"Ленинград" - читать интересную книгу автора (Козырев Михаил Яковлевич)Пятая глава Перед судомВ больнице я узнал, что меня будут судить. — Что же грозит за мое преступление? — смеясь спросил я у сиделки. — Лет десять изоляции, — просто ответила она. Имея дело с тюремными жителями, она неплохо разбиралась в законах. — Вас будут судить за бандитизм… Десятилетнее заключение за то, что голодный отнял у сытого кусок хлеба? Бандитизм? До чего дошла наглость эксплуататоров! Во мне снова заговорило чувство бунтовщика и революционера. Я не боюсь суда — им же будет хуже. Я скажу большую речь о собственности, о социализме… Я начал припоминать цитаты из книг моих великих учителей. Я составлял сногсшибательно резкую речь. Она должна быть обвинительным актом против капиталистического строя, против эксплуатации человека человеком. Яркими красками готовился я описать изможденные лица рабочих у завода "Новый Айваз", роскошь магазинов на Невском и Литейном, сытых буржуев и их жестокие законы. Я чувствовал, что моя речь будет иметь успех, и заранее радовался… Но мне пришлось пережить неожиданное, на этот раз приятное разочарование. Расскажу по порядку. Когда я немного поправился, меня перевели в одиночную камеру. Там я мог достать карандаш и бумагу и около недели работал над своей речью. Кормили меня не особенно хорошо, но я не ждал лучшего и был доволен. Когда моя речь была готова, я устроил репетицию. Встав в позу оратора и вообразив перед собой вместо сырых стен тюрьмы каменные лица судей, я шепотом произнес эту речь. Мне казалось, что даже стены были потрясены моей речью. И когда на другое утро железные двери раскрылись передо мной, и под конвоем я проследовал в суд, я чувствовал себя не преступником, ожидающим справедливого наказания, а героем, ожидающим триумфа. Скамья подсудимых. Напротив — накрытый красным сукном стол. За столом судьи: один худощавый, с вытянутым пергаментным лицом, другой толстенький, как я решил — буржуйчик, и изящно одетая дама. Эти типичные представители господствующего класса слишком толстокожи, чтобы на них могла подействовать моя горячая речь. "Но зато тем больший отклик будет она иметь в сердцах слушателей", — подумал я. Рядом со мной сидел потерпевший — у него еще не зажили синяки: оказывается, я так неловко и так сильно толкнул его, что он упал лицом на фонарный столб. Он был жалок, и во мне зашевелилось нечто вроде чувства раскаяния. Но что же делать? Он не виноват — но не виноват и я! Виноваты возмутительные порядки. Обычные вопросы: — Имя, отчество, фамилия. Год и место рождения. Я ожидал, что меня будут расспрашивать о мотивах моего преступления, о том, как я решился на такой шаг и т. д. Не тутто было. Меня спрашивали о другом. Кто был мой отец и чем занимался, кто была моя мать, имела ли она кроме заработка какиелибо нетрудовые доходы, не служил ли мой дед в стражниках, не был ли он женат на дочери городового… Я отвечал правду, но судьи не верили моим словам, задавали по два раза один и тот же вопрос. О подробностях моей биографии я решил умолчать, мое прошлое могло только повредить мне. — А где вы были в семнадцатом году? Я ответил, что не могу точно сказать, где я был в семнадцатом году. Судьи переглянулись. — Ну а до семнадцатого года? — До семнадцатого года я работал на заводе "Новый Айваз" в качестве слесаря. Сухощавый судья проскрипел: — Доказательства! Я вынул из кармана билет и подал судье. Билет долго рассматривали все члены суда, передавая из рук в руки. Наконец полная дама спросила: — Так вы рабочий? В тоне этого вопроса я с удивлением почувствовал признак некоторого уважения к этому званию и поспешил ответить утвердительно. Судья сухо сказал: — Достаточно! Недоумевая, я сел на скамью. Судьи перешли к допросу потерпевшего. Его допрашивали так же, как и меня. Я узнал, что отец его был портным, а сам он — конторщик. — А ваш отец, — спросил его толстый судья, — состоял на службе или имел собственное заведение? Потерпевший смутился, покраснел, обвел глазами присутствующих, словно ища у коголибо поддержки, и шепотом пробормотал: — Нет. То есть — да… собственное… — Достаточно, — проскрипел худощавый судья, — можете сесть. Суд удалился на совещание. Я был удивлен и раздосадован. Когда же мне дадут возможность произнести мою горячую защитительную речь? — Почему они не допрашивают меня? Почему не спросили, какое преступление я совершил? — спросил я конвойного. — А они и так знают, — ответил конвойный. Это было сказано так резонно, что я стушевался. Ожидание длилось недолго. Минут через пять сухощавый судья скрипучим, как испорченное перо, голосом прочитал длиннейший обвинительный акт и, наконец, заключение, которое одно я в сущности только и слышал: — Ввиду пролетарского происхождения — оправдать. Такое решение удивило меня. И еще более, чем решение суда, меня удивило то, что судья, закончив чтение, объявил перерыв и, подойдя ко мне, сделал приветственный знак рукой и спросил, каким образом попал я в столь тяжелое положение. Я рассказал. — Это невозможно, — ответил он. Из публики выделились два человека и оба подошли ко мне. — Вы — рабочий? — спросил один. — Вы — партийный? — спросил другой. Я говорил им то, что написано на первых страницах этой правдивой повести. Они удивлялись, наперебой приглашали меня к себе, кто на обед, кто на ужин. Мне оставалось только записывать адреса. Скоро я очутился в прекрасно обставленной гостиной наедине с молодым человеком, очень заботливо угощавшим меня самым изысканным ужином. Я не понимал, что со мной происходит. — Да скажите же, наконец, в чем дело? — спросил я. Этот молодой человек будет в дальнейшем играть некоторую роль в нашей повести, и я должен описать его. Он был чисто выбрит, со впалыми щеками, вытянутым лицом и носил монокль. По внешности он больше всего напоминал лицеиста. — Спрашивайте, — сказал он, — я весь к вашим услугам. Я заметил, что он даже картавит, как настоящий лицеист. Я собрался с мыслями и стал задавать вопросы. |
||||
|