"Марина из Алого Рога" - читать интересную книгу автора (Маркевич Болеслав Михайлович)II— Шарабанъ и подвода отправлены, возгласилъ г. Самойленко, возвращаясь въ залу, и примолвилъ офиціальнымъ тономъ:- въ столовой собраны всѣ лица, принадлежащія къ управленію Алорожской экономіи; если вашему сіятельству угодно будетъ… — Ахъ, нѣтъ, ради Бога, Ос… Іосифъ Козьмичъ! воскликнулъ графъ въ какомъ-то перепугѣ! я ненавижу всякую казенщину… избавьте меня, пожалуйста!.. И — замѣтивъ обиженное выраженіе, которое внезапно изобразилось въ чертахъ г. Самойленка:- Позвольте, позвольте мнѣ прежде всего, поспѣшилъ онъ сказать, — познакомиться, подъ вашимъ руководствомъ, съ самымъ дѣломъ… а затѣмъ вы мнѣ всегда успѣете представить… если это необходимо… подначальныхъ вамъ лицъ… Іосифъ Козьмичъ самодовольно наклонилъ голову: это было даже болѣе, чѣмъ онъ ожидалъ. "Ни съ дѣломъ, ни съ людьми во-вѣки вѣковъ не быть тебѣ знакомымъ, милый мой!" рѣшилъ онъ въ умной головѣ своей. — Да не угодно-ли вамъ будетъ, Владиміръ Алексѣевичъ, весело и развязно заговорилъ онъ, понявъ какъ-то сразу, en bloc, что за человѣкъ былъ Завалевскій, и почитая вслѣдствіе сего за лучшее не называть его ни "вашимъ сіятельствомъ", ни "графомъ", — не хотите-ли съ дороги закусить чего-нибудь?… — Нѣтъ, я нисколько не голоденъ… Чаю развѣ… — Сейчасъ устроимъ… Марина, ступай, распорядись!.. — Ахъ, зачѣмъ вамъ безпокоиться! живо обернулся на нее графъ. — Она у меня хозяйка, съ достоинствомъ произнесъ Іосифъ Козьмичъ, какъ бы желая дать ему почувствовать, что это молъ единственно изъ гостепріимства оказывается тебѣ внимательность. — Что, вы въ стаканѣ пьете? спросила Марина Завалевскаго, скользнувъ по немъ своимъ лучистымъ взглядомъ. — Въ чашкѣ, если позволите:- я въ гусарахъ не служилъ, примолвилъ онъ, смѣясь. Марина такъ и покатилась. — А кто въ стаканѣ пьетъ, тотъ непремѣнно былъ гусаромъ? спрашивала она, сама удивляясь тому, изъ-за чего сдѣлалось ей такъ вдругъ весело, и указывая пальцемъ на Іосифа Козьмича:- то-то видно сейчасъ, что онъ былъ военнымъ прежде, проговорила она, — стакановъ по пятнадцати дуетъ! Завалевскаго всего покоробило отъ этого жеста, отъ этого вульгарнаго выраженія. Болѣзненно передернуло у него подъ правымъ глазомъ, точно кто подъ самымъ его ухомъ визгнулъ по стеклу мокрымъ пальцемъ. Онъ конфузливо опустилъ голову, боясь встрѣтиться глазами съ Мариной. Но она все видѣла, отгадала чутьемъ впечатлѣніе, произведенное ею на него, и, заалѣвъ по самый лобъ, сердито сдвинувъ брови и закусивъ нижнюю губу, она прянула съ мѣста и, промолвивъ скороговоркой: "я вамъ сейчасъ пришлю чаю", выпрыгнула изъ залы, словно испуганная коза… Іосифъ Козьмичъ также все видѣлъ, — и лукавая улыбка скользнула по его толстымъ губамъ, когда Завалевскій, проводивъ Марину какими-то весьма подозрительными, по мнѣнію г. Самойленка, глазами, поднялъ ихъ на него и сказалъ: — Замѣчательная наружность у вашей дочери, Іосифъ Козьмичъ!