхождение, был принят христианами и присвоен ими своему архиепископу. Однако в 313 – 314 годах Константин запретил праздновать ludi seculars (секулярные игры, устраиваемые в Риме один раз в столетие), а в 330 году выпустил эдикт, запрещавший проведение церковных служб в храмах, хотя христианский Никейский собор в 325 году прошел при его несомненном покровительстве.

С того самого момента, когда новая религия была признана и обрела гражданские права и силу, с того самого момента, когда христианин смог поднять голову и ходить открыто и безбоязненно по улицам, с этого времени мы видим его занятым преследованием приверженцев других культов – язычников, иудеев и еретиков. Хотя христианство было лишь в начале четвертого столетия своего существования, оно не только распространилось неудержимо и мощно вопреки репрессивным мерам, принимаемым против него, но уже начинало познавать внутренние распри и расколы. Современники считали, что количество раскольнических сект в христианстве в четвертом веке превысило девяносто.

Самой известной из них была секта александрийского священника Ария, который отрицал, что Христос был Богом во плоти (то есть не был единосущен Богу-Отцу, поскольку сотворен им), считая его не более чем вдохновенным пророком, первым и достойнейшим из сынов человеческих. Эта доктрина, уже осужденная синодом¹⁷, собравшимся в 321 году в Александрии, получила столь широкое распространение, что I Вселенский собор в Никее, объявивший это течение еретическим, был созван специально для борьбы с ним. Кроме того, в Никейском кредо, действующем и по сей день, был строго определен и сформулирован «символ веры»¹⁸ .

Другими известными еретиками были манихеисты, гностики, адамиты, сиверисты и донатисты; вскоре к ним добавились пелагианцы и присциллианцы.

Возможно, лидер манихеистов мог претендовать на популярность, основываясь на том факте, что Святой Августин из Тагаста, оставив беспорядочную молодость, пришел к христианству именно через эту секту, которая исповедовала некую смесь этой религии с элементами культа Солнца и буддизма.

Другие еретики, за исключением пелагианцев, были в основном одинаково причудливы. Разобщенные еретики-гностики занимались мистицизмом и магией и опирались на зороастрические представления о дуализме – парности сил добра и зла, света и тьмы. К силам зла они относили все, что служит плоти человека, душа которого считалась божественной субстанцией. Адамиты стремились сравниться в своей непорочности с Адамом до его грехопадения; они требовали от своих последователей безгрешности, отвергали брак, который, по их утверждениям, заключается лишь ради греха, и изгоняли из своей общины всех нарушивших их догматы подобно тому, как Адам и Ева были изгнаны из рая. Сиверисты отрицали воскрешение во плоти, не признавали деяний апостолов и доводили аскетизм до крайности.

Пелагианцы были последователями Пелагея – британского монаха, обосновавшегося в Риме около 400 года, чья ересь, по крайней мере, покоилась на фундаменте рационализма. Он отрицал доктрину первородного греха, утверждал, что каждый человек рождается невинным и что его порочность зависит от него самого. Он приобрел многочисленных последователей, и в течение двадцати лет бушевал конфликт между пелагианцами и церковью, пока папа Зосима не изгнал их из Рима.

Со времен императора Константина христианство неизменно увеличивало свое могущество, и первейшим проявлением его силы стало обнажение карающего меча: оно забыло о тех протестах против преследований, с которыми некогда само выступало, и той широкой и благородной поддержке принципа религиозной терпимости, к которой призывало в дни своих бедствий. Теперь раздаются призывы устроить резню донастистам, заявлявшим об истинности своей церкви, а Константин грозится посадить на кол любого иудея, проповедующего против христианства, и любого христианина, склонного к иудаизму. Он разрушает церкви арианцев и донастистов, изгоняет их священников и под страхом смерти запрещает распространение их доктрин.

Могущество христианства лишь однажды несколько пошатнулось при правлении терпимого в религиозном отношении Юлиана Отступника, который вновь открыл языческие храмы и восстановил культы старых богов; но оно окончательно возвысилось при императоре Феодосии Великом в 380 году.

Отныне языческие храмы не только закрыты, но и стерты с лица земли, их церковные службы и даже тайные жертвоприношения запрещены под страхом смерти. У Либания¹⁹ мы можем почерпнуть кое-что об опустошениях, произведенных при этом среди языческого крестьянского населения. Проживая вдали от крупных центров, в которых восторжествовали новые доктрины, они оказались лишенными старых богов, ничего не зная о новом. Их затруднительное положение было гораздо более бедственным, чем положение ариаканцев, манихеистов, донатистов и прочих еретиков, против которых были направлены подобные указы.