… — Да-съ, отвѣчалъ онъ, придвигая къ себѣ кресло ногой и усаживаясь въ немъ какъ можно спокойнѣе насупротивъ графа:- красавица, могу сказать безъ лишней скромности… И воспитана, — насколько это только возможно было въ нашей глухой сторонѣ. Покойница жена моя, примолвилъ онъ со вздохомъ, — происходившая изъ рода князей Серебряныхъ-Телепневыхъ, — въ домѣ даже ихъ воспитаніе получила, — сама была женщина образованная… и съ другой стороны, мы ничего не жалѣли, конечно… Іосифъ Козмичъ передохнулъ и взглянулъ на графа. Тотъ молчалъ и загадочно глядѣлъ на него. — И справедливость требуетъ сказать, началъ опять г. Самойленко, и уже съ нѣкоторымъ паѳосомъ, — сѣмена, посѣянныя такъ-сказать нами, пали не на неблагодарную почву. Училась она прекрасно, и отъ природы весьма понятлива… даже прямо надо сказать — умна! И Іосифъ Козьмичъ кивнулъ головой самоувѣренно и рѣшительно… — Умна? повторилъ графъ, все такъ же загадочно глядя на него. Г. Самойленкѣ послышалось сомнѣніе въ звукѣ его голоса. — Конечно, поспѣшилъ онъ добавить, какъ бы извиняясь за Марину, — по первому разговору вы могли… можетъ быть заключить… Но съ этимъ ничего не подѣлаешь… идеи вѣка… — Идеи вѣка! опять повторилъ Завалевскій и вдругъ засмѣялся: очень забавнымъ зазвучало ему это выраженіе въ устахъ господина Самойленки, — ничего съ этимъ не подѣлаешь, конечно… Онъ тотчасъ же затѣмъ какъ бы припомнилъ что-то и, какъ бы боясь позабыть это вдругъ вспомянутое, торопливо спросилъ, подымаясь съ мѣста: — Кабинетъ покойнаго дяди тутъ налѣво, не правда-ли? — Черезъ корридоръ налѣво, отвѣчалъ озадаченный Іосифъ Козьмичъ, указывая дверь рукою и не трогаясь изъ своего кресла. Но, увидѣвъ, что Завалевскій, не оглядываясь, быстро направился въ сторону кабинета. онъ поднялся покряхтывая съ мѣста и пошелъ за нимъ. Кабинетъ бывшаго владѣльца Алаго-Рога была пространная четырехъ-угольная подъ высокимъ сводомъ комната, оклеенная темно-малиновыми обоями съ такого же цвѣта кожаною мебелью вокругъ стѣнъ, и большимъ, съ цѣльными стеклами, венеціянскимъ окномъ, обращеннымъ къ широкому плесу — — Ничего здѣсь не тронуто; какъ застала смерть покойнаго, въ самомъ томъ видѣ велѣлъ я все оставить, доложилъ онъ, останавливаясь на порогѣ кабинета, между тѣмъ какъ графъ задумчиво подходилъ къ окну. — Онъ здѣсь и умеръ? — На этомъ вотъ самомъ мѣстѣ. Іосифъ Козьмичъ указалъ на кресло, стоявшее у окна. — Вышелъ онъ, по обыкновенію, изъ спальни, послѣ утренняго чаю, сюда, сѣлъ за книгу и… Но Завалевскій, какъ бы избѣгая тяжелыхъ воспоминаній, или подъ вліяніемъ другой занимавшей его въ эту минуту мысли, прервалъ его приглашеніемъ сѣсть и "вооружиться терпѣніемъ, такъ какъ онъ имѣетъ сообщить ему нѣчто, и посовѣтоваться съ нимъ относительно сего, и что собственно для этого онъ теперь и прибылъ въ Алый-Рогъ". "Занимательно будетъ послушать — что онъ мнѣ выкинетъ?" подумалъ управляющій, не безъ нѣкоторой однако внутренней тревоги, и молча сѣлъ у стола. По другой сторонѣ Завалевскій помѣстился въ креслѣ, въ которомъ скончался, пораженный мгновенно ударомъ, его покойный дядя. Небо меркло; уже не совсѣмъ ясно рисовались другъ предъ другомъ лица собесѣдниковъ. — Скажите, пожалуйста, началъ графъ не вполнѣ твердымъ голосомъ, словно перемогалъ въ себѣ внутреннюю неохоту приступить къ разговору, — сколько у насъ десятинъ лѣсу? — Лѣсу? переспросилъ г. Самойленко. — То-есть какого именно? — Н-ну… хорошаго!… — То-есть строеваго? — Да, строеваго. — Порубки есть… На такомъ пространствѣ… двѣнадцать человѣкъ одной конной стражи держу, — а все не усмотрѣть вездѣ. Народъ теперь какой, сами знаете… Тысячъ пятнадцать десятинъ однако добраго лѣсу пожалуй и найдется, заключилъ Іосифъ Козьмичъ. — А какъ цѣна? "Вотъ оно! Спустить хочетъ", догадался тотчасъ же управляющій. — Цѣны небольшія, началъ онъ громко, мямля и растягивая, чтобы дать себѣ время соображать свои отвѣты, — вѣдь вся здѣшняя сторона лѣсная… мелкопомѣстные очень сбиваютъ цѣны… — На триста тысячъ можно будетъ однако, продать? — На триста тысячъ! даже вскрикнулъ г. Самойленко:- на что вамъ такая огромная сумма, Владиміръ Алексѣевичъ? — Нужно… — Прокутились? фамиліарно спросилъ управляющій, которому въ голосѣ Завалевскаго слышалось что-то несмѣлое, что онъ объяснялъ себѣ стыдомъ раскаявавшагося въ поступкѣ своемъ человѣка. — Въ мои годы не кутятъ, Осипъ Кузьмичъ: всему есть предѣлъ въ этой жизни! сухо отвѣчалъ на это графъ. И голова его исчезла въ тѣни боковой подушки кресла, въ спинку котораго онъ откинулся всѣмъ тѣломъ. — Ваше дѣло-съ!… И Іосифъ Козьмичъ, такъ безцеремонно разжалованный въ Осипа Кузьмича, сложивъ руки на животѣ, принялся съ достоинствомъ вертѣть пальцемъ о палецъ, въ ожиданіи и соображеніи дальнѣйшихъ объясненій… Нѣкоторое время прошло въ молчаніи: — Такъ можно будетъ? раздался наконецъ голосъ графа. — Чего-съ? — Получить триста. тысячъ отъ продажи лѣса? — Если желаете продать, холодно промолвилъ г. Самойленко, — покупателей можно найти… Настало новое молчаніе. Но вотъ изъ глубины кресла раздался снова голосъ Завалевскаго, и въ этомъ голосѣ звучало что-то, — какая-то тихая печаль и незлобивая и тонкая иронія, — чего никакъ уже не въ силахъ былъ разобрать Іосифъ; Козьмичъ. — Вы впрочемъ весьма естественнымъ образомъ должны были придти къ заключенію, что я "прокутился", говорилъ графъ. — И даже, съ извѣстной точки зрѣнія, это совершенно справедливо, — жизнь моя дѣйствительно Но г. Самойленко не отвѣчалъ; онъ глядѣлъ въ упоръ на графа и размышлялъ: что онъ — Ну, такъ вотъ-съ, продолжалъ все тѣмъ же тономъ Завалевскій, — чтобы спасти нѣсколько мою репутацію во мнѣніи моихъ согражданъ, я задумалъ устроить вещь — Что же именно? полюбопытствовалъ узнать тотъ. — Очень не хитрую вещь: институтъ для образованія народныхъ учителей… — Я читалъ въ газетахъ. сказалъ г. Самойленко. — что недавно правительствомъ утверждено… въ Тамбовѣ, такое именно заведеніе, основанное… — Да, перебилъ его графъ, — но развѣ это исключаетъ возможность другаго подобнаго же заведенія? — Это такъ-съ, согласился тотъ. — Къ тому же учителей, которыхъ будетъ готовить Тамбовъ, не хватитъ на всю Россію… А тѣмъ болѣе въ здѣшней сторонѣ, отдаленной отъ большихъ центровъ, образованіе именно — А гдѣ именно? Сердце такъ и ёкнуло у Іосифа Козьмича. — Да вотъ это самое, — этотъ домъ! Этотъ домъ!… Предчувствіе не обмануло г. Самойленку. Это жилище, — Этотъ домъ! повторилъ онъ громко. — Помилуйте! Историческій, такъ-сказать, памятникъ вашего рода!… — Начавшагося съ моего дѣда и кончающагося со мною? тихо засмѣялся Завалевскій. — Плакать не о чемъ!… "Ну, если ты и родомъ ужь своимъ не дорожишь!"… злобно взглянулъ на него г. Самойленко. — Дай Богъ вамъ успѣха, заговорилъ онъ, едва сдерживая кипѣвшее въ немъ негодованіе, — только, по моей опытности, не предвижу я ничего хорошаго отъ подобнаго заведенія… — Отчего, отчего? живо воскликнулъ графъ. — Да вотъ-съ, недалеко за примѣромъ итти, — по вашему предписанію, отпускаю я каждый годъ 2.500 рублей на пять школъ, заведенныхъ въ окружности Алорожской экономіи, — кромѣ отопленія школъ и ремонта на нашъ счетъ… Сумма, можно сказать, болѣе чѣмъ достаточная, и учитель вполнѣ обезпеченъ, потому, получая въ годъ до 350 рублей, онъ при здѣшней еще дешевизнѣ можетъ жить не только безбѣдно, а даже съ нѣкоторымъ, такъ-сказать, комфортомъ… — Ну, и что же?