Именно в это время впервые мы обнаруживаем титул «Инквизитор веры» в первом законе (статьяIX«Кодекса» Феодосия), провозгласившем смертную казнь в наказание за ересь. Именно теперь мы встречаем Великого Августина из Тагаста – гения, порожденного церковью, отринувшего свободу вероисповедания вопросом «Quid est enim pejor, mors anim quam libertas erroris?» («Неужели спокойствие смерти хуже, чем распутство заблуждения?» (лат.)) и энергично потребовавшего смертной казни еретикам на том основании, что это – акт милосердия, призванный спасти остальных от вечных мук, уготованных всем впавшим в ересь. Точно так же он одобрил декреты о смертной казни для любых последователей многобожия, которое лишь несколько поколений назад было официальной религией Римской империи.

Именно Августин – о нем справедливо сказано, что «со времени апостолов не было человека, более щедро привившего Церкви свой дух» – в своем чудовищном рвении, пользуясь потрясающей аргументацией, рожденной его недюжинным интеллектом, изложил руководящие принципы гонений, которые «работали» в течение приблизительно пятисот последующих лет.

«Он был, – утверждает Леки, – самым верным и восторженным защитником всех тех учений, которые рождаются в умах, склонных к преследованиям».

Однако, сколь бы далеко не заходила в своих притеснениях церковь, непосредственное исполнение приговоров было возложено целиком и полностью на гражданские власти; и на этом отчуждении духовенства от осуществления казней настоял сам Святой Августин. Но уже на исходе четвертого века священнослужители сами занимаются преданием еретиков смерти…

Испанский теолог Присциллиан руководствовался изречением Святого Павла: «Разве вы не знаете, что вы и есть Храм Божий?», требуя чистотой и безгрешием достигать достойного существования. На этом постулате он построил учение сурового аскетизма и настаивал на запрещении браков для духовенства. В то время обет безбрачия был необязательным (Декрет Сириция (384-399) через пять лет после казни Присциллиана ввел строгий целибат (обязательное безбрачие католического духовенства – прим. пер.) для священников всех рангов выше подьячих и расторгнул все браки духовых лиц, заключенные к тому времени. Лев Великий в середине пятого века еще больше расширил этот запрет, включив сюда и подьячих, до той поры не охваченных целибатом. Это явилось одной из крупнейших причин разъединения, произошедшего между греческой и латинской церквями), и, объявив этот запрет законом Христовым, он сам подставил себя под обвинение в ереси. Его обвинили в колдовстве и безнравственности, в 380 году отлучили от церкви и сожгли заживо вместе с несколькими его соратниками по приказу двух христианских епископов. Присциллиана считают первым мучеником, сожженным испанской и инквизицией.

Необходимо добавить, что этот поступок вызвал глубочайшее возмущение значительной части духовенства против ответственных за сей немилосердный акт двух епископов, а Святой Мартин из Тура горячо осудил их действия. Однако негодование было спровоцировано не фактом казни людей за ересь, а тем обстоятельством, что экзекуции подверглись священнослужители. Дело в том, что частью учения ранней христианской церкви было правило, запрещавшее христианину в любом качестве – судьи, конвоира, экзекутора – способствовать смерти своего единоверца; отчасти благодаря непреклонному следованию этому наставлению христиане в свое время привлекали к себе сторонников и вызывали, как мы уже знаем, недовольство правителей Рима. Теперь, при возросшем могуществе церкви, это наставление выполнялось не так строго, но все-таки определенные ограничения существовали, и потому было сочтено, что те два прелата, на которых лежала ответственность за смерть присциллианцев, вышли за рамки дозволенного.

Принципы устройства инквизиции сформировались именно тогда и сыграли важную роль в ее становлении.

К тому времени церковь стала отождествлять себя с государством: она укрепила свои структуры и приобрела такое влияние, что государство потеряло способность существовать независимо от нее и стало ее инструментом. Гражданские законы строго соответствовали ее доктринам; общепринятая мораль основывалась на ее духовных заповедях; искусство – живопись, скульптура, литература и музыка, – приспособленное к ее нуждам, было стеснено узкими рамками ограничений; науки и ремесла поощрялись только в пределах ее нужд, и их развитие в значительной степени сдерживалось ее установками; сам отдых людей регулировался в духе церковных постулатов.

Тем не менее, во всех отношениях оказывая на государство столь глубокое влияние, что государство и церковь представлялись одним неразделимым целым, она оставалась независимой. Поэтому когда Римская империя, казалось, служившая церкви главной опорой, уже лежала в руинах после нашествия варваров, сама церковь ничуть не пострадала от этих потрясений. Устояв, она покорила варваров гораздо более искусно и необратимо, чем покорила и завоевала право считаться естественной наследницей павшего Рима. Вскоре церковь полностью овладела этим богатейшим наследием, заявив свои права на мировое господство, составлявшее предмет гордости Рима, и приняв под свое владычество новые государства, возникшие на руинах империи.