… — А то-съ, ядовито отвѣчалъ управляющій, — что каждый годъ приходится мѣнять учителей, и что ни мѣняй, то хуже прежняго. — О, Боже мой, все то же! послышался тихій вздохъ Завалевскаго. А г. Самойленко продолжалъ между тѣмъ съ злорадствомъ. — Или пьетъ безобразно, или и вовсе нѣтъ его въ школѣ, потому вымазалъ онъ себѣ голову розовымъ масломъ и въ городъ поѣхалъ, на городскомъ валу съ уѣздными мѣщанками таскаться… А то, коли особенно изъ семинаристовъ, — хуже ихъ нѣтъ какъ изъ этого народа! — начнетъ онъ это въ школѣ " — Ну, а священники что же? какимъ-то болѣзненно-взволнованнымъ голосомъ спросилъ графъ. — Священники!.. Іосифъ Козьмичъ только рукой махнулъ. — Но, можетъ быть, еслибы серьезно, спеціально заняться здѣшними школами, при правильномъ руководствѣ… — Пробовано, перепробовано! воскликнулъ управляющій. — И самъ я, и вотъ Марина моя — большую охоту имѣла она къ этому дѣлу сначала, — и строгостью, и ласкою, и на всякій манеръ старались мы молодцовъ этихъ облагородить, внушить имъ чувство долга и обязанности… "А твоя Марина, подумалъ графъ и улыбнулся, вспомнивъ о ней, — должно быть, сама не прочь толковать хлопцамъ о — И такъ и не добились мы ни до чего! заключилъ межъ тѣмъ г. Самойленко, — причемъ, разумѣется, не счелъ нужнымъ упомянуть, что изъ пяти школъ, содержимыхъ на деньги Завалевскаго, двѣ были закрыты еще въ прошломъ году, вслѣдствіе того, что родители перестали вовсе посылать туда дѣтей своихъ; школы же значились въ вѣдомостяхъ существующими, и ассигнованныя на нихъ деньги шли, въ числѣ другихъ доходовъ, въ бездонный карманъ господина главноуправляющаго. — Но этотъ самый недостатокъ въ хорошихъ учителяхъ, на которой вы жалуетесь, сказалъ Завалевскій, какъ бы обрадованный представившимся ему аргументомъ, — не говоритъ-ли онъ краснорѣчиво за полезность такого заведенія, которое могло бы подготовлять достойныхъ и надежныхъ наставниковъ для народныхъ школъ? Достойныхъ и надежныхъ? хихикнулъ г. Самойленко. — Да одно изъ двухъ: или вы дадите ему въ вашемъ институтѣ высшее противъ его сословія образованіе, такъ онъ у васъ полугода въ школѣ не останется, а убѣжитъ въ городъ, на желѣзную дорогу или какое тамъ другое мѣсто… А обяжете вы его, положимъ, по уставу вашему, прослужить сколько-то тамъ лѣтъ сельскимъ учителемъ, такъ онъ или съ ума сойдетъ, или пулю себѣ въ лобъ пуститъ, потому вообразите себѣ образованнаго человѣка въ нашей глуши лѣсной, — каково ему жить съ нашими волками четвероногими и двуногими!… Если жь вы его самого на первоначальной грамотѣ да на четырехъ правилахъ ариѳметики держать будете, такъ вѣдь изъ него тотъ же пьянчужка ледащій учитель выйдетъ, что и теперь не знаемъ мы какъ съ ними быть. Такъ на что вамъ тогда для расплода этой дряни институтъ заводить!.. — Позвольте однако, пробовалъ защищаться Завалевскій, — вы ставите такую произвольную дилемму… Но Іосифъ Козьмичъ расходился окончательно. — Позвольте вамъ сказать, Владиміръ Алексѣевичъ, что народнаго образованія, такъ какъ вы — я очень хорошо понимаю васъ, — такъ какъ Завалевскій задумчиво улыбнулся, — онъ словно ждалъ довода и въ душѣ своей не находилъ на него возраженія. — Апостолатъ нуженъ, да, тихо заговорилъ онъ про себя, забывая о присутствіи г. Самойленки и покачивая головою справа налѣво, какъ онъ это обыкновенно дѣлалъ въ минуты размышленія, — отреченія во имя любви и высшихъ задачъ духа… Создается-ли это искусственно?.. А откуда возьмутся живыя силы тамъ, гдѣ внизу мордовскій богъ, повыше культъ мертвящаго, животнаго матеріализма… и ни традиціи, ни устоя… Іосифъ Козьмичъ не совсѣмъ разслышалъ, но понялъ такъ, что графъ внутренно сдается на его доводы. — Трудно-съ, очень трудно, заговорилъ онъ онъ, — особенно когда ни съ какой стороны дѣло это надлежащей поддержки не находитъ. Мѣры правительства въ этомъ отношеніи… — Правительство, такъ! вдругъ горячо прервалъ его Завалевскій, — а вы не чувствуете, какъ смертельно обидно за страну, гдѣ и въ такомъ насущномъ, кровномъ дѣлѣ нужно, чтобы чиновникъ толкалъ васъ въ шею?… Г. Самойленко и опѣшилъ, и обидѣлся въ одно и то же время. — Да-съ, язвительно прошипѣлъ онъ, — и, смѣлымъ скачкомъ перекидываясь на противоположную сторону вопроса, — а вотъ что можетъ легко случиться: вы вотъ, напримѣръ, доброхотно и отъ правительства совершенно самостоятельно вздумали учредить образовательный институтъ, и деньги большія на него пожертвовали, и даже самое жилище вашихъ предковъ… — Il n'en démord pas! засмѣялся внутренно графъ. А тотъ продолжалъ все злѣе: — И, разумѣется, почитаете себя въ правѣ разсчитывать, что увѣковѣчили, такъ-сказать, ваше имя такимъ колоссальнымъ пожертвованіемъ на благое просвѣщеніе… Вдругъ-съ послѣ вашей кончины — при жизни вашей этого, пожалуй, не сдѣлаютъ, — вздумается тамъ въ Петербургѣ какому-нибудь департаменту, или совѣту, что институтъ вашъ вовсе никому не нуженъ, а деньги могутъ съ гораздо большею пользою быть употреблены на другое назначеніе. Хлопъ — предписаніе!… И этотъ вашъ — Да, пожалуй, поручиться нельзя! громко засмѣялся Завалевскій, и подумалъ: "а онъ очень уменъ однако!"… Еще разъ настало молчаніе. Завалевскій прервалъ его вопросомъ, который снова озадачилъ его уже, казалось, торжествовавшаго собесѣдника. — Скажите мнѣ однако, на какое другое учрежденіе могъ бы я съ большею пользою пожертвовать деньги мои и этотъ домъ? — А вы ужь непремѣнно желаете пожертвовать? растерянно пробормоталъ господинъ Самойленко. — Да, потому что, не почитая себя способнымъ ни на какую — Но почему же, позвольте узнать, Владиміръ Алексѣевичъ, вдругъ началъ Іосифъ Козьмичъ, ласковымъ, льстивымъ голосомъ, пробуя, en désespoir de cause, и этого фортеля, — почему же въ васъ такое недовѣріе къ собственнымъ вашимъ силамъ? При вашемъ, кажется, положеніи и образованіи польза, которую бы вы могли принести государству… — Да очень просто, не далъ ему кончить Завалевскій, — потому что я вообще въ Уменъ былъ дѣйствительно господинъ Самойленко, но это было рѣшительно выше его пониманія. Онъ не успѣлъ еще найти слова въ отвѣтъ на это странное признаніе, какъ вдругъ изъ библіотеки донесся шумъ чьихъ-то спѣшныхъ и тяжелыхъ шаговъ, и кто-то, еще невидимый, запыхавшимся и визгливымъ голосомъ прокричалъ: — Je veux être décapité si je vous cède sur ce point, — никогда Абиссинцы не были Семитами! Mais où diable êtes vous? — Сюда, сюда! громко отвѣчалъ съ мѣста Завалевскій, засмѣявшись. — Это Пужбольскій. объяснилъ онъ Іосифу Козьмичу, — большой оригиналъ, какъ увидите… Дѣйствительно, въ дверяхъ кабинета показалась здоровая и рослая фигура, съ выпуклыми грудью и животомъ, огненною, Іосифъ Козьмичъ, никогда не читавшій Шекспира, глядѣлъ, недоумѣвая, на него и на его топоръ, между тѣмъ какъ Пужбольскій, продолжая начатый съ Завалевскимъ въ коляскѣ, два часа тому назадъ, споръ о происхожденіи абиссинцевъ, возглашалъ пискливымъ фальцетомъ. которымъ, какъ бы въ насмѣшку надъ его богатырскимъ видомъ, надѣлила его причудливая природа: — Абиссинскія племена имѣютъ два языка, deux idiomes, qui sont le — Семитическаго происхожденія, договорилъ, поддразнивая его, Завалевскій. — C'est faux, c'est faux! завизжалъ князь. — Ни Бурхардъ, ни Заису… — За то Роллинсонъ, Форстеръ… — Mais laissez-moi donc achever, sacrebleu! И Пужбольскій со злостью рванулъ топоръ свой съ плеча и замахалъ имъ по воздуху. — Да перестань буйствовать. пожалуйста, продолжалъ смѣяться графъ, — непремѣнно кого-нибудь изъ насъ зацѣпишь… Позвольте однако познакомить васъ, господа: князь Александръ Ивановичъ Пужбольскій, — Іосифъ Козьмичъ Самойленко, — здѣшній губернаторъ… Это шутливое обозначеніе его положенія очень польстило Іосифу Козьмичу: онъ вовѣки вѣковъ не простилъ бы Завалевскому, если бы тому вдругъ вздумалось попросту сказать: "мой управляющій". — Невзначай сорвется, такъ, пожалуй, и… не договаривая, улыбнулся онъ князю, кивая на его орудіе. — Откуда ты этотъ топоръ притащилъ? спросилъ графъ. — Во-первыхъ, не топоръ, а сѣкира, поправилъ Пужбольскій и сунулъ ее подъ самые глаза Завалевскаго. — Voyez donc, quelle forme, mon. cher, — la vraie hache normande!… Я купилъ ее тамъ, у кузнеца… Очень интересно было бы — Ее занесли сюда изъ Польши банды Дмитрія Самозванца, пресерьезно отвѣчалъ ему Завалевскій: — вѣдь мы здѣсь на самомъ историческомъ пути его похода на Москву… — На Новгородъ-Сѣверскъ, Путивль, Рыльскъ, Трубчевскъ, Брянскъ, тотчасъ же и зарядилъ Пужбольскій. И вдругъ спохватившись:- А что же общаго съ нормандскою сѣкирой les банды Дмитрія Самозванца? запищалъ онъ. — Очень просто, объяснялъ графъ, котораго страсть была дразнить и сбивать съ толку Пужбольскаго на почвѣ исторіи и археологіи, — и еслибы ты былъ знакомъ съ учеными трудами польскаго историка Шайнохи. — Читалъ, читалъ Шайноху! замахалъ тотъ руками. — А если читалъ, такъ долженъ знать, что Поляки, или, точнѣе, — Ляхи, Лехи, Лехиты, — не что иное какъ Нормандское племя… — Quelle blague, quelle infâme sottise! И Пужбольскій, выронивъ изъ руки сѣкиру, которая, звякнувъ, грохнулась подъ ноги подскочившаго съ испуга Іосифа Козьмича, схватилъ себя въ отчаяніи за волосы. — — А Дмитрій Самозванецъ, дѣйствительно, шелъ нашею мѣстностью, поспѣшилъ г. Самойленко заявить и себя не невѣждою по части исторической науки. — И даже пять лѣтъ тому назадъ, сколько помнится, я доставилъ графу за границу вырытый у насъ въ лѣсу крестьяниномъ кожаный кошель съ монетою его царствованія… — Мелочь, — да, небольшая рѣдкость! съ нѣкоторымъ пренебреженіемъ отозвался на это князь, — у меня штукъ пять этихъ копѣекъ Самозванца… — Нѣтъ-съ, тамъ была, я помню, и одна крупная монета… — Рубль? Рубль Дмитрія Іоанновича? такъ и взвизгнулъ Пужбольскій. — Гдѣ, гдѣ, куда ты его дѣвалъ? Онъ кинулся къ графу. — Право не знаю, — кому-то подарилъ… Грегоровіусу въ Римѣ, кажется… Князь только отчаянно руками всплеснулъ. — Грегоровіусу! повторилъ онъ задыхаясь: — какъ матеріалъ для его исторіи Рима, probablement! Mais, par la barbe de Jupiter, — на что ему, говори, говори! — que diable peut entendre Gregorovius dans un рубль Лжедмитрія! Да тебѣ за это мало голову — Штемпель?… чеканъ?… — C'est cela, чеканъ! Настоящій, его чеканъ, "Дмитрій Іоанновичъ, царь Бѣлыя" et caetera… И она приказала нарочно нѣсколько экземпляровъ этихъ его рублей выбить. Mais le coin était un peu fendu d'un côté, и эти при Екатеринѣ выбитыя монеты сейчасъ можно узнать. А настоящія… — Успокойся, успокойся, Пужбольскій! сказалъ графъ, которому это начинало нѣсколько надоѣдать. — Настоящій Дмитрій Іоанновичъ, "царь Бѣлыя", et caetera, — у меня, въ московскомъ моемъ домѣ, я никому его не отдавалъ, и днесь, въ присутствіи Іосифа Козьмича, я передаю тебѣ его въ вѣчное и потомственное владѣніе: можешь получить, когда вернемся" Пужбольскій съ радости полѣзъ было обнимать его, но Завалевскій остановилъ его движеніемъ руки, указывая на книгу, лежавшую на столѣ: — А посмотри вотъ на эту рѣдкость, — только ее тебѣ не подарю: c'est une relique de famille. Князь такъ и прыгнулъ къ пергаментному переплету — и, поднеся книгу къ окну, ему тотчасъ же кинулся въ глаза типографскій значекъ, по которому онъ узналъ драгоцѣннаго Альда XVI вѣка. — Un Horatius Flaccue vénitien du cinque cento, editio princeps! крикнулъ онъ, — quelle merveille!… А въ библіотекѣ у насъ и инкунабулы найдутся, молвилъ графъ, — и Пужбольскій, бережно опустивъ Альда на прежнее мѣсто, тотчасъ же сталъ приставать, чтобъ ему показаны были эти инкунабулы. — Темно, да и не знаю право теперь, какъ мы найдемъ, отговаривался Завалевскій. Но Іосифъ Козьмичъ, которому хотѣлось домой, объявилъ, что — А затѣмъ честь имѣю кланяться, заключилъ онъ, подавая первый руку графу и Пужбольскому. — Что онъ, большой мошенникъ, твой управляющій? спросилъ князь, едва успѣлъ исчезнуть тотъ за дверью. — Немалый, смѣю думать, засмѣялся Завалевскій. — Et avec cela familier comme la gale, и рука потная… И Пужбольскій, гадливо отирая свою правую руку о полу пальто, спросилъ: — Что, ты его прогонишь? — Не намѣренъ. — А что? — Во-первыхъ токовъ и своеобразенъ, — что я очень цѣню въ людяхъ; во-вторыхъ, какой же у насъ съ тобою управляющій не будетъ мошенникомъ? — И то правда, вздохнулъ князь. — Какъ подумаешь только, что Горбачевъ, Толкачевъ, Тукмачевъ, Фицтумъ, Розенбаумъ et toute la satanée kyrielle de mes управляющіе наворовали у меня денегъ… Онъ только свистнулъ въ заключеніе. А Іосифъ Козьмичъ, вернувшись къ себѣ,- онъ занималъ лѣвое крыло обширнаго Алорожскаго дома, — засталъ въ залѣ Марину, распустившую косу и, съ великолѣпными волосами своими закинутыми за плечи, раздиравшую пальцемъ листы свѣжаго нумера какого-то петербургскаго журнала. Она не читала, а пробѣгала глазами за одно и то же время романъ нѣкоего господина Омнипотенскаго, и помѣщенный вслѣдъ за нимъ какой-то трактатъ о соціальной патологіи, сочиненія доктора Лиссабонскаго, — что впрочемъ оказывалось совершенно тождественнымъ. "Очень прогрессивно, но ужь очень скучно!" думала Марина, нетерпѣливо обрывая толстую бумагу, въ надеждѣ, что "дальше лучше пойдетъ"… Она живо обернулась на шумъ шаговъ Іосифа Козьмича. — Что тамъ, этотъ князь пріѣхалъ? спросила она. — Я чаю сейчасъ послала… — Надо ужинъ снарядить, да освѣтить ихъ тамъ чѣмъ-нибудь… Да не помнишь-ли, гдѣ ключъ отъ того шкафа, въ которомъ рѣдкія книги? урывисто пропускалъ сквозь зубы г. Самойленко, сердито шагая по комнатѣ. Онъ мелькомъ взглянулъ на нее, — она показалась ему какъ-то особенно красива… — Да ты бы сама туда пошла! сказалъ онъ, останавливаясь на ходу. — Это еще для чего? надменно фыркнула она. — Ну, не чванься, матушка. И онъ ласково повелъ на нее глазами. — Недолго намъ, можетъ-быть, оставаться здѣсь, такъ молодцами покажемъ себя ему на-послѣдяхъ, чтобъ онъ не воображалъ, что очень жалѣемъ. — Что это, значитъ? съ удивленіемъ перебила его Марина. — А то это значитъ, съ новою вспышкою гнѣва зашагалъ Іосифъ Козьмичъ, — что этотъ шальной философъ какой-то отдаетъ триста тысячъ и — На какое учебное заведеніе? повторила, слѣдя за нимъ блестящими глазами, дѣвушка. — А на такое, что будутъ въ немъ всякихъ шалопаевъ въ наставники народа приготовлять. Марина всплеснула руками, и свѣтлая, чистая радость озарила какъ пламенемъ ея молодое, говорящее лицо. — Триста тысячъ и домъ свой, едва могла проговорить она, — и это онъ жертвуетъ для блага народа? Да онъ послѣ этого великолѣпный господинъ! — Да, точно, пробурчалъ себѣ подъ носъ г. Самойленко:- великолѣпный дуракъ!… — Я сейчасъ все имъ устрою, защебетала Марина, связывая наскоро лентою свои распущенные волосы. — Ну, а князь этотъ каковъ? — А этотъ шутъ еще какой-то невиданный, рѣшилъ неумолимо про Пужбольскаго практическій Іосифъ Козьмичъ. Черезъ полчаса Марина, тихо подкравшись къ дверямъ библіотеки, наблюдала за слугами, уставлявшими тарелками и бутылками большой круглый столъ, освѣщенный лампою. За другимъ столомъ, при двухъ свѣчахъ, сидѣли другъ противъ друга Завалевскій и князь, огненная борода котораго напоминала нашей героинѣ не Ричарда Львиное Сердце, — такъ какъ о немъ, и вообще объ историческихъ лицахъ, она въ своемъ качествѣ — Согласенъ; оставляю тебѣ Пельгрева и о Максѣ Миллерѣ не упомяну, говорилъ графъ;- но вотъ тебѣ самое рудиментарное доказательство: нарѣчіе, на которомъ читаютъ Библію всѣ Абиссинскія племена, къ какому принадлежитъ оно семейству языковъ? — Къ Семитическому, отвѣчалъ Пужбольскій. — Что и требовалось доказать, торжествовалъ Завалевскій. — Да развѣ это доказательство, развѣ имѣетъ какой-нибудь смыслъ подобный силлогизмъ, визжала огненная борода, колотя себѣ въ грудь, обѣими руками:- Чехи читаютъ Библію на латинскомъ языкѣ,- ergo чехи Латинскаго племени?… — Отецъ прислалъ вамъ ключъ отъ книгъ, неожиданно для него проговорила вдругъ Марина, легкою поступью своею незамѣтно скользнувшая тѣмъ временемъ въ залу. Онъ оторопѣлъ, глянулъ на нее, срывая шляпу, которую до сей минуты, въ пылу неустанно возобновлявшагося пренія, все не успѣвалъ еще стащить съ головы. Она положила, улыбаясь, ключъ между двумя пріятелями и молча указала рукою на простѣнокъ, въ который вдѣлана была витрина для инкунабулъ. Пужбольскій схватилъ ключъ и свѣчку со стола и тотчасъ же отправился. къ нимъ. А Марина, какъ стояла, повернула голову, смѣлымъ и ласковымъ взглядомъ глянула въ самые глаза Завалевскаго и проговорила горячо и медленно: — Вы хо-рошій человѣкъ! — Почему вы такъ думаете? спросилъ онъ въ изумленіи. — Я знаю! также медленно промолвила она опять, кивнула головой сверху внизъ, еще разъ улыбнулась ему и — скрылась. — Mon cher ami, быстрымъ шагомъ переходя къ нему отъ витрины, зашепталъ Пужбольскій тотчасъ вслѣдъ за ея исчезновеніемъ, — ты въ Венеціи, въ церкви Santa Maria Formosa былъ? — Былъ. — Святую Варвару Пальма Веккіо помнишь тамъ? — Очень хорошо помню. — Эту силу, жизнь, красоту! восклицалъ восторженно Пужбольскій. — И не напоминаетъ тебѣ ее, — avec moins de distinction, peut-être — эта… не хочу знать, не говори кто, зачѣмъ, для чего? но эта прелестная Erscheinung, которую мы съ этой минуты такъ и будемъ называть: la bel la Barbara di Corno carmino (Алаго-Рога)! — Barbara, пожалуй, шутливо отвѣчалъ Завалевскій, на котораго выходка Марины — онъ не могъ объяснить себѣ ея смысла, — нѣсколько непріятно подѣйствовала, — но никакъ уже не великомученица… |
||
|